Текст книги "Чужое письмо. Серия «Аквамарин»"

Глава 7

ПОЖИЛАЯ дворничиха Люба любила порядок. И сейчас, увидев, как неаккуратно сложили ее коллеги по «уличному цеху» скребки и метлы, а точнее, торопясь домой, побросали все в одну кучу, – женщина, охая при каждом наклоне (радикулит – профессиональное заболевание дворников), стала раскладывать инвентарь по разным углам хозблока. Но боль в спине неожиданно так скрутила, что Любе пришлось присесть на стоящий рядом табурет и прислониться к стене. Придется подождать, пока не отпустит. Иначе до дома не дойти.

На улице потихоньку темнело. И в дворницкой предметы потеряли свои очертания, но у Любы нет сил встать и включить свет. Неожиданно в замочной скважине повернулся ключ, хлопнула, открываясь, дверь. Послышались шаги, чья-то тень проскользнула в дальний угол. Люба замерла: что еще за привидение? Воров она не боялась, ну чем тут поживиться: лишней метлой? Вот какой-нибудь алкаш, которого жена из дома выгнала, вполне мог забраться, надеясь перекантоваться ночь. Комнатенка не отапливается, но поклонников бутылки холод не пугает. Чиркнула спичка, и в пламени разгорающейся свечи Люба увидела знакомое лицо. Это была Оля – самая младшая из их разновозрастной бригады. Теперь понятно, почему девушка легко вошла: у каждого дворника ЖЭКа есть ключ от пристройки. Оля между тем поставила на стол принесенную с собой авоську и по очереди доставала продукты: «треугольник» молока, батон хлеба, докторскую колбасу, яйца. Включила электроплитку, поставила сковородку, бросила на нее кусок сливочного масла.

– Оля, – окликнула нежданную посетительницу Люба.

– Ой, кто тут? – вскрикнула девушка, и расколотое яйцо, которое должно было стать яичницей, вместе со скорлупой плюхнулось на сковороду.

– Да я это, Люба, – дворничиха оттолкнулась от стены и встала. – Разбирала инвентарь, но спину вот прихватило, сидела, ждала, когда полегчает. А ты никак ужинать собралась?

– Садитесь поближе, сейчас и чайник вскипятим, – успокоилась Оля. С Любой они, можно сказать, дружили. Добрая женщина подарила зимой девушке пуховой платок, чтобы уши на холоде не мерзли, когда по утрам снег приходилось расчищать.

– А чего домой не идешь, к своему студенту? – Люба знала историю про счастливую встречу в поезде.

– Я тут уже вторую неделю живу, – Оля нервно скребла ложкой по сковородке.

– Тут? Так холодно ведь! – возмутилась пожилая женщина.

– Совсем нет, – стала оправдываться девушка. – Есть пара тулупов и валенки, вполне хватает. Да и потом скоро лето. Начальница поставила в очередь: как только комната какая освободится, ее мне обещали.

– А жених в курсе, где обитаешь? Или поругались?

И вдруг Оля, уткнувшись в плечо Любы, горько зарыдала. Она две недели не плакала, слово себе дала больше мокроту не разводить, и терпела, но тут настойчивость старшей подруги сломала стену, и девушка не могла больше сдерживаться.

– Девочка моя, что ж так убиваться? Ну, ладно, поплачь, поплачь, потом расскажешь.

Оля села на табурет и обхватила голову руками. Люба погладила ее как ребенка по голове и поторопилась на импровизированную кухню. Нужно срочно снять сковородку с плитки, пережареная яичница начинала дымиться. Люба сложила обратно в авоську продукты: молоко, колбасу, хлеб. Увидела в углу старый потертый чемоданчик, подхватила его под мышку и направилась к двери.

– Как успокоишься, – обернулась она к Оле, – приходи. Я в пятом доме на первом этаже живу. Комната небольшая – 15 метров. Зато есть раскладушка для гостей. Все лучше, чем под тулупами спать. Да не тяни, – предупредила «сурово» дворничиха. – Яишня твоя сгорела, а у меня на ужин картошечка с селедочкой. Опоздаешь – все съем, тебе не достанется.

Оля по-прежнему каждое утро вскакивала в 4 утра, объяснив Любе, что, мол, привыкла и просыпается на автомате. Умывалась, пока остальные соседи по коммуналке досматривали сны, и тщательно мела свой участок. Потом летела в знакомый двор и, встав под деревом, всматривалась в родные окна седьмого этажа. Она представляла, что в этот час может происходить. Вот, например, сейчас Паша, наверное, ищет рукой будильник, чтобы выключить проклятый «генератор звука». Потом поворачивается на другой бок, лежит еще «минутку, другую», затем вздыхает и нащупывает на тумбочке зеленый пластмассовый футляр. Достает очки и, водрузив стекла себе на нос, торжественно хрипит: «Ну, здравствуй новый день! Здравствуйте все!» Именно так он просыпался каждое воскресенье, когда Оля лежала рядом с ним. А «здравствуйте все» относилось к ней и к рыбкам. Сейчас (она надеялась) только к рыбкам.

Оля стояла под окнами и ждала, когда Павел выйдет из подъезда. Пристроившись чуть поодаль, ровно 10 минут она шла за ним до метро. Целых 10 минут – утром и столько же вечером, когда он в одно и то же время возвращался домой. Эти 20 минут принадлежали только ей. Прохожие, которые иногда встревали между парнем и девушкой, не мешали. Паша высокий, его прямую спину не возможно потерять из виду.

Оля мечтала, что однажды он остановится, почувствует, что она рядом – говорят, влюбленные ощущают друг друга на расстоянии, – и обернется. Подойдет к ней. Обхватит за плечи и заглянет в глаза. Она молча протянет ему конверт, в котором лежит листочек, вырванный из школьной тетрадки. На листочке – 12 строчек, написанных от руки. Ее стихи.

Я сгораю, высыхаю, растворяюсь, опадаю.

Я крошусь, я разбиваюсь, истончаюсь, измельчаюсь.

Я прошу – меня не просят. Я кричу – меня не слышат.

Я зову – проходят мимо. Нет надежды. И не будет

Я теряюсь, осыпаюсь, распадаюсь, расплавляюсь.

Я болею, я страдаю, я старею, облетаю.

Я ищу – меня не ищут. Плачу я – не пожалеют.

Слезы лью – не замечают. Нет мечты. Ее не будет.

Я краснею, я пылаю, я белею, замерзаю.

Я горю, я леденею, стекленею, холодею.

Я люблю – меня не любят. Каменею – нет, не видят.

Рассыпаюсь – и не вспомнят. Нет любви. Ее не будет.

Она написала стихи в тот день, когда они с Пашей так глупо, так бездумно расстались, даже толком не поговорили. Он прочтет 12 строчек, всего 12, поймет как ей плохо и…

Но дни пробегали один за другим, а он не оборачивался.

Оля ненавидела выходные: когда Паша не ходил в институт. И поэтому она лишалась своих страстных, томительных 20-ти минут. Она пыталась себя чем-то занять, помогала Любе по хозяйству: ездила на рынок, варила борщ, стирала, иногда дворничиха выгоняла девушку в кино, пару раз даже в театр, у них на работе распределяли билеты. Но где бы не была Оля в воскресенье, что бы не делала, в ее голове постоянно щелкал счетчик, отсчитывающий часы, оставшиеся до понедельника. Люди называют понедельник тяжелым. Глупые, они ничего не понимают в понедельниках. Наоборот, именно он самый счастливый день недели. День, который дарит надежду. Оля вновь видела прямую спину Паши впереди и чувствовала себя счастливой. Пусть всего 20 минут, но ей хватало и такой малости.

И однажды ЭТО ПРОИЗОШЛО.

Павел остановился, обернулся и зашагал прямиком к ней. Она замерла и дрожащими руками держалась в кармане за конверт.

– Ты шпионишь за мной? – раздался рядом любимый голос. Голос, который она так жаждала услышать.

– Паша, – выдохнула родное имя Оля, но… уперлась в незнакомый ледяной взгляд.

– Что ты задумала? Говори, – он обхватил ее за плечи, так как она и мечтала, но только почему-то было неимоверно больно.

– Я хочу помириться. Мне плохо. Я не могу жить без тебя, – тараторила она слова, которые повторяла каждую ночь, уткнувшись в подушку. Может быть, ледяной взгляд -случайность?

– Нечего нам мириться, – жестко прорычал Паша. – И вообще, я жениться собрался. Родители настаивают. Им опять за границу предлагают ехать. И сильно мешает в анкете пункт про взрослого неженатого сына. Но не тебя же в загс вести, – вдруг захохотал Паша, наконец, отпустив ее плечи. – Ты – дворничиха, наличие такой родственницы не украсит семью дипломатов. Поэтому я Лариску выбрал. Ты сама виновата, – хмыкнул парень. – Помнишь, я с ней в кино ходил, когда ты в очередной раз ныла. Так что не бегай за мной с видом побитой собачонки. Я – не герой твоего романа.

У Оли вдруг закружилась голова, и девушка невольно прислонилась к дереву. Мысли путались в голове. Что за странная метаморфоза? Перед ней стоял тот самый Павел, ошибки нет: именно с ним она познакомилась в поезде, потом они встретились на Калининском проспекте и долго гуляли по Москве, милый и веселый парень, который в незабываемые минуты близости проявлял к ней необъятное море нежности и теплоты. Но откуда в его словах столько злобы?

– Давай, сядем на скамейку, – Павел увидел неестественную бледность девушки и буквально силой притянул на лавку.

– Я ничего не понимаю, – откровенно сказала Оля. – Не узнаю тебя!

– Испугалась?! – вдруг улыбнулся Павел.

– Так ты пошутил? – вздрогнула девушка. – И про женитьбу выдумал? Догадалась: ты меня проверял? Таким садистским способом?

– Нет, свадьба состоится, мы с Лариской уже заявление отнесли. А почему был груб?… Ты же знаешь – ненавижу долгих выяснений и объяснений. Жить надо легко, не обременяя себя и других проблемами. Я заметил, что ты каждое утро под окнами кукуешь, потом до метро провожаешь. Вот и придумал жесткую линию поведения. Думал, объясню все сразу, резко, начистоту и ты, наконец, избавишься от иллюзий. Но ты оказалась слишком сентиментальной и чуть не хлопнулась в обморок.

– Каких иллюзий? – терла виски Оля, постепенно приходя в себя.

– По поводу меня и наших отношений. Разве еще не поняла? Назад пути нет. Да, нам было хорошо полгода, но потом мы поняли, что слишком разные и закрыли общую страницу жизни. Я о ней забыл и тебе советую.

– А как же наша любовь? – не могла опомниться Оля.

– Детка, я никогда ничего про любовь не говорил. Ты с чего к такому выводу пришла? Только из-за того, что мы спали в одной постели?

– Мы же были вместе, наши души, наши сердца, мы понимали друг друга с полуслова. Ты,… ты, например, еще в поезде догадался, что я сочиняю стихи, хотя ничего об этом не говорила!

– Дурочка провинциальная, – Павел привычно обнял девушку и прижал к себе. Только не почувствовала Оля в жесте былой страстности. Со стороны выглядело так, будто сидят два хороших друга на лавочке и беседуют.– Все, кто поступает на филологический факультет или журналистику, стишками балуются. А… почему ты правую руку в кармане все время держишь? – обратил внимание Павел. – Пистолет что ли купила, чтобы бывшего любовника застрелить?

Оля вынула смятый конверт. И протянула его Павлу.

– Прощальное письмо? – поинтересовался парень, вытаскивая листок бумаги.

– Так, стишки, как ты их называешь. Теперь они мне не нужны. Ты прав. Я постараюсь все забыть.

И Оля бодро зашагала, по крайней мере, надеялась, что у нее получается именно бодро, по аллее куда-нибудь подальше от страшного места. Ее отвергли так легко, как надоевшую игрушку. Почему? Из-за того, что она работает на не слишком престижной должности? Но ведь любят не трудовую книжку, а конкретного человека. Но даже если это принципиально, она готова хоть завтра уволиться и перебраться на соседний шарикоподшипниковый завод. Старая дворничиха говорила, там сразу дают комнату в общежитии. И зарплата хорошая. Многие успевают работать и учиться. И она так сможет, ей хватит сил, восстановится в вузе, закончит журфак, начнет печататься в московских газетах. Любовь – это дар небес, разве можно отказываться от нее? За право любить надо бороться и Оля готова.

Вдруг раздался скрип тормозов и страшный крик. Девушка «обнаружила» себя стоящей посреди оживленного проспекта. Прямо в живот ей упирался стальной олень, украшавший капот громоздкой «Волги». За стеклом на месте пассажира она увидела побелевшее лицо женщины. Водитель, выскочив на проезжую часть, что есть силы тряс девушку за плечи и орал над ухом благим матом: «Жить надоело? О других бы подумала, прежде чем под колеса бросаться. Пьяная что ли?»

Оля оттолкнула мужчину и, не реагируя на крики и сигналящие вокруг машины, побрела на другую сторону дороги. Как посмел Павел растоптать ее счастье? Обмануть ее надежды? Волна ненависти подступила к горлу, но Оля старалась загнать боль внутрь. Нет, так не бывает. Справедливость всегда торжествует. Наверняка, все еще можно исправить. И даже если в бушующем море плавает хоть одна соломинка, значит, у утопающего есть шанс на спасение. Нужно срочно поговорить с Павлом. Объясниться

Дома она появилась ближе к вечеру и тут же набрала знакомый номер телефона. За прошедшее с их ссоры время она ни разу не воспользовалась им, боялась, что трубку возьмут домработница Дарья или Пашины родители. Но теперь ей все равно. Если Оля не услышит еще раз любимый голос, то умрет. Прямо здесь. В коридоре чужой коммунальной квартиры.

– Опять ты? – удивился парень. – Мне казалось, мы обо всем договорились.

– Давай попробуем еще раз. Я уверена, у нас получится. Пожалуйста, не отвергай меня, – умоляла Оля.

– Нет, это становится невыносимым. Ты и впрямь понимаешь только грубость. Жаль, что решил поговорить с тобой по-человечески. Поэтому запомни: стоит только тебе показаться где-нибудь рядом с нашим домом, тебя арестуют.

– За что? – опешила девушка.

– Так ты же воровка. Папа в любой момент обнаружит, что из его альбома марки пропали. Сын вне подозрений. Будешь доставать, я на тебя покажу. И тогда сядешь в тюрьму.

– Что ж, – помолчала пару секунд Оля и твердым голосом, медленно расставляя слова, сказала: – тогда я и вправду сяду. Только не за воровство, а за… убийство.

– Ха, ты решила меня убить? – развеселился Павел.

– Нет, твою невесту. Не будет у вас счастья. Не надейся. Да, забыла сказать: у меня ведь в кармане не только конверт лежал…

И Оля бросила трубку. Конечно, никакого оружия она никогда в руках не держала. Но то, что девушка задумала, можно совершить и без пистолета.

Только что ей отказали в праве любить.

И, значит, уже никто не помешает ей ненавидеть.

Глава 8

ИЛЬЯ пытался из разодранной рубахи соорудить хоть какое-то подобие верхней одежды. Запахнул оставшийся левый кусок подальше направо, но левое предплечье стянуло так, что рука не шевелилась. Тогда он переодел рубашку задом наперед, пусть дырка украшает спину. Но воротник уперся в подбородок и мешал говорить. Илья чертыхнулся, снял рубашку вовсе и сел в машину так – с голым торсом. Натянув на белую незагорелую грудь ремень безопасности.

Лиза, наблюдавшая за бесполезными манипуляциями, еле сдерживала смех. Илья посмотрел на женщину из-под бровей, мол, что смешного, человек мучается.

– Вспомнила анекдот, – нашла оправдание Лиза, заводя мотор. – У лысого мужчины осталось на голове три волосинки. Он их каждое утро аккуратно укладывал: налево, направо, назад. Вот выпала одна. И он стал расчесывать оставшиеся направо и налево. Пришел день и выпала вторая. Мужик долго стоял перед зеркалом: прилаживал волосинку то налево, то направо, а потом махнул рукой и сказал: «А ну ее, буду ходить лохматым!»

Илья, откинув голову назад, громко захохотал. А эта женщина умеет разрядить обстановку, восхитился он.

«Пежо» медленно ползла по Рязанскому шоссе в плотном потоке машин. Лиза смотрела на номера идущих впереди и обгоняющих по соседней полосе автомобилей, пытаясь понять, откуда их занесло в московский пригород. Но отгадать сей кроссворд оказалось не под силу. Раньше подобное сделать удавалось легко: после четырехзначного номера шли буквы, которые означали название областного центра. Например, «41—42 ИВА». Значит, машина из Иваново. Да и московские автомобили «узнавались» на дороге: «21—21 МОC». А сейчас регион обозначают не буквами, а цифрой в углу. И наверняка, даже сотрудники ГИБДД не помнят наизусть номера всех областей. Возьмите машины из Владимира, которые часто «залетают» в столицу. Раньше их сразу видели: «01—01 ВЛА». А сейчас на славный древний город указывает лишь цифра 33 над флажком. Кто же запомнит? Вот «Пежо» дерзко подрезал джип с цифрой 56. И откуда заехал столь нахальный гость?

Лиза притормозила, чтобы не влететь в бампер наглецу, не расплатишься ведь потом, и… поняла, что последние полчаса, рассуждая сама с собой, совсем забыла про спутника. А он всю дорогу напряженно молчит.

– Наверное, тяжело осознавать, – решила нарушить тишину Лиза, – что у тебя есть сестра, о которой ничего не знал столько лет. Но в такой ситуации можно найти и положительный момент.

– Какой же? – вынырнул из своих печальных мыслей Илья.

– Приобретать родственников гораздо приятнее, чем терять. Когда умерла мама, я долго не могла понять, что со мной происходит. Как же так: близкого человека рядом нет, а мир вокруг не изменился. Все так же по телевизору показывают новости… Все так же ровно в 7 звонит будильник… А потом, наконец, обнаружила, что изменилась я сама, потому что внутри меня образовалась страшная пустота. Оказывается, когда люди любят друг друга, они… – Лиза пыталась подобрать слова к тому, что однажды пережила, – они проникают друг в друга. И если один уходит, причем, думаю, не важно куда: на небеса или люди просто разбегаются в разные стороны, в душе обнажается пропасть и ее уже ничем не заполнить.

– Как пережил трагедию ваш отец?

– Наша семья состояла только из мамы и меня. Психологи говорят, что для воспитания мальчика обязательно нужна мама, а для воспитания девочки – папа. Но я, видимо, исключение из правил. Никогда не интересовалась отцом, никаких комплексов по этому поводу не испытывала. Хотя понимаю, что появиться на свет без участия мужчины не могла. Наука, – Лиза специально откашлялась, чтобы фраза прозвучала иронично, – еще не освоила такие методы зачатия. А что ваша семья?

– Она уникальна в своем роде, – не без гордости откликнулся Илья и повернулся в полоборота к Лизе, насколько позволял ремень. – Мои родители поженились только благодаря тому, что ученые иногда собираются на международные конференции.

– Звучит интригующе, – кивнула Лиза.

– Понимаю, но такое случается. Уж поверьте мне. Мама и папа дружили с юности. Они у меня оба физики. Учились на одном факультете, вместе поступили в аспирантуру, распределились на работу в один институт. Вместе писали диссертации. Сначала кандидатские, потом докторские. Официально оформить отношения даже не задумывались.

И вот однажды Андрея Каменева пригласили на заседание ученого совета, где обсуждался список участников международной конференции по теоретической физике, которая намечалась в Варшаве.

– Рассказ о вашей работе поднял бы общий имидж советской делегации, – откровенно сказал заведующий кафедрой молодому ученому. – Но кадровик не пропустит. Вам уже 35, а вы не женаты, и у вас нет престарелых родителей.

Дело в том, что в СССР существовал целый сонм правил по выезду граждан за границу: что в командировку, что на отдых. Советское правительство безумно боялось, мол, увидев западное благополучие и изобилие, наличие которых напрочь отрицалось с помощью телевидения и газет, наш человек не захочет вернуться домой. Поэтому выездные визы (сегодня даже трудно представить, что когда-то, прежде чем нести паспорт в иностранное посольство, полагалось получить разрешение на поездку у своего собственного МИДа, а вернее КГБ) давали только тем, у кого в стране оставались близкие родственники, например, жена (муж) или больные родители. Они служили своего рода заложниками, гарантией, что человек не попросит политического убежища в другой стране.

Кстати, действовали и другие, не менее нелепые условия, связанные с путешествиями за рубеж. Например, в год разрешалось выезжать не больше трех раз: по турпутевке, в командировку и по приглашению. Соответственно, покататься в одной стране на лыжах в новогодние каникулы, потом в другой отдохнуть на майские праздники уже было нельзя. Иностранный паспорт делали на каждую поездку новый, хотя срок действия позволял пользоваться им в течение 5 лет. Документ выдавали в обмен на общегражданский паспорт, который прятали в сейфе. В капстрану допускались только те, кто уже побывал в городах соцлагеря и «вел себя там хорошо» (Югославия, тогда еще целая, приравнивалась к числу капиталистических). Для попавших в капстраны существовали свои заморочки. Например, ходить по улицам Лондона или Нью-Йорка советским туристам разрешалось только группами: «тройками» или «звездочками». Вдруг провакация какая…

Но вернемся к заседанию ученого совета.

– Постарайтесь решить проблему в течение месяца, – голосом, не терпящим возражения, сказал Каменеву председатель. – Ведь и кандидатура подходящая есть – любите же Ольгу Петровну. Женитесь, чего тянуть. Сразу два благородных поступка совершите: создадите крепкую семью и поддержите нашу делегацию. А мы вас в очередь на квартиру поставим. Сколько же можно жить в аспирантском общежитии? Давно ведь уже не мальчик.

Андрей надел костюм, в котором защищал обе диссертации, белую рубашку, галстук, купил букет гвоздик, бутылку красного крымского вина и отправился делать предложение руки и сердца. Расписали их в тот же день. Тогда в Москве не было очередей в загс. И никакого многомесячного, как сейчас, срока «на проверку чувств» не требовали.

Каменев успешно выступил с докладом на конференции, делегацию советских ученых атаковали западные журналисты, показали сюжет и в нашей программе «Время». А Андрей, сэкономив командировочные, привез жене в подарок мечту любой советской женщины – польские духи в фигурном флакончике «Быть може…».

Постепенно ажиотаж улегся, Каменевы продолжали работать. Теперь они решили объединить усилия и заняться глубже одной из проблем ядерной физикой. Ведь жили они теперь вместе: в институте не обманули, выделили молодоженам квартиру. Что позволило свезти в общую библиотеку их многочисленные книги и справочники. Вскоре появились первые статьи о результатах совместных исследований в иностранных научных журналах, подписанные Ольга и Андрей Каменевы.

И вот Андрея вновь вызвали на заседание ученого совета.

– Не поверите, но у нас опять проблема, – сказал все тот же заведующий кафедрой. – Следующей зимой в Токио состоится крупнейшая конференция по ядерной физике. Японцы знакомы с работами Каменевых и приглашают персонально вас двоих. Что будем делать?

Как вы уже поняли, советскому человеку трудно было выехать за границу, но при наличии родственников, остающихся в стране, разрешали. А вот мужу и жене одновременно – практически никогда. Считалось, что они уж точно останутся, особенно в капстране. Спасти положение могло только наличие в семье детей. Престарелые руководители СССР считали, что если есть дети, сработает родительский инстинкт и уезжающие как миленькие вернутся, кто же бросит родное чадо. Изуверская политика.

– Сможете? Сейчас август, следовательно, у вас в запасе полтора года, – со знанием дела убеждал Андрея председатель ученого совета. – Времени вполне хватит. Постарайтесь уж как-нибудь.

Пришлось Каменевым поработать и над этой проблемой.

– Вы не поверите, – продолжал рассказ Илья. – Но мои родители никогда не кричали друг на друга, никогда не ссорились.

– Так не бывает, – скептически заметила Лиза. – Видимо, они интеллигентные люди и не выплескивали свои эмоции при вас. Любой психолог скажет, что брак не бывает без конфликтов.

– Тем не менее, попытайтесь представить, – настаивал Илья. – Я к стыду своему лишь недавно понял, почему в нашем доме никогда не сверкали молнии с битьем тарелок и истерическими выкриками: «Надоело! Разводимся!». Потому что родителей связывала не только любовь. То был союз двух единомышленников, коллег по совместной работе, друзей юности, которые сумели сохранить романтические чувства друг к другу на всю жизнь.

Семье Каменевых удивлялись и те, кто знал их годами, и те, кто заглядывал случайно, попросить по-соседски соль или спички. Первое, что поражало: они называли друг друга по имени-отчеству. Если Ольга Петровна опаздывала к ужину, она звонила мужу: «Андрей Петрович, не будешь ли ты так любезен и не заберешь Илюшеньку из детского садика?»

Однажды Илья, доставая с верхней полки книжку Жюля Верна, разбил стоящую на стеллаже вазу. Прибежал отец. Илья зажмурился: сейчас папа достанет ремень и всыплет, как тогда, когда мальчик просидел весь день на дереве. Но ничего не происходило. Илья открыл глаза и увидел, как папа молча собирал осколки в бумажный пакет. «Ольга Петровна ужасно расстроится, – переживал Каменев-старший. – Ты разбил любимую вазу – подарок ее первого аспиранта. Но мы постараемся максимально минимизировать ущерб. Попросим Викторию Макаровна отнести стекляшки в мастерскую. Пусть попробуют склеить». И он отдал пакет домработнице. Вазу склеили замечательно, она до сих пор стоит на том самом стеллаже. Как вы поняли, и домработницу Каменевы величали по имени-отчеству. Она тоже была умнейшей женщиной. В отличие от деревенских молодух, которые в те годы, чтобы вырваться из колхоза, в массовом количестве устраивались к москвичам «помогать по хозяйству», она сама была москвичкой. Пенсионеркой, но хотела помочь дочери, которая одна воспитывала дочь. Приходя каждое утро в 8 утра, Виктория Макаровна надевала белый накрахмаленный передник и отправлялась на кухню готовить завтрак. Одноклассники, забегавшие в гости к Илье, всегда открывали рты: не дом, а какое-то Царское село.

«Пежо» ехала все медленнее и медленнее, пока окончательно не остановилась на подъезде к МКАД. Светофор для поворота на Жулебино, мигая своими электрическими «мозгами», безуспешно пытался разрулить дорожную пробку.

– Вы замужем, я как-то не спросил? – решился, наконец, Илья.

– Нет, – съежилась Лиза. Она до дрожи ненавидела вопрос о своем одиночестве. Даже придумала несколько вариантов ответов, которые использовала в зависимости от ситуации. Феминистские: «Зачем мне лишний человек в доме, который каждый день будет мельтешить перед глазами?» и «Я давно предпочитаю принимать решения сама, а это мало кого устраивает». Среднестатистический: «А если пьяница попадется?». И философский: «Я никуда не тороплюсь». Но как назло ни один из заготовленных штампов для сегодняшнего знакомства не годился. Слишком откровенной у них получается беседа. Лиза давно так ни с кем не разговаривала, а если уж совсем на чистоту – то ни с одним мужчиной подобные проблемы никогда не обсуждала. – Я… боюсь, – вдруг честно призналась она, – боюсь разочарований. Вы вот тоже почему-то развелись. И сегодня наверняка думаете, что лучше было бы не жениться вовсе.

– Вы про Татьяну? – Игорь потер переносицу – он всегда так делал, когда начинал нервничать. Он только-только перестал каждый день вспоминать бывшую жену, проговаривать про себя то, в чем она его постоянно упрекала: а вот как бы ответил он, а вот что бы сказал она… Он пытался забыть о Татьяне, но видимо, человек, разворошивший однажды чью-то жизнь, так просто из нее не уйдет. – Она умная женщина, и главное, – ухмыльнулся Илья, – хорошо зарабатывает. Сегодня это основа семейного благополучия. Но у меня, к сожалению, так не получается. Мы все время были на разных ступеньках финансового успеха. Мне не везет с работой. Странно слышать от мужика, которому исполнилось 35 лет?.. Но я до сих пор не нашел места в жизни, работу, которую бы считал своей. Татьяна же уверена: неважно, кем ты работаешь, главное, чтобы много платили. Мне так не интересно.

– Но ведь у вас, наверняка, есть специальность?

– Имею диплом горного инженера, – грустно улыбнулся Каменев.– В Москве профессия вообще не нужная. Да и что это в реальностях сегодняшнего времени? Мир перевернулся вместе с былыми ценностями и теперь столице требуются люди, умеющие продавать. Неважно что: памперсы, карандаши, нефть или непосредственно деньги. Я перепробовал многое. Занимался наукой, писал бухгалтерские программы, готовил абитуриентов к вступительным экзаменам по математике. После развода, когда решил кардинально поменять жизнь (Лиза вздрогнула: она ведь тоже стремилась измениться), вспомнил, что увлекался в школе фотографией. Устроился фоторедактором. Обрабатываю на компьютере чужие работы. Кстати, открываются новые перспективы для творчества. На компьютере можно детально переделать первоначальный снимок, сотворить совершенно другое художественное произведение. Уверен, вот-вот сформируется новое направление в искусстве.

Через два часа они все же доехали до блочной новостройки в Выхине, где Каменев приобрел квартиру. Лиза, пытаясь припарковаться, прижалась к тротуару, но не заметила высокий бордюр: колеса резко уперлись в преграду, пассажиры «Пежо» дернулись на ремнях.

– Знаете, – вдруг что-то вспомнил Илья, – а ведь родители не поехали тогда в Японию на конференцию.

– Вы слишком поздно родились, и им не удалось уложиться в срок? – улыбнулась Лиза.

– Нет, случилось несчастье.

Ольга Петровна была уже на седьмом месяце беременности. Каждую неделю она обязана была посещать женскую консультацию. Приближалось лето и женщина, хотя и не подавала виду, все тяжелее и тяжелее переносила свое положение. Ее мучила утренняя тошнота, к вечеру отекали ноги, болела спина. Поэтому к врачу Андрей Петрович каждую неделю сам возил жену на машине, чтобы облегчить муки беременной. В тот день они только-только выехали на проспект, как откуда не возьмись, прямо перед машиной появилась девушка. Андрей Петрович резко нажал на тормоза, он увидел, как стальной олень на капоте уперся в живот незнакомке. Ольга Петровна успела выставить руки вперед, чтобы хоть как-то смягчить удар о переднюю панель – ремни безопасности появились гораздо позже. Мужчина выскочил на дорогу, подбежал к девушке, что есть силы тряхнул за плечи и заорал: «Жить надоело? О других бы подумала, прежде чем под колеса бросаться. Пьяная что ли?» Но девушка даже не обратила на крик внимание. Она посмотрела на Андрея Петровича пустыми глазами и… пошла дальше, на другую сторону дороги, не обращая никакого внимание на сигналящие вокруг автомобили.

Каменев кинулся обратно в машину, к жене. Побелевшая Ольга Петровна держалась руками за живот.

– Андрей Петрович, как же это? – прошептала она и показала на подол платья.

По нему стремительно расплывалось красное пятно…

– От удара, – Илья пытался вспомнить детали давнего маминого рассказа, – начались преждевременные роды. Папа успел довезти Ольгушку до больницы. Но новорожденная оказалась слишком слабенькой.

– Значит, родилась девочка?! – Лиза даже подпрыгнула на кресле. – Может быть, она выжила? Вдруг ее все же удалось выходить?