Текст книги "Ломоносов. Русский Леонардо"

Глава 4. Искание истины

Нет ничего сильнее жажды познания, силы сомнения… И это искание, это стремление – есть основа всякой ученой деятельности; это только позволяет не сделаться какой-нибудь ученой крысой, роющейся среди всякого книжного хлама и сора: это только заставляет вполне жить, страдать и радоваться среди ученых работ, среди ученых вопросов. Ищешь правды, и я вполне чувствую, что могу умереть, могу сгореть, ища ее, но мне важно найти, и если не найти, то стремиться найти ее, эту правду, как бы горька, призрачна и скверна она ни была.

В.И. Вернадский

В защиту богословия

Прежде чем стать естествоиспытателем, Ломоносов изучал богословие. Ему пришлось преодолевать религиозные догмы, познавая природу непосредственно, опираясь не на авторитет Священного Писания, а на опыты, наблюдения, логику.

Однако учеба в Славяно-греко-латинской академии принесла ему немалую пользу, воспитав культуру мышления в процессе освоения религиозной философии. Все, кто писал о жизни и творчестве Ломоносова, на это редко обращали внимание.

При различии методов религиозного и научного познания (упрощенно говоря, опора на веру и авторитет или на факты и логику) есть у них и нечто общее. В обоих случаях вдумчивый и честный мыслитель должен обладать умением рассуждать, сомневаться, использовать знания и сознавать свое незнание.

За последние два столетия наука обрела необычайный авторитет главным образом благодаря бурному техническому прогрессу. Религию стали если не противопоставлять науке, то определять для нее область веры в чудо и догмы Священного Писания, исполнения определенных ритуалов, упования на помощь высших сил.

Но существует теология (религиозная философия, богословие), которая достигла значительных успехов задолго до становления естествознания. Она возникла в первые века христианства. Это время называют патристикой (от лат. «патер» – «отец»), ибо тогда творили Отцы Церкви.

Попытку разработать стройное христианское учение предприняли во II веке гностики (от греч. «гнозис» – «знание»). Они считали природу Мира двойственной, подобно человеческой. Идет борьба света и тьмы, животворного духа и косной материи, добра и зла. Бог-Творец не смог преодолеть несовершенство мира. Противостоять злу помогает вера в Христа Спасителя, воздержание, исполнение религиозных заповедей и обрядов, возвышение духа над плотью.

Гностики считали основу Вселенной вечной и непознаваемой, дающей начало телесным и духовным субстанциям. Высшую духовную сущность бытия олицетворяет Христос. По отношению к идеалу гностик Валентин разделял людей на плотских, душевных и духовных. Первые привязаны к низменным потребностям и материальным ценностям. Вторые стремятся жить по совести, исполненные любовью к образу Христа. Третьи живут согласно заветам Спасителя, проникаются Его чувствами и мыслями. Такие люди – святые угодники и подвижники.

Гностики отвергали некоторые положения Ветхого Завета или даже все его книги. Их взгляды позже были осуждены как ересь, так же как другое учение – манихейство (по имени его создателя Мани), резко разделявшее светлое и темное начала Мироздания – Божественное и дьявольское.

Противостояли гностикам апологеты (от греч. «апология» – «защита»), утверждавшие примат веры над логикой. Они подчеркивали: Иисус Христос чтил Тору, был раби, ее толкователем. Апологеты отрицали античную «многобожную» культуру, признавая только учение Платона.

Шла острая борьба за признание той или иной системы взглядов как единственно истинной. Римский богослов и писатель Квинт Тертуллиан в начале III века выразил свое кредо: «Сын Божий умер, – вполне верим этому, потому что это нелепо. И погребенный воскрес; это верно, потому что невозможно». Его слова нередко пересказывают кратко: «Верую, ибо нелепо».

То, что убедительно доказано, надо знать. Но как быть, если вера вступает в противоречие с доводами рассудка? Предпочесть очевидность или чудо? Согласно Тертуллиану, истинно верующий должен отдавать приоритет не здравому смыслу и знаниям, а Библии. Такая идея восторжествовала во времена Средневековья.

Тит Флавий Клемент, современник Тертуллиана, старался утверждать истины христианства, не отрекаясь от античной философии. Он критиковал учение Эпикура и отчасти Демокрита за их материализм. Ориген, создавший в Александрии богословскую школу, также использовал достижения античной философской мысли. Он признавал свободу воли – данной свыше возможности выбора между верой и безверием, между добром и злом.

Идеи Оригена развивал богослов Арий. По его мнению, Сын Божий не может быть равным Отцу и должен Ему подчиняться. Спаситель есть человек в наивысшем своем проявлении, обожествленный, но не равный Всевышнему. Церковные мыслители признали такое воззрение ересью.

Одним из Отцов Церкви был Афанасий, родившийся в конце III века в Александрии. Он упорно боролся с Арием и его учением, утверждая догмат о Святой Троице. Тертуллиан провозгласил непостижимость догмата о триединстве Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа.

Проблема эта непроста. Единобожие предполагает одного Всевышнего (как в иудаизме, а позже в исламе). Но Иисус Христос признан Богом. Вместе с тем утверждается присутствие повсюду Духа Святого. Арий доказывал «богоподобие» Христа и единство Творца и Духа Святого.

На Никейском соборе в 325 году при императоре Константине победу одержала идея Афанасия, ставшая основой церковной традиции. Правда, доводы Ария все еще сохраняли свою популярность. Римский император Константин II даже утвердил арианство как официальное вероучение.

Ефрем Сирин (IV век) оставил немало сочинений, в которых главным образом обличал еретиков. В завещании выказал свое презрение к телу и смирение: «Не кладите меня в ваши гроба: ваши украшения ни к чему мне не послужат. Я обещал Богу быть погребенным между странниками; странник я, как и они». Он признавал: «Природа для нас не ясна». Идею Троицы пояснял, прибегая к сравнению из области материального мира: Солнце – Образ Отца, свет – Сына, теплота – Духа Святого. Они различны, однако составляют триединство. Сирин отрицал предопределенность жизни человека: «Если мы не имеем свободной воли, то на что подвергать нашу волю ответственности?»

В том же веке жил и учил Григорий Назианский Богослов. Вот некоторые его высказывания:

– Нет, друзья и братия, не позволим себе мчаться, подобно пылким и неукротимым коням, сбросив всадника – разум и отвергнув благочестие, которое может нас обуздывать.

– Писать лаконически не значит писать мало строк, но в немногом уметь сказать много.

– Бога познаем тогда, когда богообразное и божественное, то есть ум, соединится с родственным себе существом.

– Облеченным плотию нельзя увидеть умственных предметов без примеси телесного.

– Если свобода есть сила без действия, без всякого употребления, то добродетель уничтожена, жизнь не стоит внимания, ум во власти судьбы, грешить – дозволенное дело для каждого, различия в жизни нет.

– В душе нашей усматриваются, по первоначальному разделению, три силы: сила ума, сила вожделения (воли) и сила раздражения (чувства). Ими совершаются и подвиги живущих добродетельно, и падения поползновенных на зло.

Василий Кесарийский в том же веке писал: «В чем собственное свойство христианства? В вере, действующей любовью». Если в Ветхом Завете, во многом повторяющем Тору, господствует Закон, воспринятый пророком Моисеем от Господа (порой весьма жестокого), то в Новом Завете Иисуса Христа основа – Любовь.

Иоанн Златоуст обличал тех, кто ведет непотребный образ жизни: «Дьявольские бдения, как ныне отправляются, брань, пляски сатанинские, смех, комедии – хуже всякого неприятеля порабощают наш город». (Нельзя ли с полным правом отнести его слова к великому множеству современных городов?)

Не всем нравились его нравоучения. Он говорил: любящий деньги несет зло своим ближним и самому себе, не способен жить по заповедям Христа, ибо поклоняется злату, как идолу. За это он подвергался гонениям со стороны властей. Его сослали в Абхазию, на дальнюю окраину Римской империи. Он умер в пути в 497 году.

По словам историка Церкви архиепископа Филарета, «Восток и Запад вскоре после кончины св. Иоанна признали его вселенским учителем, величайшим светильником мира, столпом церкви, светом истины, трубою Христовою, мудрым истолкователем тайн, богоносным и боголюбезным Иоанном».

Среди христианских богословов были мыслители, увлеченные самопознанием и поисками истины. Одним из наиболее ярких из них был Августин Блаженный (354–430). После долгих исканий и сомнений пришел он к учению Христа. Его произведения вошли в золотой фонд религиозной философии. Свое кредо он выразил в «Монологах»; его собеседник – Разум. На вопрос, что он желает знать, Августин отвечает:

– Я желаю знать Бога и душу.

– И больше ничего? – спрашивает Разум.

– Решительно ничего.

Казалось бы, знание Творца и управителя Вселенной объемлет все сущее. Но Августин обособляет внутренний мир человека – микрокосм: «Есть нечто в человеке, чего не знает и сам дух человеческий, живущий в нем». От завета Античности: «Познай самого себя» он сделал следующий шаг: «Создай самого себя». Это значит устремляйся к высшим идеалам, преодолевай свою низменную природу ради триединства истины, добра и красоты, скрепленных любовью.

Опровергая доводы скептиков-софистов, он блестяще использовал их острое оружие – логику. По его словам, утверждение о непознаваемости истины в корне противоречиво. Если оно справедливо, то явится абсолютной истиной, которую само же отрицает.

Августин призывал к разумному осмыслению бытия: «Вера в авторитет весьма сокращает дело и не требует большого труда»; она необходима «для пользы простейших… более тупоумных или занятых житейскими заботами»; «если они слишком ленивы, или привязаны к иным занятиям, или уже неспособны к науке, пусть они верят».

У человека есть настоятельная потребность познания: «Душа питается не чем иным, как разумением вещей и знанием». Августин разрабатывал проблему времени: «Правильнее не называть времена – прошедшее, будущее, настоящее, а говорить так: „настоящее прошедшего“, „настоящее настоящего“ и „настоящее будущего“. Некие три времени эти я не увижу нигде, кроме как в душе».

По его мнению, Бог олицетворяет совершенство, добро, порядок; Его идеи великолепны, однако, воплощенные в материальные формы, могут иметь некоторые изъяны. Зло – не самостоятельная сила, а отсутствие добра, подобно тому, как тьма – отсутствие света. Люди, наделенные свободой воли, нередко являются носителями зла, за которое ответственны именно они.

Являясь свидетелем распада и падения Римской империи, он объяснял это духовной деградацией граждан, погоней за низменными удовольствиями.

В творениях Августина гармонично соединились идеи античных философов с христианским мировоззрением. Некоторые его высказывания:

– Способ, каким соединяются душа с телом, весьма поразителен и решительно непонятен для человека, а между тем это и есть сам человек.

– Разве без справедливости царство не является вертепом разбойников?

– Два града – нечестивцев и праведников – существуют от начала человеческого рода и пребудут до конца века.

– Основателем земного града был братоубийца Каин.

…Несмотря на то что нас отделяет от упомянутых мыслителей 16–18 веков, некоторые их высказывания помогают понять и путь развития технической цивилизации, и основы духовной культуры, и особенности нашего внутреннего мира.

Мы не будем углубляться в данную тему. Учтем только: византийское Православие, воспринятое на Руси, опиралось на идеи Отцов Церкви. И это наследие было ценным. По признанию английского историка А. Тойнби (1889–1975), Византия «опережала западное христианство на семь или восемь столетий, ибо ни одно государство на Западе не могло сравниться с Восточной Римской империей вплоть до ХV-ХVI веков».

По иронии судьбы один из идеологов европейского Возрождения, Петрарка, с презрением отзывался о восточноевропейских «варварах». Ему было невдомек, что осознание величия античной культуры и благородства античного гуманизма на Западе произошло благодаря тому, что эти духовные ценности сохранила Византия. Крестовые походы содействовали сокрушению Византии как конкурента Западной Римской империи.

В странах Запада власть и материальные ценности возобладали над заветами Христа. Немало содействовала этому Католическая церковь, что привело к религиозному кризису и появлению протестантизма. Еще раньше при монастырях и университетах началось освоение античного наследия – на основе трудов арабских и византийских мыслителей.

Английский монах Алкуин (VIII век), прославленный ученостью, был приглашен ко двору Карла Великого, где возглавил Академию. Из его сочинений наиболее значительные «О разуме души» (психология) и «Диалектика». Он считал диалектику не только искусством логического мышления, но и средством постижения высших божественных истин. Такова основа средневековой схоластики.

Принято считать схоластику бесплодной игрой ума: сколько ангелов поместятся на кончике иглы, что раньше – курица или яйцо и прочие пустые мудрствования. Но это были упражнения, развивавшие культуру мышления. В поисках решения подобных проблем схоласты обращались к сочинениям Отцов Церкви. Например, ирландец Иоанн Скот Эриугена (IХ век) в трудах, написанных во Франции, осуществил синтез идей античных философов, Августина и видных византийских мыслителей Максима Исповедника и Григория Нисского.

Основатель оксфордской научно-философской школы Роберт Гроссетест (1175–1253) занимался оптикой, астрономией и медициной. Он утверждал необходимость познавать мир на основе наблюдений и экспериментов. Это была одна из первых попыток сформулировать метод научных исследований. Его ученик и последователь Роджер Бэкон особенно высоко оценивал достоинства математики, полагая, что «с ее помощью следует изучать и проверять все остальные науки». Не отвергая религиозных истин, Роджер считал: Библию следует не только почитать, но и осмысливать критически. Он ввел понятие «экспериментальная наука»…

На Западе формалисты-схоластики отчасти содействовали появлению естествознания. Скажем, уже сама по себе постановка проблемы курицы и яйца неявно предполагает эволюционное развитие. Признание особых достоинств за математикой стало основой точных наук. Развитие торговли, военного дела, ремесел и мореплавания требовало положительных знаний, а не абстрактных рассуждений. Все это, вместе с распространением университетов, а затем книгопечатания определило становление и быстрый прогресс научных знаний на Западе.

Острые идейные конфликты между сторонниками религиозных догм и научных теорий происходили в значительной мере из-за недоразумения. То, что доказано наукой, надо знать. В то, что неведомо, остается верить.

«Неверно рассуждает математик, если хочет циркулем измерить Божью волю, но не прав и богослов, если он думает, что на Псалтыри можно научиться астрономии или химии». То есть у науки и религии свои объекты и свои методы, и путать их нелепо. «Хотя оным умникам и легко быть философами, выучив наизусть три слова: Бог так сотворил, и сие давая в ответ вместо всех причин» – так говорил Ломоносов.

На этом придется завершить тему «пользы богословия». Мы еще вернемся к ней позже, говоря об отношении Ломоносова к религии. Отметим только, что в Восточной Европе, наследнице Византии, религиозная философия определялась преимущественно на принципах нравственности, отношений между людьми и человека – с окружающим миром и Богом.

Глубокую суть христианской философии раскрывают слова Иисуса (Мк 8: 37): «Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?»

Увы, понять, а значит, принять эту истину как принцип жизни оказалось не так-то просто. На Западе, а затем и на Востоке христиане все более алчно стали искать пользу для себя в приобретении не духовных, а материальных богатств и комфорта.

Цель, метод, средства

Владимир Иванович Вернадский в статье «Памяти М.В. Ломоносова» (1911) высказал важную мысль, которая остается с тех пор в забвении:

«М.В. Ломоносов всю жизнь упорно работал в области конкретных фактов: отдельные его наблюдения над минералами, опыты электрические и над явлениями замерзания, наблюдения над полярными сияниями или морским льдом и т. д., несомненно, в свое время имели значение и не прошли бесследно. Однако не они заставляют нас сейчас вспоминать Ломоносова. Гений Ломоносова наиболее резко проявился в других областях, в областях научных идей и научной методики».

И еще одно замечание Вернадского: «В его идеях и направлении его работ мы встречаем чрезвычайно часто и чрезвычайно много предугадываний, предвидений, перед которыми останавливается в раздумье и изумлении наш ум».

В наше время вроде бы идеи, высказанные почти три столетия назад, безнадежно устарели и представляют интерес лишь для историков науки. А о научной методике теперь, после нескольких научно-технических революций и массы великих открытий, и говорить не приходится.

Однако за последние полвека нет значительных фундаментальных научных открытий при необычайном обилии достижений в узких областях и преимущественно в технике. Словно основные законы природы и общества открыты, и остается вносить кое-какие несущественные уточнения и дополнения.

Это серьезное заблуждение. Одна из его причин – отход от принципов научного познания, о которых писал Ломоносов, а в начале прошлого века – Вернадский. К сожалению, многие современные ученые и едва ли не все популяризаторы науки, даже зная эти принципы, не учитывают их в своей работе.

«Наука, – писал Михаил Васильевич, – есть ясное познание истины, просвещение разума, непорочное увеселение жизни, похвала юности, старости подпора, строительница градов, полков, крепость успеха в несчастии, в счастие украшение, везде верный и безотлучный спутник».

Первая часть высказывания относится, как мы теперь говорим, к фундаментальным наукам. Важное определение – «ясное осознание», ибо верные догадки философов или фантазеров обычно лишены неопровержимых доказательств. А что означает «просвещение разума»? На мой взгляд, имеется в виду культура мышления, умение логично мыслить, увеличивать сумму знаний и осознавать свое незнание.

Необычайные успехи Ломоносова в разных науках объясняются верностью его представлений о сущности и методах познания природы.

Он четко отделял теоретические знания от практических (называя последние художествами): «Учением приобретенные познания разделяются на науки и художества, науки подают ясное о вещах понятие и открывают потаенных действий и свойств причины; художества к преумножению человеческой пользы оные употребляют».

(«Художества» в данном тексте синоним «технические»; в Древней Греции «технос» означал искусство, ремесло, умение, художество.)

«Науки, – считал Ломоносов, – довольствуют врожденное и вкорененное в нас любопытство: художества снисканием прибытка увеселяют, науки художествам путь показывают; художества происхождение наук ускоряют. Обои общею пользою согласно служат». Он писал о том, что сам успешно претворял в своем творчестве, сделав немало изобретений, технических усовершенствований.

Любознательность он считал врожденным чувством. Совершенно верно! Вспомним, с каким интересом изучают окружающий мир детеныши высших животных. У слишком многих людей это замечательное качество быстро угасает под воздействием дефектов воспитания и обучения.

Итак, цель фундаментальной науки – искание истины. Такое мнение бытует уже около трех столетий. Но оно подходит и для религии, и для философии, и для литературы, и для обыденных рассуждений. Вопрос не только в цели познания, но и в методе и средствах. Даже теперь, в ХХI веке, немногие образованные люди, даже среди ученых, четко определят отличия этих способов познания. Ясное понимание таких различий является одним из важных элементов культуры мышления.

Впрочем, для узких специалистов, представителей технических наук, изобретателей или для ученых-экспериментаторов столь общая философская проблема может представляться абстрактной, схоластической, а потому не имеющей практического значения. На это в конце ХIХ века ответил выдающийся физик Людвиг Больцман афоризмом: «Ничего нет практичней хорошей теории».

Ломоносову, как всем великим ученым, эта мысль была близка. Но как перейти от рассуждений к обоснованию конкретного научного метода? Чем отличается он от философского и религиозного методов познания?

На этот вопрос Михаил Васильевич ответил в 1745 году в предисловии к переведенной на русский язык «Экспериментальной физики» Христиана Вольфа: «Мы живем в такое время, в которое науки после своего возобновления в Европе возрастают и к совершенству приходят. Варварские веки, в которые купно с общим покоем рода человеческого и науки нарушились и почти совсем уничтожены были, уже прежде двухсот лет окончились. Сии наставляющие нас к благополучию предводительницы, а особливо философия, не меньше от слепого прилепления ко мнениям славного человека, нежели от тогдашних неспокойств, претерпели».

То есть в философии высказываются мнения, из которых наиболее весомые становятся популярными, приобретая свойство религиозных догм, принимаемых на веру.

«Все, которые в оной упражнялись, одному Аристотелю последовали и его мнения за неложные почитали. Я не презираю сего славного… философа, но тем не без сожаления удивляюсь, которые про смертного человека думали, будто бы он в своих мнениях не имел никакого погрешения, что было главным препятствием к приращению философии и прочих наук, которые от ней много зависят. Чрез сие отнято было благородное рвение, чтобы в науках упражняющиеся один перед другим старались о новых и полезных изобретениях».

По его справедливому мнению, развитие наук во многом зависит от философских идей, определяющих основы мировоззрения; и когда какое-то из них возобладает, научные теории заходят в тупики.

«Славный и первый из новых философов Картезий осмелился Аристотелеву философию опровергнуть и учить по своему мнению и вымыслу. Мы кроме других его заслуг особливо за то благодарны, что тем ученых людей ободрил против Аристотеля, против себя самого и против прочих философов в правде спорить и тем самым открыл дорогу к вольному философствованию и к вящему наук приращению».

Сомнения! Вот один из принципов науки. Возможность оспорить мнение любого авторитета и уметь возражать даже самому себе – фундаментальный принцип научного метода.

Ломоносов ссылался на достижения европейских ученых и философов: Лейбница, Кларка, Локка, Бойля, Герике, Кеплера, Галилея, Невтона (называя его великим) и других. Если бы древние, такие как Птолемей, отмечает Ломоносов, «читали их книги, то бы они тое же небо в них едва узнали, на которое в жизнь свою толь часто сматривали».

Глазам европейцев эпохи Просвещения открылось бесконечное в пространстве небо с множеством возможных обитаемых миров. Пифагор, напоминает Ломоносов, согласно легенде, за вывод одного геометрического правила принес в жертву Зевсу сто волов; теперь, если так поступать в честь научных открытий, «то бы едва в целом свете столько рогатого скота сыскалось».

Чем объясняются эти успехи? По его мнению, исследователи «мало взирают на родившиеся в одной голове вымыслы и пустые речи, но больше утверждаются на достоверном искусстве». Они исходят «из надежных и много раз повторенных опытов».

Требуются именно надежные, не раз проверенные опыты! То, что невозможно проверить, подтвердить или опровергнуть, остается вне науки.

Не забыл Михаил Васильевич и о научной этике: «Чтобы быть в состоянии произносить искренние и справедливые суждения, нужно изгнать из своего ума всякое предубеждение, всякую предвзятость и не требовать, чтобы авторы, о которых мы беремся судить, рабски подчинялись мыслям, которые властвуют над нами, а в противном случае не смотреть на них как на настоящих врагов, с которыми мы призваны вести открытую войну».

Вспомним Гёте: «Первое и последнее, что требуется от гения, – это любовь к правде».

Все этические принципы, безусловно, идеальны. Исполнять их в полной мере способны не все и не всегда. В особенности если ученый находится в услужении у имущих власть и капиталы. Но без соблюдения этих принципов невозможно сделать фундаментальных научных открытий.

Есть еще один важный фактор, определяющий возможность научных исследований с использованием более или менее сложных опытов: научная техника и технологии. Со второй половины ХIХ века из-за усложнения физических и химических опытов, началось разделение ученых на теоретиков и экспериментаторов. Во времена Ломоносова ученые совмещали две эти профессии.

В «Элементах математической химии» (1741) Ломоносов отделяет теоретическую химию как философское осмысление «изменений смешанного тела» от практической. Делает вывод: «Истинный химик должен быть теоретиком и практиком». Поэтому стремился иметь специальную лабораторию для проведения опытов.

К этому времени он стал истинным ученым: ясно представлял себе особенности научного метода познания и основательно изучил историю естественных наук вплоть до изданий последних лет. Несмотря на это, он оставался адъюнктом Академии. Оскорбительное унижение! Нетрудно понять возмущение Ломоносова. А тут еще арест и постоянная бедность.

«Материальное положение заключенного адъюнкта было поистине ужасно, – писал Львович-Кострица. – Из прошения его в июле 1743 года явствует, что к этому времени им было получено только две трети жалованья за 1742 год. Ломоносов пришел „в крайнюю скудность“. Не на что было купить не только лекарства, но даже „дневной пищи“, а взаймы достать денег он не мог. Академия отпускала ему по 5-10 рублей, и то только после его прошения, а иногда, за неимением наличных сумм, выдавала „для пропитания“ академические издания, которые Ломоносов и продавал за то, что дадут».

Вообще-то цены на книги были немалые, так что продажа их позволяла Ломоносову кое-как сводить концы с концами.