Текст книги "Марута"

Рудольф Фадеев
Марута

© Рудольф Фадеев, 2016

© ИП Янушкевич А. М., 2016

© Распространение. ТОО «Электронная книгарня», 2016

Вместо пролога

Несколько лет назад, во времена своего обучения в Японии, я знал человека с декадентской фамилией Спад (и здесь не обойтись без уютного покашливания упитанных предисловий) – ему, собственно, и принадлежит вся приведённая ниже история, единственно название которой («Марута: наблюдения и смерть любознательного наркомана» – так звучит оно в полной форме) предложено лично мной.

Наше знакомство было поверхностным, и о Спаде я знал то немногое, что он, как и я, убеждённый мигрант, студент Токийского университета, промышляющий какой-то интернет-специальностью (питая при этом парадоксальную нетерпимость к гибридным англицизмам профессионального жаргона, что любил лишний раз подчеркнуть).

Виделись мы большей частью в гостях у моих друзей, куда он изредка и ненадолго приходил, хотя его «таинственного» собеседника, что не раз появится в дальнейшем, встречать мне не доводилось – в равном неведении о нём состоят и друзья, так что не исключаю здесь ни авторского вымысла, ни определённых искривлений сознания.

Да, запомнился ещё отдельный эпизод – литературный вечер в тихом кафе с янтарным освещением, где Спад присутствовал неясно в качестве кого, и где он некрасиво выделился тем, что в тот момент, когда заслуженный поэт Стихотворений Разных, – в своё время отличившийся сентиментальным сборником «Горячий огонь», а ныне доживающий свой век в Токийской префектуре, у каких-то баснословно далёких родственников, – прочищал своё простуженное горло, собираясь, вероятно, заговорить (или, быть может, даже что-нибудь прочесть), он, Спад, весь вечер угрюмо молчавший в углу, вдруг завязал довольно грубый спор с литературным критиком Астафьей Немножко, ранее высказавшейся в поддержку пугающей, отечественной выделки, языковой реформы, предполагавшей пересмотр орфографических норм на основе популярных фонетизмов.

Так вот, учитывая шапочный характер нашего знакомства, я был немало удивлён, когда глухой зимой, в снегопад, получил от Спада объёмистую пачку блокнотов, записных книжек и обрывчатых телефонных аудиозаписей, содержащих не что иное, как фрагментарную стенографию последних лет его жизни.

Снестись и уточнить судьбу материала нам, впрочем, не удалось – бандероль сопровождалась лишь подписью, всевозможные расспросы оказались бесплодными, и только ближе к весне я узнал от кого-то, что Спад был найден мёртвым в одной из секций городского интернет-кафе, обустроенного под карикатурное общежитие. Среди его немногочисленных вещей было обнаружено несколько просроченных библиотечных книг, в том числе небезызвестные «Воспоминания об Особом отряде 731», откуда мной и взята первая часть нынешнего заглавия.

Необходимо заметить также, что Спад никогда не настаивал на публикации, но в то же время и никак не запрещал её. Поэтому надеюсь, он не стал бы возражать против моей инициативы сделать его прошлое чуть более отчётливым и заметным.

На этом, проворно расшаркиваясь и нарочито неслышно ступая, автор вступительного слова скрывается за кулисами. Медлительно гаснут тяжёлые лампы, и кто-то как всегда успевает гулко хмыкнуть мужественной гортанью. Несколько мгновений спустя начинается…

Часть I

1

Серо-белый февраль за холодным окном освещает бумажный лист, чью безликую гладь скоблит сейчас торопливое жало золистого грифеля. Волнятся обрывки паутины вдоль жидких рам, настойчиво лезет за шиворот проницательный сквознячок, и стылая толщь облупленного подоконника холодит костяшки пишущих пальцев, пока колени контрастно горят у твёрдых радиаторных рёбер, окрашенных в армейский цвет. В эти минуты, напряжённо дрожа под серпянкой захватанного пальто, некогда бывшего бежевым, я желаю лишь одного – бесценного слияния с веществом, прочно включившимся в мой метаболизм, но надо дожидаться вечера, а скользкий и пасмурный день, как назло, затянулся над мокрым городом, хлюпая солёной грязью под колёсами проезжающих машин, отрывисто грохая тяжеловооружёнными дверями подъезда, пропахшего старыми окурками в табачной жиже кофейных банок – так, кажется, пахнет этот гнилой, выедающий коричневые язвы в снежном покрове туман.

Довольно иронично, что пишу я на взятых у лифта наркологических листовках (холодные глаза безликих докторов, борцовские фигуры медсестёр, флегматичные морговые санитары).

Бескомпромиссный тон этих прокламаций напоминает изобличительную поступь тех одиозных телесюжетов, где жуткие, почти одушевлённые наркотики убивают своих беспомощных жертв (замирающий возглас закадровых зрителей), в то время как махровые дельцы подспудно богатеют, почёсывая шерстяные животы и плотоядно ухмыляясь из-под роскошных солнечных очков. На заднем плане, в скрюченной спазме, вопит убитая горем мать; бюджетный гроб с её бесценным сыночком неспешно скрывается под пригоршнями могильного грунта (а в детстве был такой способный… попал в плохую компанию), салатовая гангренозная девица постанывает на хирургическом столе, и очередное значительное лицо, увязая в трюизмах, грозит надувным кулаком в адрес коварных распространителей, обещая таки сделать то, чего не смог ни один авторитарный вурдалак – положить всему этому конец, тошнотворного цвета, как водится, плитка вдруг проламывается в обморочную трясину, и корявые, липкие тени всплывают со дна, – я не хочу, – липкий пот прокатывается по спине, – спастически хватаюсь за перила загипсовелыми пальцами, блокированный подо льдом – что где-то смутно уже случалось – и горькая рвота уже у горла, страх последнего вдоха, мгновение перед синкопой; думай о горячих камнях – это всегда мне почему-то помогает; плотный и плавкий подъезд, обступая, густеет, творожится пепельный свет, и некие хрупкие связи льдинками ломаются в нём; что-то похожее на северный дождь течёт по наклонившимся стенам, которые каким-то образом – часть моей кожи; я вижу диафильм: странно знакомое лицо на старом фото, вздымающее полы пальто «только вчера» в обветренных конструкциях французского вокзала, страшный запах операционных и вкус тропической ползучей мерзости, бюджетный спазм розоватого зрителя, попавшего в плохую компанию гигантских ядовитых ногочелюстей; метро из плоти чавкало сфинктерами где-то на заднем плане одной заплёванной империи (замирающий возглас смутно плывёт под слюной); Тайбэйские пригоршни солнечных сюжетов смотрелись в иероглифе сожжённых спичек; вертикальный железный гроб на черты персоны закадровых зрителей послышался вверх, где морговые глаза безликих докторов каким-то образом убивают снег в изъеденном мраморе Старого плана; но больше ничего не удаётся увидеть, поскольку всему положено обещанное багровение, и сотни тысяч одинакового размера сапог, маршируя под прелым, идеологически правильным солнцем, равняют свежие холмы могильного грунта на пути в свой поголовный Эдем…

Прибывший элеватор разом выпрастывает меня из навалившегося упадка. Дребезжа, разъезжаются двери; одышливо сопя и наковально ступая, нечто выходит оттуда; его болоньевые штаны и продуктовые пакеты шуршат по-хозяйски пошло, а ключная связка пронзительно долго гремит, покуда я, не дыша, тихонечко жду, неподвижно припав к батарее… Столкнувшись стальными губами, смыкаются створки лифта, и только спустя целую минуту, бороздка ключа находит личину и полудюжиной хрустящих оборотов отмыкает-таки баснословный замок. Ударив железной дверью, оно исчезает в своей берлоге. По счастью, не приметив меня, бессильно съёжившегося на полуплощадке.

Мне следует хоть как-то подкрепиться, иначе до вечера я просто не продержусь.

Чтобы попробовать приобрести хотя бы Аналог, который также отпускается теперь по рецепту, но только за этим почему-то следят не столь строго, я решаю спуститься в аптеку у подножья дома. Благо у меня ещё имеются кое-какие деньги; не стану рассказывать, как они мне достались – это слишком унизительно.

Нетвёрдо выбираюсь вниз, на скользкий тротуар. Отравленные лужи издают подо мной плотоядные звуки, сырость и беспокойство проницают всё ослабленное тело. Преодолев эти тридцать с чем-то взбудораженных шагов, я чуть ли не вбегаю внутрь; там, в чистоте, ряды аккуратных полочек, будоражащий запах лекарств и пожилая женщина-провизор типа «с вами всё ясно». Подскочив к ней, я выпаливаю, суетливо теребя обтруханный подборт пальто: – День добрый, у вас есть К?!

И обмер, поняв, что сказал.

– К? – в холодных очках сверкнуло беспощадное «с вами всё ясно». – Есть. Сколько вам?

Я начинаю дрожать, как возбуждённый енот.

– Э-э… А сколько имеется в наличии?

– Да сколько угодно.

Нетерпеливо шмыгая носом, погрузив заледенелые пальцы во внутренний карман, я…

– При наличии рецепта, разумеется, – ударом топора обрушилось вдогонку.

Вот и всё. И тряпичная рука выпадает у меня из кармана.

Чтобы хоть как-то спасти положение, я принимаюсь спонтанно, с нездоровым оживлением говорить: – И это совершенно очевидно, мой вопрос – простое проявление гражданского любопытства: насколько быстро претворяются в жизнь те или иные постановления; мне, в сущности, нужен Аналог, всего лишь Аналог, то есть даже и не он, что, в общем-то, не совсем так, но ведь это совершенно не важно! Не важно ведь, а? Ну так он у вас есть или нет? Есть?!

Аптекарша пугающе молчала, настороженно следя за лихорадочными движениями моих вибрирующих рук. И вдруг я заметил, как её рука проделала какое-то короткое движение под крышкой белого прилавка. Кажется, доигрались. Теперь хорошо, если я выйду отсюда хотя бы без сопровождения, не то что с какими-то таблетками. Какое всё-таки идиотство, и о чём я мог думать, почему не дождался… И тут до меня доходит, что всё время пока я говорил, кто-то уже находился в аптеке, и этот кто-то беззвучно стоит сейчас у меня за спиной. Переглотнув, я нервно оборачиваюсь… Внутри по-прежнему пусто и чисто, и лишь мои громоздкие ботинки источают талую грязь на вымытый голубоватый кафель.

– Аналог, кажется, оставался. Сейчас посмотрю, обождите, – произносит, наконец, провизор, удаляясь в подсобку (и захватив между прочим пару каких-то коробочек, близковато стоявших ко мне).

Дверь остаётся за ней приоткрытой, шум крови в ушах утихает, и становится слышен извнутренний треск приглушённого радио или, быть может, переносного телевизора. И вместе с тем мне снова делается дурно. Чтобы не грохнуться на пол, я опрокидываюсь на стойку, стиснув зубы от подступающей тошноты.

«…Агентством по борьбе с пьяным плевком подзаборного района дополнен перечень «Кочубей – Зеленокумск»; уже сожгли тысячи кустов и ещё усилят борьбу с бессмысленным храпом готовил в своем доме «дурманящее зелье» на основе пыли и клещей настенного ковра мужчин с пристрастием застали за пакетом запрещённых благ солярного Махно, отбывающего характерность прекрасных сторон за изъятие граждан в коридорах общежитий обнаружена смерть после праздника (метадон?!); воронежская бабушка насадила шокирующий ролик о животрепещуще открытой, как «я думал, что смогу бросить в любой момент», проблеме предполагаемого распространителя, перекрытого крупным каналом поставки в мозолистом росте ударной рождаемости (по нормам смегматического рахита от иосимнадцатого брежня хоругвекривичи победного года); ради интереса решил понюхать наглыми пальцами честные гланды совместно с оперативниками щекотать город без нар и котиков: «Ой, на самом деле я прям как бы сперва так жестоко насилуют вообще большую картошку, вся такая, в ванне короче как бы всё нормальненько так запрещать, запрещать, запрещать…» Всем посёлком поймали женщину, пытавшуюся провезти в буханке хлеба благополучные подбородки собственного приготовления, засаленную клавиатуру и несанкционированный блеск авторитетных лысин; утечка мозговой жидкости в особо крупном размере похожа на насморк, или ещё на пельмени в холодном бульоне, рубая шашкой мальчиков, доставлявших друг другу по первое число в погребальных электричках подготовлен приказ о пересмотре результатов выборов нового Господа; все дружно аплодировали советские путаны, голые на фото, с откровенными видеозаписями в любое время дня и ночи готовы к выезду по месту Вашего ордена, медали и патроны купить недорого, задавленный маршруткой школьницы с задержкой православного созревания во множестве внебрачных комментариев доказано, что большинство неказистых детей, родившихся с серой, морщинистой кожей и мелочным взглядом регионального оборота впоследствии идут по линии УВД на Московском метрополитене; во время массовых квартирных обысков была задержана живущая на антресолях пенсионерка, содержавшая подпольную демографическую яму (участники боевых действий на выезд, все виды интим досуга, анкеты лучших оперов на выезд); попытку выкупить отца спрятали в редьке тонких стен с податливым содержимым нежно безвольных граждан – родители в шоке – служебная проверка воздействует на сознание сопоставимо с синдромом передозировки сотрудниками силовых ведомств; после всеобщей конференции доброжелатель Лубков, пожелавший остаться неизвестным, сообщил, что помойно-серый цвет зимней полицейской формы скоро в законном порядке заменит все прочие; министр Утренних дел прокомментировал перенасыщенность тюремного населения проказливо-лукавым неприличным жестом; с целью дальнейшего сбыта собака нашла четыре с половиной килограмма способов диспансеризации одурманивающих общество продуктов распространения экстренного запрета; на имущество наложен арест ужесточения санкций по признаку поражённых некрозом кожных покровов местного жителя в особо крупном размере сажать с торговцами смертью по факту незаконного обладания костными тканями; причастная к делу двадцатидвухлетняя девушка оказалась немедленно приведена в возбу́жденное состояние беспрецедентного суда над мёртвым мясником-узбекистанцем, который преднамеренно осуществлял целый комплекс мероприятий по разжиганию повесток в составе национальной организованной группировки с органической ответственностью, использующей зарегистрированный товарный лозунг «Власть, бизнес, общество – все против наркомании»; не без улыбки был изъят из оборота молодой человек, привлечённый по статье «Покушение на организацию торговли угадайте чем?», попытавшийся дать взятку следователю (сюрпри-из! юмористический шквал концертного хохота)… Проводится усиление борьбы с наркоманией среди молодежи, активно раздаются брошюрки с молитвами от перхоти и онанизма; выслежен и пойман в одном из карманов ах ты негодник, подставляй добровольный палец; развитие наркотической личности на фоне массовых погромов… перевернули ларёк… оградите наших детей от гетерогенности пространства! Создайте мотивацию к здоровому образу досмотра! «Я думаю, травмы… Их надо калечить», – высказался по этому поводу анонимный участник фонда реабилитации, ресоциализации высококачественного досуга и развития социальной инфраструктуры антинаркотической медиасреды при торговом доме русской православной церкви; более тонны человек задержано по подозрению в злоупотреблении синтетических масштабов, идеологической бесхребетности и нецелевом использовании анкет Минздрава…»

– Молодой человек!

Ну вот опять эти «правоохранительные» интонации! Ну почему нельзя сказать по-человечески, без угрозы, без стали в голосе? В конечном счёте, мой выдуманный криминальный статус утомляет меня не меньше, чем сама болезнь.

– Молодой человек!

Сейчас развернёт. Сейчас.

– Осталась последняя упаковка. Чифиристо хвастать лубрей. Берёте?

Я сразу преобразился.

– Да-да, конечно, это ничего, что последняя упаковка, хорошо, замечательно, да, всего доб… ах, сдача, хи-хи; от этой учёбы прямо-таки голова идёт кругом – знаете, зачёты, отработки по физкультуре, практика на предприятии, ай, ступенька, ну, всего хорошего вам, до свидания…

Выскочив из аптеки, заторопился обратно в подъезд, забрызгивая грязью себе спину. Через минуту я буду сутуло давиться, на сухую, этими пилюлями, не разбирая их количества и просыпая их на пол, плача, буду давиться, пускать синими губами горькую пену и проклинать всех святых, вздрагивая от каждого жилого шороха… А ещё через полчаса мне в конце концов полегчает.

2

То, что происходит со мной сейчас, началось несколько расплывчатых лет назад, когда исчерпав пустоголовие конопляных вечеров, я обратил свой нездоровый интерес к фармацевтической промышленности. Да и многое ли было доступно любознательному дилетанту в тех зелёным крестом отмеченных лавках, где символичные змеи исцеживают яд свой в целебные чаши? Отнюдь. Боевые анельгетики, переплавляющие реальность в многослойный сон «побочных эффектов», отхаркивающие средства с прекурсорами испепеляющих ускорителей – всё это приобрело к тому моменту статус почти что мифический; вкус карамельных диссоциаций был мне уже известен (и конвульсии желудочного отторжения не располагали их усугублять), потому я и пришёл тогда прямо к тебе, чьё мягкое имя ещё долго будет гореть слабой свечой в самой глубине моего исковерканного тела.

Но первый опыт был невыразительным и стёртым. В компании болтливого дружка, насквозь пропитанного хмелем и девами, я принял не рекомендованное количество тех противных на вкус таблеток, однако их эффект свёлся лишь к замедлению реакций да спокойной и тихой задумчивости, наступившей по истечении часа. Точно сквозь дрёму припоминаю, как болтливый дружок охмурял тогда какую-то пасторальную художницу у площади «Дома Культуры» (дело было, добавлю, в том городе, что в низине росистой плотным пологом стелет канцерогенные туманы комбинатов своих), а вокруг мелькали, покачиваясь, угрюмые носители тренировочных трико; помню также, как накрапывать стал летний дождь, словно каплями слёз оставаясь на линзах моих «авиаторов», и как затем, спустившись по улице в старый город, – мимо постной школы искусств и вызывающего колхозного рынка, – мы укрылись от хлынувшего ливня под чьим-то балконом, кубически застрявшем во втором этаже. Там мой приятель перешёл в активную фазу, обдавая неподатливую рисовальщицу кадилом «Святого Георгия», а я – по-прежнему пребывал в спокойной задумчивости, провожая глазами потоки серой пузыристой воды, бегущие вдоль бордюров, впадая в озерообразные лужи на выбоинах старого асфальта.

Наконец иссяк дождь, свечерело, и я направился в сторону дома. Июньским вечером хорош маленький город! Под ногами вздымаются и опадают пригорки, слагающие его разбитые улочки; сквозь дренажные люки поднимается зловонный пар, образующий в трепетно-бирюзовом воздухе затейливые фигуры болотных божков; повсюду цветёт сирень и акация, а пух тополей оседает неслышным пеплом; группки острых на словцо юношей топчутся в моральном выборе у витрин призрачно освещённых киосков, поплёвывая лузгой и поправляя опрятные спортивные костюмы; энергичные пенсионеры лупят в домино за необтёсанными дощатыми столами в сумерках благоухающих дворов; а вот улыбающийся молодец в расстёгнутой дерматиновой куртке стоит, небрежно облокотившись о свой свеженький автомобиль, из распахнутых дверец которого грохочет, привлекая девичье внимание, ненавязчивая ритмичная музыка; и ветви аллейных вётел размашисто упадают на тёплые спинки вытертых лавок, где нежно целуются томные влюблённые. Да, и хорош же маленький город июньским вечером!

Приятель мой шёл рядом, ибо нам было по пути, и был уже не столь весел, потому как «непонятная» художница, ещё минуту назад содрогавшаяся в его узловатых руках, неожиданно отступила к своему келейному общежитию, – предательским образом оказавшемуся прямо напротив нас, – и тут же пропала в его зарешёченном лабиринте. Тогда же, по дороге, уютно согретый внутренним теплом (фрустрированный собеседник, напротив, поёживался от обилия освежающего пива), я впервые услышал в свой адрес сомнительное словцо, отточенное в брызжущих слюной социальных скандалах и повергающее в суеверный ужас родителей, педагогов и праздных дидактиков, склонных принимать всерьёз всякие унылые приколы вроде: «Подсевший школьник вколол себе привычную дозу дурманящей травки и у него тут же началась чудовищная ломка. Когда его нашли за гаражами, было уже слишком поздно. Кто и зачем травит наших детей страшным наркотиком? Смотрите в авторской программе…»

Итак, после того эпизода я на время забыл о тебе, отвлекаясь на разные мелочи, из которых иные полагают даже составленной жизнь свою. Было, кажется, ещё два-три случая (впрочем, тошнотворно неудачных) моего к тебе обращения, – но если не изменяет каштанового цвета гашишная память, – следующий эксцесс, в действительности открывший мне твои положительные стороны, случился пару лет спустя, когда я обзавёлся уже некоторыми из тех вещей, что делают мир прямым, как лом, а человека – серьёзным, как кладбище.

Я жил тогда на задворках гигантского города, в подпирающем небо домище, посреди неоглядного пустыря, из безжизненной почвы которого на глазах прорастал устрашающий монолит гражданского сектора.

Шёл зрелый, тяжёлый июль. Где-то догрохатывал свирепый отбойник, шипело шинами широкое шоссе, склонённый экскаватор согнутым суставом распарывал розовеющую плоть кровоточащего неба, и закатное солнце устало садилось за бледные, свежие стены.

Некто был со мной и в этот раз; то проглатываясь колодцами сюрреалистично огромных дворов, то выпадая на бушующие бурьяном бугристые пустоши с зачатками строительства – мы двигались с ним в неясную даль, наливая тела умеренным градусом (впоследствии это стало предвосхищать мои с тобой встречи), и наши тени длиннели в асфальте под воспалённым свечением дотлевающего горизонта, а конвульсивные маяки злокачественного молла вдали – звучали немым противоточием с дробью наших неспешных шагов.

Встретив дежурную фармацию у подножья одной из громоздких громад, сплошь обставленной гладкими, безликими автомобилями (не выношу их современного «дизайна»; иное дело – лаковые крылья, сверкающий хром, текучие поверхности понтонных кузовов), мы тихо прождали несколько приятных минут, пока посредник между нами и тобой копался в своём беспорядочном ассортименте. Деловито шаркали шаги плоских прохожих, как будто вырезанных из чёрного картона, чавкали по бетону собачьи ступни, степенно заворачивали в проулки, хрустя недоубранным гравием, кредитные машины припозднившихся служащих; бесшумно включились, вяло набирая яркость, медного цвета фонарные лампы; а вот, наконец, и ты…

Полопались со вкусным треском – прямо на ходу – ячейки платформенной фольги, и запились шипящим пивом горсти белых неприятных шайб; я представляю, каким отталкивающим убожеством это выглядело со стороны, но зато каким обнадёживающим предощущением служило это нам! Вскоре всё стало медленней и мягче, невнятное небо сделалось ультрамариновой сферой с мерцающими точками многозначительных звёзд; амбарные замки долженств и тягот отвалились от сути существования, превратив его в благостную данность, и ничего кроме.

Мы взяли курс в мою обитель – тесную, в угловой новостройной вышине, комнатку с гулким полом, скромной мебелью и блеклым лиловатым светом, где я, к удивлению своего спутника, принялся читать рассказы о колымских ссыльных, ещё острее подчеркнувших красоту моего состояния.

Тот некто, насколько мне известно, с тех пор не злоупотреблял. А я стал это делать систематически.