Текст книги "Очко сыграло"

Руслан Белов
Очко сыграло

* * *

В Геленджике снять комнату не получилось – как и в Адлере никто не хотел брать на постой одного человека. Или предлагали такое, что воротило душу. Или предлагали такие, что хотелось побыстрее уйти. Можно было, конечно, пройтись по окраинам и найти что-нибудь приличное. Однако Смирнову не захотелось ходить от дома к дому, угодливо заглядывая в оценивающие глаза (чего ему не было по вкусу, так это просить и нравиться), да и тянуло его на берег, привык он ночевать под небом и обычным предутренним дождем.

Город был памятным. После того, как десятилетний непоседа Женя, упав с сосны, десять минут повисел на железных кольях ограды, впившихся в грудь, мама три года подряд отправляла его в местный детский санаторий "Солнце". Конечно же, он не мог уйти, не побывав там, где прошли одни из лучших месяцев его жизни.

Санатория Смирнов не нашел. Люди, к которым он обращался, недоуменно пожимали плечами. Наконец одна старушка сказала, что, собственно, "молодой человек" и находится на том месте, где когда-то было "Солнце".

Смирнов оглянулся. Заросшие бурьяном развалины, обгоревшие стропила, несколько заколоченных домиков, презервативы в траве… Это было все, что осталось от лучших его месяцев.

Поблагодарив старушку, он спустился к берегу и, наконец, узнал заповедник своего детства. Песчаники, бронирующие склон, – теперь эти слова ему были известны, – облупившийся памятник над ним, покрытые изумрудной тиной бетонные быки – остатки пирса, в войну отправлявшего торпедные катера на Малую Землю…

Он разделся, вошел в море, поплыл к дальнему быку. Подплыл, взобрался, лег и… почувствовал себя десятилетним Женей.

Десятки лет, прожитые там, за горами, соскользнули с плеч струйками соленой воды. Все, что случилось с тех пор, как он впервые взобрался на этот скользкий бетонный куб, растворилось в застывшем воздухе.

Маленький Женя лежал на изумрудной тине, ласкаемой теплым морем, смотрел на памятник, на зеленый хребет, сокрывший горизонт, на молчаливого молдаванина Колю, одиноко сидевшего на берегу в странных своих шароварах.

Он ничего не хотел. Все, что растворилось в воздухе – работа, женщины, навязанные императивы, желание что-то сделать и сделанное – висело в нем невидимым инертным газом.

Детство ушло так же неожиданно, как и явилось – молдаванин Коля в странных шароварах растворился в мареве, и Евгений Евгеньевич увидел, что рядом с его вещами располагается компания из двух мужчин и двух молодых женщин.

Мужчины выглядели сонными. Они, – один пятидесятилетний, внушительный, другой – вдвое моложе и тоньше, – квело разделись и легли на принесенные цветные пористые коврики.

А женщины были полны энергии.

Они захватили внимание Смирнова.

Одетые в коротенькие цветастые платьица, длинноволосые, не худые и не полные, оживленно переговариваясь и хохоча, они расстелили на земле скатерку, побросали на нее разнокалиберные бутылки, снедь, большие зеленые яблоки и арбуз (упав на одну из бутылок, он треснул, развалился на части, яркая его мякоть обнажилась). Порадовавшись этому всплеску жизни, женщины, – рот нашего наблюдателя раскрылся, – мигом скинули платьица – под ними ничего не было! – и пошли в воду.

Обниматься и целоваться они принялись у первого быка. И если делали это демонстративно, то не для окружающих, а для всех на свете.

Одна из них была особенно хороша. Осиная талия, темные прямые волосы, темные чувственные (и видящие) глаза, родинка совсем как у всемирной красавицы Синди Кроуфорд, упругая, не кормившая еще грудь; она была в пассиве. Другая – крепенькая, голубоглазая, светловолосая в кудряшках – выглядела попроще и, может быть, потому ее влекло к первой.

Влюбленных рыбок они изображали до второго быка. Наткнувшись на него, взобрались с третьей или четвертой попытки и возобновили свои игры уже на нем. Смирнов смотрел, охваченный противоречивыми чувствами.

Женщины, обнаженные и готовые к сексу, были всего в пяти метрах от него.

Красивые женщины.

Чужие женщины.

– Третьим будете?! – почувствовав его внимание (или биополе), закричала голубоглазая.

– Да у вас есть кавалеры… – заинтересованно приподнялся Смирнов.

– Так они на берегу, – засмеялась черноволосая.

– И вряд ли сюда поплывут, – до слез захохотала вторая, – они – сухоплавающие!

– Да нет, спасибо, у меня ординарная ориентация.

– Ординарная это с кем? С женой? – голубоглазая "акала".

– Примерно.

– По-моему, это извращение, – с неприязнью посмотрела черноволосая в сторону берега.

"Мужик с брюхом – ее муж, – подумал Смирнов. – Или любовник. И он – сволочь, если не стал с такой женщиной счастливым".

Голубоглазая соскользнула в воду, поплыла к Смирнову. За ней бросилась черноволосая.

– Мы к… к вам в гости, – сказала первая, устраиваясь на быке Смирнова. – Меня зовут Серафима, а вас как?

От нее густо пахнуло коньяком.

– Женя… – ответил Евгений Евгеньевич, ничего не чувствуя, кроме мягкого бедра девушки. Очаровывающего бедра. Когда с другой стороны тоже пахнуло коньком, и тоже прикоснулась ляжка, такая же мяконькая, но совсем другая по внутреннему содержанию, он растерялся, покраснел (!), закрутил головой, смотря то на берег, то на девушек, то на их плотнее и плотнее прижимавшиеся бедра.

– А что, муж…чина, вы… так попусту нерв…ничаете? – спросила Серафима, стараясь сладить с разбегающимися глазами.

Смирнов не нашелся с ответом, и девушки, моментально о нем забыв, принялись целоваться за его спиной.

– А вы откуда, Женя? – спросила Валентина, минуты через три положив ему голову на плечо.

– Из Москвы. – Смирнов боялся, что у него встанет.

– О, муж…чина! Как я хо…чу стать москви…чкой! – обняла его Серафима. – Давайте я вас поцелую. У-у-у…

Смирнов подставил щеку.

Серафима поцеловала.

Онвключился. Пришлось прикрыть егоруками.

– А кем вы работаете? – продолжала спрашивать черненькая, явно отстававшая от подружки на пару стаканов.

– Я – старший научный сотрудник.

Сказав, он вспомнил институт биолингвистики короткохвостых раков и криво улыбнулся.

– Бедня…жка… – едва не прослезилась Серафима.

Она подумала, что собеседник стыдится своей работы.

– А вы знаете, мне кажется, что я вас где-то видела, – отстраняясь, взглянула Валентина. Сочувствие виделось и в ее глазах.

Ответа не последовало. Женщина склонила голову, принялась алым ноготком рисовать что-то на плече Смирнова. Тот, сумев преодолеть егонастойчивую попытку отодвинуть ладонь и взглянуть на женщин, пририсовал себе ноль:

– Возможно, вы видели мою фотографию на книжке. В "Черной Кошке" вышло три или четыре моих приключенческих романа.

– О, муж…чи-н-на! Вы писа-а-тель?! – благоговейно вскинула глаза Серафима.

"А неплохой коньяк они жрут", – подумал Смирнов и ответил:

– Да… По крайней мере, некоторые люди таковым меня считают.

– О, я вас хочу муж…чина! – воскликнула Серафима и, крепко обняв писателя, повалилась с ним в воду.

На джентльменское освобождение от экстатического объятия ушло минуты три; две из них прошли под водой. Выскользнув, он поплыл к берегу.

– Они вас не обижали? – равнодушно спросил пятидесятилетний мужчина, когда Смирнов сел у своих вещей. Второй, укрывшись полотенцем, спал на животе.

– Да нет, – посмотрел Смирнов на девушек. Забыв обо всем на свете, они целовались на мелководье. – А кем они вам приходятся?

– Черненькая – жена. А беленькая ее недавняя подружка. Давеча мы познакомились с ней в ресторане.

– И вы так спокойны?

Мужчина напомнил Смирнову шахматную фигуру из красного дерева. Искусно сделанная, но снятая с доски, она лежала на замусоренном берегу Черного моря.

– Такая жизнь кругом, – с полуулыбкой человек смотрел на девушек. – Сегодня ты жив, здоров, богат и известен, а завтра – нищ и болен, и надо застрелиться. И потому нет смысла кого-то учить, поправлять, наказывать… Этот мир надо принимать таким, какой он есть. По крайней мере, я пытаюсь убедить себя в этом.

– Вы что, преступный элемент? Сегодня пан, а завтра пропан?

– Да нет, просто элемент. Элемент российской периодической системы.

– Вы имеете в виду номенклатурную систему элементов?

Мужчина сжал губы. Лицо его стало высокомерно-холодным, даже ледяным. Смирнов, участливо покивав, взялся перекладывать рюкзак. Когда он шел по городу, кастрюля надоедливо скребла аптечку, и пришла пора лишить ее права голоса.

– А вы, значит, путешествуете… – передумал дуться мужчина, пристально посмотрев на рюкзак, латанный белыми нитками.

– Да, вот, путешествую.

– Пешком, без палатки и спального мешка?

– А вы наблюдательны.

– Что есть, то есть. Давайте, что ли, познакомимся? Меня зовут Борис Петрович.

– А я Евгений Евгеньевич.

– Я вижу, вы свободны, не богаты, и вам нечего терять.

"Номенклатурный элемент" хотел задеть собеседника, которому все "до лампочки".

– Да, мне нечего терять, но центральная часть вашего заявления не вполне точна.

– Вы хотите сказать, что вы состоятельный человек?

Борис Петрович спросил по-генеральски, и Смирнов отвечал, не думая.

– Нет. Я просто имею возможность стать таковым.

– И как же?

– Наследство. Я могу получить солидное наследство. В середине пятидесятых моего деда по родному отцу – он был красным генералом – посмертно реабилитировали, и жене, то есть моей бабушке вернули все его имущество. В пятьдесят шестом она пошла с этим известием к другой моей бабушке, которую я называл тогда мамой, но та выпроводила ее, не выслушав. Месяц назад я случайно выкопал в Интернете, что у меня есть особняк в Москве, куча орденов, медалей, золотого оружия и коллекция редких почтовых марок… Всего на несколько миллионов долларов…

Сказав последнюю фразу, Смирнов, огорчился. Надо же, развыступался. В такое время так трепаться перед незнакомыми людьми – это все равно, что стрелять себе в голову!

– Ну и почему вы не вступили в права владения?

– Сестры, – вздохнул Евгений Евгеньевич. – Оказывается, у меня есть две сводные сестры. Я так хочу их увидеть, но не могу… Боюсь.

– Почему?

– Ну, представьте, у вас есть две единокровные сестры, вы приходите к ним, весь такой взбудораженный, счастливый – ведь сестры, младшенькие – и видите у них в глазах глухую ненависть: "Ограбить пришел!" Или лисью решимость: "Ничего не получишь, и не надейся!"

– Вы так не верите в людей? Даже в родных? – Борис Петрович смотрел по-другому. Внук генерала – это внук генерала. Это ровня.

– Я – научный работник. И потому слово "вера" и его производные в моем лексиконе отсутствуют.

– Нет, все-таки не верится. Вы могли бы не работать за гроши, не делать черт знает что, а ездить по миру с красивыми женщинами… Это, знаете ли, стоит небольшой разборки с единокровными сестричками.

– Это не самое главное… Знаете, мне кажется, Бог не зря сделал меня таким, какой я есть. Добавь в меня больше денег, счастья, везения, и я взорвусь, рассыплюсь, погибну, стану не человеком…

Мужчина нахмурился, отвернулся к морю. Валентина с Серафимой самозабвенно целовались на мелководье.

– Я вижу, вам досталось больше денег и счастья, чем нужно? – не смог не съязвить Смирнов.

Денег у его собеседника куры не клевали. На скатерке лежали килограмм копченой осетрины, большая банка черной икры, еще что-то крайне аппетитное и дорогое в красивых упаковках. И три бутылки марочного коньяка минимум по паре тысяч рублей каждая.

– Знаете, что, давайте, выпьем за знакомство? – перевел мужчина разговор в практическую плоскость.

– Мне пора идти, – неискренне замялся Смирнов – черной икры он не ел лет десять. – Здесь ночевать стремно – люди кругом, и потому надо выбираться из города, а я не знаю, можно ли это сделать по берегу.

– Выберетесь! И вообще, давайте посидим, покупаемся, поговорим, а вечером поедем ко мне. Я живу под самыми горами в коттедже – не люблю правительственных дач с их дутым населением. Поедемте! Вымоетесь, поспите на мягком в комфортабельной спальне?

– Да я поспал бы и помылся… Но ваши женщины. Честно говоря, я не знаю, как с ними себя вести.

– А вы ведите себя с ними так, как ведете себя с мухами. Давайте, подсаживайтесь.

К мухам Смирнов был равнодушен. Он перестал кокетничать и подсел. Женщины, увидев, что на берегу пьют коньяк, выскочили из воды. Черненькая села рядом с мужем. Беленькая, вся в каплях, обняла Смирнова сзади, зашептала в ухо:

– Я вас хочу, мужчина… Поедемте ко мне, не пожалеете…

Смирнов не знал, что делать. Выручил его тощий мужчина. Пробудившись, он сел рядом с Серафимой, взял со скатерки бутылку и обыденно спросил:

– Тебе, конечно, полстакана?

– Витя, ты киска! – заулыбалась та.

Через полчаса Серафима лыка не вязала. Смирнову приходилось удерживать ее за талию, потому что она опрокидывалась то на него, то на достархан.

Разговор из-за этого не завязывался, и Виктор принялся рассказывать анекдоты. Борис Петрович смотрел на море, иногда посмеиваясь.

– Может быть, закончим с водными процедурами и поедем? – спросил он Смирнова, когда запас анекдотов истощился.

Уже темнело, и тот согласился. Ехали на серебристом "BMW". Коттедж – красивое двухэтажное сооружение с готическими окнами, игрушечными башенками и балкончиками – располагался на целинной окраине города. Показав гостю комнату, Виктор ушел укладывать Серафиму, едва державшуюся на ногах.

Смирнов остался один. Вымылся в ванной. Посмотрел в окно.

Толстый мыс, Тонкий мыс.

Море степенно пьет из заливного блюдца.

Ему стало скучно. Жизнь не берегу была интереснее. Прошлой ночью с высоких геленджикских скал упал камень. И попал в яблочко, то есть в кастрюльку с остатками ужина, стоявшую в изголовье его берлоги. Пришлось трижды вспотеть, прежде чем пришелец был извлечен. Так что завтракал он из покореженной кастрюльки (недаром в пути она пыталась сговориться с аптечкой). А тут пушистые ковры, царская кровать и мягкая постель с запахом лаванды. И, как пить дать, утром будет кофе в постель.

В дверь постучали.

Он открыл.

Вошел Виктор с бутылкой коньяка и большой коробкой зефира в шоколаде. Постоял, узнавая побрившегося, расчесавшегося и переодевшегося Смирнова. Поставил бутылку в бар, и проговорил, неопределенно улыбаясь:

– Пошлите ужинать, Евгений Евгеньевич, хозяин зовет. Бабы, слава богу, спят.

Подмышкой у Виктора бугрилась пистолетная ручка.

– Спасибо, не хочу.

Смирнов неожиданно понял, что согласился переночевать у береговых знакомых в расчете на то, что ночью в его спальню забредет Серафима. Нет, Валентина. А они напились в дрезину и спят без задних ног.

– А что так? Там трюфели, заяц фаршированный, шампанское, устрицы с кулак, Борис Петрович специально для вас в ресторане заказал.

– Да не хочу я, спасибо.

– Шеф хотел с вами по душам поговорить. Он любит с такими, как вы разговаривать. От них, говорит, свежий ветер в голове.

– С какими это такими как я? – обиделся Смирнов.

– С умными, с умными.

– А кто он такой, этот Борис Петрович?

– Государственный человек, связи кругом и с теми и с этими.

– Понятно. Крутой, значит, но Бетховена с Моцартом любит.

– Да, особенно Бетховена. Но у него сейчас проблемы. Если завтра его не назначат заместителем министра, это будет означать, что он должен подать в отставку.

– Понимаю… Из князей в грязи – это невыносимо. А вы его верный помощник?

– Да. Помощник, референт, лакей, сводник, телохранитель. Фигаро, короче или Труффальдино для одного господина. Ну, так пойдемте? Он нервный в эти дни и вообще не любит, когда ему отказывают, разозлиться может в корне.

– Выгонит, что ли среди ночи?

– Может, и выгонит. Позвонит в охрану и скажет, что наблевали в гостиной…

– Тогда я точно не пойду. С такими я не вожусь. И если бы вы знали, как меня на морской бережок тянет. Сейчас бы сидел у костра, на колокольчик резинки поглядывая. Знаете, какого я вчера окуня поймал? По локоть. Так обрадовался, что ерша не уважил, и укололся – два часа потом рука болела, как трактором передавленная.

– Ну ладно, скажу, что вы спите… А то пойдемте? Трюфелей, надо думать, никогда не ели?

– Я много кое-чего не ел из вашего меню. А вы много кое-чего из моего.

– Чего это такого мы не ели? – поднял бровь "Фигаро".

– Ну, к примеру, головастиков-фри.

Виктор брезгливо сморщился.

– Головастиков-фри?

– Да, обжаренных в сливочном масле. Пальчики оближешь. Особенно если прямо из болота на сковородку.

Евгений Евгеньевич сглотнул слюну.

– А что еще мы не ели?

Смирнову захотелось остаться одному, и, подумав, он вспомнил подходящий случай:

– Это долгая история, но я расскажу. Однажды на Памире у нас кончились продукты – в горах, в поисковых отрядах это часто случается. Осталось только полмешка заплесневелых каменных буханок, а до вертолета неделя. Оружие в те времена хлопотно было иметь, и стали мы сурков в петли ловить. А они, умные, почувствовали наш зверский аппетит и все, как один, попрятались в своих норах. Весь сезон табунами бегали, а тут ни одного, хоть плачь!

Наконец, через два дня один все-таки удавился… Дохлый такой, шерсть клочьями и блохи, с муху размером, тучей из него прыгают. Стал я его разделывать – шкуру снял, брюхо, блин, распорол. А там, представляете, солитёр, зеленый такой, длиннющий. Шевелился так недовольно, что без приглашения явился – они ведь гостей не любят, они сами любят в гости. Меня, клянусь, чуть не вырвало. А коллеги, проникнувшись таким моим неадекватным отношением к животному миру, поговорили, поговорили и решили выкинуть беднягу-сурка, конечно же, поручив это мне – я ж был с ним в непосредственном контакте. Ну, я и забросил его на камни подальше. В полете внутренности вместе с червяком вывалились – пришлось их закапывать. И знаете, что дальше было? Сплошная проза полевой жизни. Два дня мы ходили вокруг сурочьей тушки, а она провялилась на ветру, симпатичная такая стала, в общем, аппетитная почти. Собратья же бедняги вовсе исчезли, как ветром их сдуло. Короче, к вечеру третьего дня, когда буханки кончились, переглянулись мы с товарищами, потом порубили сурка на мелкие кусочки и зажарили в его же жиру до красноты. И съели наперегонки, таким он вкусным оказался. Вот такие дела…

Смирнов внимательно посмотрел в глаза помощника Замминистра и, ядовито улыбаясь, произвел контрольный выстрел:

– Да, еще одна деталь. Сурок этот наверняка чумным был, а чуму эту блохи распространяют. Понимаете теперь, чем мы рисковали ради трех кусочеков сурочьего жаркого? Рассказать еще что-нибудь? У меня много чего было по кулинарной части, до утра могу рассказывать. Вот гюрзы например, толстые, противные на вид, яд из них брызжет, а снимешь с них шкурку, то очень даже ничего…

– Не надо, гюрз, спасибо, – поморщился Виктор. – Кофе по утрам вы пьете?

– А кто принесет?

– Я.

– Нет, не пью.

– Тогда – до завтра. Встретимся в столовой, завтрак у нас приблизительно в десять. Если, конечно, не случится чего-то экстраординарного.

Виктор ушел. Смирнов погонял телевизор по каналам, попил коньяку с зефиром и лег спать.

Ему приснилось Серафима. Она лежала на нем, страстно вжимаясь грудями, всем своим жарким телом и жадно целовала в губы. Очувствовавшись, Смирнов перевалился на девушку – ему хотелось быть сверху и делать все самому – целовать, обнимать, тереться, покусывать. Он был в восторге – столько времени у него не было женщины и вот, вознаграждение! Ему хотелось войти в нее, ощутить девушку изнутри, но он держался – знал, что после длительного воздержания быстро кончит и придется общаться. А как общаться с красавицей, которая знает пять слов, и четыре из них "Я вас хачу, мужчина"?

Когда он стал искать членом влагалище, Серафима засмеялась, выскользнула из-под него, скатилась на пол и, усевшись перед кроватью на коленки поманила пальчиком к себе. Смирнов пошел к женщине на четвереньках, но тут сзади на него набросились, оседлали. Он оглянулся – Валентина!!! Обнаженная, в глазах – чертовские искорки. Удобнее устроившись на Смирнове, она со всех сил шлепнула его по ягодице.

От шлепка он очнулся. С ужасом поняв, что и Серафима, и Валентина ему вовсе не снятся, направился к стулу за брюками. Когда сходил с кровати на пол, Валентина с него упала, громко ударившись лбом об основание трельяжа, истошно закричала от боли и испуга.

Серафима оттаскивала Смирнова от истерично отбивавшейся Валентины, у которой была рассечена бровь. Эту картину увидели два милиционера из охраны, прибежавшие на крик. И Борис Петрович, явившийся следом. Он был в радужных тапочках с голубыми помпончиками и длинном стеганом халате.

Обстоятельно запечатлев в сознании состав преступления, милиционеры вопросительно посмотрели на Бориса Петровича. Тот легким движением подбородка отправил их прочь:

– Идите пока.

Когда те ушли, сказал женщинам:

– Пошли вон.

Лицо, шея, грудь Валентины были в крови. Серафима вытерла ее трусиками, смоченными туалетной водой; потом они удалились.

Борис Петрович сел в кожаное кресло. Жестом пригласил Смирнова занять место напротив.

Тот сел.

Борис Петрович долго смотрел на него исподлобья.

Смирнов обдумывал положение.

– Думаете, куда влипли и как выбраться? – спросил Борис Петрович.

Смирнов, смущенно глядя, покивал.

– Я думаю, ваши раздумья не приведут вас к правильному выводу…

– Почему?

– Во-первых, вы не знаете, что находитесь в комнате Валентины, моей, как вам известно, законной супруги.

Борис Петрович встал, подошел к шкафу, распахнул его и Смирнов увидел обольстительные платья на вешалках, околдовывающее белье на полочках и завораживающие остроносые туфельки внизу.

Он нахмурился. Получалось, что не женщины пришли к нему, а он к Валентине. Это две большие разницы.

Борис Петрович скривил лицо хозяйской улыбкой.

– Реакция адекватная, вы, и в самом деле, умница. Приятно иметь дело с умным человеком.

– Спасибо за комплимент, – автоматически сказал Смирнов, вглядываясь в глаза утопающего хозяина жизни.

– Я вижу, вы полагаете, что это я подстроил, – понял тот немой его вопрос. – Чепуха. Просто Валентина смогла добраться только до гостевой спальни, и Виктор поселил вас здесь.

– А чего я еще не знаю?

– Вечером мне позвонили из Москвы. Моя карьера кончена.

Смирнов задумался, глядя на Толстый мыс, сиявший огнями санаториев. "Прямо из Гоголя… Моя карьера кончена. То есть еще несколько дней в этом коттедже, и все. Никаких заседаний Правительства, никаких рукопожатий Президента, никакого телевидения и официальных поездок в Европу, никаких мигалок, дач и прочее. Вместо всего этого небольшая фирма, контролируемая бандитами, постоянно выключенный телевизор, чтобы не видеть "их" самодовольных рож, и мысли, мысли, безжалостно сжимающие сердце".

– Вы что молчите? – привлек Борис Петрович его взор.

– Я чувствую, вы попытаетесь в полной мере использовать власть надо мной, которую получили, по вашим словам, случайно. Дохнуть, так не одному, да?

– А это идея! Последний день жизни и полная власть над жизнью одного, нет, трех человек.

– Почему полная? Может, я предпочту тюрьму вашему обществу.

– Да, вы можете это сделать, я вижу. И потому постараюсь быть деликатнее, чтобы вы все не испортили.

– Постараетесь быть деликатнее в игре, со мной, мышкой?

– Ну да. Кстати, как вам Серафима?

– Она не далась.

– И Валентина тоже?

– До нее вообще дело не доходило. Спиной кое-что почувствовал и все.

Борис Петрович задумался. Если между Серафимой и Смирновым ничего не было, то изнасилование уже не пришьешь. Только попытку. А за попытку в Москве не пожалеют. И кинут на самое дно.

Смирнов пытался думать о Валентине. Ему было неловко, что все так получилось. Эта кровь… Хотелось к ней прикоснуться, попросить прощения. В ней было что-то такое. В ней было счастье. Где-то внутри. Небольшой такой сияющий слиточек. Небольшой, но весомый и дорогой.

– А давайте сыграем в карты? – прочувствовал Борис Петрович тему его размышлений. – На одну из них?

– Вы ставите женщин, а я что?

– Как что? Жизнь.

– Не хочу. У меня не встанет в этом контексте.

– Ну хорошо, тогда давайте на минет. Если вы выиграете, то Серафима, ну, или Валентина, сделают вам минет.

– Не хочу. Я эстет. По крайней мере, в вашем обществе.

– Вы плохо оцениваете ситуацию. Сейчас я вызову милицию, и вас посадят на восемь лет. Из тюрьмы вы выйдете дряхлым стариком с никуда не годной прямой кишкой и заискивающим взглядом.

– Ну и пусть. Напишу об этом книгу.

– Вы писатель?!

– Десять приключенческих книг написал, пять издано.

– Как интересно! – глаза Бориса Петровича зажглись. – Вы знаете, я тоже накропал книгу о жизни, но как-то не решился показать ее специалистам.

– О чем она? – Смирнов надеялся перевести разговор и ситуацию в более оптимистичное для него русло.

– Как бы вам сказать… Ну, вы хорошо знаете, что человеческие органы трансплантируют. То есть сейчас умерших людей практически полностью разбирают на составные части. Руки, ноги, сердце, почки, печень, даже мясо и так далее. И всем это кажется нормальным и, более того, полезным явлением. А в своей книге я развил эту ситуацию до предела – общество утилизирует своих почивших членов стопроцентно. И это считается нормальным, все довольны, хотя бы потому, что появился действенный механизм демографического контроля, основанный на оптимально применяемой эвтаназии, сокращено животноводство – коровы, овцы уже не вытаптывают природу, а домашняя птица, как, кстати, и буренки, не разносит всяческую опасную заразу. Более того, люди испытывают моральное удовлетворение, зная, что после смерти они будут востребованы, что они перейдут в кого-то своей плотью, и будут жить дальше… У Омара Хайяма на этот счет есть хорошие строки:

Когда умрем, наш прах пойдет на кирпичи,

И кто-нибудь себе из них хоромы сложит.

– Что-то в этом есть… – покивал Смирнов. – Пути человечества, для вас, похоже исповедимы.

– Нет, знаете, с вами приятно разговаривать! Так во что мы будем играть? Преферанс? Покер? Дурак? Вы, наверное, предпочтете преферанс? Все геологи играют в преферанс.

– С болваном?

– Почему с болваном? С Виктором.

– За дурака меня держите? Играть на жизнь с вами и вашим верным телохранителем? Увольте!

– Ну, можно в покер…

– Не люблю я этот покер. Во всех фильмах в него мухлюют. Помните "Смешную девчонку" с Барброй Стрейзанд?

– Ну давайте тогда в дурака перекинемся?

– Слишком сложная игра, для шахматистов. Сам Анатолий Карпов, кажется, в ней чемпион. Нет, эта игра не для меня, я ведь даже ферзевый гамбит забыл. Отбиваться или принимать, помнить, что вышло – голову сломаешь, а она у меня сейчас ничего практически не соображает, по вашей, между прочим, милости, не соображает.

Смирнов ждал, когда Борис Петрович предложит играть в очко. И дождался.

– А в очко? Может, в очко? В детстве я в него играл c дворовыми мальчишками, пока мама не увидела. Очень простая игра.

– А правила вы помните?

– Виктор должен помнить, – обрадовался Борис Петрович.

Вошел Виктор. Он стоял за дверью.

– Виктор Владимирович, вы знаете правила игры в очко, карточное очко?

Виктор подумал и стал бесстрастно говорить:

– В игре участвуют тридцать шесть карт. Раздающий, или "банкир", называет ставку, то есть "банк". Карты сдаются снизу. Первую он рубашкой верх подкладывает под верхнюю карту, которая называется "своя" и является первой картой "банкира". Игрок должен сказать, на какую часть "банка" он играет. Затем банкир выдает ему столько карт, сколько тот потребует. Игрок старается в сумме набрать количество очков не превышающее или равное двадцати одному. Если он наберет больше двадцати одного, то проигрывает. Если меньше, то начинает играть банкир. Выигрывает тот, кто набирает большее количество очков, но меньше, естественно, двадцати одного.

Помолчав, вспоминая, Виктор продолжил:

– Есть еще одна тонкость. Игрок не имеет права скрывать перебор. Однако последнюю карту он может взять "в темную". В таком случае, если банкир переберет, то карты игрока не рассматриваются.

Правила игры Виктор объявил не совсем верно и не полностью, но Смирнов, решив прикинуться "чайником", его не поправил. Вместо этого он деловито спросил:

– Валет – это сколько очков?

Виктор посмотрел недоуменно.

– Валет – два, дама – три, король – четыре, туз – одиннадцать. Если придут два туза – это называется "золотое очко". Да, еще одно уточнение: если и банкир, и игрок наберут одинаковое количество очков, то выигравшим считается банкир.

– Карты принес? – деловито поинтересовался Борис Петрович, когда Труффальдино убрал руки за спину.

– Да, вот они.

– Ладно, иди к девушкам. Скажи, чтобы привели себя в полный сексуальный порядок и шли в гостиную. Ставка должна быть на кону.

Виктор, кивнув, вышел.

– Ну что, перебазируемся в гостиную? – подмигнул Борис Петрович Смирнову.

Вздохнув, тот поднялся.

* * *

На первом курсе, на учебной геологической практике он проигрался в очко в пух и прах. Даже плавки на нем принадлежали Сашке Таирову, разбитному парню и сыну начальника Памирской геологоразведочной экспедиции. Однако Смирнов нашел выход из положения, потому что сам был начальником. Начальником Таирова. Играли они в горах, в нижнем левом углу той самой площади, которую отряд Смирнова должен был покрыть глазомерной топографической съемкой.

– Или ты возвращаешь мне все, или мы до вечера будем тянуть рулетку вон на ту гору, – сказал он подчиненному. – И, само собой разумеется, летально опоздаем на ужин.

– Так съемку все равно надо делать? – недоверчиво посмотрел тот.

– Мы сделаем ее без тебя. Тем более, с тобой мы только дурью маемся.

– По рукам! – расцвел Таиров. – Тем более, я мухлевал. Смотри, как это делается.

Через полторы минуты Смирнов приобрел навыки, поднявшие его на уровень шулера средней руки. Таиров радовался успехам товарища как ребенок.

Через несколько лет он глупо погиб.

* * *

Банковать Борис Петрович предложил сопернику, и тот, пожав плечами, согласился.

Своя карта "Смирнова" была восьмерка. Незаметно выдвинув по направлению к себе нижнюю карту колоды, он подогнул ее уголок, скосил глаза и увидел туза. Это было замечательно. Его можно присовокупить к своей восьмерке и получить весьма оптимистичные девятнадцать. Или сунуть последней картой сопернику.

– В банке у вас будет Серафима, – сказал Борис Петрович, получив свою карту. – Если выиграешь, то на полчаса ляжешь с ней в постель. Если проиграешь, то Виктор прострелит тебе кисть левой руки. Перед этим я попрошу его не повреждать костей.

Смирнов задумался. Вечно выигрывать нельзя. Надо будет и проиграть для статистики. Кисть за неделю заживет, да и идет он по берегу отнюдь не на руках. Так что пока не все так уж плохо.

Получив третью карту (она, как и две другие, разумеется, была второй снизу), Борис Петрович задумался. Несколько секунд он задумчиво смотрел в глаза Смирнова. И, попросив еще, получил резервного туза.

"К "семке" прикупил добавку, – подумал Смирнов, рассматривая карты, раздраженно брошенные соперником на стол. – Рисковый парень. Хотя, чем он рисковал? Честью Серафимы?