Текст книги "Кол Будды"

Кол будды
Руслан Белов

1.

Еще зимой Евгений Евгеньевич Смирнов решил пройти по черноморскому побережью от "А" до "Я", то есть от Адлера до Ялты без палатки и спального мешка. Наверное, на это предприятие, странное для старшего научного сотрудника солидного института, его толкнула тоска по прежней жизни, а также затаенная надежда встретить Свету, собиравшуюся летом отдыхать на побережье где-то в районе Архипо-Осиповки.

К начальной точке маршрута поезд прибыл в середине дня; город был так себе, побережье, перечеркнутое железной дорогой, тоже, и Смирнов, не долго думая, сел на электричку и поехал в Туапсе.

День стоял жаркий, градусов под тридцать, если не больше, заманчивое море синело рядом, и в Чемитокважде он сошел. Поплавав и полежав потом под солнцем, расслабился и решил дальше не идти, а остаться ночевать. Все вокруг располагало к себе – и горы, кудрявившиеся ярким лесом, и безоблачное небо, и подкупающий шелест прибоя. Беспокойство вызывала лишь узкая черная туча на горизонте, время от времени оживлявшаяся всполохами молний. Однако "Изабелла", купленная в Адлере на рынке, была замечательной, а из парной телятины, приобретенной там же, обещали получиться замечательные шашлыки, и Смирнов решил не волноваться. Поев и опустошив бутылку, он вырыл в галечнике углубление, по профилю соответствовавшее рельефу спины, застелил его одеялом, улегся удобнее и стал смотреть на лунную дорожку. Таинственно блестя, живое небесное серебро тянулось к берегу по сонной темени спокойного моря. Ему, земному и зарывшемуся в землю, захотелось что-то сочинить, блеснуть мыслью, как дорожка, и он придумал, что если бы рядом сидел человек, пусть даже бок об бок сидел, то он видел бы не дорожку Смирнова, а свою, единственную и неповторимую, тянущуюся не куда-нибудь, а к его собственным глазам. Сочинив по этому поводу эгоистическую фразу "Лунная дорожка у каждого своя", он дождался падения звезды, загадал, чтобы у него с дочерью было все хорошо, и уснул.

Буря началась в третьем часу ночи. Вмиг разбуженный наскочившим ливнем, он вытянул из-под себя пленку, укрылся, уселся на рюкзак и стал неприязненно смотреть на распоясавшуюся природу.

Небесная влага лилась сплошным потоком.

От ярившихся молний было светло, море свирепело.

Когда взбесившиеся его волны рычали у самых ног, сверху, с волноотбойной стенки им пришла подмога – хиленький, но сель. По наущению отца-ливня, он сорвал с жертвы пленку, огрел песком и гравием, охладил и вымочил с головы до ног.

Молнии взорвались громом аплодисментов.

"Бис! Бис!" – засвистел ветер.

Смирнов испугался. Холодная дрожь затрясла растерявшееся тело.

"Что делать? – сжался он в промозглый и противный самому себе комок. – Бежать? Куда? Нет, надо терпеть… Не сахарный, не растворюсь. Вот только бы молнией не шибануло".

Терпеть и мокнуть пришлось вечность. Лишь под утро опустошенная ливневая туча подалась к востоку, и небо поблекло. Однако ненадолго – через полчаса приползла другая небесная цистерна, и все началось с начала…

Только к рассвету дождь истощился до мороси, и Смирнов, изможденный и мокрый до нитки, кое-как выжался, собрал рюкзак и, метров двести протащившись с ним, сочившимся влагой, обнаружил, что мучился рядом с уютным поселком под названием Каткова Щель, в котором на каждом доме куксились пропитанные пессимизмом фанерки с одной и той же надписью "Сдается комната".

Через пятнадцать минут в пятидесяти метрах от моря за семьдесят рублей в сутки он снял у семьи измученных жизнью алкоголиков летнее строение. Комнатка, перед входом в которую лежала новехонькая могильная плита в форме косого паруса, была крохотной; в ней пахло сыростью и мышами. Ему и в голову не пришло поискать что-нибудь другое – сверху не течет, ну и ладно.

Солнце выглянуло только через три дня, и он, уставший спать и ютиться, уехал на электричке в Туапсе. Накупив там продуктов на пару дней, пошел к Ялте, каждый день проходя километров по пятнадцать-двадцать. Или по пять, если не шлось.

2.

– Интересно, какая она? – задумался Олег, отведя глаза от смягчившегося за ночь лица Галочки. – Какая? Никто этого не знает, никто, кроме ее самой. Да, кроме ее самой. Потому что когда ты с ней, глаза перестают видеть.

…А этот Карэн – голова. Толковый мужик. Всего лишь за год выстроил красавец-отель у самого моря. Лучший в Анапе. Настоящий дворец в шесть этажей, чем-то похожий на корабль, мчащийся на всех парусах. И название сочинил неплохое и в масть – "Вега-плюс". Номера – от грошовых до президентских. И в каждом – постоянная хозяйка. Это он так придумал – номера с постоянными хозяйками. Платишь деньги и получаешь семью, можно даже с премиленьким ребеночком, который будет называть тебя папочкой и которого можно шлепать по заднице и ставить в угол. И с тещу с тестем можно заказать на субботу. "Ах, сыночек, дай же я тебя поцелую!" "Ах, мамочка, как рад я вас видеть!"

И все ведь по жизни устроил. В грошовом номере кровать скрипит и так себе шлюшка блинчики на соевом масле жарит, а в президентском – королева, рядом с которой любой плюгавенький мужчинка чувствует себя греческим богом. Плюгавенький мужчинка с президентским кошельком. И, что интересно, на круг любая семья получается дешевле, чем такая же через ЗАГС.

Олег остановил взгляд на стройной ножке Галочки, выскользнувшей из-под одеяла. Он не сразу выбрал ее двухсотдолларовый номер. Мог бы, конечно, потянуть и на королеву за тысячу баксов, но сейчас ему это не надо. Так сказал Карэн, старый приятель. Он все про всех знает. А у этой Галочки премиленькая девочка. По сценарию, выбранному Олегом, она гостит у бабушки в Керчи. И по этому сценарию Галочка каждое утро за завтраком произносит, вздыхая и морща носик:

– Скорее бы приехала наша Катенька… Мне так не хватает ее смеха…

А он, отложив газету, отвечает:

– Я ей вчера звонил, и она сказала, что ей хорошо с бабушкой. Они купаются каждый день и потом ходят в горы собирать цветы. И что у нее появилась подружка Лена, которую она очень любит.

А позавчера он неожиданно для себя пообещал "супруге":

– На днях я за ней поеду, привезу, и мы во внутреннем дворике "Веги" устроим детский праздник с огромным тортом-мороженым, а потом поедем кататься по городу на пони.

Галочка на это захлопала в ладоши, захлопала, хорошо зная, что дочь живет в детприемнике "Веги", расположенном двумя этажами ниже.

Олег отвел глаза от ножки любовницы и, растворившись в потолке, украшенном искусной лепниной, вновь задумался о насущном:

– Какая же, все-таки, эта Смерть? Эта Смерть, с которой я увижусь в конце августа? И не в конце, а точно тридцатого первого, в середине дня, и не где-нибудь, а здесь, в "Веге-плюс". Увижусь, чтобы умереть вместе с ней. Что она такое? Просто символ конца? Надуманный символ? Альтер эго, второе Я? Или это действительно нечто, имеющее реальную власть? Ведь говорят же "Все ей подвластно"? И еще говорят: "Он ее обманул". Значит, ее можно провести? Или купить?

Нет, нельзя. Как ее проведешь, как купишь, если она невидима и убивает руками людей, вирусами, сахаром в крови и тромбами в венах? И часто использует случай. И еще вопрос: она одна или их много? У каждого своя?

***

В семь лет Смерть показалась ему мельком. Взбешенный отец хотел сбросить его с третьего этажа. Оказавшись над бездной, Олег увидел свой конец в образе скорого поезда, мчащегося от черного асфальта в бесконечно равнодушное небо. Мать успела вцепиться в сына, отец ударил ее локтем и остыл.

Олег остался жив, но в скором поезде Смерти его место не осталось пустым. С тех пор он чувствовал, что сидит в нём не живой и не мертвый, сидит и мчится от черной земли к голубому небу. Мчится и мчится.

Год назад на шоссе его машина снесла стальной столб рекламного флажка. Снесла, на секунду превратившись в этот самый скорый поезд.

Брат, сидевший рядом, погиб мгновенно. А он даже не поцарапался. Но долго чувствовал, остро чувствовал, что Смерть везде, что она обхватила его привязными ремнями, чувствовал, что она мертво держит его за горло, и рука ее тянется из самого Олега, тянется из сердца.

Несколько дней он ходил сам не свой, а потом, решив, что Смерть просто требует жертвы за спасение, требует возмещения, привел одного человека, шахтера из Воркуты, в подвал своего дома.

Это было в Кисловодске. Человек был бледен и до смешного костляв. Звали его Варфоломей Степанович. Он не освободил Олега от страшной хватки, но помог кое-что понять.

Оказалось, что скорый поезд, мчащийся от земли к небу – это всего лишь предчувствие Смерти. И что, она сама, скорее всего, у каждого своя. И если подопечный ее умирает, умирает и Смерть. А если умирает она – умирает подопечный. Умирает как земной человек.

Выпустив из жертвы кровь, он почувствовал себя необыкновенно живым. И тут Варфоломей Степанович, бледный, почти неживой, неожиданно воспрянул и задушил его. Нет, смерть этого шахтера задушила смерть Олега. Так ему показалось, перед тем, как он увидел себя в замкнутом темно-сером пространстве.

Темно-серым было все вокруг. Таким одинаково темно-серым, что ничего не различалось. И сам он был темно-серым. Лицо было темно-серым, руки. Все было темно-серым. Он чувствовал свои пальцы, но увидеть их на темно-сером фоне не мог.

А рядом была Она. Тоже темно-серая. Она тоже умирала. Олег пытался рассмотреть ее, свое второе Я, свою половину, пытался приблизиться, помочь. У него получилось. Не сразу, но получилось. Как только его живые еще пальцы на мгновение прикоснулись к ее мертвенно холодным перстам, появился свет.

Его включил двоюродный племянник. Обнаружив дядю в подвале, он сделал ему искусственное дыхание и отвез в реанимацию.

Если бы не он… Если бы не это прикосновение.

3.

Километрах в четырех от Архипо-Осиповки Смирнов остановился. Приютившая его щель называлась Змеиной; на левом ее борту на нескольких площадках, зависших высоко над морем, обитали среди сосен четыре амазонки возрастом от трех до семидесяти лет. Их возглавлял худощавый и степенный молодой человек – отец, муж и зять в одном лице. К пляжу и обратно они перемещались при помощи канатов (в том числе и трехлетняя девочка). Обросшего, небритого и беспалаточного новосела дикая семейка приняла настороженно, но тот этому не огорчился – мысли его были заняты Светой. Он воочию видел ее там, на архипо-осиповском пляже. Всего в часе ходьбы, всего в нескольких километрах…

Он видел ее глаза. Появится в них что-то теплое, когда он встанет перед ней? Или они недовольно сузятся?

Он видел ее руки. Нет, они не потянуться к нему. Они сожмутся в кулаки.

Он видел себя стоящим за балюстрадой и не решающимся подойти.

Наутро он побрился, оделся в чистое и пошел в поселок. Проник в него как разведчик, как партизан. Он двигался, вглядываясь в каждое лицо, в каждое тело. И увидел Свету и сына ее, Рому, оставшись ими незамеченным. Они, дочерна загорелые, лежали на белых пластмассовых лежаках и полусонно читали. Она – Луизу Хей, известную учительницу жить легко, он – Гарри Поттера. Между ними лежала колода карт "таро".

Подойти не получилось. Из-за карт. Увидев их, он услышал свой внутренний голос, нет, голос карт:

– Не суйся. На сегодня мы нагадали ей N из соседнего пансионата".

Купив в поселке вина и продуктов, он вернулся в щель. В обед, когда сидел на берегу, чиня "резинку" – рыболовную снасть – подошла старшая амазонка. Они поговорили, и Смирнов узнал, что сидеть в этой щели, сидеть ежегодно, ее семейство начало с конца сороковых годов.

Утром его вновь потянуло в поселок.

Света и Рома лежали на пластмассовых лежаках и читали. Луизу Хей – известную учительницу жить легко – и просто и Гарри Поттера. Между ними стояла бутылка "Клинского".

Он попил пива с чебуреками, купил арбуз, забыл на прилавке кошелек, вернулся за ним (отдали!), посмотрел в Интернете почту и совершенно довольный отправился в Змеиную Щель.

На следующий день, ближе к обеду, Он проходил Архипо-Осиповку в полной выкладке. Света и Рома дремали на лежаках. Между ними лежали на песке две пустые пивные бутылки.

4.

Галочка готовила «фирменный» омлет с парной телятиной и говорила по телефону с Натальей Владимировной из восьмого номера (за сто пятьдесят баксов в сутки), когда пришел Карэн. Пришел с плохой новостью, Олег это почувствовал по улыбке номер семь.

У Карэна было семь улыбок, он иногда показывал их в "своих" компаниях, и седьмая была самой нехорошей.

Они вышли на балкон покурить. Погода колебалась на грани ясно – облачно, то дул неприятный ветерок, заставлявший Олега запахивать халат с огнедышащими драконами, то выглядывало солнце, и становилось тепло, и хотелось улыбаться.

Карен закурил ментоловый "Вог". Обитатель номера с Галочкой по утрам курил легкий "Мальборо". Появившееся после первой затяжки солнце согрело его красивое лицо, и он улыбнулся.

Карэн ткнул ему пальцем в живот.

– А ты молодец!

Олег поморщился. Он не любил фамильярности.

– Почему это?

– Хорошо держишься…

– Слушай, ты что пришел? Если сказать что-то – говори, не тяни.

Поднявшийся ветерок заставил Олега запахнуть халат, неделю назад подаренный Галочкой на день рождения (вообще-то, по гороскопу он был Козерог, не Лев, но захотелось праздника, и праздновал весь отель).

– Вчера на обеде у Гриши Напалкова я видел Георгия Капанадзе. Он не верит, что ты с ним рассчитаешься тридцать первого. И пригласил всех присутствующих…

– К тебе в гостиную? Я, кажется, слышал об этом на базаре… От торговки семечками…

Карэн не улыбнулся.

– Да, пригласил. И пригласил ко мне в гостиную.

– А! Вот в чем дело… Ты боишься, что я предприму что-нибудь и тем потревожу твоих постояльцев? – сообразил Олег.

– Да, дорогой, – улыбнулся Карэн улыбкой номер шесть, уныло-грустной. – Ты хоть и болгарин по отцу, но ведь по матери наш, кавказский… Короче, я не хочу, чтобы один из твоих двоюродных или троюродных братьев подумал, что я в этом деле как-то замешан и…

Олег взглядом вдавил глаза Карэна в черепную коробку.

– А ты не замешан?

Карэн заулыбался третьей улыбкой, шутливо-плутовской:

– Только географически, дорогой, только географически. Только потому, что ваша разборка, невзирая на мою волю, произойдет в "Веге".

Олег отвел глаза на море. И вновь ощутил себя сидящим в скором поезде. Он мчался от земли к небу.

– Хорошо, я оставлю записку.

– Оставь, дорогой, оставь. И напиши в четырех экземплярах. Ведь, насколько я знаю, тридцать первого придет не только Георгий Капанадзе…

– Да, тридцать первого я также должен рассчитаться с Гогой Красным и Владимиром Ивановичем Напалковым. И еще предоставить один документ Дементьеву. Никогда не существовавший в природе документ.

– Ты нарочно, что ли, всех в один день решил собрать?

– Да… – хохотнул Олег. – Помнишь "Трех мушкетеров"? Как д'Артаньян назначил дуэли Атосу, Портосу и Арамису? И, когда они явились на место, извинился перед двумя из них, не помню уж перед кем, на тот случай, если погибнет в первой дуэли и по этой причине, не сможет их удовлетворить.

Хозяин "Веги" посмотрел с симпатией. Ему, раздавшемуся и неряшливому на вид, спортивный, со вкусом одетый и аристократичный Олег нравился.

– А ты чем-то похож на д'Артаньяна, – заулыбался он улыбкой номер один (благодушной и располагающей к доверию). – И потому я боюсь, что ты со своими мушкетерами устроишь в отеле побоище, совершенно для тебя бесперспективное. У меня волосы дыбом становятся, когда я представляю, как ты бьешься с Георгием и потом бросаешь его в мой новый аквариум за три тысячи баксов, бросаешь к моим пираньям по тысяче за дюжину. И как Гога с бельэтажа сбрасывает на тебя секретер Людовика Четырнадцатого за пятнадцать штука. И как этот Сидоров из ОМОНа палит из подствольного гранатомета и попадает в Сезанна или Малявина, сорок тысяч за пару. И потому умоляю, не надо Сидорова из ОМОНа. Мне милиция в отеле не нужна, ты хорошо это знаешь. Я дорожу его репутацией, больше чем репутацией супруги…

Олег положил ему руку на плечо. Плечо подалось к ней, и он ее убрал.

– Знаешь, Карэн, ты мне друг, верный друг, и много раз доказывал это. И я тебе обещаю, что никакой стрельбы и драк устраивать в отеле не буду. И знаешь почему? Просто, я подумал, подумал и понял, хорошо понял, что шансов у меня нет никаких. Прикончить их можно только всех сразу, а это практически невозможно…

– Да, это так. Гога говорил, что если с головы Георгия упадет хоть один волос, то тебе конец без всяких разбирательств… И говорил это ему самому. А Капанадзе в ответ заверил Гогу в аналогичном отношении к его шевелюре.

– И смыться у меня не получится, – продолжал Олег. – Они меня на Соломоновых островах найдут… И еще… Ты ведь меня знаешь, я не смогу жить в подполье, как жалкий трус. И не хочу, чтобы моих родственников попрекали мною. И потому тридцать первого днем я спущусь к ним, и будь, что будет. Может, выскользну, вывезет кривая.

– Ты не все знаешь, дорогой… Они ведь уже все продумали… Капанадзе говорил, что тридцать первого тебя ждет, не дождется целый хирургический спектакль со стриптизом, однополой любовью и какой-то там пальмой в трагическом финале.

– Ладно, молчи, – нахмурился Олег.

– Да нет уж, выслушай. Я ведь добра тебе желаю.

– Добра, добра… Что там у тебя?

– Ну, я подумал, может, ты…

– Застрелюсь?

– Ну, зачем стреляться! Кровь на коврах, мозги на обоях, фи, – брезгливо скривился Карэн. – Можно ведь цианистым калием обойтись. Я Галочку попрошу, и как-нибудь утром ты просто не проснешься. Это так здорово! Засыпаешь, счастливый, дочку кудрявую перед сном целуешь, с женой распрекрасной спишь, а утром уже по месту назначения, целый и красивый. Кстати, знаешь, королева Зиночка из суперлюкса развелась? Саша Сухарек вчера от нее съехал. Хочешь ее в жены? По Галочкиной расценке?

– Не хочу, – Олег увидел себя в гробу. Поморщился.

– Почему, дорогой!? Она такая конфетка…

Карен зацокал языком.

– Я этого Сухарька видел, и в постели своей его, гнусавого и кривого, представлять не желаю.

– Много в тебе, Олег, еще воображения. Воображение, оно должно быть как в аптеке – столько-то миллиграммов – и все. Если его меньше, то человек – пень, если больше – то дерево.

– Как это дерево?

– А ты не видел, как на ветру ломаются разросшиеся деревья? Вон, посмотри, – Карэн указал на клен, сваленный недавней бурей. Он, выпустив из земли ошарашенные корни, топил в море ставшую ненужной крону. – А рядом, смотри, нормальное, среднее по всем статьям, ему буря до лампочки.

– Сам ты дерево, – осклабился Олег, забыв о неприятностях. – Только человек с воображением мог придумать такое сравнение.

Они засмеялись. Затем Карэн вытер выступившие слезы и, доверительно заглянув в глаза, спросил:

– Так мне попросить Галочку?

– Не надо, – покачал головой Олег. – Капанадзе и его товарищам это может не понравиться, и крайним выставят тебя. Да и до тридцать первого почти целый месяц, поживу пока в свое удовольствие.

– Да, ты умеешь жить в кайф… – завистливо вздохнул Карэн. Твой месяц – для меня десять лет.

Они помолчали, рассматривая небо, не сулившее ничего хорошего.

– А что, ты и в самом деле не сможешь с ними рассчитаться? – спросил владелец отеля, огорченно покачав головой: нет погоды – нет постояльцев.

– Почему не смогу? Смогу, если к моим ногам упадет золотой метеорит размером с деда Мороза.

– Послушай, может, тебе переехать в другой отель? Ты ведь счастливчик, и потому он точно упадет, а зачем мне на "Вегу" это надо?

Смеясь, Олег похлопал Карэна по плечу, и они вернулись в дом.

5.

Когда до Бетты осталось километров десять, под большим пальцем левой ноги появился волдырь, а на внутренней поверхности бедер – болезненная потница. К тому же третий день ломила правая ступня, когда-то разбитая камнем, упавшим с кровли одной из заброшенных ягнобских штолен. И Смирнов решил на пару дней остановиться.

Присмотрев место рядом со скалой, под которой можно было укрыться в случае дождя, он сел на камень, вытер пятерней пот и принялся вспоминать, сколько же дней назад высадился в Адлере. Вышло, что с начала дурацкого путешествия прошла всего неделя, а не месяц, как казалось.

С трудом скинув рюкзак, кроссовки, майку, он погрузился в воду у самого берега, выбрался на глубину. И увидел в расщелине большого краба – такие (диаметром с футбольный мяч), – ему еще не попадались. Собравшись, нырнул, попытался его схватить, но тот оказался проворнее. Расстроившись, поплыл к берегу за маской и ластами, кляня себя, что не надел их сразу.

Первый краб попался сразу. Схватив раззяву за туловище, Смирнов продавил его панцирь пальцами и сунул в полиэтиленовый пакетик, до того лежавший в плавках. Второй краб – большой, с десертную тарелку – схватил Смирнова первым. Схватил за указательный палец. Тот стал двуцветным. Та часть, которую краб тщился откусить, стала синей.

– А если откусит!? – испугался Смирнов и, продолжая попытки раздавить краба, попытался себя успокоить:

– Чепуха! Палец – это не пиписка.

Панцирь не продавливался, как он не старался. Синева пальца становилась мертвенной.

"Откусит ведь! А если камнем?"

Камень нашелся, и гигант тотчас получил телесные повреждения, несовместимые с жизнью.

На пути к берегу попался третий краб. Меньше всех. Но тоже ничего.

Через пятнадцать минут все они варились в закопченной алюминиевой кастрюльке.

– Вы будете их есть?! – присев на корточки, спросил сухощавый мужчина с алюминиевым крестиком на массивной золотой цепочке.

– Нет, я их для вас готовлю, – буркнул Смирнов, продолжая смотреть, как из ранки на пальце сочится кровь.

– Он вас укусил? – не обидевшись, поинтересовался мужчина, с уважением озирая шрамы и операционные швы, бороздившие торс собеседника.

– Он не кусал… Он просто пожал мне руку.

– И сделал это слишком крепко?

– Да.

– А вы по-дружески хлопнули его по плечу и тоже не рассчитали сил?

– Так получилось. Теперь я буду вынужден его съесть… Его, а также супругу и сына-оболтуса.

– Почему вынужден?

– Такой у нас был договор…

Смирнов почувствовал, что попал в тупик. Какой договор? Договор с крабами? Что он ляпнул? Теперь выкручивайся…

– Меня зовут Роман Аркадьевич, я из Вятки, – разрядил ситуацию мужчина. – А вы откуда, если не секрет?

Голубые его глаза были доверчиво-добрыми, как у искренне верующих людей. "Алюминиевый крестик остался ему от матери. А цепочку подарила жена" – подумал Смирнов и ответил

– Я – Евгений Евгеньевич, из Москвы. Вятские – мужики хватские, столь семеро не заработают, столь один пропьет?

– Я уже год не пью, закодировался. А вы кем работаете, если не секрет? Не в охранном бюро?

– Почему вы так решили?

– У вас столько шрамов…

– Ну и что?

– В охранные бюро идут повоевавшие люди. А вы, судя по всему, воевали.

– Нет, в охранное бюро меня не взяли, как не просился…

Вода почти выкипела, однако крабы покраснели не полностью, и Смирнову пришлось сходить с кружкой к морю. Подлив воды, он по возможности дружелюбно посмотрел на общительного вятича и сказал:

– Я старший научный сотрудник Лаборатории короткохвостых раков Института морской биолингвистики Российской Академии Наук.

– Интересно… – проговорил мужчина с уважением, – А биолингвистика это, извините, куда?

– Это наука, изучающая язык животных… Наибольшего успеха она добилась в изучении языков обитателей моря.

– Слышал что-то о языке дельфинов. А вы, значит, раками занимаетесь…

– Не раками вообще, а короткохвостыми раками. В народе их еще крабами зовут.

– А как сокращенно ваш институт называется? Может, слышал? Я в Москве часто бываю.

– Он не называется. У него номер, – Смирнов уже забыл, что "работает" в Институте морской биолингвистики.

– Не понял?

– "Почтовый ящик" знаете что такое?

– Ну… Завод секретный. Я на таком работаю.

– Так вот, наш институт тоже секретным был…

– Почему был?

– После перестройки большинство наших сотрудников эмигрировало в США. Многие из них сейчас живут и работают в Кремниевой долине… Есть будете?

– А в них заразы никакой нет?

– Не знаю… Пока не знаю. Ну так будете?

– А вы?

– Интересный вы человек! Чтобы я вареного краба выбросил.

Вспомнив случай по теме, он улыбнулся:

– Знаете, я как-то телевизионный фильм для начинающих рыболовов видел. В нем бывалые рыбаки на Москве-реке вот таких вот рыбин ловили (Смирнов отмерил руку по локоть). Ловили, и по причине их геохимической родственности нижней части периодической системы Менделеева назад в воду выбрасывали.

– Это понятно… Кому охота травиться.

– Что же понятного? Они же не рыбу выбрасывали, это я оговорился, они же из нее сначала показательную уху варили и уже ее в воду выливали!

– Москвичи – это москвичи… Чудной народ…

Евгений Евгеньевич, покивав, отломил клешню у большого краба, несильно по ней булыжником и, вынув мясо, принялся есть. Когда он, воодушевленный вкусом, принялся за вторую клешню, Роман Аркадьевич не выдержал искуса и, достав из миски меньшего краба, принялся повторять действия Смирнова, не переставая, впрочем, задавать вопросы.

– А что ваши бывшие сотрудники в Кремниевой долине делают? Там же, насколько я знаю, одни компьютерщики работают?

– Понимаете… Ну, как бы вам сказать… Знаете, однажды в восьмидесятом я посидел в Ленинграде в ресторане "Кавказский" с одним пьяным финном, так потом целый год научной работой заниматься не мог – все объяснительные записки особистам писал. На Лубянку раз пять вызывали, спрашивали, почему на контакт с иностранцем пошел.

– Так это же тогда…

– Страх, знаете, остался… Ну ладно, слушайте. В общем, в нашем институте изучали способы, которыми животные передают друг другу информацию. К тому времени стало ясно, что навешивать на крыс, мышей и тараканов микрокамеры и микрофоны бесполезно. Контрразведки научились выявлять "жучков" на бионосителях…

– И вы стали искать способы, как заставить мышей, тараканов, крыс, а также короткохвостых раков рассказывать дрессировщикам, что они видели в американском посольстве? – усмехнулся Роман Аркадьевич, решив, что собеседник его разыгрывает.

– Совершенно верно, – пристально посмотрел Смирнов. – Дело в том, что память многих животных не отягощена сознанием. Вот почему человек так трудно все запоминает? Потому, что сам себе мешает! Намеренно мешает, сознанием мешает! Эволюция сделала так, что человек вынужден напрягаться и сосредотачиваться, чтобы запомнить что-то. А если бы он не был отягощен сознанием, то запоминал бы все на свете! Вы понимаете – все! И на всю жизнь! Номера билетов на "Королеву бензоколонки" с Румянцевой в главной роли, количество досок на бабушкином заборе, содержание всех прочитанных книг, даже все, что ему когда-либо говорили.

–Я об этом где-то читал… Так вы считаете, что животные, не отягощенные сознанием, все запоминают?…

– Не все, но некоторые.

– Какие?

– Это государственная тайна. У вас по какой форме допуск?

– По третьей был.

– Мало!

– Я догадываюсь, что это короткохвостые раки…

Смирнов оглянулся по сторонам. Никого поблизости не было.

– Да, короткохвостые раки, – понизил он голос. – Если вы об этом кому-нибудь расскажете, то нанесете этим ущерб государственной безопасности России. Вы понимаете, какая ответственность теперь на вас лежит?

– Вы шутите. Я никак не могу поверить… – признался Роман Аркадьевич.

– Конечно, шучу. Наши бывшие научные сотрудники, точнее, те из них, которые в настоящее время работают в Кремниевой долине, рассказали цэрэушникам о короткохвостых раках в первую голову.

– Так что же раки? Неужели они все запоминают?

– Да. Один короткохвостый рак, его звали Евгений Николаевич Тринадцать Два Нуля Тире Восемьдесят Шесть Дробь Один-младший, с первого раза запомнил последовательность нулей и единиц длиной в сто пятьдесят миллионов пятьдесят три, нет, триста шестьдесят три тысячи девятьсот семьдесят восемь цифр. Его подруга Эльвира Яковлевна Бэ Эн отсканировала выразительными глазками и запомнила рядовыми, надо сказать, мозгами, картину Карла Брюллова "Гибель Помпеи" с разрешением 300 ди пи ай. Вы знаете, что такое 300 ди пи ай? Это триста точек на дюйм или два с половиной сантиметра! Вы не понимаете, что это такое! Размеры этой картины примерно шесть с половиной метров на три с половиной. Или сто восемьдесят на двести пятьдесят… да, двести пятьдесят шесть дюймов. Из этого получается, что Эльвира Бэ Эн запомнила координаты и цветовые характеристики более чем четырех миллиардов точек! Вы представляете – более чем четырех миллиардов точек!

– Ну ладно, я могу представить, что некоторые животные имеют феноменальную память. Птицы, по крайней мере, запоминают тысячекилометровые маршруты, лососи и другие рыбы тоже. Но как ваши раки передают информацию друг другу и людям?

Смирнов молчал, смущенно поглядывая на Романа Аркадьевича

– Вы что так смотрите? – удивился тот.

– Там, у меня в рюкзаке бутылка "Черного полковника". Ничего, если я немного выпью? Вас это не смутит?

– Пейте, пейте! – рассмеялся Роман Аркадьевич. – Меня очень хорошо закодировали.

Евгений Евгеньевич вынул пластиковую полутора литровую бутылку и отпил глоток. Вино было горячим и потому безвкусным. Жалел об этом он недолго – крепости вино не потеряло.

– Так на чем мы с вами остановились? – спросил он, закурив и откинувшись на рюкзак. Жизнь казалась ему райской штукой.

– Ну, я спрашивал, как раки передают информацию людям.

– Это так же просто, как на летней кухне приготовить из перебродившей алычовой бурды марочное виноградное вино типа этого "Черного полковника". Черт, чего я только не пил в своем путешествии! Знаете, купишь у доброй, симпатичной женщины на рынке бутылочку, попробуешь – райский напиток, амброзия. А утром не знаешь, куды бечь – люди ведь кругом загорают. Чего они только в эту бурду не добавляют! Белену, димедрол, эфедру, одеколон! А…

– Так как же раки передают информацию? – перебил его заинтригованный Роман Аркадьевич.

– Очень просто! Есть информация в голове у раков? Есть! А если она есть, то бишь объективно существует, то вынуть ее оттуда – это уже техническая задача, это – просто, это вам не Талмуд толковать.

– Так как же вы ее вынули эту информацию?

Смирнов хлебнул из бутылки и скривился. Алкоголь уже вовсю резвился в его крови, и теперь ему хотелось еще и вкуса.

– Ну, это просто! – сказал он, вставая. – Попытайтесь сами сообразить. Представите себя младшим научным сотрудником с окладом сто тридцать рублей – у Владика Иванова-Ртищева именно такое звание было и такой оклад, когда он эту задачку в курилке принципиально решил – и сообразите…

Минуту он молчал – закапывал бутылку в тени коряги, завязшей в песке в зоне прибоя.

К Роману Аркадьевичу тем временем приблизился серьезный мальчик лет одиннадцати.

– Пап, тебя мама зовет! Окрошка уже готова. И баклажаны я на углях пожарил – сгореть могут.