Текст книги "Любовь сквозь годы"

Аннетт завизжала, а Дик схватил Кристиана за руку и вытащил из воды. Барбара шлепнула его по заднице. От злости Кристиан помрачнел и замкнулся. Аннетт, напуганная медузами и разочарованная тропическим вариантом Рождества, заныла и повисла на Барбаре.

С горем пополам они преодолели этот день, и, к облегчению Барбары, Дик ночью даже не пытался приблизиться к ней в постели.

На следующий день все решили остаться в поселке «Маклафлин» и поплавать в бассейне. Кристиан отрабатывал свое сальто, а Аннетт плескалась там, где было помельче, и старалась не замочить волосы. Дик и Барбара наблюдали за ними, сидя в алюминиевых шезлонгах. Им было как-то не по себе вдвоем, и в конце концов Дик попросил разрешения сходить на минуту в контору.

– Да ради Бога, – сказала Барбара, и оба попытались скрыть, что это их очень устраивает.

Весь день она провела, созерцая жен «Маклафлин» возле бассейна, играя в канасту и читая детективы. Ей казалось, что она попала в другое время. Местные дамочки продолжали пользоваться яркой губной помадой, как будто они и не подозревали о существовании других, более бледных тонов. У некоторых была мелкая старомодная завивка, и почти каждая щеголяла в ситцевом купальнике со штанишками наподобие мальчиковых шорт, которые, видимо, предназначались для сокрытия массивных ляжек. Неужели сюда не доходит ни «Вог», ни даже «Глэмор»? Неужели они не ходят в кино? И слыхом не слышали ни о сексуальной революции, ни о купальниках «бикини»? И Дику все это по душе. Ему хорошо здесь, в Пенсаколе. Барбара как будто взглянула на него по-новому.

– Тебе здесь нравится, да? – спросила она его после ужина.

– Конечно. Почему бы нет?

– Здесь все такое старомодное. Прямо-таки пятидесятыми повеяло.

– Значит, я человек пятидесятых, – сказал Дик. – Ты думаешь, что погоня за модной ерундой дает тебе преимущества?

– По крайней мере, это лучше, чем плестись в хвосте.

– Я думаю, что лучше всего твердо знать, кто ты есть. Даже если ты всего лишь «человек пятидесятых», – слова прозвучали с сарказмом и волнением. – А я знаю, кто я и чего хочу.

– А я – нет?

Дик промолчал. Он прошел на кухню и налил себе выпить.

– Ты никогда раньше не пил после ужина, – сказала Барбара, стараясь сгладить пробежавшую между ними тень.

– Я должен тебе сказать, – сказал Дик, неловко усаживаясь на жестком стуле. – Я встретил одну женщину.

– А-а. – Они сидели в этой ужасной гостиной, глядя друг на друга и не зная, кто и что должен теперь сказать.

– Она вдова… С тремя детьми…

– Понятно. И она хочет быть женой и матерью. Она не хочет делать карьеру, – закончила за него Барбара.

– Мне будет лучше в одной семье с женщиной, занимающейся домом и мужем.

– Ты собираешься на ней жениться? – спросила Барбара. Она нисколько не была удивлена. Дик не тот человек, который удовольствовался бы интрижкой. Он такой домашний, и к тому же однолюб.

Дик кивнул. Барбара вдруг осознала, что, когда он в пятьдесят седьмом году женился на ней, она была именно той женщиной, какая ему была нужна. Все дело в том, что с тех пор она изменилась, и та женщина, в которую она превратилась, больше не могла дать ему счастья.

– Значит, нам нужно развестись, – сказала Барбара.

– Это было бы лучше всего, – сказал Дик.

– Мне нанять адвоката? Я представления не имею, как это делается. – Пока она может обсуждать это с ним спокойно, все будет в порядке. Надо делать вид, что это происходит с кем-то посторонним.

– Я хотел бы время от времени видеться с детьми, – сказал Дик осторожно.

– Я же не стерва.

– Нет, конечно. Я знаю, – сказал Дик. – И я хочу их поддерживать материально. Ты же понимаешь.

– Я полагаю, все это могут устроить адвокаты, – сказала Барбара. Она вдруг почувствовала страшную усталость. Ей ужасно захотелось спать. – Я очень устала.

– Я лягу здесь, на диване, – сказал Дик. Он оставался джентльменом до самого конца.

– Я любила тебя, – сказала Барбара. – Правда. Я хочу, чтобы ты это знал.

– Я тоже, – сказал Дик. – Я любил тебя больше всего на свете. Но что-то произошло…

– Разные вещи случаются, – сказала Барбара и прошла в спальню, которую еще прошлой ночью она делила с Диком. Дик последовал за ней и попытался обнять ее. В этом жесте не было желания, только сострадание.

– Пожалуйста, не надо, – попросила Барбара. Она не могла вынести еще и его жалость. – Это черт знает что, а не канун Рождества.

На следующий день они устроили праздник. Аннетт получила в подарок детский набор косметики, несколько книжек и свитер. Кристиану досталась спортивная рубашка «Никс» и годовая подписка на журнал «Спортс иллюстрейтед». Дику Барбара подарила кожаный ремень от Гуччи, который купила для него в Нью-Йорке, а он вручил ей флакон «Мисс Диор».

Двадцать шестого числа, на восемь дней раньше запланированного срока, Барбара с детьми сели в самолет на Нью-Йорк. Дети, казалось, ни на йоту не огорчились переменой в планах: Аннетт уже заскучала по своим подружкам, а Кристиан так и не смог преодолеть разочарования от несостоявшегося купания в океане. Ветер, который мог бы отогнать медуз от берега, так и не поднялся.

На прощание Дик крепко обнял и расцеловал детей и, не зная, как себя вести, чмокнул Барбару в щеку. Проверяя, надежно ли пристегнуты дети, Барбара подумала, что скорое завершение визита принесло всем только облегчение. И ничего более печального нельзя было сказать о кончине семейной жизни.

5

В апреле 1968 года суд города Хуареса, штат Мексика, расторг брак Барбары Друтен и Ричарда Розера. Все хлопоты взял на себя Дик, и Барбара обнаружила, что получить развод можно без каких-либо усилий с ее стороны.

Формальный разрыв состоялся через такое длительное время после психологического, что, подписывая бумаги, Барбара почти ничего не почувствовала. Зато дети с момента возвращения из Пенсаколы вели себя беспокойно. Аннетт отказалась встречаться с отцом и его новой женой, когда они приезжали в Нью-Йорк, а Кристиан подарил свою майку «Никс» сыну директора школы, под тем предлогом, что она не подходит ему по размеру. По ночам детей душили кошмары, от которых они спасались в постели у Барбары. В начале весны Барбара советовалась на этот счет с детским психологом, и тот сказал, что не стоит огорчаться, что Аннетт и Кристиан ведут себя естественно и что вскоре все пройдет. Барбара убедила себя, что психолог прав.

– Жаль, что у вас с Диком так все получилось, – сказала Барбаре ее мать, когда она как-то привезла ей внуков на выходные. – Но не стану притворяться, что меня это удивило.

– Я боялась, ты будешь сердиться, – сказала Барбара. – Все-таки это первый развод у нас в роду.

– Я только об одном хочу спросить тебя, ты уверена, в самом деле уверена, что приняла правильное решение? – Мать хотела знать правду, а Барбара и не пыталась ничего скрывать.

– А что мне было делать? У меня не было выбора. Дик знал, кто ему нужен, и это – не я. А если я – то такая, какой я была в пятьдесят седьмом году. А я уже совсем другая.

Эванджелин Друтен позволила себе заметить:

– По-моему, ты изменилась в лучшую сторону.

С годами Барбара все больше начинала ценить свою мать. В свои шестьдесят семь лет она выглядела моложе, чем была в пятьдесят четыре. Просто поразительно, как она изменилась после смерти мужа. Она превратилась из провинциальной светской дамочки, зависимой и пассивной, в активную и деятельную женщину. Иногда Барбара задавала себе вопрос, не подумывает ли ее мать о новом замужестве, тут же пробовала отнести этот вопрос к себе и гадала, как на ней самой отразится жизнь в разводе.

– Что бы ты сказала, если бы я предложила детям провести каникулы со мной?

– Я спрошу, – ответила Барбара. Ей не хотелось решать это за них. Она и без того чувствовала себя виноватой из-за развода.

Дети пришли в восторг, когда им предложили провести лето в Полинге. Это было что-то совершенно новое и потому интересное!

– Тебе надо какое-то время побыть одной, – сказала мать, – заняться собой, своей собственной жизнью.

Возвращаясь на машине в Нью-Йорк, Барбара вспоминала свой давний разговор с матерью осенью пятьдесят девятого года, когда она отправлялась к Дику в Монтаук. Тогда мать тоже посоветовала ей заняться собой, и семью удалось снова склеить. Теперь же, когда брак был позади, этот совет казался ей еще более своевременным. Ей надо стать эгоисткой, уделять время и внимание себе, думать о своей жизни, о своем будущем.

Квартира на Грэмерси-парк угнетала Барбару. Она хранила слишком много воспоминаний, и плохих и хороших. Они таились там в каждом углу и нападали на нее из неожиданных мест и в неожиданный момент. Она поняла, что сейчас главным в жизни, по крайней мере для нее, является дом, в котором она живет. И Барбара приняла первое важное решение – сменить квартиру.

Она еще не трогала денег, которые получила в наследство от свекра. Они по-прежнему лежали на счету в банке, обрастая процентами. Время от времени Барбару посещала мысль, что недурно бы поместить их в какое-то прибыльное дело, но она не знала, как это сделать и к кому обратиться за советом. Сейчас она была рада, что не сделала этого. Теперь у нее было на что их потратить.

За восемьдесят тысяч она купила шестикомнатную квартиру на Восточной 77-й улице между Парк-авеню и Мэдисон-сквер.

Едва заполучив новую квартиру, Барбара приняла второе важное решение: все, до последней мелочи, вещи, приобретенные за годы замужества, она пожертвовала комиссионному магазину для бедных.

Следующие шесть месяцев Барбара носилась по магазинам, пытаясь таким образом побороть депрессию. Она купила новую кровать, новые ковры и шторы, новые скатерти и посуду, новые диваны, столы, стулья и зеркала, раскладные кровати для детских комнат, чтобы оставлять у себя ночевать припозднившихся гостей. Все свободное время она проводила в «Блумингдейл», «Портхольте» и прочих знаменитых супермаркетах. Не было дня, чтобы она не купила что-нибудь новое, и каждый вечер дома ее ждали все новые и новые свертки, которые ей надлежало распаковать. Все новые и новые приобретения. Как ни забавно, но именно деньги Алекса Розера позволили ей купить для себя свободу от его сына, думала она. В каком-то смысле купить себе новое «я».

Понемногу прошли и депрессия, и угрызения совести, и приступы отчаяния. Постепенно она начинала чувствовать себя сильней и уверенней. Больше всего Барбара сожалела о собственной пассивности. Ведь она еще задолго до Дика знала, что их браку пришел конец, и все же ничего не предприняла со своей стороны. Она позволила себе плыть по течению, пока обстоятельства не сделали развод необходимостью. Теперь, оглядываясь назад, она сокрушалась: как у нее недостало смелости сделать первый шаг?

Десятилетие подходило к концу, и Барбара осознала вдруг, что кое-что в ней самой изменилось в корне: из пассивной она стала активной.

Барбара не могла оторвать глаз от искусанных ногтей Леона Крэвата. Это было как гипноз. Заметив ее взгляд, он сделал над собой усилие, чтобы не убрать рук.

– Стенли Бэрман, – сказал он, – знаете такого?

– Слышала.

Стенли Бэрман был торговым менеджером компании «Бойни-Ньютон», имеющей высокую репутацию в издательском деле. Интересно, зачем Крэвату понадобилось говорить о нем? Нед Джаред только что вышел на пенсию, и Барбара явилась в офис Леона Крэвата обсудить свои новые обязанности. Леон Крэват уже сообщил ей, что вместо пятнадцати тысяч в год она будет теперь получать семнадцать с половиной и должность ее будет отныне называться «менеджер отдела рекламы и сбыта».

– Мы берем его к себе, – сказал Крэват. – Он может принести компании немало пользы. – Он помолчал, как видно, в ожидании, что Барбара поздравит его с прекрасным приобретением.

– Очень мило, – сказала Барбара. Она гадала, куда шеф наметил приткнуть Бэрмана и как это отразится на ней самой. Леон Крэват был не тот человек, чтобы докладывать сотрудникам о своих планах, если у него нет в том нужды.

– Он будет называться «директор отдела рекламы и сбыта», – продолжал Крэват немного смущенно.

– Кому же я буду подчиняться?

– Ну как же, Стенли Бэрману. Он будет членом наблюдательного совета.

– А я – нет? – спросила Барбара. Все ясно: они дают ей прибавку и новую должность, чтобы заткнуть рот. Навешивают на нее больше обязанностей, а сами приводят кого-то, кто представления не имеет о том отделе, которым собирается руководить.

– В наблюдательный совет входят только главы отделов, – сказал Леон Крэват таким тоном, будто разговаривал с идиотом.

– Я полагала, что главой отдела являюсь я. Я все-таки руковожу им вот уже два с половиной года.

– Мы высоко ценим ваш вклад в дело компании, – сказал он. – Но мы опасаемся, что мужчины, работающие в отделе, не захотят подчиняться женщине.

– Они подчиняются женщине уже два с половиной года. Как ни странно, я их устраиваю, – возразила Барбара. – Вы, видимо, хотели сказать, что лично вы не стали бы подчиняться женщине.

– Я этого не говорил.

– В этом не было необходимости. – Руки у нее дрожали, но она не стала утруждать себя, чтобы унять дрожь.

Леон Крэват начал опять что-то говорить, что-то умиротворяющее, но Барбара уже его не слушала. Она встала и вышла, оставив его на середине фразы.

В своем кабинете она быстро напечатала заявление об уходе, вложила его в конверт для внутренней почты и написала на нем: «Личное».

Она швырнула в сумку косметичку, записную книжку и рабочий дневник и в последний раз покинула свой кабинет. Она отправилась прямиком домой, и после одного-единственного телефонного звонка у нее была новая работа. Через неделю ей предстояло заступить на службу в компанию «Палисейдз пресс» в качестве директора отдела рекламы с окладом тридцать пять тысяч в год. «Палисейдз пресс» издавала дешевые книжки. Полтора месяца назад Барбара отвергла их предложение, и сейчас они были счастливы, что она передумала.

В половине шестого Барбаре позвонил Леон Крэват.

– Вы вели себя очень непрофессионально, – сказал он.

– Вы тоже.

– Мы бы хотели, чтобы вы изменили свое решение. Вы знаете, как высоко мы ценим ваши заслуги.

«Еще бы, – подумала Барбара. – Ровно настолько, чтобы нанять другого человека, который мог бы воспользоваться результатом моих заслуг. Тоже мне остряки».

– Вы в самом деле хотите, чтобы я передумала?

– Именно поэтому я и звоню. – Барбара обратила внимание, что он перешел с имперского «мы» на более личное «я».

– Хорошо. Но при одном условии: я буду называться директором отдела рекламы, буду входить в состав контрольного совета, и мой оклад будет составлять тридцать пять тысяч долларов в год.

– Не сомневаюсь, что вы знакомы с политикой нашей компании в отношении повышений, – сказал Крэват. Барбара обожала этот эвфемизм: повышения. – Мы можем давать прибавку не более десяти процентов в год, и то после рассмотрения на административном совете. – Он разглагольствовал об официальной политике, прячась за бюрократическими препонами, воздвигнутыми специально для того, чтобы оградить начальство от возни с недовольными служащими.

– К счастью, в «Палисейдз пресс» ничего не слышали о вашей политике, – сказала Барбара.

Опять молчание. Барбара истолковала его так: Леон Крэват не думал, что у нее есть другие варианты. Она ожидала его реакции.

– Мы желаем вам больших успехов на вашей новой работе, – сказал он, вернувшись к своему имперскому «мы».

– Мы благодарим вас, мистер Крэват, – сказала Барбара и повесила трубку.

Вот и все, подумала она. Глава о Барбаре Розер и Леоне Крэвате окончена. По крайней мере, она так думала.

К новой работе Барбара приступила второго апреля 1969 года.

Переход из «Дж. и С.» в «Палисейдз пресс» был равносилен посещению стоянки подержанных автомобилей после фешенебельного магазина Тиффани. «Палисейдз пресс» была основана всего семь лет назад человеком, который оставался ее владельцем и по сей день, – маньяком по имени Джей Берг, и капиталы фирмы теперь исчислялись многими миллионами.

В 1962 году, одолжив денег у торговца журналами для мужчин, Джей стал издавать порнографическую литературу – по четыре книжки в месяц. В лучших традициях дешевых изданий, они имели приличные обложки и весьма неприличное содержание. Фирма процветала и разрасталась, и в конце концов Джею ничего не оставалось, как узаконить ее. «Палисейдз» начала издавать пеструю серию популярной беллетристики, тиражи росли с каждым месяцем. Оказалось, что легальная издательская деятельность способна приносить не меньший доход, чем «порнуха». И вот уже Джея Берга начали представлять на приемах как издателя, что вполне отвечало его примитивному снобизму.

Своим сотрудникам Джей хвалился, что не прочел ни одной книжки с эмблемой «Палисейдз» на обложке. Он считал, что лучше может продать книгу, если редактор устно перескажет ему ее содержание в двух словах, чтобы он, Джей, мог заняться более важным делом, а именно – выбором обложки. Всех удовлетворяло такое разделение труда: Джей не утруждал себя чтением того хлама, который издавала фирма, а редакторы были избавлены от необходимости выдерживать атаки издателя, находящегося в плену литературных иллюзий.

Кроме всего прочего, Джей Берг был законченным психом – он увешал все стены кабинета старинным и современным оружием. В углу стояли латы, а повсюду в шкафах и витринах были разложены арбалеты, луки, стрелы, винтовки, ножи, мачете. В качестве пресс-папье он использовал ручную гранату. Когда его спрашивали о столь сногсшибательном декоре, Джей Берг отвечал:

– Так я чувствую себя в безопасности.

Помимо увлечения оружием, Джей Берг явно тосковал по порнобизнесу. Порнография была его истинным призванием, и он продолжал руководить издательством только потому, что оно приносило огромный доход. Сердце его принадлежало новой компании, которую он организовал на пару с шурином. Компания называлась «Блу мувиз инкорпорейтед» и снимала дешевые эротические фильмы. Они делали быстрые деньги с помощью минимального содержания и максимально обнаженного тела, и это давало Джею то удовольствие, которого он лишился в «Палисейдз» с тех пор, как она стала полуреспектабельной. В целом же Джей Берг был счастливым человеком. Как он сам говаривал: «Я сам пеку себе пирог и сам его ем».

Лишь немногие в Америке могли сказать о себе такое же.

Окончательную победу сексуальной революции Барбара встретила в возрасте тридцати одного года разведенной, привлекательной и доступной женщиной. Хотя молодежная культура и утверждала, что в тридцать жизнь кончена, но Барбара открыла для себя, что Нью-Йорк прямо-таки кишит мужчинами всех сортов, возрастов и размеров, на любой вкус, случай, какого угодно рода занятий, общественного положения и опыта, и она имеет спрос на сексуальном рынке.

Барбара знакомилась с мужчинами на работе, на приемах, конференциях и совещаниях. Дважды она позволила подцепить себя в баре отеля «Ридженси», а как-то ранним утром это произошло в закусочной на Третьей авеню. Был случай, когда она сама проявила инициативу и подцепила менеджера по маркетингу прямо в самолете, выполнявшем чартерный рейс в Вашингтон. Женатые друзья и подруги тоже всячески стремились устроить ее личную жизнь и знакомили Барбару с друзьями своих друзей, и в результате люди, которых она едва знала, раздавали ее телефон мужчинам, с которыми она и вовсе была не знакома.

Все правила переменились. Уже не шла речь о том, чтобы держаться за руки во время первого свидания и целоваться только на третьем. В конце шестидесятых женщина, принимающая приглашение от мужчины куда бы то ни было, как бы уже соглашалась спать с ним, и оба понимали это именно так. В действительности система работала неплохо, поскольку Барбара очень быстро для себя уяснила, что если она находит мужчину достаточно симпатичным, чтобы пойти с ним в какое-нибудь заведение, то он вполне годится и для секса.

За два года, прошедшие после ее развода, Барбара переспала с телевизионным продюсером, который так много курил марихуаны, что его потенция была на грани, с влиятельным политическим деятелем, который после жаркого уик-энда, проведенного в постели, клялся в вечной любви и восхищении, но больше так и не объявился. У нее был стремительный роман с адвокатом, увлекавшимся психоанализом, который безумно в нее влюбился, а позже признался, что его неудержимо тянет к разведенным женщинам и увлечение психоанализом как раз и вызвано желанием избавиться от этой странной навязчивой идеи. У нее был роман с известным киносценаристом, который сказал ей, что вообще-то предпочитает секс втроем, и спросил, не возражает ли она, чтобы он пригласил еще одну девушку. Когда Барбара дала ему отставку, он пожал плечами и поинтересовался, не могла ли бы она, в таком случае, хотя бы стирать его носки и белье, так как отель «Карлайл», где он живет, дерет за услуги прачечной втридорога.

Дважды Барбаре казалось, что она влюблена. Несколько месяцев она прожила с Алексом Прошкой, довольно известным художником-миниатюристом, который переехал к ней из своей студии, но спустя несколько месяцев объявил, что она губит его работу. Он съехал, подарив ей на прощание одно из своих крошечных полотен размером в один квадратный дюйм. В то время эта работа оценивалась в пять тысяч долларов.

Через полгода после исчезновения Алекса в жизнь Барбары вошел адвокат по имени Лен Колонер. Он был в разводе и вполне обаятелен, но главное – он символизировал собой некую стабильность. Он сделал Барбаре предложение, она его приняла, а через две недели, без всякого предупреждения, он женился на своей бывшей жене. Барбара испытала опустошение и решила залатать свою истерзанную душу с помощью внимания других мужчин. Вот тогда-то она и ухватила своего менеджера на чартерном рейсе в Вашингтон. Она поклялась себе, что любви с нее довольно.

У нее была серия знакомств на одну ночь и множество интрижек продолжительностью в две недели. Она была готова завалиться в постель с любым хоть немного симпатичным мужчиной, стоило ему только позвать ее, и подчас она просыпалась утром с ужасного похмелья, не в силах вспомнить имя спавшего в ее постели. У нее случались и одновременные романы с двумя, которыми она жонглировала, возбужденная обилием мужского внимания и их заочным соперничеством, и изощрялась в отговорках и увертках, вынужденная скрывать существование одного из них от другого.

На какое-то время это захватывало, как красочное кино, и Барбара была влюблена сама в себя. Она любила ту роль, которую она играла, любила женщину, которой восхищаются столько мужчин. Но вскоре Барбара поняла, что этот чарующий образ не отвечает ей взаимностью. Она почувствовала, что находится в постоянном возбуждении, в ожидании следующего мужчины, следующего звонка, следующей встречи. Ничто не могло утолить в ней эту жажду. Но при этом Барбара осознавала, что в эмоциональном плане ее угнетает беспорядочная половая жизнь. Переходя из рук одного мужчины в объятия другого, из одной постели в другую, она не получала удовлетворения. Она открыла, что после нескольких интимных встреч с мужчиной она привязывается к нему, становится от него зависимой, хочет от него все больше и больше. Как ни парадоксально, но тот стиль жизни, который она сама себе избрала, как раз и не позволял ей получать это «больше и больше», получать удовлетворение в ответ на ее самоотдачу.

Секс был для нее словно наркотик, внутри же у нее была пустота. Она обнаружила, что за всем тем калейдоскопом, которым была ее жизнь, дом ее оставался пуст. Чем сильнее она скучала по семейной жизни, тем меньше она вспоминала о Дике. Когда же она думала о муже, единственное, что приходило на ум, была страшная усталость, в которой она жила все те годы: усталость от сочетания семейной жизни, карьеры и воспитания детей. Тогда Барбара не понимала этого, вероятно, слишком уставала, чтобы что-либо понимать, но после двадцати она жила в состоянии постоянного изнеможения. Теперь, когда ей было немногим за тридцать, она испытывала веселость, обратная сторона которой была слегка окрашена чувством отчаяния.

Однако Барбара не зацикливалась на этом чувстве и продолжала жить.

Странно, но получилось так, что Аннетт и Кристиан пошли в старую школу Полинга, куда ходила и Барбара. После первого лета, проведенного ими с бабушкой, всем казалось вполне естественным, что дети останутся в Полинге. Возможно, в пятидесятые разлука с детьми показалась бы ей невыносимой. Но теперь, в семидесятые, после развода, живя одна и с головой уйдя в свою карьеру, она приняла это как наиболее разумное решение. Может, она и ищет себе оправданий, думала Барбара, но в какой-то мере это помогает ей мириться с тем обстоятельством, что детей растит ее мать, а не она сама.

Не то чтобы она не любила своих детей. Не то чтобы она не способна была всем их обеспечить, включая и образцовое мужское влияние, которое психологи называли жизненно необходимым для полноценного эмоционального развития и мальчиков, и девочек. Но у Барбары не было выбора. Оба дедушки умерли. Дик жил в Пенсаколе, и на его шее висели трое детей другой женщины, а Барбара до сих пор не встретила человека, который бы мог заменить отца ее детям. Вся ее жизнь была серией проб и ошибок в любовниках, а психологи утверждали, что множество «пап» для ребенка хуже, чем отсутствие отца.

Поэтому было легче пойти по пути наименьшего сопротивления, к тому же это был наиболее разумный путь, и оставить детей на попечение бабушки, чем признать тяжелые последствия столь легкого решения. Барбара огорчилась, когда осознала, что ее больше волнует собственная жизнь, чем жизнь ее детей. Она никогда не слышала и не читала ни об одной женщине, которая ставила бы себя на первое место. Она обвиняла себя в бессердечии и эгоизме; она удивлялась, как извратился ее материнский инстинкт, и молила Бога, чтобы правы оказались те немногие специалисты, кто утверждал, что решающим для ребенка является не число встреч с матерью, а как они происходят. Лишь позднее, с наступлением эры «женской свободы», Барбара узнала, что и другие женщины находят воспитание детей скучным и утомительным, и только когда замаячила перспектива второго замужества, Барбара наконец-то нашла в себе силы вслух признать свою вину и таким образом освободиться от нее.

В январе 1970 года Барбара вернулась на работу в «Джаред и Сполин» – теперь уже на ее условиях.

Она думала, что больше никогда не увидится с Леоном Крэватом. Но он неожиданно позвонил и пригласил ее пообедать в «Итальянский павильон».

– А почему бы не «Брюссель»? Это ближе к моей работе, – ответила Барбара. Теперь она играла на своем поле. В этом ресторане она была знакома с мэтром, с барменом и с официантами. Это будет все равно что иметь преимущество в численном составе.

– В час? – спросил Леон Крэват.

– В час.

Барбара и не подумала забивать себе голову нарочитыми опозданиями. С Леоном Крэватом она уже все выяснила. Интересно, что ему нужно. Впрочем, она не заставила себя ждать.

– Что вы скажете насчет возвращения в «Дж. и С.»? – спросил он. Он уже успел сообщить ей, – разумеется, конфиденциально, – что Стенли Бэрман «не срабатывает». Барбара могла бы сказать ему это год назад. Но год назад Леон Крэват не удосужился спросить ее мнения.

– Мои условия прежние, – сказала Барбара. Она могла позволить себе это безразличие. Ей нравилось в «Палисейдз», к ней хорошо относились там, и у нее была практически полная свобода действий. Если уж «Дж. и С.» хотят заполучить ее назад, они должны пройти весь путь до конца.

– Мы готовы удовлетворить ваши условия, – сказал Леон Крэват. Его голос абсолютно ничего не выражал. Если Ай-Би-Эм могла бы сконструировать компьютер, грызущий ногти, то это был бы Леон Крэват.

– Должность, оклад и статус? – спросила Барбара.

– Все, – сказал Леон Крэват. – Мы совершили ошибку, отпустив вас.

«Как мило с его стороны, что он признает это», – подумала Барбара. Она дала ему немного подождать, прежде чем ответила. Она помешивала кофе у себя в чашечке и кусала корочку лимона. Правая рука Леона Крэвата лежала на белой скатерти. Она сидела рядом с ним на банкетке. Вдруг она импульсивно взяла его руку в свои и стала ее внимательно изучать. – Знаете, что я вам скажу, Леон, – сказала она, – вам уже слишком много лет, чтобы грызть ногти.

Это был наивысший триумф. Барбара дала интервью репортеру «Таймс», который готовил статью о служебном продвижении женщин – от девочки, подающей кофе, до руководителя высшего звена. В Рекламном клубе она выступила с докладом о рекламе и продаже издательской продукции. Ее речь цитировалась в еженедельнике «Паблишер уикли», а писательская газета «Райтерз ньюслеттер» взахлеб распиналась о ее обаянии, компетентности и блестящем будущем.

У Барбары были деньги и положение. Она научилась бросать вызов и побеждать. Жизнь продолжалась, с ее телефонными звонками и сделками, бестселлерами и поездками по стране, любовниками и любовью, детьми и всеми прихотями, которые только можно было купить за деньги и власть, – и так до самого лета 1971 года.

В то лето, в августе, она познакомилась с Натом Баумом.