Текст книги "Монологи о наслаждении, апатии и смерти (сборник)"

– Думаю, со следующей все будет гораздо серьезнее, – сказал он однажды. – Я решил съездить в Нагано, посмотреть на эту девушку, и знаешь, я немного нервничаю, потому что она видит во мне настоящее живое божество. Трахнуть ее будет проще простого, я даже готов поспорить, что она с легкостью согласится пить мою мочу. Но, видишь ли, именно это и останавливает меня, чтобы ввести ее в наши игры. При первой встрече я дам ей много времени, и перед всеми, я только поэтому и согласился устроить конференцию на следующей неделе для этого серого быдла из торгово-промышленной палаты в Нагано, только для того, чтобы увидеться с ней, поговорить. Я хочу предложить ей встретиться с нами после конференции, и так как я опасаюсь, как бы она не заподозрила чего, я приглашу ее через моего секретаря.

Я почувствовала недоброе. Такое случается со всеми, и каждый видит это по-своему. Для некоторых это представляется в виде картины светотени: человек пробирается по стенке в темной комнате в поисках выключателя, а потом подскакивает от неожиданности, когда свет зажигается. В моем случае все гораздо банальнее: мне кажется, что меня обволакивает плотный туман, холодный и пронизывающий до костей, в котором я ничего не могу различить и из которого в любой момент может появиться неизвестно что и сковать меня страхом, как толстым слоем льда, в тот самый момент, когда суть проблемы должна будет проясниться. Когда он объявил мне о своем намерении отправиться в Нагано, я почувствовала, как по комнате пополз густой туман. То же самое повторилось на следующей неделе, когда мы опять встретились в этом номере и он сказал, что был в Нагано:

– Я встречался с ней.

У него был ужасно усталый вид. Его одолевали слабость, бессилие, не только физическое, но и психическое, казалось, все его существо умоляло, чтобы ему дали немного отдохнуть.

– Она такая, как я себе ее и представлял.

Его глаза загорелись, когда он об этом говорил, но я прекрасно видела, что кое-что бесследно исчезло: та детская простота, которую я всегда замечала в его взгляде, когда он делился со мной своими садистскими планами.

– Нагано! Вот уж точно последняя дыра в этой сраной стране!

Он пребывал в каком-то ненормальном состоянии, и мне, конечно, следовало бы попросить его отказаться на этот раз. Я долго колебалась. Естественно, дело здесь было не в нравственности, и еще меньше в состоянии души, я даже не знаю, как это выразить, может быть, что-то вроде интуиции, которая подсказывала мне, что все это несправедливо, даже если ни о какой справедливости в наших делах и речи не шло. Вопрос не в том, был ли он честен в своих отношениях с Ми. Этот вопрос вообще неприемлем в отношениях между мужчиной и женщиной. Нет, если что и казалось мне несправедливым, так это то, что он впервые как будто погрузился в фантазм, тогда как он всегда это ненавидел.

– Я видел ее, и должен сказать, это именно та женщина, которую я себе представлял. Нагано! Вот уж точно последняя дыра! Просто ужас, слово «культура» не сходило у них с языка, даже если я был последним, кого им вообще хотелось бы слушать. Конференция состоялась на открытом воздухе, в саду одного из тех старых домов богатых провинциалов, какие остались теперь только на селе, сосны, фонарь и я, на каком-то возвышении в виде сцены театра Но, вещаю с трибуны, сыплю последними словами… естественно, после небольшой прелюдии флейты и арфы в исполнении местных музыкантов и танца хозяек в кимоно, разносящих белое вино. В тот вечер стояла полная луна! А это вредно для здоровья, я даже забывал, о чем говорю. Но мизансцена была идеальная для того, чтобы встретиться с этой женщиной! Темой моего выступления были мои мемуары, которые разошлись стотысячным тиражом; я стал говорить им о сценической постановке собственной жизни, о драматических моментах, которые скрывает любое существование, о воображении трагического и об экстазе, о том шаге навстречу смерти, который пародоксальным образом делает нас по-настоящему живыми, – словом, гнал им свое обычное фуфло, и с юмором… Не смотри так, Кейко! Ты же всегда говорила, что любишь слушать, как я рассказываю о своей жизни, что незачем всегда относиться к себе серьезно, иначе зачем вообще браться за собственные мемуары…

Он изменился. Изменилась и его манера говорить. Я чувствовала, что что-то было не так. Наверное, я должна была сказать ему об этом, но я не сумела. Сейчас я могла бы придумать тысячу извинений, даже если вообще не думать ни о каких извинениях, даже если наши отношения зашли в тупик и все должно было лишь ухудшиться. Я хочу сказать, что в тот момент поняла: он обманывает себя, не хочет видеть природы собственного желания.

– Моя конференция пользовалась большим успехом, если можно назвать успехом то, что я понравился кучке чумазых предпринимателей, которые крутятся возле торгово-промышленной палаты в Нагано. Ты знаешь, как я не люблю относиться серьезно к собственной персоне, можно сказать, что это одна из моих вредных привычек, но это всегда срабатывает с деревенщиной, они это обожают. Потому что, представь себе, сначала аудитория не хотела меня принимать. Однако они в конце концов остались удовлетворены и вполне довольны собой! Я специально систематически разжевывал малейший намек на провокацию в моих словах. Для них тот, кого представляли как человека, совершившего революцию в жанре музыкальной комедии в Японии, тот, кого называли Авантюристом, оказался на деле полной посредственностью, а это, ты понимаешь, это всегда придает им уверенности и примиряет с собственной закоснелостью! А потом, мне было плевать, потому что был этот прием после конференции, и была эта женщина, которая не сводила с меня глаз, оттуда, с задних рядов. Я тотчас же понял, что это она. Она оказалась точно такой, как описала себя в письме, – маленькая, худенькая. Но этот сверлящий взгляд! Только когда она подошла ко мне потом, я заметил, насколько у нее живые глаза. Во время приема мы поговорили совсем немного, но я добился, чтобы она подождала меня в баре отеля, пока я наскоро приму душ. Она выглядела очень элегантно! И я говорю это не для того, чтобы посмеяться. Знаешь, на ней были вещи, которых теперь не найти в Токио, все очень просто: кофточка и юбка, подобранные по цвету и обошедшиеся ей, пожалуй, не более чем в десять тысяч иен. Представляешь картину? Женщина с маленькой дочкой на руках, совсем простая, которая даже не может позволить себе фирменных шмоток! Однако ничего кокетливого или тусклого, она была одета просто, как все женщины какие-нибудь десять лет назад. Я натянул джинсы. Чувствовалось, что жизнь у нее не сладкая. Все при взгляде на нее говорило о том, что она выбрала лучшее, что могла себе позволить. Она ждала меня в баре, заказав себе «Жинлет». Я заказал себе то же самое. Черт, до чего же отвратительное пойло! «Вам это нравится?» – «Даже не знаю». Она держалась очень натянуто. Но даже если бы она была менее напряжена, думаю, она все равно не смогла бы мне ответить толком. Потому что нет никакой причины надеяться найти хороший «Жинлет» в Нагано, в том Нагано, где вообще не идет речи о хорошем или плохом вкусе. Деревня, одним словом. Я уже точно не помню, о чем мы с ней говорили, но она спросила меня, помню ли я ту женщину, которая дожидалась меня по окончании приема в надежде пожать мне руку. «Ах да, сейчас, когда вы мне напомнили… кажется, была какая-то женщина». – «Я потом долго жалела о том, что отправила вам это письмо, мне было стыдно, но зато теперь я знаю, что, не будь этого письма, мы бы с вами сейчас не разговаривали и я, вероятно, была бы на месте той женщины. В данный момент я очень рада, что написала вам, и вообще мне кажется, что я жила только для того, чтобы дождаться этого дня». То, что она сказала мне, нисколько меня не впечатлило и даже не доставило никакого особого удовольствия. Я никогда не думал, что женщина может испытывать уважение к такому типу, как я! Я знаю, чего стою, и если есть что-нибудь, в чем я совершенно уверен, так это в том, что я по-настоящему сексуально озабочен!

И тем не менее этот мужчина желал лишь одного – чтобы эта женщина впилась в его член и умоляла вздуть ее как следует! Для него на самом деле только это и имело значение. Женщина сама по себе ничего не значила, важным было, сколько их, женщин, которых он мог поиметь. Как найти вдохновение в подобных отношениях? Вероятность того, что зародится что-то хоть сколько-нибудь серьезное, была равна нулю, тогда как именно эти истории были источником его энергии. Я понимала, почему он был таким разбитым. Именно тогда, когда он встретил Ми, он начал погружаться в фантазмы. Под этим словом можно понимать что угодно. И это очень удобно. Фантазм – это не просто продукт воображения. Это еще и то, что не имеет собственного смысла, это всего лишь представление о том, что способно потакать нашим желаниям. В то же время, придерживаясь данного определения, я не смогла бы выделить в этом мире что-либо, не относящееся к фантазму.

– Не помню уже, о чем мы говорили с ней потом. Однако одно я все же отметил. Она сказала мне, что наша встреча, а точнее, знакомство с моим творчеством, позволило ей воплотить свою давнюю мечту, а именно начать учиться игре на фортепиано, писать песни, создать новое музыкальное пространство, новые слова. И именно уйдя с головой в это новое увлечение, хотя у нее не было на это ни времени, ни денег, она поняла следующее: она устала, очень устала, это было истребление себя; однажды вечером у себя в комнате она залилась горючими слезами, глядя, как спит ее девочка. Она не плакала, а именно заливалась слезами, которые текли по ее щекам, и ей приходилось отворачивать лицо, чтобы они не капали на спящего ребенка. Это был не плач, это был дождь, нескончаемый дождь; то были не слезы горечи, она вообще не могла сказать, откуда эти слезы, пока не поняла, что обрела наконец то, что называется смыслом жизни. Она поняла, что перед ней раскрываются новые возможности; даже если бы научилась играть на фортепиано в таком возрасте, она бы никогда не получила признание как пианистка. И ладно бы только это. Она понимала, что никогда не будет настоящим профессионалом; точно так же обстояли дела и с ее песнями. Она начала брать уроки в тот момент, когда у нее было совсем туго с деньгами, и глядя на нее, я заметил в ее глазах какую-то адскую силу. Она поняла, что можно было жить, просто продолжать жить, что эта возможность состояла не в поиске какого-то таланта или в ожидании свершения своей судьбы, надежд своей юности, а в том, что можно было просто жить, жить! Именно это она хотела бы передать своей дочке, когда та подрастет: надо просто жить! «Поэтому-то я и не бросаю эти уроки фортепиано и свои песни, прекрасно понимая, что нет никаких шансов однажды быть признанной». Меня же эта неожиданная исповедь потрясла, слезы наворачивались мне на глаза; слушая ее, я вспоминал нашего учителя рисования в коллеже. Он был немного чокнутый, однажды он даже поколотил директора и в тот же день был выставлен вон; ученики тянулись к нему, и он говорил примерно то же самое. Жить – значит использовать предоставленную тебе возможность жить. Он приводил в пример первую обезьяну, которая стала ходить прямо, а не на карачках, и тут же Микеланджело. И это было верно! Просто жить – на самом деле не так уж просто, пожалуй, одни рабы могли жить беззаботно. Вместе с тем даже не знаю почему, я не хотел поддаваться увещеваниям этого типа и внезапно почувствовал, как во мне закипает злость. Чем же эта женщина растрогала меня? Ну ладно, поплакались в жилетку – прекрасно, замечательно, а дальше-то все равно пьянка и постель!

Это все оттого, что для него другие просто-напросто не существовали. Вот что я вдруг поняла. Однако ему ничего не сказала. Уже тогда между нами не ладилось: мы больше не осмеливались откровенно говорить друг с другом. Как бы это объяснить? Между нами появилась какая-то сдержанность. Сдержанность или, скажем, натянутость, отстранение, что ли. Мы устали повторяться. Его утомляла не жизнь, а собственное тело. Это была физическая усталость. Положение было безвыходное, поскольку для того чтобы получать удовольствие от собственных экспериментов, этому мужчине необходимо было сохранить собственный образ тех времен, когда ему незнакома была усталость. У нас на два тела одна душа. Думаю, вам не сложно это понять. Не существует ничего постоянного, все находится в вечном движении, в том числе и клетки нашего тела, которые ежедневно сменяют одна другую. Я повидала на своем веку немало мазохистов и как умела помогла им. Например, я знала одного инспектора полиции. Человек либеральных взглядов, которого ценили и уважали коллеги, он представлял собой эдакого поборника справедливости, защитника вдов и детей, в общем, вы понимаете, что я хочу сказать. А между тем рядом со мной он превращался в извращенца, который мог кончить, только когда получал в лицо струю мочи какой-нибудь женщины, желательно высокой, холодной и безразличной, насколько это было возможно. Но какое из этих двух его лиц было настоящее? Никто никогда не смог бы вам этого сказать, да в общем-то и разбираться незачем. И инспектор, и этот мудак, который кончает, только когда ему ссышь на лицо, оба эти существа живут в одном теле. Есть такие люди, у которых не то что два-три – четыре, пять разных лиц. Этого полицейского понять было нетрудно. Он знал, чего в действительности хочет, прекрасно себя чувствовал в собственной шкуре, умел быть привлекательным и даже имел успех у женщин. Что же до человека, то он находил исток своей энергии в тех моментах, когда был на вершине собственной силы и ненавидел все остальные «я», поселившиеся в нем. Я не читаю книг и вряд ли смогла бы объяснить, почему это так. Его динамизм, казалось, порождался им самим, формируя одно целое и порождая, в свою очередь, новый, еще больший динамизм, в который он с превеликой охотой пожелал бы уйти с головой. Однако собственной мудростью, этой в некотором смысле жизненной философией, которую он исповедовал, он обязан был именно усталости, он набрался ее именно в периоды слабости. Я иногда думаю, что те, кто не может жить без религиозной медитации, должно быть, бесконечно усталые люди. Стоило этому человеку снова почувствовать подобную усталость, как он начинал презирать себя, и все из-за того образа, который он себе выбрал и хотел сохранить раз и навсегда. В такие моменты он выплескивал весь свой адреналин. Механизм этого процесса понять было совсем не сложно, и если бы он только смог отдать себе в этом отчет, думаю, он никогда бы не изнасиловал Ми. Ми, которая была самой обыкновенной, простой женщиной. Мне следовало быть с ним помягче в эти моменты его слабости. Ему казалось, что он был кем-то другим, и он не мог этого переносить: для него это было так же сложно, как принять другого. Он вернулся в Нагано. На этот раз у них была назначена официальная встреча. Настоящий джентльмен! Ми, казалось, доверяла ему, он ничего не принимал, а чувствовал себя так, будто находился под действием наркотика. Как он насмешил меня, когда признался, что ему удалось ее поцеловать, просто школьник какой-то! А потом была эта суббота. В то время у нас была еще другая партнерша, Рейко, молодая женщина, которую мы выдрессировали почти как домашнее животное. Совсем невзрачная на вид, эта женщина исполняла небольшой танцевальный номер в его очередной музыкальной комедии. Она мне не слишком нравилась, но она была очень красива и прекрасно сложена. Мы выдрессировали ее, заставляя принимать экстази. Она была очень закомплексована в сексуальном смысле, но тело у нее было в самом деле великолепное. Однако он хотел Ми. Он без конца повторял одни и те же глупости, якобы находился сейчас на вершине своего существования. Проблема же заключалась в Рейко, а мы как-то не сразу это осознали. Рейко, должно быть, обладала настоящей энергией, которую она растрачивала, встречаясь с разными мужчинами и женщинами, которые ей не подходили. Ах, Рейко! Я всегда испытываю какое-то смешанное чувство, когда думаю о ней… Однако, простите, я же начала говорить о Ми… Появление новой формы экстази явилось причиной драмы с Ми. Экстази оказалось наркотиком, который, как когда-то героин, кокаин или марихуана, стал неким символом эпохи. Формула его постоянно совершенствовалась, и на рынке появились новые наркотики – смесь мескалина и ЛСД. Эта новая формула экстази, «муха цеце», оказалась самым сильным средством, какое мне когда-либо доводилось испробовать. Она буквально взорвала нас, опрокинув с ног на голову, понимаете? Обычное экстази действует четыре-пять часов, но после этого, нового, вы шатаетесь с расширенными зрачками часов тридцать. При взаимодействии с другими наркотиками более серьезными оказываются даже не психические, а физические последствия во время отрыва. Кроме того, этот феномен не ограничивался действием лишь этого вещества. Тридцать часов! Вы можете представить себе возбуждение, длящееся тридцать часов кряду? Ничего удивительного, что потом ты падаешь без сил! «Муха цеце»… Это он назвал его так: оно напоминало ему жужжание крыльев этого насекомого. Я никогда не слышала, как жужжат мухи цеце. Ми оставила дочку у родителей, чтобы отлучиться в Токио. Он сразу дал ей порцию этого мушиного зелья. Все происходило в том же номере отеля, и мы тогда все приняли этого, нового, – он, Рейко и я. Ми была фанаткой рок-н-ролла, помешанной на Лу Риде и Марке Боллане, так что ей не нужно было долго объяснять, что должно было произойти. Для нее это был праздник, Токио, ночь… Вы теперь по собственному опыту знаете: это начинает действовать как раз в тот момент, когда уже сомневаешься, начнет ли оно вообще когда-нибудь действовать. Как волна, которая внезапно поднимает вас. Вы чувствуете, как она накатывает, и это уже рай! Прилив, заливающий вас с головой, захватывающий все ваше существо. Какое ощущение! Стоило мне только заговорить об этом, и я уже текла… Когда я впервые попробовала экстази, я еще работала в клубе и часто нюхала кокаин. Это был довольно тяжелый период, порошок выводится очень долго. Отрыв тоже очень продолжительный, настоящее сошествие в ад, особенно если вы переборщили с дозой. Я говорю «переборщили», но как узнать, когда вы перебрали? Экстази же было идеальным продуктом! Неужели наконец появился столь замечательный наркотик! Однако рай, естественно, не длится вечно. Потом приходится спускаться на землю. Это состояние знакомо лишь тем, кто пробовал экс много раз, кто испытал это полное расстройство системы чувств, это впечатление, когда вы проводите рукой по волосам, не будучи уверенным, что это ваши волосы, и не зная, ваша ли это рука. Я ненавидела это состояние и потому, чтобы не спускаться из рая, принимала еще и еще, одну таблетку за другой. Невозможно отказаться от того, чтобы испытать вновь то невероятное удовольствие, когда впервые твою ступню облизала волна океана. Мне необходимы были эти уколы удовольствия. Порой я принимала до семи таблеток подряд. Он – максимум четыре. Однажды он чуть не отправился на тот свет от передозировки мескалина в Лос-Анджелесе и с тех пор не особенно доверял веществам на чисто химической основе. Мы стали настоящими экспертами и могли бы числиться в списке первых специалистов в этой стране. Действие «мухи цеце» превосходит все, что только можно себе вообразить. Если обычное экстази производит впечатление маленьких волн, ласкающих ваши ступни, то «муха цеце» – это огромная волна, Гавайи, она уносит вас целиком и очень далеко. Такое впечатление, что вам бьют по мозгам, молотком. Так что нам оказалось довольно сложно придерживаться намеченного плана, который заключался в том, чтобы помочь превращению Ми, этой девицы, увязнувшей в своих комплексах и сознательно выводимой из равновесия видом обнаженного тела Рейко. Когда я почувствовала удары молота, я скинула с себя одежду и бросилась на Рейко, на это роскошное тело, сводившее меня с ума. Я стала жадно лизать ее промежность. Ми это шокировало, она метнулась в туалет, проблеваться. Но думаю, ее вывернуло не до конца; так как экстази все же начало действовать, вещество проникло в каждую клеточку ее тела, ее трясло, как осиновый листок. Выйдя из ванной и пробираясь по стеночке, она уже не смотрела на нас с Рейко, сцепившихся в клубок. Глаза ее помертвели. Именно в этот момент мужчина и накинулся на нее, это превратилось в настоящую грызню двух зверей, ничем не напоминавшую сеанс садомазо, просто обыкновенная групповуха. Нам ужасно хотелось лишь одного – заткнуть чем-нибудь наши истекающие соком дырки, а он готов был вставлять нам до самого утра. Когда я почувствовала, что на меня накатывает волна, то попыталась как-то сдержать себя, но, оглянувшись вокруг и заметив разверзтые половые губы Рейко, уже не могла удержаться от того, чтобы не просунуть туда язык. Потом, взглянув на часы, я поняла, что прошло четыре часа. Я знаю, что уже с раннего детства была нимфоманкой, однако это превосходило все мыслимое и немыслимое: я четыре часа кряду сосала у Рейко! Невообразимо! Я с трудом могла в это поверить. Это было потрясающе и невероятно! Когда я наконец оторвалась от нее, я стала рассматривать влагалище Рейко, распластавшейся на диване: оно дергалось в нескончаемых судорогах. Рядом все еще трахались Ми и он. От них остались только их тела – два лихорадочно совокупляющихся животных. Ми была явно не в себе. Она уже не знала, где находится, кто она, где кончается ее тело и начинается другое. Она забыла, что была всего лишь скромной секретаршей в Нагано, что у нее была дочка, забыла, что сочиняла песни, что была человеческим существом. Это было столь захватывающе, что я тут же разбудила Рейко, которая уже успела задремать, и заставила ее полюбоваться на эту сцену. Рейко была довольно умна, и даже под действием экстази она нашла в себе силы выкрикнуть: «Вау! Супер!» – прежде чем снова прильнуть ко мне, истекая желтой влагой от возбуждения. Ми брали сзади, она стояла, скрестив руки на диване. Поскольку она в самом деле была очень маленькой, то при каждом толчке члена ее слегка отрывало от пола. Мужчина удвоил напор, когда понял, что мы на них смотрим, и вот тогда-то он и начал ее насиловать. Обычно упругий член ничего не разрывает, входя в это отверстие, вы понимаете. Иногда женщине сначала немного больно, но потом сразу все замечательно. Все дело в том, что при этом говорить, дело в словах. Горько признаться, но мы расхохотались: он накачивал ее уже три часа и до сих пор не дал ей кончить! Как это было возможно, чтобы Ми еще не кончила, когда она прекрасно знала, как кончают этим способом? Ми была на грани помешательства, да нет, она уже съехала с катушек, оттого что этот человек, которого она обожала, так издевался над ней. Она превратилась в полную мазохистку, до последней капли крови, и заметьте, для этого даже не пришлось прибегать к обычным средствам, как с другими девицами. Как мы могли заставить ее так страдать, даже не дав ей того, чего она так желала? Поняв это, она должна была в полной мере ощутить, насколько она ничтожна и жалка. Она знала, что этот член ей не принадлежит, а потому нечего было и пенять на кого бы то ни было.

– Если ты кончишь, то все, я сразу выхожу! – орал он, отделывая ее зад.

Мы расхохотались пуще прежнего.

– Держись! Держись, пусть даже тебе хочется взвыть, и дай кончить мне. Если ты кончишь, я выйду, – все время повторял он.

Ми стонала. Сцена действительно была великолепная, как в кино. Звери из гестапо, преследователи евреев, наконец-то накладывают лапу на еврейского мальчишку, которому уже удалось было увильнуть от них, ржут во все горло. Ребенок начинает вопить: «Нет, нет, не-ет!» Те, кому довелось услышать этот вопль, никогда не забудут его. Здесь было то же самое. «Нет, нет, не-е-е-е-ет!» – душераздирающий крик. Мне никогда не забыть этого крика, даже если я и не испытывала больше к Ми никакого сострадания, нет, я ликовала. Ми явно помешалась и отныне желала лишь еще сильнее, еще жестче наказать себя. И она получила то, чего хотела. Рейко, которая была интроверткой, сделала то, чего я от нее никак не ожидала: она подошла к Ми и помочилась ей на лицо. Она сделала это трижды. Это ей нравилось, потому что она стала накачиваться пивом. Я же вытащила у Ми язык, привязала к нему красную нитку и стала дергать за нее, потешаясь так некоторое время. Вы знаете, что это очень больно? Невозможно проглотить или выплюнуть слюну. Через десять минут на паркете образовалась лужица слюны, которая продолжала сочиться с легким бульканьем. Сказать вы тоже ничего не можете, разве что-то невнятно промычать. Ми же только подставляла свой зад, она была на вершине счастья оттого, что ее столь методически наказывали. Затем, когда она уже готова была потерять сознание, мы намазали ей заднее отверстие смесью из мяты, табаско и кокаина, и тут она взвыла, по-звериному, внезапно придя в сознание, и стала кончать, полностью отдаваясь удовольствию. Ее тело вдруг оказалось на свету, тело новорожденного, все в поту, в дерьме, в слезах и влагалищной жидкости. После того раза Ми наотрез отказалась еще раз сходиться с этим мужчиной, и, по его мнению, ее удерживал вовсе не страх быть вновь изнасилованной тремя сразу, и не стыд за то никчемное существование, которое она вела до сих пор. Этот мужчина вернулся еще раз в Нагано и повидал ее. Делать ему там было совершенно нечего, но он все равно туда поехал.

– От тебя мне нечего скрывать, я могу все тебе рассказать: мне хотелось еще раз сжать в своих руках это маленькое тело. Мною двигало какое-то двойственное чувство. С тобой или с Рейко нам удается найти нечто вроде равновесия, у вас длинные ноги, смазливое личико, вы умеете быть элегантными, у вас есть чувство шика. Но в этом маленьком теле с такими жирными ляжками и буферами, в этом лоснящемся лице, будто намазанном маслом, я нашел то, что помогло мне удовлетворить мои агрессивные порывы, я играю с ней, как с маленьким беззащитным зверьком.

Когда он взял ее сзади, он был до такой степени возбужден, что порвал себе крайнюю плоть, и я уже опасалась, как бы он не оставил там кончик своего хвоста.

– Мужчин не всегда возбуждает красивое лицо или ноги. У меня есть один приятель в Лос-Анджелесе, американец немецкого происхождения, у которого ничего не получается, если его партнерша не будет… ну просто огромной. Невозможно, если ему не кажется, что он на авианосце. Он три раза пробовал с проститутками, вторая была ростом два десять. Гигант! Freaks show[14]14
  Шоу уродов (англ.).


[Закрыть]! Есть один порнофильм, нечто вроде каталога самых уродливых девиц, я смотрел его однажды в Латинской Америке, вместе с парнями, мы подыхали со смеху, глядя на это, мы все наглотались амфетаминов и были немного под кайфом; он один, увидев такое, начал мастурбировать с совершенно серьезным видом. Как можно до такой степени обожать огромных женщин и совершенно не реагировать, со скучающим видом раздвигая колени нормальной девушки? Наверное, надо обладать психологией Дон Кихота. А это не мой случай. Мне нравится жестокость, амбивалентность ситуации, высвобождающей самую что ни на есть чистую агрессивность. А этого ни ты, ни Рейко не в состоянии мне дать. Она же была по-настоящему здорова! «Я оставила дочку родителям!» – умудрилась сказать она мне, будучи еще в полубессознательном состоянии. И я вернулся туда, мне хотелось увидеть ее немедленно, и не успел я проглотить мой «Том Коллинз», как запах женщины уже заполнил бар. Я ушел сразу после собрания и отправился прямиком в Нагано. Я устал как собака. При этом у меня не было с собой ни порошка, ни экстази. Я намеревался слегка подпоить ее, потому что ее заели угрызения совести после той ночи. Мы бы стали пить до тех пор, пока я не почувствовал бы, что хочу ее. Затем я отвез бы ее в лучший отель Нагано, там обычно в апартаментах кресла обшиты белыми кружевами. Будучи подшофе, она опять оказалась бы между двух огней, раздираема двумя противоположными желаниями: отвращением и желанием начать все сначала. Она начала бы понемногу возбуждаться, когда я задрал бы ей юбку и начал ласкать ее через трусики, а у меня самого стоял бы с того момента, как возбуждение затопило бы остатки здравого смысла. Таков был мой план. И знаешь, что произошло? Ничего! В тот момент, когда я ее увидел, я только и смог, что соврать, что просто хотел ее видеть. Я выпил две «Кровавых Мэри» и отправился обратно. А четыре месяца спустя Ми покончила с собой.

Он прочитал мне короткую статью в газете, в которой говорилось, что Ми покончила с собой. Мы так и не поняли почему. В Нью-Йорке у нас была одна знакомая, которая трижды пыталась свести счеты с жизнью, четыре раза побывала в психиатрической лечебнице и продолжала дважды в день прививаться героином, не считая утренних пробежек и сеансов wet training[15]15
  Терапия алкоголем (амер. сленг).


[Закрыть], и все же у нее еще было полно сил. Почему Ми покончила с собой? Мы никогда об этом не говорили. В то время он приходил ко мне все реже и реже, а Рейко постоянно была при нем. Она отняла у меня этого мужчину. Рейко много чего отобрала у меня. Она вовсе не была злой или вредной. Я не испытываю к ней никакой враждебности. Эта девушка – как черная дыра. Она красива. Но не только; она обладает какой-то непонятной силой, энергией, которую не берет от кого-либо, а будто сама в себя впрыскивает. Это дитя природы.

Она умеет говорить, умеет подбирать слова и, верно, делает это даже слишком хорошо. Она интересуется исключительно собой. Сейчас она живет в Париже. Она актриса, танцовщица. Она снялась во многих фильмах в Европе и в двух – в главной роли. Здесь, собственно, и заканчивается моя история. Миясита, я оставлю вам конверт и деньги. Я хочу, чтобы вы вернулись в Нью-Йорк. Встретьтесь с этим человеком. Я хочу, чтобы вы послушали, что он скажет обо мне и Рейко. Затем вы отправитесь в Париж и встретитесь с Рейко. Она примет вас, если вы скажете, что вы от меня. А потом возвращайтесь рассказать мне, что вы узнали.

История Кейко Катаоки на этом закончилась.

Я взял конверт, который она мне протянула. Он был довольно объемистый. Там лежали авиабилеты, Токио – Нью-Йорк, Нью-Йорк – Париж, Париж – Токио, разных авиакомпаний – японской, американской, французской, бизнес-класс. Кроме того, там был миллион иен наличными. Я не мог ответить отказом на просьбу Кейко Катаоки и лишь молча согласился, находясь в каком-то полусонном состоянии. В тот момент, когда я выходил из номера, я заметил, что Кейко Катаока слегка приподняла край своего платья, приоткрыв сантиметра на три свои скрещенные ноги, затянутые, как я заметил, в черные шелковые чулки.