Текст книги "Откуда приходят люди в этот мир?"

Катя

– Не через день-два, а через четыре, у профессора в кабинете состоялся разговор Глеба с самим профессором и лечащим врачом.

Профессор, ещё моложавый, но уже начинающий полнеть, мужчина с белой, совсем белой бородкой клинышком, умными глазами и одухотворённым лицом, оказался человек мягкий, с мягкой речью и такими же мягкими руками. Лечащий врач был примерно того же возраста, но сухой и высокий, тоже носил бородку, кое-где ещё не седую, но говорил быстро, как-то остро сыпал больше медицинскими терминами и, казалось, нисколько не щадил ни пациентов, ни тем более родственников, резал правду-матку прямо в лицо. Они прекрасно знали, что у Кати в Ростове никого нет и что попала она к ним в день собственной свадьбы и что Глеб – единственный близкий ей человек, поэтому отнеслись к нему с сочувствием и вниманием, пытались как можно доходчивей и понятливей, объяснить состояние Кати.

– Вот на наших рентген снимках заметно смещение, незначительное правда, но всё же смещение структур мозга кпереди в черепной коробке, а вот той «черты», «линии», которая отделяет доброкачественную опухоль от остального мозга нет, не видно. Значит в черепе Вашей невесты растёт в затылочной области злокачественная опухоль, которая злокачественная и есть, потому что не растёт, а прорастает сквозь мозговое вещество, увеличивая его объём, то есть смещая от нормального положения структуры мозга на рентгене и давая клинические проявления, которые уже «манифестируют» о такой первопричине: дикая головная боль, галлюцинации, потеря зрения и памяти. Но уже проведенное лечение, а мы просто сняли пока отёк мозга, обезводили его, образно говоря, чтобы было Вам понятно, то место уменьшили его объём, это начали делать ещё в БСМП и страшные симптомы отступили: Катя в сознании, голова у неё не болит, память и зрение вернулись… – высказавшись, профессор умолк, видя, что Глеб всё правильно понял.

– Пока вернулись, – добавил лечащий врач.

– Да, к сожалению, коллега, наверное, прав. Другого сценария развития заболевания, патогенеза представить нет возможности. Опухоль будет расти, сдавливать мозг, симптомы вернутся и, в конце концов, она может просто раздавить мозг. Я говорю вам прямо, стараюсь говорить на понятном для вас языке. И вы, по-моему, всё понимаете.

Глеб действительно молчал, внимательно слушал и всё понимал, только желваки на щеках напряженно двигались и глаза упёрлись в пол неподвижно.

– Оперировать, – продолжил после некоторой паузы лечащий врач, – то есть полностью иссечь опухоль нельзя, потому что убрать её можно только с тканью мозга, что приведёт к смерти прямо на столе. – Он помолчал и продолжил: – Но есть ещё одно решение, так сказать, единственная надежда – химиотерапия, введение специальных лекарств, которые должны избирательно убивать только раковые клетки или хотя бы сильно затормозить их рост и распространение. Вы знаете, болезнь вашей невесты рано, вернее, даже сказать, вовремя «манифестировала», показала себя, метастазов мы ещё не нашли, поэтому надо быстрее начинать химию. Процесс этот длительный и мучительный, он отравляет, сильно ослабляет весь организм. Ей будет нелегко, и если вы останетесь с ней, ведь она вам ещё не жена, то увидите, во что она превратится. Это вы тоже должны знать и сделать свой выбор. Верифицировать, то есть дать название опухоли, мы тоже не можем пока, это сделать можно только если взять кусочек опухоли и посмотреть его опытным глазом под микроскопом, но и этого сделать невозможно, ведь опухоль спрятана за костями черепа, но мы планируем и стереотаксис… Да, но это уже наши, так сказать, технические проблемы… Катя уже сама подписала согласие на химиотерапию, от вас зависит забота, внимание, ну и, конечно, любовь! На этом пока всё, – Игорь Валерьевич вопросительно взглянул на профессора. Тот только кивнул головой и молча развёл руками, встал из-за стола и проводил Глеба до двери. Лечащий вышел следом, а профессор остался.

– Я много лет работаю с такими больными, тактика общения с родственниками разная и зависит от каждого конкретного случая, – продолжил на ходу Игорь Валерьевич, – но вам нужно говорить правду, это я чувствую, по опыту. Катя – бесперспективная больная, в лучшем случае – год… Год у неё остался. Это прогноз на сегодняшний день, но завтра он может быть уже другим. Это страшная болезнь, перед которой человечество бессильно. Бессильно пока. Я бы на кол посадил того, кто это с ней сделал. Тех пьяниц… извините, но мне сюда, – Попов показал направо, – а вам туда, там пост, и вас проведут к ней. Пожалуйста, вселяйте в неё веру, надежду и любовь! – и он быстро зашагал дальше по своим делам.

Катя

– Сюда! – сказала пожилая медсестра, проводившая Глеба от сестринского поста до палаты, указывая рукой на закрытую дверь. Повернулась и ушла назад.

Глеб постоял в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу, открыл дверь, заглянул в палату. Палата была большая, но только три койки стояли с одной её стороны. На средней лежала Катя. Глеб сразу её узнал по каштановым волосам, рассыпанным по подушке. Она спала. Глеб, осторожно ступая, вошел. Две другие койки были пустыми, правда, на тумбочке у одной лежали толстая книга и очки. Вторая кровать – аккуратно заправлена. Подойдя к Кате, он остановился возле задней спинки кровати, поправил съехавший набок накинутый ему на плечи медицинский халат. Пахло больницей. В окна радостно светило солнце, через приоткрытую форточку доносилось пение птиц. Там, за этой стеной, жизнь входила в лето и, набирая обороты, утверждала свою власть над всем на этой планете: деревья пошатывались от ветра и шептались между собой, легкие белые облака разбегались от этой власти во все стороны, уступая место летнему свету, проявлявшему эту власть… А перед ним лежала Катя, до шеи укрытая простыней, поверх которой простирались её тонкие детские руки. В локоть левой вколота была игла, и через неё по красной резиновой трубочке, разделённой посередине стеклянным баллончиком, капало лекарство. Венки на кистях были напряжены, и Глеб опять ощутил их упругость, будто прикоснулся к ним только что. Лицо у Кати было бледным, капелька пота просвечивалась сквозь челку на лбу, поперечная складка была разглажена и не заметна сейчас, но Глеб ощутил и эту складку. Глаза закрыты и светлые ресницы двигались чуть-чуть при каждом вдохе. Глеб тут же вспомнил эти глаза, влажные и голубые до синевы, прикрытые вуалеткой фаты тогда во время последней примерки, когда в них были радость и счастье… Тонкие губки растянулись вдоль рта и были чуточку приоткрыты, показывая верхний ряд ровных белых зубиков. Из-под волос, с левой стороны, виднелся краешек желтовато – бледного ушка. Глеб подошел со стороны и нежно завёл волосы за это ушко, открыв его всё. Катя не отреагировала на его прикосновение. И Глеб наклонился и поцеловал её в губы, вернее, только прикоснулся к ним своими губами и тут же увидел большие, голубые, синие глаза, смотрящие не него в упор. Он отпрянул от неожиданности.

– Глаб. Глаб. Глеб! – напрягаясь, пыталась выдавить через щелку между губами слово это Катя. И сказав правильно, наконец, губы её расширились в улыбке, показав оба ряда белых зубиков. А глаза сузились, словно старались разглядеть его лучше.

Глеб тоже заулыбался, глаза его помокрели, а в горле пересохло, и он, смутившись, отвернулся. В углу возле умывальника стоял стул. Глеб взял его и сел возле Кати с другой от капельницы стороны, коснулся пальцем её напряженных венок, погладил их. И Катина кисть от этого прикосновения пошевелилась и перевернулась ладонью вверх, как тогда, в машине, и пальцы их переплелись между собой, а в глазах появились слёзы: у обоих. Так они молча держались за руки, беседуя между собой взглядами.

Пришла медсестра, заменила бутылочку в капельнице, улыбнулась, взглянув на их сплетённые руки, и тихо вышла.

– Я говорил с профессором, – Глеб прервал молчание. – Он уверен, что скоро всё наладится, и ты выздоровеешь. И твой лечащий врач, доктор наук и умнейший мужик, тоже не сомневается в успехе. Просто от того удара у тебя шишка выросла не только снаружи, но и внутри. Все будет хорошо, родная. Как только поправишься, мы наденем на тебя твое белое платье и опять пойдём жениться. Катя заулыбалась, глаза вспыхнули радостным блеском, она попыталась что-то сказать тоже, но губы её не слушались и как бы устыдившись своего неуменя говорить, она ещё крепче прижалась пальчиками к Глебовой руке.

Антон

Вечером того же дня, после беседы с профессором и лечащим врачом, после трогательного свидания с больной Катей в палате, Глебу было тяжело возвращаться домой одному, и он позвонил из автомата Антону. Тот с радостью согласился встретиться. Но Глеб пригласил его к себе, в малосемейку, хотя раньше они встречались и «гудели» в Антоновой роскошной «хате». Антон явился вовремя и один, без очередной девушки, правда, с бутылкой хорошего коньяка. Выпили по рюмочке. Посидели. Угрюмый Глеб молчал. И Антон молчал тоже и налил попять коньяка в рюмочки, но Глеб пить отказался. Тогда Антон заговорил:

– Знаешь, я сегодня слышал притчу, очень хорошую и с большим смыслом: «Когда в дом входит женщина – там становится светло, когда входит мужчина – становится тепло, а когда ребёнок – радостно! Так пусть будет в вашем доме светло, тепло и радостно!» Я слышал, что Катя ещё и беременна. Что будет с ребёнком?

Глеб перебрал в мыслях весь разговор с докторами сегодня, но о беременности речи не было. «Год, бесперспективная» – слышал всё Глеб слова Попова. И если эта химия безопасна для ребенка, то… Глеб вспомнил ту ночь в Вёшках, ночь в комнате «лидера» на Катиной кровати, их мечты о ребёнке, о девочке, о двух девочках, вспомнил, как она сказала, что, когда коньяк в крови, хорошие девочки не получатся, и как потом сама… и что было и как потом… И диагноз, который после случая в церкви поставила Настя. Глеб был там, в недавнем прошлом, глаза его отрешенно смотрели на шкаф, между створок которого так и торчал бело-голубой край Катиного свадебного платья. Он поднялся, разрядив обстановку какого-то напряжения, повисшего между ними, и спрятал платье за дверцу.

У каждого человека много знакомых и приятелей, конечно, но друг, как правило, всегда один, потому что «друзей выбираем мы сами, но лучших оставляет время». Вернувшись к столу, Глеб взял и выпил вторую рюмку, Антон сделал сразу то же.

– Ей предстоит химиотерапия, и я не знаю, как она повлияет на ребёнка, – сказал Глеб, взглянув Антону в лицо, – сегодня о беременности ничего не говорили.

– Послушай, зато я знаю. У беременных женщин есть плацента, через которую ребёнок получает от матери только то, что ему нужно, никакие яды там и другие вредные вещества через неё не проходят, так что и химия эта не пройдёт, и все будет ОК, – он откинулся на спинку диванчика, довольный своим умозаключением. Вообще вид у него был сегодня какой-то счастливый, несмотря на положение Глеба, хотя счастливо он выглядел всегда.

– Знаешь, старик, я должен сообщить тебе одну очень важную и хорошую новость, – продолжил Антон, – для меня хорошую. Машка, ну ты её помнишь, мы недели две как разбежались, я толком-то ещё и не нашел ей замену, так вот, она сегодня пришла ко мне и сказала, что беременна от меня! Понимаешь, от меня! А я-то думал часто, что со мною что-то не так, ведь столько баб… женщин, но ни одна не беременела, а эта вот на тебе, беременна. Причем мы около двух месяцев не вылезали из постели, и чтобы она разыгрывала меня, и думать нечего! – он опять откинулся на спинку дивана. – А почему бы мне и не жениться? Ведь уже почти тридцать. Пора. И от Машки… Маши я в восторге, – поправился он. – Просто, поняв, что начинаю прирастать к ней, врастать в неё всем собой, я и решил сначала расстаться, а теперь очень рад! Глеба, ну порадуйся за меня!

Глеб отошел лицом, порозовел, улыбнулся и налил теперь сам в рюмочки коньяка, подал одну Антону и проговорил с дрожью в голосе:

– Правда, Антон, я очень рад. Может, и у тебя будет двойня? Хочешь двух девочек?

– Знаешь, Глеба, в мой дом приходили разные женщины, и я их коллекционировал, и все они приносили мне свет. А теперь ребёнок! Он принесёт мне радость, и чем больше их будет: двойня, даже тройня, тем больше будет этой радости. А я уж дам им всем тепло! Не сомневайся!

Глеб

Утром следующего дня, прибыв на работу, Глеб не мог никак сосредоточиться на делах. Все мысли его были там, в институте, в той палате, где лежала сейчас его Катя. Он понимал, что делает всё возможное, всё, что может в этой ситуации, но ведь этого крайне мало. Да, там Катей занимаются самые хорошие врачи, но и этого крайне мало. И, что значат слова «бесперспективная больная» и «остался год»? То есть жить Кате, его Кате, осталось год, а может быть, и меньше? Он встал и начал ходить по кабинету, где стояли ещё несколько столов других сотрудников. Все уже, конечно, всё знали, ведь все были приглашены на свадьбу, и все как-то странно, с видом глубокого сожаления поглядывали на Глеба, но заговорить с ним не решались. Он опять сел и тут вдруг понял, что должен делать. Поднялся и пошел из инженерного корпуса в административный, к директору завода.

В приемной немолодая уже секретарша, просидевшая тут не один десяток лет, знавшая всё и всех, сразу узнала Глеба и, кивнув ему в знак приветствия, сказала:

– Директора сейчас нет. Будет только где-то через час. Глеб Сергеевич, я позвоню вам, как только он сможет принять вас.

Так ни слова не сказавший Глеб тоже кивнул в знак согласия и направился уже к двери, но тут она открылась перед ним, и на пороге появился директор – Сам Песков. Увидев Глеба, которого он, правда, едва знал, но знал с хорошей, деловой стороны, он протянул ему руку и указал на дверь своего кабинета.

Вошли. Директор сел за свой огромный стол, молча указал Глебу на стул рядом.

– Знаю всё, плохие слухи расползаются быстрее хороших. Догадываюсь и зачем пришел, но чем помочь? Я же не врач и в том институте никого не знаю, но узнаю, обязательно узнаю, обещаю тебе.

Зазвонил телефон внутренней связи, секретарь сообщила:

– Звонит первый секретарь обкома по второй линии.

Песков нажал на нужную кнопку на аппарате:

– Слушаю Иван Афанасьевич! Да сделали, да всё идёт по графику, сроки соблюдаются… Здоровье? Спасибо, здоров. Работаю вот, забочусь, чтобы сроки соблюдались. Кстати, о здоровье: у одного моего молодого инженера жена сейчас лежит в онкоинституте в тяжелом состоянии. А я там, слава Богу, ещё никого не знаю. Но нужна протекция, – он умолк, слушая собеседника на том конце провода – Фамилия? Как фамилия? – обратился он к Глебу.

– Воронина Екатерина Викторовна, 21 год, – директор повторил в трубку слова Глеба. – Буду признателен. Очень признателен. – Песков положил трубку.

– Бондаренко сам звонил, обещал лично позвонить директору этого института. Только знаешь, молодой человек, в таком деле, как болезни, как здоровье, протекции, по-моему бесполезны, но всё-таки… – он поднялся, как бы давая понять, что визит закончен.

Глеб встал, поблагодарил. Песков опять пожал ему руку.

Глеба не мучили сомнения, правильно ли он сделал, пойдя к директору. Правда, на такой результат он как-то и не рассчитывал, и был уверен, что ни Мартиросов, ни Попов не обидятся на него, поймут всё правильно.

В дальнейшем он ещё не раз встречался с профессором. Тот был всегда вежлив и откровенен, но при первой же встрече сказал, что лечение Кати находится на контроле у директора НИИ и даже у самого Бондаренко, сказал как-то даже больше с иронией, чем со страхом, видимо, в этом вопросе он был солидарен с Песковым.

В те последние годы развитого социализма всё же главной задачей государства была забота о здоровье трудящихся, и государство эту заботу проявляло в полном объеме и достойно.

Катя

Перед началом лучевой терапии в Катином случае необходимо было выполнить одну мерзкую по своей сущности и опасную процедуру, операцию – необходимо было сделать Кате аборт. Проведя в институте больше недели и ощутив царящую здесь обстановку, осознав сама, что с ней происходит и внимательно, насколько позволяло ей её сознание, выслушав Игоря Валерьевича, Катя прекрасно поняла, что с ней произошло. То страшное слово «рак», которое и сейчас ещё отождествляется со словом «смерть», сначала напугало Катю, но после беседы с врачом она не могла не понять, не принять того, что есть и способы борьбы с этим, и как за надежду уцепилась за лучевую и химиотерапию и не раздумывая, дала на всё это письменное согласие, просто неумело, коряво расписавшись непослушной рукой в конце страницы. Но сделать аборт, убить того ребёнка, которого они зачали с Глебом в такой красивой любви, она решилась не сразу. Очень хотела, чтобы они вместе с Глебом решили это, но услышав от Попова, что ребёнок не перенесёт того чудовищного лечения, которое ей предстоит и просто погибнет в её утробе, тоже подписала бумагу. Будет она жить и сколько, она не знала и не понимала сейчас этого, но усвоила четко, что чем отчаянней и смелей она будет бороться с болезнью, тем дольше продлится её жизнь…

А Настю и Глеба просто поставили в известность о предстоящем. Это произошло буквально через несколько дней после разговора с Антоном, который вселил в Глеба хоть маленькую, но всё же надежду и надежда эта была жестоко убита сегодня. Все рассуждения Антона о том, что он знает, что такое плацента и какие вещества и как проникают через неё или нет, оказались смешными и безосновательными. Вердикт профессора был однозначен: перед началом лучевой терапии Катю необходимо избавить от беременности. Глеба не было, но он знал, что это происходит именно сегодня и сейчас, а бедная Настя, бледная, с красными, опухшими глазами наблюдала молча, приложив ладонь ко рту, как Катю, как гутаперчивую куклу, переложили с кровати на каталку и покатили по коридору, и осталась стоять под дверью операционной, сразу закрывшейся за въехавшей туда каталкой…

А когда спящую Катю повезли уже назад, Настя сдалась, и из опухших глаз полились потоки слёз через щечки, ямочки по пухлым губам, по подбородку, обильно капая на грудь и на пол. Настя даже не промокала их, а лишь держалась за Катину руку, надеясь, что это облегчит ей страдания…

…Началась лучевая терапия длительностью двадцать пять дней. Глеб крутился как мог: ведь и на работе теперь нужно было выполнять свои обязанности изо всех сил, потому что он чувствовал себя обязанным Пескову, и потом бежать к Кате. Он доставал и черную, и красную икру, сам делал бутерброды. Даже ездил в Вёшенскую, туда и обратно, за большим копченым лещом, привёз Настю, которая прожила в палате с Катей почти весь курс, спала или на пустой кровати или вообще на стуле. Глеб сошелся с ней в общей беде и относился скорее как к своей сестре, чем к Катиной. А Катя стойко переносила лечение: сама процедура приема лучей была безболезненна и неприятных ощущений не вызывала, а вот потом начиналась сильная слабость, тошнота, головокружение, головная боль. Она сама на ломаном ещё языке говорила, что «гвоздь» не забивают теперь, а выдирают плоскогубцами из затылка… И погода установилась жаркая, под сорок градусов. Воздух, раскалённый и сухой, плыл по городу, плавил асфальт, а в палате вообще издевался над больными, душа всех и высушивая даже люстры. Дождя не было уже больше месяца. Катя похудела, ела плохо, только редкие блюда, такие, как Глебовы бутерброды да кусочек балыка, и все макала и макала свои губки в стакан с соком манго. Стали выпадать волосы, редкие и вялые, они теперь не обвивались вокруг Катиной головки и шеи, а как ковыль-трава свисали с головы. Настя и подстригла её коротко-коротко, как мальчика. Теперь её измученный вид был оригинальным, приятным и опять симпатичным. Были и результаты этого лечения: речь вернулась полностью, память почти полностью, она ещё подолгу могла вспоминать названия предметов, но вспоминала обязательно, пыталась читать вслух стихи, но забыв строчку, сердилась на себя и вспоминала, вспоминала, пока не вспомнит.

Походка, поначалу шаткая, становилась всё увереннее и, уже не опираясь на руку Насти, она могла пройти по всему коридору. Так и подошел к концу первый курс лучевой терапии. На очередном обходе профессор и лечащий решили выписать Катю домой на две недели перед началом второго курса, теперь химиотерапии. Выписка была назначена на завтра, и когда вечером пришел Глеб, Катя уже сама собрала все свои вещи в сумку и была готова покинуть больницу уже прямо сейчас. Настя настаивала, чтобы Катя поехала к ним в станицу. Там и еда лучше и воздух и, главное, там была Родина! А Катя хотела побыть с Глебом….

– Знаете, у меня есть несколько отгулов, я завтра всё устрою и, если ты не против, – он обратился к Насте, – мы эти две недели проживем у вас в комнате «лидера», а можно и у «подчинённого».

– Конечно, нет, о чем ты говоришь. Конечно, я только рада буду, если и ты сможешь поехать.

Так и решили они ехать завтра в Вёшенскую станицу во второй половине дня…

Назавтра, около двух часов дня, Глеб отнёс сначала Катин скарб в машину, а затем вернулся за ней, и она, опираясь на его руку, медленно, но уверенно пошла из здания больницы. И подойдя уже к самой машине, обернулась и по – смотрела на этот дом: здесь ей вернули жизнь, здесь она родилась во второй раз, здесь погиб её первый ребёнок. Спасибо этому дому!

Настя все время маленькими шажками шла за ними, широко расставив руки, словно впереди был маленький ребёнок, и она была наготове в любой момент подхватить его при падении. Так она, наверное, уже ходила за Катей лет двадцать назад, так полубежала и за своими близнецами лет десять назад…

Мартиросов и Попов стояли у окна ординаторской и наблюдали за передвижениями этих людей по двору института

– Вот тебе и результат, Игорь! Лучевая терапия продлила жизнь этой девочке по крайней мере на несколько месяцев, вернула все жизненные функции… ну почти вернула, – обратив внимание на недоверчивый взгляд Попова, поправился профессор.

– А я вот о чем думаю, тоже наблюдая за активно двигающейся Катей, заговорил Попов. – Мы направляем все усилия на убийство раковых клеток, хотя бы на замедление их роста, и, делая это, вредим и всему организму человека, но всё же добиваемся хороших результатов. А что если нам начать разрабатывать принципиально новый метод лечения – воздействовать не на опухолевые клетки, а на весь организм, так, чтобы он сам лечил себя, что, в принципе, и делается во всех других отраслях медицины. Я вот о чем думаю. Что если «научить» лейкоциты находить, распознавать раковые клетки и убивать их, как они убивают, фагоцитируют микробов? Сделать из них таких маленьких микророботов. Ведь из этого может вырасти целая отрасль науки: создание думающих клеток, способных распознавать, отличать от своих раковые клетки. Это, конечно, идеи для будущего, а пока мечты, но мечты, которые могут стать реальностью. Ведь придумали же лучевую терапию, это поток волн, уничтожающих онкоклетки, ведь придумали же мы химические препараты, которые избирательно уничтожают этого врага…

Профессор внимательно слушал коллегу и одобрительно кивал головой…