Текст книги "Что упало, то пропало"

Глава 9

Один металлический складной садовый стул.

Один утюг с паром от Russell Hobbs, шнур порван.

Пять меламиновых тарелок с изображением подсолнухов.

Один детский оловянный глобус, ржавый и с трещиной на Германии, но еще годный к использованию.

Gallimaufry, сущ. – беспорядочное, неоднородное скопление чего-либо, всякая всячина, странная мешанина.

С обеда в пабе прошло десять дней, и за это время Эйлсу я ни разу не видела. Вначале я не беспокоилась. Мне было чем себя занять, например, правкой словарных статей – angry, angst и т. д. Комментарии от редактора оказались необычно сварливыми: «Устаревшие выражения и обороты»; «Нужно из 1838 года»; «Три ошибки! Так не пойдет, Верити!». С тех пор, как в соседний дом переехали Тилсоны, моя концентрация ослабла. Мне требовалось больше работать.

В первую неделю после того обеда я не занималась с Максом – после уроков он участвовал в матчах по регби, поэтому я не видела никого из них еще неделю, пока Мелисса не открыла мне дверь в следующую среду.

– Привет! – радостно поздоровалась она. На ней была школьная форма, серая юбка едва прикрывала попу, а черные колготки были все в затяжках. – Как поживаете?

– Спасибо, хорошо, – ответила я, вглядываясь в ее лицо. Она только что выщипывала брови, кожа над веками покраснела. Она была очень похожа на Эйлсу: те же золотисто-карие глаза, та же треугольная форма лица с острым подбородком. – Мама дома?

– Нет.

– Поехала закупать продукты?

– Может быть.

– Или еще на одно собеседование?

– Точно не знаю.

– С ней все в порядке, Мелисса?

– Да, все в порядке, – ответила она фальшиво-жизнерадостным тоном, к которому я уже начала относиться с недоверием.

Девочка помедлила, покусывала большой палец, словно хотела меня о чем-то спросить. Наконец решилась.

– Верити, я хотела поинтересоваться. Я сейчас делаю проект для моего выпускного экзамена по искусству, он называется «Мечты и реальность». Я нарисовала силуэт головы и хотела вклеить в него разные газетные вырезки – о глобальном потеплении и все в таком роде. Мама сказала, что я могу вас попросить…

Я ждала, но она больше ничего не сказала.

– Конечно, – кивнула я.

– Просто мне нужно много газет – заголовки, фотографии, тексты, набранные разным шрифтом. Я знаю, что у вас на крыльце стоят пластиковые ящики со старыми журналами. Они вам еще нужны? Я просто подумала…

Я осторожно принялась расстегивать куртку, пуговицу за пуговицей, словно собиралась ее снять, но на самом деле не собиралась.

– Если они вам не нужны, если вы собирались их просто выкинуть…

На столе в прихожей неровной стопкой лежало вся сегодняшняя почта: пара счетов и несколько рекламных листовок и буклетов. Я вытащила один из них – реклама клининговой службы, которая убирала «все сверху донизу». Я положила листок обратно на стол, рядом с рекламой пиццерии и брошюрой со специальными предложениями супермаркета Lidl.

– Я бы рада тебе помочь, Мелисса, – сказала я. – Но они мне могут еще самой понадобиться, поэтому не уверена, что могу отдать их тебе прямо сегодня.

– Ладно.

Я убрала пальцы со столика.

– Мне нужно немного времени, чтобы их разобрать.

– Супер! – произнесла она с некоторым сомнением в голосе.

Я кивнула, а Мелисса отправилась наверх.

В кухне, как и всегда, было безукоризненно чисто. Я не заметила никаких признаков ужина. Оглядываясь назад, я думаю, что это было странно. И денег она мне не оставила, но об этом Эйлса часто забывала. На террасе стояли два больших мешка с компостом и черный пластиковый поддон с какими-то травами. Похоже, Эйлса пересаживала их в грунт – один из мешков стоял открытым, и я заметила рассыпанную землю на каменных плитах.

Макс сидел на полу. Он вытряхнул все из школьного рюкзака и рылся в учебниках. Несколько разлинованных страниц валялись отдельно.

– Я потерял домашнее задание по математике, – сообщил он.

– Тебе оно нужно прямо сейчас? В эту минуту?

– Его нужно сделать сейчас. Я уже должен был его сдать. Я не смог с ним справиться вчера и сегодня собирался попросить учительницу мне помочь, но забыл. А теперь я не могу его найти. А, вот оно.

Он подхватил один из мятых листков, положил его на стол и попытался разгладить.

– Вы можете мне помочь? Надо решить уравнения.

– Боюсь, что математика не моя сильная сторона, – призналась я.

– А если погуглить, как делает мама? Или зайти на BBC Bitesize[27]27
  BBC Bitesize – служба поддержки для учащихся.


[Закрыть]? Мама сказала, что будет дома и поможет мне, но ее нет.

– Я пришла, чтобы заниматься с тобой английским, – ответила я. – Я уже готова к уроку.

Я достала листок бумаги из своей сумки. Я напечатала на нем: «Напряжение в комнате нарастало. Она переводила взгляд с одного лица на другое, и видела, что все они ничего не выражают. Они ей не верили. Они не хотели слушать ее версию событий».

– Я хочу, чтобы ты продолжил этот рассказ. – Я положила свой листок на листок с домашним заданием по математике. – Используй описание чувств и самые длинные слова, которые ты только можешь придумать.

Макс попытался оттолкнуть листок.

– Мне надо закончить с математикой.

В глазах у него стояло беспокойство. Ни нижней губе я заметила порез.

Теперь я жалею, что не была с ним более мягкой, но беспокойство из-за Эйлсы сделало меня раздражительной, и поэтому я сказала ему, что мне платят за английский, а математику он может сделать после моего ухода. Занятие прошло не очень, и без пяти шесть я стала убирать свои бумаги в сумку. Макс исправлял орфографические ошибки – повторно писал слова, когда во входной двери повернулся ключ. Макс отреагировал первым – как собака, уловил мельчайшие различия в звуках одних и тех же действий, выполняемых разными люди. Какие? Немного более сильный нажим – руки Тома всегда казались мне довольно неловкими, но не такой резкий, как у Эйлсы, толчок…

– Он чего-то рано.

Макс бесшумно соскользнул со стула и принялся запихивать разбросанные учебники и листки назад в рюкзак. Я обнаружила, что тоже навожу порядок на столе. Свои бумаги я уже успела убрать в сумку, потом выровняла одинаковые деревянные баночки с перцем и солью – на донышке одной все еще оставался ценник.

– О! – Том появился в арочном проеме и обвел взглядом кухню. Он подстригся и недавно выбритый кусок шеи получился бледным. Он поставил портфель на пол. – La Verité[28]28
  La Verité – истина (фр.) Том коверкает имя Верити.


[Закрыть]. Могу сказать, что выглядите вы очень по-весеннему.

Наверно, он имел в виду цвет моего пиджака, желтого, как примулы. Пиджак несколько дней висел на ограждении детской площадки, и через три дня я решила, что он ничейный.

– Спасибо, – поблагодарила я, провела рукой по столу и встала.

– Ты куда? – спросил Том, когда Макс попытался проскользнуть мимо него. – Не хочешь обнять своего старика?

Макс очень быстро ткнулся лицом в пуговицы отцовской белой рубашки.

– Я через минуту проверю математику, как только договорю с Верити. Надеюсь, что ты, наконец, ее сделал.

Макс проскользнул у него под рукой, пробормотав под нос что-то вроде «Нет, черт побери». Его шаги по лестнице были быстрыми и легкими. Это было паническое бегство – я слышала, как рука скользит по перилам, глухой стук, когда он перепрыгнул последние две ступеньки.

Том напрягся, и я поняла, что он услышал слова Макса. Он повернулся ко мне:

– Сегодня без собаки?

Я знала, что надо мной смеются, но было трудно определить, как именно. Поэтому сказала:

– Это я виновата в том, что Макс не доделал математику. Это на меня вы должны сердиться. Мы занимались английским. Должна сказать, что у него все очень хорошо получается.

Я сделала шаг к двери, но Том все еще стоял в проеме, преграждая мне путь. Я впервые оказалась с ним наедине – если не считать первую встречу на моем крыльце, – и мне стало страшно. Я чувствовала, как в этом мужчине бурлят сдерживаемая энергия и злость, и еще чувствовала, что он несчастен.

– Я вас услышал, – произнес он. Именно так говорят люди, когда вас не слушают. – Но дело в том, что математика тоже важна. Я делаю все возможное, чтобы ему помочь. Может, вам следует дать пару уроков и мне. Это все так расстраивает. Вы же слышали, каким грубым он бывает.

– Может, вам стоит быть немного помягче?

По резкому вздоху я поняла, что мои слова ему не понравились.

– Так, оставим это. Но раз я встретился с вами… Я, м-м-м, заметил, что вы так и не закончили с уборкой перед домом. Я за то, чтобы жить спокойно и давать жить другим, но что-то забило дренаж. Вы обращали на это внимание? На то, что запах становится все хуже?

Он собирался сказать что-то еще, но тут его телефон издал звук, напоминающий кряканье, он достал его из заднего кармана брюк и при этом поднял вторую руку, жестом прося меня остаться.

Я колебалась секунду или две, потом опустилась на ближайший стул.

– Точно нет, – произнес Том в трубку, проходя мимо меня и поворачиваясь спиной. – Нет, он не должен говорить с прессой. Совсем ни с кем. Хорошо? Если нужно, заприте его в доме. Мне плевать на то, что они говорят. Они не могут повлиять на представляемую версию. А мы можем. Если только полиция… Да… Я знаю.

Том рассматривал поверхность разделочного стола, потер пальцем невидимое пятно, потом пошел к задней двери и открыл ее. Он нахмурился, глядя на рассыпанную землю.

– Мне плевать на то, что говорит Фитц. Ему следовало спросить, сколько ей лет. – Том развернулся и подошел ко мне, опустился на соседний стул. Я обратила внимание на его зубы: когда он говорил, один клык виднелся сильнее другого. – Да, но впредь я бы посоветовал ему держать ширинку застегнутой, – закончил он разговор.

Том убрал телефон в карман, потер лоб и вздохнул. Я видела, что он устал, и под внешней маской скрывается не только изможденность, но и отчаяние.

– Один из моих клиентов, известный актер, фамилия которого не должна всплыть, попал в весьма затруднительное положение. Секс на одну ночь не удался.

– О боже!

Фитц. Скорее всего, Фитц Конрой. В свежем номере Radio Times была большая статья о нем.

Том внимательно посмотрел на меня, взгляд был очень напряженным.

– Что не так с этими людьми? И зачем им все эти сексуальные приключения?

Он откинулся на спинку стула и протяжно выдохнул, надув щеки. Сегодня он был в бледно-серой батистовой рубашке, на нагрудном кармане красовался герб. Это была замена другой батистовой рубашке – более синей с потертым воротником, – которая лежала в мешке со старыми вещами. Голубая подчеркивала бы цвет его глаз. В серой же лицо казалось болезненным, а сам он выглядел более мрачным.

Он сделал глубокий вдох.

– Да, у меня много забот. Тогда, во время обеда я понял, что вы с Эйлсой проводите много времени вместе, что вы стали весьма… – Он пытался подобрать нужное слово, а когда ему это удалось, он выдал его, как возглас удивления: – …близки.

Я кивнула, подтверждая, что он нашел правильное слово, чувствуя, как краснеет шея. Когда я нервничаю, я иногда сжимаю большой палец левой руки правой и подергиваю его. Но тут я дернула его слишком сильно – и почувствовала боль в мышце.

– Так что я просто хотел убедиться, что она поговорила с вами об уборке, канализации и всем таком. Поговорила?

– На самом деле я не видела ее после того обеда в пабе, – я взвешивала каждую фразу. – Мы немного прогулялись после возвращения. Но с тех пор я ее не видела.

Его взгляд блуждал по кухне, пока он говорил, – то он смотрел на мойку и кран, из которого капала вода, то на обрывок листа в полоску, застрявшей под ножкой стула, но тут он впервые посмотрел прямо на меня.

– Куда вы ходили?

– Прошлись по парку.

– И ни о чем конкретном не говорили?

– Нет, ничего запоминающегося.

Я встала, пробормотав что-то про Моди и про то, что ее пора кормить. Я зацепилась карманом за стул, но мне удалось высвободиться, выйти из кухни, добраться до входной двери и покинуть их дом, дойти до своего. Войдя внутрь, я прислонилась к стене в прихожей и почувствовала, что мой дом – пришедшие мне письма, разбросанные бумаги и документы, все мои вещи, – укрыл меня, словно одеялом, и защитил, как бронежилет.

Это был вечер квиза в «Собаке и лисице», и я была этому очень рада. Я уже привыкла к этим вечерам, они стали моей опорой. Если выдается плохая неделя, я считаю дни до квиза, и жизнь становится более терпимой. Я – один из членов разношерстной команды местных чудаков, которую собрал Фил, управляющий нескольких жилых домов. Кроме меня, в нашу компанию входят Мэйв и Сью, которые совместно управляют киоском в антикварном центре, а также Боб, владелец нескольких гаражей. У нас мало общего, но когда мы все устраиваемся за столом, вооружившись мозгами, памятью, ручками и бумагой, – все встает на свои места. Они принимают меня такой, какая я есть, без багажа прошлого, и мне это нравится.

Я хожу в этот паб уже пять лет. За это время «Собака и лисица» стала гораздо популярнее. Теперь сюда регулярно приходит компания из местного агентства недвижимости, им всем около тридцати, и они довольно шумные. Еще есть группа учителей из начальной школы в Хейзелдауне, несколько пожилых пар, которые хотят чем-то заполнить вечера после того, как их дети улетели из гнезда. Иногда они ходят в этот паб, иногда в театр или боулинг.

Поэтому в ту среду я не удивилась, обнаружив за соседним столиком компанию женщин в шелковых блузках и с большими серьгами, которых раньше здесь не встречала. Они пили розовое вино и можно было догадаться, что они здесь впервые, – они собирались заказать еду. Есть одна вещь, которую я узнала за годы в этом пабе: еду здесь заказывать не стоит. Одна из женщин, брюнетка с привлекательными формами в обтягивающих джинсах, встала, размахивая меню.

– Так, давайте возьмем на всех жареный камамбер, грибы в чесночном соусе и греческую тарелку, только попросим не добавлять соус дзадзики, но положить побольше сыра халлуми.

Две женщин почему-то смотрели на меня. Я чувствовала жар от этих взглядов, я чувствовала их сосредоточенность. Но сама смотрела в другую сторону и все время улыбалась, демонстративно не обращая внимания. После того, как мы расстались с Томом, я подстригла себе волосы. У нас с мамой волосы были длинные – она считала жестоким прикосновение ножницами к чему-то живому. Я нашла в интернете советы о том, как стричься самой, и остановилась на традиционном методе с горшком, только использовала форму для пудинга. Обычно выходило неплохо, хотя нужны острые ножницы, а у меня не всегда находятся хорошо заточенные. В тот вечер руки у меня дрожали, и челка, возможно, получилась более эксцентричной, чем я намеревалась, – и короткой, и неровной.

Брюнетка с привлекательными формами в обтягивающих джинсах подошла к бару и заговорила с Филом – делала заказ, когда я услышала, как меня зовут по имени:

– Верити?

Сначала я подумала, что ослышалась. Я определенно не хотела оглядываться. Но затем меня позвали снова:

– Верити?

Боб с Мэйв, склонившиеся над заданием, подняли головы.

В легкой панике я оглядела компанию женщин и узнала двоих из них: блондинку с накрашенными ногтями (самодовольную мамашу, которая возражала против моего появления в доме Тилсонов и полезла не в свое дело, когда я открыла входную дверь), и Далилу с губами, накрашенными алой помадой, и большой заколкой в волосах, из-под которой свободно ниспадали локоны.

– Я так и подумала, что это вы, – улыбнулась Далила. – Королева викторины.

Ее взгляд задержался на моих друзьях. У Боба имеется лишний вес, а у Сью проблемы со щитовидкой, и она всегда надевает перчатки без пальцев, причем довольно потрепанные и грязные. Я почувствовала постыдный приступ смущения. Как бы мне хотелось оказаться за столиком риелторов в узких брюках или даже усталых учителей с набитыми портфелями. (Я понимаю, что это желание характеризует меня не лучшим образом.)

– А что вы здесь делаете? – глупо спросила я.

– Вечер встречи нашего класса. Забавная идея, да? Вот решили все вместе поучаствовать в квизе. Хотя я мало что знаю. То есть у меня ужасное общее образование. Но я всех заранее предупредила, что от меня никакой пользы не будет.

– Здесь не весь наш класс, – поправила Триш. – Только родственные души.

– Очень мило, – сказала я.

Брюнетка с привлекательными формами вернулась от барной стойки, и рухнула на стул с видом человека, который только что поднялся на Эверест и поражен открывшимся видом.

– У них закончился камамбер, – объявила она. – А греческую тарелку подают с начос и картошкой фри.

Я уже собиралась повернуться к своему столу, когда поняла, что Далила все еще напряженно на меня смотрит.

– Как там мистер и миссис Тилсон?

– У Тома, похоже, все прекрасно, а Эйлсу я уже какое-то время не видела.

– Я слышала, что вы с ней подружились.

– Да, думаю, да. Надеюсь.

– Она немного странная. Какая-то неуловимая. – Похоже, Далиле очень понравилось подобранное ею слово. Она приложила руку ко лбу. Под ногтями я заметила грязь. – Она счастлива? Сама я не понимаю. Она не кажется счастливой. А Том… Бедный Том.

– Ты говоришь про Эйлсу? – перебила Триш. – Она всего два раза пришла в книжный клуб, хотя подняла такой шум, так хотела к нам присоединиться.

– Она даже не прочитала книгу, – добавила Далила. – Ясно же было, что душа у нее к этому не лежит.

За столом воцарилось молчание.

– Она капризная и взбалмошная, – сказала еще одна женщина. Когда она открыла рот, я заметила пластиковые брекеты у нее на зубах – конечно, мамочка дорогой Софи. – Когда она только сюда переехала, то умоляла принять ее в нашу группу по пилатесу. Соня постаралась организовать для нее место, хотя в студии могут одновременно заниматься только пять человек. Но она почти никогда не приходит.

– Какая эгоистка, – согласилась Триш.

Они стали обсуждать ее между собой: не критиковали Эйлсу прямо, но говорили в общем и целом о поведении, которое считали неприемлемым.

Наконец-то начался квиз, но на протяжении всего первого раунда я слышала, как разговор за соседним столом то снова разгорался, то прекращается, словно вспышки лесного пожара.

В перерыве между раундами мы с Мэйв и Сью вышли на улицу и стояли на тротуаре – они курили самокрутки и то и дело снимали крошки табака с кончиков языков. Разговор не требовал комментариев с моей стороны – они спорили о своем грузовом автофургоне, – нужно ли отогнать его в автосервис перед следующей поездкой во Францию или нет. Я думала об Эйлсе. Она живет здесь недавно, она еще не пустила здесь корни, а эти подруги плохо ее знают. Я видела в окно Далилу, Триш, маму дорогой Софи и всех остальных – они передавали друг другу вино, морщили носы от грибного паштета. Раньше я представляла Эйлсу центром всего этого, королевой своего маленького мира. Я ошибалась.

Когда я возвращалась к столу, передо мной оказалась Далила, она протянула руку, преграждая мне путь.

– Не говорите Эйлсе, что вы нас видели, – попросила она. – Пожалуйста.

В тот вечер я вернулась домой около одиннадцати, и вскоре начались крики. Может, это продолжалось весь вечер, но из-за стен ничего не было слышно, но потом они переместились к задней двери.

– Я не буду тебя снова спрашивать. Просто скажи правду.

Голос Тома звучал издевательски и грубо, он снова и снова повторял одни и те же фразы. Я подумала о детях наверху, о том, как они утыкаются в подушки, о том, как Эйлса росла с постоянно ругающимися родителями, и о том, как модели поведения повторяются. Когда я была ребенком, я рассаживала плюшевые игрушки на полу под дверью, чтобы звук не проникал через щель. Может, стоит дойти до них и постучать? Забрать детей? Мое сердце, которое и без того славилось учащенным пульсом, забилось быстрее от этой мысли, руки задрожали. Что мне делать? Куда мне их забрать? Я же не могла привести их сюда. Я – трусиха, и я ничего не сделала.

Я заснула только через несколько часов после того, как все затихло. Мне снилось, что на потолке появись трещины, похожие на вены, потом потолок заскрипел и покосился, и на моих глазах маленькие капельки стали набухать, постепенно превращаясь в большие желтые шарики, и я почувствовала каплю, и я знала, что в любую минуту посыплется штукатурка, хлынет поток воды, а потом рухнет потолок. Я проснулась от страха, в ожидании ужаса и прикоснулась к стене у кровати. На секунду мне показалось, что она не только холодная, но и влажная. При мысли о том, что мне придется обо всем этом рассказать маме, мне стало дурно, но потом я вспомнила, что мама умерла. Я вспомнила, что она умерла, до того, как я поняла, что это был сон, и облегчение от первого осознания было сильнее облегчения от второго.

На следующий день я видела, как Беа и Макс ушли в школу. Я постучала в их дверь, но никто не открыл. Я послала Эйлсе сообщение: «Привет! Хотите прогуляться?» Никакого ответа. Я попыталась отвлечься от мыслей о ней, углубившись в работу, но в результате только тупо смотрела на экран, читала, не понимая смысла, что-то искала, но не могла вникнуть в ответы. Вокруг компьютера давно пора было прибраться, но я только переложила кучу вещей с одного места в другое. Я уставилась в окно.

Я еще раз вышла подышать, прошлась до магазина Lidl, купила шоколадку с фундуком, которая нравилась Эйлсе, а потом прогулялась вверх и вниз по широким длинным улицам в той части нашего района, которую риелторы называют «поместьем Хивер». В моем детстве дома из красного кирпича сдавали на несколько семей, но сейчас их перестраивали уже по второму или третьему разу. Я не удивилась, когда на полпути к Луисвиллу увидела желтый мусорный контейнер, прикрытый непромокаемым брезентом. Владельцы дома решили воспользоваться работами по расширению подавала и избавиться от старых вещей вместе со строительным мусором.

Обычно такие находки здорово улучшают мое настроение: чувство удовлетворения зарождается у меня в груди, а потом распространяется по телу, захватывает нервные окончания, притупляя любую боль. Но только не в тот день. Когда я добралась до дома, то замерла в дверях маминой комнаты и представила, как собираю одежду, раскладываю вещи по пакетам и коробкам. Я не двигалась с места. Я только посмотрела на свой топ и заметила, что запачкала одежду. Когда я уносила с улицы садовый складной стул, то прижалась к его металлической спинке. Ржавая полоска напоминала кровь.

Когда раздался звонок в дверь, я подумала, что это привезли мой заказ с Amazon – биографию Леонардо да Винчи, написанную Уолтером Айзексоном, том был слишком увесистым для почтового ящика. Я уже накинула цепочку, и мне пришлось потратить почти минуту, чтобы ее снять – большой и указательный пальцы плохо действовали. Потом я отодвинула задвижку и открыла дверь.

На пороге стояла Эйлса. Она смотрела на меня без улыбки.

– Можно войти?