Текст книги "Побег из Вечности"

– Кто это? – поинтересовался я.

Железо усмехнулся:

– Гусь. Мелкий фраер. Положенца из себя строит.

Гусь остановился перед нами, бросив на меня оценивающий взгляд:

– Мое почтение, босс! Ваш БМП в порядке.

Гусь протянул Железо ключи от «навигатора», Железо отдал ему ключи от «ауди».

– А кто этот Виктор? – осторожно спросил я, когда мы сели в «навигатор».

Саня тронул внедорожник с места и некоторое время молчал, а, когда мы влились в поток машин, задумчиво произнес:

– То, кем я никогда не стану. Оксфорд плюс пять лет нашей зоны. Гремучая смесь. Это все равно, что пять помножить на четыре.

– Как так? – не понял я.

– Видишь ли, – произнес Саня. – Если ты закончил два института, это будет пять плюс пять. В активе только десять, а скорей всего, восемь. Видел я тех умников с тремя институтами. Если же у тебя за спиной не просто институт, а Оксфорд и зона, тут непременно надо умножать. Контраст, Бензин, это потрясающая сила! И если Оксфорд помножить на зону, это дает плоды! И какие! Разве я смог бы организовать реализацию джинсов, и уж тем более сигарет? В Европе! А Виктор сумел. А познакомились случайно. Давно это было. В салоне красоты.

– Как это? – удивленно спросил я.

– Просто. В очереди в кабинет. У меня синяк под глазом, у Виктора тоже. Я отношения с ростовскими выяснял, а он со шпаной подрался. Денег с него попросили. Ему с кем-то встречаться надо было на предмет работы, а мне в ресторан, на юбилей к одному типу. Вот и пришли вывески подправить. Ситуация схожая, только вещи на нас разные. На мне костюм из Амбера, на нем линялый свитерок и боты довоенного образца. Я еще подумал, что в таком наряде фонарь можно и не маскировать. Вполне сочетается. Разговорились, пока очереди ждали. Выяснилось, что человек неделю как из мест не столь отдаленных. Сам понимаешь, с каждым может случиться.

Я согласно кивнул. В связи с событиями, происшедшими со мной за последние дни, трудно было думать как-то иначе.

– Когда нам физиономии зашпаклевали, я предложил его подвезти, – продолжил Железо. – А он говорит, что не сможет мне заплатить, поскольку все, что у него в кармане было, в салоне оставил. Дескать, встреча для него очень важная. А я говорю: к чему такая щепетильность? Свои люди! И потому денег с него не возьму. И добавляю, что ты, брат, не обижайся, но эта шпаклевка вряд ли тебе поможет. Уж больно морда у тебя голодная. Он плечами пожал, да и пошел вон. Я пока за процедуру платил, он исчез. А потом на улице его увидел. Идет по тротуару, а я рядом на джипе. Так два квартала и миновали. Похоже, у него даже на трамвай не было. И что-то жалко мне этого бедолагу стало. Посадил его в машину, едва не силой, потом завез в промторг на Ломоносовском и говорю: «Либо ты отсюда приличным человеком выйдешь, либо калекой». Ну чтобы не сопротивлялся. В общем, приодел я его. Смотрю, у человека вид совсем другой стал. Едем дальше. Я спрашиваю, а что за работа-то? Не работа, предложение у меня. Идея, говорит он. Излагайте. Мы готовы рассмотреть ваше предложение – это я ему. А он мне в ответ: много денег потребуется. Если дело стоящее, мы найдем, отвечаю я. Тут он и выдал насчет сигарет. Я даже джип остановил.

Саня замолчал, на его губах играла легкая улыбка.

– А за что Виктор сидел? – спросил я.

– Они паровоз угнали.

– Паровоз?! – удивленно произнес я. – Но зачем ему паровоз?

– Паровоз не простой. В нем около десяти килограмм платины было спрятано.

– А что, не могли только платину забрать?

– Ее еще найти надо было. Только Виктор плохую компанию выбрал. Но, видно, не из кого было. Да и времени в обрез оставалось. Сам он паровоз водить не умел.

– И чем кончилось? – спросил я.

– Паровоз нашли в Барнауле, на тупиковых путях, а в нем Виктора с простреленной грудью. Платины в паровозе уже не было.

У Железо зазвонил телефон. Он поднес его к уху, послушал, коротко выругался и сбросил скорость, затем медленно въехал на газон, разделяющий противоположные полосы движения. Чертя по траве две черных колеи, Навигатор переехал на полосу, идущую в противоположном направлении, газанув, резко соскочил с бордюра и вклинился в пространство между «хондой» и БМВ, затем резко набрал скорость и понесся, перескакивая с полосы на полосу и обгоняя машину за машиной. Нам гудели вслед и крутили пальцами у виска, но Саня не обращал на это внимания, сосредоточившись на движении. Наконец он не выдержал:

– Покажи им всем большой «фак ю»!

Я выставил в окно руку с торчащим безымянным пальцем.

– Ты еще на бумажке это нарисуй и приклей к стеклу, чтобы цивилизованно было, по-европейски – разрешите, дескать, пукнуть, заранее извиняюсь! – рявкнул Саня. – Может, тебе еще и рюкзачок на спину купить, чтобы уж совсем на этих придурков походил? Ты у кого этим идиотским приемам научился, а, Бензин? Я же ясно сказал – большой!

Секунды через три до меня дошло. И я, едва не по пояс высунувшись в окно, выставил над крышей машины кулак с согнутой в локте правой рукой, перехватив ее в бицепсе левой, показывая всем, что этот «навигатор» черного цвета, с объемом двигателя четыре и пять, имеет в виду не только тех, кого обогнал и еще обгонит, но и всю дорогу с прилегающими к ней перекрестками и развязками заодно. Странно, но я вдруг поймал себя на том, что испытываю какое-то радостное возбуждение. Ведь я-то имел в виду нечто большее – всю Москву и ее пригороды.

– Ну возьми теперь меня, кукла ряженая! – произнес я, стараясь перекричать ветер, который трепал волосы на моей голове и свистел в ушах.

Мимо мелькали дома, машины и фигурки прохожих на тротуарах. Я щурил глаза и думал о том, чтобы на пути Сани опять не попался бы тупой чванливый кретин на дорогой машине, потому как, чем дело кончится, предугадать было нетрудно. Однако нам повезло. Правда, не совсем, потому что в конце концов кто-то все-таки обиделся на большой «фак ю», и «навигатору» на хвост сел красный БМВ последней модели, и у него под капотом стучал копытами табун лошадей не меньше, чем у нашей машины, а может, и больше. И водитель там был такой же, с напрочь отмороженными мозгами, потому что он бросился догонять нас по параллельной полосе, вытворяя фортели, достойные каскадера. Но я заблуждался: у Железо оказалась все-таки более глубокая проморозка серого вещества. Скорей всего, оно у него было сродни сжиженному под адской минусовой температурой газу. Потому что едва кончился разделительный барьер, Саня тут же выскочил на встречную полосу, пронесся по ней со скоростью двести км в час, не меньше, и затем, свернув перед самым носом джипа КИА, продрался в узкое пространство между «пежо» и автобусом, царапнув своими бамперами обоих. На мгновение «навигатор» оказался зажатым машинами. Потом автобус слегка сбросил ход, и Саня снова вывел машину на встречную полосу. Ему удалось проехать по ней метров сто, когда впереди замаячил грузовой ЗИЛ. Он неотвратимо надвигался на нас, запечатав собой все пространство. Рядом, на нашей полосе, плотно шли машины. Втиснуться туда было невозможно. Я нырнул обратно в салон, хотя это уже не меняло дела. Когда счет пошел на секунды, Саня резко свернул на вторую встречную, по которой нам лоб в лоб шла «девятка». Я уже четко видел расширившиеся от ужаса глаза ее водителя, когда Саня свернул на третью встречную полосу. Нам невероятно повезло – впереди никого не оказалось. Едва «девятка» проскочила, Саня резко заложил руль вправо и перед самым носом маршрутки и грузовой «газели» снова пересек две встречки уже в обратном направлении и бесцеремонно, на скорости сто двадцать километров, стал вклиниваться в свою полосу. Когда это ему удалось, я внезапно и судорожно всем ртом вдохнул в себя воздух, потому что, как оказалось, от страха забыл дышать. Саня бросил на меня быстрый взгляд, усмехнулся и включил музыку. Так мы дальше и ехали под «Дасанберона», которую глубоким голосом выводила Сезария Эвора.

– Представляешь, – как-то не совсем к моменту произнес Саня. – Ее нашли, когда ей было уже за пятьдесят.

– Кого? – спросил я после короткого молчания.

– Сезарию. Оттого и печаль в голосе. Жизнь пролетела, а потом, на ее излете, вдруг мировая известность. Не поздновато ли? Наших дешевок в двадцать лет начинают звездами называть. Хотя какие они звезды – портянку в мазут обмакнули и подожгли. То ли горит, то ли тлеет. Зато вони на километр.

Мы остановились в глухом дворе перед одиноким подъездом длинного, похожего на фабрику трехэтажного здания. Саня дослушал песню и выключил мотор. Когда мы уже собирались выбраться из машины, сзади раздался скрип тормозов. Мы обернулись. Это был тот самый красный БМВ с отмороженным экипажем. Из него резво выскочили четверо парней, у всех косая сажень в плечах.

– В багажнике дробовик. Он зарегистрирован и заряжен, – сказал Саня.

Я перелез через сиденья в багажный отсек и нашарил там оружие.

– Запомни, Бензин, миром правят психи и… – мгновение поколебавшись, Железо оборвал фразу и выбрался из машины.

– Чем обязан, джентльмены? – поинтересовался он у четверки.

– Сейчас узнаешь, – сказал один из них.

И они шагнули к нему. Саня нехорошо улыбнулся и достал из-под пиджака две беретты:

– «Рюгер» и «Смит-Вессон» просто дерьмо по сравнению с этими штуками. Беретта выиграла конкурс и в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году была взята на вооружение армией Соединенных Штатов, – зачем-то сделал он краткий экскурс в историю.

– Ты нам зубы не заговаривай, – отозвались приехавшие. – Отвечать вот за это, – один из них показал большой «фак ю», – все равно придется.

– А разве я отказываюсь? – удивился Железо и внезапно выстрелил одновременно из двух стволов. Пули вошли в асфальт прямо перед ногами четверки. Те оказались крепкими орешками. Немного замешкавшись, они опять двинулись на Саню.

– Понятно, – сказал он и, поднявшись на крыльцо, добавил: – А теперь я нахожусь на частной территории и, как только вы встанете на ступеньки, с полным юридическим основанием продырявлю вам ваши тупые головы.

Неизвестно, чем бы все кончилось; я полагаю, что если не головы, то колени этой четверке Саня прострелил бы наверняка, но в это время к крыльцу почти одновременно подъехало две машины, и из них стали выбираться Санины люди. Они окружили четверку полукольцом.

– Это Железо, – указал на Саню один из вновь прибывших. – Какие претензии?

– Сразу нельзя было сказать? – угрюмо спросил один из четверки.

– Зачем понапрасну трепать доброе имя? – улыбнулся Саня. – Я им деньги делаю. А в разборках можно и так обойтись.

Когда БМВ уехал, Саня окинул взглядом своих людей и произнес:

– Дело обстоит так: час назад человек принес в галерею малого голландца, а спустя двадцать минут его обнаружили с простреленной головой в двух кварталах отсюда. Думаю, все дело в картине. Если так, то ее ищут и в любой момент могут нагрянуть сюда. Место глухое, нехоженое – недавно открылись, а там, – Железо кивнул на здание, – всего две перепуганные сотрудницы.

Он поднялся к двери, нажал кнопку домофона и произнес:

– Нелли, это я.

Замок щелкнул, Саня толкнул дверь и вошел. За ним потянулись остальные.

Это была картинная галерея, перестроенная из производственного помещения. В передней его части располагался офис: несколько столов, кресел и компьютеры. Рядом стояли две женщины. Обе бледные и растерянные. Одна молодая и привлекательная шатенка, видимо Нелли. Вторая в годах, в сером плаще, с усталым лицом.

– Наконец-то! – произнесла шатенка, увидев нас. – Что там была за стрельба?

– Пустяки, к делу не относится, – махнул рукой Саня.

– Когда стреляют у порога дома – это вовсе не пустяки, – строго произнесла шатенка.

– Больше не будут, – сказал Саня. – Так что случилось, Нелли?

Женщина показала на небольшой холст, лежащий на столе. Я подошел ближе. Это оказалась картина с изображением двух фигур.

– Час назад человек принес полотно. На первый взгляд, Вермеер Дельфтский, – Нелли сделала паузу, чтобы окружающие прониклись услышанным.

Но никто: ни я, ни Саня, ни его банда – никак не прореагировали. Тогда Нелли, едко улыбнувшись, добавила:

– Такая картина может стоить от полутора до трех миллионов долларов. Человек предложил взять ее на реализацию и попросил аванс. Пятьдесят тысяч долларов. Мы договорились, что он придет завтра утром. Мне надо было посоветоваться с Дианой, а кроме того, выяснить подлинность полотна и не похищено ли оно. Я была уверена, что это хорошая подделка. Но качественная подделка иногда может стоить дороже современного полотна. Если ее продать как копию, можно выручить неплохие деньги. А потом пришла Анна и сказала, что в двух кварталах отсюда убили человека, и описала его. Это был владелец картины. Полагаю, что убили его из-за нее. Его могли обыскать и найти расписку, которую он у нас получил. К тому же для многих не секрет, что неподалеку картинная галерея. То есть сюда могут прийти с минуту на минуту.

– Кто? – спросил один из людей Железо, бритый наголо мужчина в куртке коричневой кожи.

– Разве не ясно? Люди, которые убили владельца картины.

– Да, три миллиона! – задумчиво произнес бритый. – Отдавать не хочется, правда? – Он кинул взгляд на Нелли.

Та раздраженно пожала плечами:

– Я не владелец галереи, а всего лишь эксперт. Все решает Диана. Практически картина теперь ничья. Вопрос в том, кто сильнее.

– Того и картина, – подытожил Железо. – Ну что же, подождем.

Его люди расположились на стульях и диванах вокруг стола. Нелли еще раз посмотрела на картину, покачала головой, потом скатала полотно и положила его в массивный сейф. Я незаметно рассматривал женщину. Возраст около тридцати, среднего роста, с хорошей фигурой и серыми широко распахнутыми глазами, в которых застыло выражение деловитости. Это слегка портило впечатление. Я смутно сознавал, что в женских глазах должно быть нечто другое. Потом я вспомнил девушку на «Мазде-Кабуре» и посоветовал себе забыть ее, потому что даже в новом качестве и с нормальными ушами мне вряд ли удалось бы добиться ее расположения.

Некоторое время все молчали. Потом один из людей Железо, черноволосый, с татуировкой черта на кисти руки произнес:

– Когда ты позвонил, мы сидели в шашлычной, ждали заказ.

– Это к тому, что вы голодные? – спросил Железо.

– Да.

Железо посмотрел в мою сторону и протянул ключи от «навигатора»:

– Тут неподалеку кафе. Третий поворот налево. Съезди, привези ребятам поесть.

Через минуту я уже крутил руль «навигатора», который плыл по асфальту словно корабль. Кафе мне удалось найти быстро. Молоденькая официантка, стреляя в меня подведенными глазами, сказала, что придется подождать. Я пожал плечами, присел на стул и вдруг заметил на себе взгляд молодой женщины. Она находилась через столик от меня. Ее взгляд был не мимолетным – это был вполне заинтересованный женский взгляд. Все это было непривычно, словно в затхлую нору подула свежая струя. Я не был избалован женским вниманием. И, хотя не являлся девственником, в то же время не мог припомнить из области своих отношений со слабым полом чего-то особенного. Я вдруг подумал, что когда садился на заправке в машину Железо, ничего такого в моей голове не было. Касаемо женщин. Я клюнул на закаты и дайкири – знать бы, что это. А еще на Малагу и изумрудное море без края. Железо еще упомянул дорогих московских шлюх, но я пропустил это мимо ушей. При чем здесь они? Мне показали мечту.

Я вышел из кафе с пакетами, груженными едой, легко и непринужденно, как парусник, поймавший попутный ветер. Сел в машину, кинул взгляд на окно кафе и поймал взгляд официантки, которая смотрела на меня точно так, как совсем недавно смотрел я вслед девушке на «Мазде-Кабуре». Задержав взгляд на девчонке, я из солидарности улыбнулся ей, махнул рукой и тронул «навигатор» с места.

Минут через семь, подъезжая к картинной галерее, я обнаружил, что жизнь так просто привилегий не раздает. За них нужно платить. Возле здания фабрики стояло два «мерседеса» одинаково синего цвета, а из-за ажурной решетки разбитого окна и полуоткрытой двери валил голубоватый дым. Что это за дымок, я понял по запаху. Проходили в армии. Исходя из этого, напрашивался вывод, что Железо и его люди наверняка лежат без сознания, а те, кто приехал на «мерседесах», видимо, вошли в здание в противогазах. Несколько мгновений я бессмысленно смотрел на развернувшуюся передо мной картину, а потом снял джип с тормозов. Он плавно пополз вверх по ступеням крыльца, пока не захлопнул входную дверь, плотно припечатав ее тупым носом.

Я пока не знал, для чего это сделал и правильно ли поступил. Просто сделал то, что напрашивалось само собой. Потом заглушил мотор и стал думать. Если в галерее есть второй выход, то Нелли, Железо и его люди могли уйти и взять картину с собой, если нет, то они сейчас внутри. Убивать их вряд ли станут, но картину заберут. Вот только выйти никто не сможет. Что это дает, я пока не мог сообразить. Можно было вызвать милицию. Но в таком случае картину наверняка конфискуют. Я понимал, что у Железо, кроме тех, кто с ним внутри, должны быть еще люди, и немало. Чтобы так бесшабашно вести себя в Москве, нужно иметь не одну сотню головорезов. Но как с ними связаться? Я вспомнил о Викторе. Номера его телефона я не знал, но это могли знать на базе, с которой уходили фуры с сигаретами. Я достал из багажника джипа баллонный ключ, высадил окно одного из «мерседесов» и залез внутрь. Сигнализация при этом истошно верещала. Не церемонясь, я разворотил обшивку рулевой колонки, нашел нужные провода, соединил их и резко снял «мерседес» с места. Добраться до базы мне удалось минут за двадцать. Остановив машину возле конторы, я вошел внутрь, толкнул дверь в первый попавшийся кабинет и спросил Виктора.

– Ну такой, на «Астон-Мартине», – добавил я, видя недоумение в глазах толстяка в сером двубортном костюме. – Был сегодня, фуры отправляли. Мне нужен его телефон.

– Видел, но знать не знаю, – сказал толстяк.

– Кто знает?

– Может, завбазой?

– Где он?

– Там, – указал мужчина на потолок.

Я вышел из кабинета и, перепрыгивая через две ступеньки сразу, взбежал на верхний этаж. Кабинет заведующего базой находился в конце коридора. Его хозяин, на первый взгляд флегматик и тугодум, в старомодном тяжелом костюме, понял меня сразу, и через минуту я уже звонил Виктору:

– Виктор, я сегодня вместе с Железо на базе был, помните меня?

– Отто?

– Да. Железо взяли в галерее вместе с его людьми и Нелли.

– Милиция?

– Не знаю кто, но не милиция. Они внутри. Но выйти не могут. Я подпер двери джипом. Из людей Железо мне никто не известен. Вызвать помощь не могу. Вы не можете помочь?

– Почему же нет? Где ты находишься?

– На базе.

– Ладно, сейчас все решим. Не беспокойся.

В трубке послышались короткие гудки. Я положил ее и взглянул на заведующего базой, который настороженно смотрел на меня. Костюм сидел на нем как на корове седло. Кроме того, при такой погоде ходить в нем было немыслимо. Странные все-таки бывают люди, подумал я и произнес:

– Все в порядке, спасибо!

– Дай Бог! – произнес завбазой.

Когда я подъехал к галерее, там стояло около десятка машин, а возле входа сгрудилась толпа человек в тридцать, не меньше. Дым из пробоины в окне уже не валил. Меня окликнули. Я обернулся и увидел Виктора и его «Астон-Мартин».

– Идите сюда, Отто! Там без нас разберутся. У них переговоры, – добавил Виктор, когда я сел к нему в машину. – Тем, кто в галерее, предлагают убраться по-хорошему. Но они настаивают, чтобы им отдали картину, иначе перебьют заложников.

– А наши? – спросил я.

– Парижер сказал, что тогда они сами живыми не выйдут. А мертвым картина ни к чему. Ты видел ее?

– Краем глаза. Малые голландцы, – небрежно обронил я. – Нелли сказала, что три миллиона долларов.

Виктор присвистнул:

– Малые голландцы! Но откуда она здесь взялась? Если бы не весь этот сыр-бор, – он кивнул в сторону крыльца, – я бы не поверил. Из-за ерунды такой шухер не поднимут. Да, искусство! Я изучал его в Оксфорде. С рациональной точки зрения, нет ничего более бесполезного, чем сей предмет. Его ценность напрямую связана с эмоциями, которые испытывает человек. Значит, она условна. Картина или даже бриллиант – их нельзя употребить, как, скажем, колбасу. На них можно только смотреть. Возьмем недвижимость – вещь, которая, в отличие от произведения искусства, имеет, конкретную ценность уже в силу своего существования. Но цена на нее то поднимается, то падает. Но не растет бесконечно по отношению к другим предметам. Чего не скажешь о произведениях искусства. Они дорожают с каждым столетием. О чем это говорит?

– Не знаю, – ответил я, глядя в сторону крыльца, где происходила непонятная мне суета.

– Это еще раз доказывает, что духовная пища пользуется приоритетом. Значит, есть надежда.

– На что? – машинально спросил я, наблюдая, как от толпы на крыльце отделился человек и направился в нашу сторону.

– На то, что Господь Бог, прежде чем смыть нас с лика земли, как смывают птичье дерьмо с капота, еще подумает.

От толпы у входа отделился человек и подошел к нам.

– Ключи от джипа у тебя? – спросил он.

Лицо его было мне знакомо. Это он чистил мне физиономию на заправке. Я протянул ему ключи.

«Навигатор» подали слегка назад. Это позволило приоткрыть дверь на расстояние, в которое мог протиснуться только один человек. Потом из щели появился тип с татуировкой черта из Саниных, за ним возник еще один, мне неизвестный, потом Нелли и опять неизвестный. Неизвестных встречали со стволами и препровождали к «мерседесам». Всех «наших» время от времени били приступы кашля. Последним из галереи вышел Железо. Заметив «Астон-Мартин», он направился к нам. Мы с Виктором выбрались из машины.

– Вовремя я тебя за ужином послал, – произнес Саня, внимательно рассматривая меня красными, воспаленными от газа глазами. – Молодец!

– Тебе в больницу надо, глаза обработать, – сказал Виктор.

– Сейчас поедем. Нелли картину из сейфа заберет. Когда нас шашками забросали, она ключ выкинула. Ищет.

– А как они двери открыли? – спросил я.

– Двери мы сами открыли – не подыхать же в дыму. Они вошли в противогазах. А мы уже ничего от дыма не соображали.

Часом позже я сидел в машине, ожидая, пока Сане и Нелли окажут медицинскую помощь, и рассматривал картину. Насколько я понимал, старинную. На ней были изображены две женщины, стоящие возле оконного витража. Три миллиона, думал я. Такую сейчас изобразят за тысячу, в золоченой раме. Я смотрел и не мог понять, в чем же здесь ценность, – женщины были даже не красивы, так, лица как лица, – и подавлял соблазн спросить об этом у Виктора, который находился в своем «Астон-Мартине», стоящем в нескольких метрах впереди. Был виден его затылок и рука с дымившейся сигаретой. Но мне хотелось постичь это самому.

Кое-что для меня прояснилось немного позже, в ресторане, где мы оказались после посещения эксперта. Показать картину специалисту предложила Нелли.

– По крайней мере будем знать, за что страдали, – сказала она.

Эксперт жил на Кутузовском, в старом доме с лепными украшениями. Нелли вышла от него через полчаса, села машину и, пока добирались до ресторана, хранила молчание. Вид у нее был задумчивый. Она заговорила, когда официант принес вино. Осушив бокал до половины, Нелли по очереди окинула взглядом меня, Виктора и Железо, как бы оценивая аудиторию, перед которой предстоит выступить, и произнесла:

– Настоящее искусство – это эксперимент. Художник очертя голову бросается в авантюру. Он экспериментирует с красками, тонами, перспективой и тенью. Он не спит, не ест, он пишет, испытывая упадок и взлеты души. И все это ложится вместе с мазками на холст. Тогда от картины исходит нечто. Вермеер Дельфтский – его называли «Волшебник света», владел секретом сочетания холодных и теплых тонов, умел создать пространственную глубину картины. Но то, что мы отвоевали сегодня, это не он и даже не подделка, потому что такой картины он не писал. Это Хан ван Меегерен, великий фальсификатор. Первым его шагом на этом поприще было создание копии своей же картины, которая завоевала первое место на конкурсе и была продана за приличную сумму. Другие картины Меегерена продавались за гроши. Он написал копию и продал как подлинник.

– А разве это не подлинник? – поинтересовался Виктор. – Он не писал копию чьей-то картины, он еще раз написал свою.

– Это вопрос к юристам, – сказала Нелли. – Меегерен был гением не только как художник, но и как мастер фальсификации. Он изобретал по ходу дела способы, благодаря которым картина выглядела очень старой. Проблему трещин краски на холсты он решил очень просто – покупал старые, не представляющие ценности полотна, которые уже были в трещинах, и писал на них. Ему лишь оставалось вывести узор трещин на поверхность новой картины. Потом он создавал картине легенду, которая делала ее существование легальной, и продавал. Ни один эксперт не мог заподозрить фальсификации. Самые крупные специалисты по голландцам в один голос твердили, что это ранний Вермеер Дельфтский, подделать которого просто невозможно. То, что мы имеем, можно продать тысяч за триста евро, может, чуть больше, – подытожила Нелли.

– А что с ним стало, с этим Меегереном? – спросил я.

Нелли с легкой улыбкой посмотрела на меня и произнесла:

– Он продолжал писать полотна великих, продавать их и процветать. Пока не попал в тюрьму.

– Его все-таки раскусили? – спросил я, испытывая разочарование.

– Наоборот. Он был вынужден доказывать всему свету, что картины, которые он выдавал за работы Вермеера и других старых мастеров, не представляют ценности, так как это работа его рук.

– Вот это поворот! – произнес Саня.

– Да, – кивнула Нелли. – Во время войны одна из его картин через посредника попала в личную коллекцию Геринга. Когда война закончилась, это разнюхали. Меегерена обвинили в сотрудничестве с нацистами и посадили в тюрьму. Дело тянуло лет на десять. После долгих размышлений он решил вскрыть истину. Из двух зол выбирают меньшее. Конечно же, ему никто не поверил. Об этом даже не желали слушать. Тогда он потребовал холст и краски и за полгода написал «Молодого Христа в храме». Ему дали всего лишь год. И пришла слава. Его имя не сходило с первых полос газет.

Я понял, что совершенно запутался. Да, искусство условно, это я усвоил из слов Виктора. Картины одного и того же художника могут стоить в разное время по-разному, но как можно восхищаться картиной, а потом перестать, когда выясняется, что она принадлежит кисти другого, причем не менее талантливого живописца?! Я поднял глаза на Виктора. Он, опережая мой вопрос, сказал:

– Видимо, дело в родословной. Кстати, мы с Саней тоже фальсификаторы.

Нелли усмехнулась:

– Вы жулики, поскольку подделываете ширпотреб, а не искусство.

– Это хуже? – с иронией поинтересовался Саня.

Нелли пожала плечами:

– Кому? Гуччи? Да! Но потребителю лучше, поскольку он покупает престижную вещь за относительно низкую цену. А в случае с Меегереном вообще никто не пострадал. Вермееру безразлично, он на небесах. А с теми, кто покупал у Меегерена картины, тоже ничего страшного не произошло. Не обеднели. Да и вообще, неприлично иметь столько денег.

На эстраде, перекликаясь с аккордеоном, затосковал саксофон. Саня пригласил Нелли на танец. Они медленно кружились в одиночестве посреди площадки.

– Она его девушка? – спросил я.

– У него другая, – ответил Виктор.

– И что, она любит его?

– Ну… это неважно.

– Понятно. А что важно?

– Сама история.

– Истории кончаются, – сказал я.

– Как и любовь, – парировал Виктор.

Я повернулся и стал смотреть в сторону Железо и Нелли. Они продолжали медленно кружиться под музыку. Саксофон, перейдя на короткие синкопы, вытягивал из публики душу.

– Но иногда, – неожиданно произнес Виктор, – кончаются отношения, а любовь живет. И это самая печальная история из всех, существующих на земле.

– Но почему расстаются, если есть любовь?

– Потому что иногда обстоятельства сильнее.

– Разве в виде исключения, – возразил я.

Виктор грустно усмехнулся и обвел глазами зал.

– Если бы это было так! Классический пример – фильм «Подсолнухи», в главных ролях Софи Лорен и Марчелло Мастрояни. Их герои любили друг друга, но обстоятельства разбросали их в разные стороны. Потом она нашла его в России, но он не смог уехать с ней в Италию. Таковы были обстоятельства. Лет через пять он сделал это, но теперь она, в свою очередь, не смогла уйти к нему. А любовь была. Жуткая сцена в конце: она на перроне, он в вагоне. Поезд трогается, они смотрят друг на друга, и каждый понимает, что больше никогда не увидит другого. А любовь есть, – Виктор немного помолчал и заговорил снова: – Или еще пример, это я. Отношений нет, а любовь есть. Она здесь, в этом городе. И возможно, еще ждет звонка. Можно прямо сейчас набрать номер ее телефона и встретиться. Но я не делаю этого. Уже давно. А любовь есть. И это самая печальная история моей жизни. Крах карьеры, позор, зона – все это, по сравнению с этой историей, мелочи. Так, текучка.

Я растерянно смотрел на Виктора. Мне казалось, что у таких утонченных людей в этой области не бывает промашек.

– Так что цени любовь, Отто.

– Я ценю.

– У тебя есть девушка?

– Нет. Но… – Я вдруг подумал, что если Виктор был со мной откровенен, то и я должен быть таким же. – Она иногда заправляла у нас машину. Красная «Мазда-Кабура».

– И ты влюбился за несколько этих ничтожных моментов?!

– Да!

Виктор некоторое время разглядывал меня, а потом произнес:

– Что ж, порой для этого хватает и секунды. Любовь! Она может войти за мгновение, а жить вечность.

– Вечность? – недоверчиво спросил я.

– Да! Говорят, что если влюбленные были разлучены, то там, – Виктор кивнул на потолок, – их души обязательно встретятся.

– Вы в это верите?

– Да! – Виктор закурил сигарету, глубоко затянулся, внимательно взглянул на меня и спросил: – Постой, а ты часом не тот самый парень, который заправил Жоржа бензином?

Я кивнул.

– Молодец. Таких надо время от времени кормить бензином или дерьмом или просто бить по роже. Чтобы не забывали, что они из того же теста. И что там, – Виктор ткнул сигаретой в потолок, – кассы нет и взносы на починку райского забора не принимают. Не откупишься. Ты найди эту девушку, иначе…

Виктор не успел договорить – саксофон замолчал, и Саня с Нелли вернулись к столу. Она села, прикурила от галантно поднесенной Виктором зажигалки и спросила, указывая на сигарету:

– А это случайно не твоего производства?

– Что ты, Нелли, – Виктор усмехнулся. – Эти хуже. Мы товар на экспорт гоним. А эти ты в наших магазинах берешь. Сама знаешь, «Мальборо» в них лежалый или сделанный за углом. И вообще, что ты имеешь против наших афер с сигаретами? Они уйдут в воздух дымом и не оставят никаких следов. Я торгую дымом, иллюзиями, и чем лучше меня тот же Труссарди. В его трусах что, удобнее, теплее, нежели в других? Нет. В них так же. Но, надев их, человек чувствует себя более значительным, чем в родном ширпотребе. Но это лишь иллюзия. Так и закуривая мой «Мальборо», а не «Космос» человек тоже чувствует себя значительней. И это тоже иллюзия. Но вещь сносится, а сигарета истлеет. А вот художественные подделки веками гуляют по миру и дурачат людей.