Текст книги "Город спит, просыпается магия"

Из пустыни
Александра Захарова

Город этот – странный, чужой, столь далёкий от мест, где она родилась и выросла – был непохож на всё, что Ядвига видела прежде. Только сверху, если не знать, если притвориться, что не знаешь, не помнишь, не ведаешь, он напоминал те песчаные замки, что строили они с отцом на берегу Камы – и даже один раз выиграли приз. Почётное третье место.

О чём она думает? Кама далеко, отец – далеко бесконечно.

Рядом, вокруг, под ногами – этот загадочный город: глина и белый камень, песочный кирпич, и на улицах – пыль. Город был бесконечно стар, и во снах его, мирных-немирных, шелестела листва здесь стоявшего некогда леса, опадала, мертвела, тонула в песке. Слышалась византийская речь, и блестели ханджары в ночи, и – кто знает – возможно, он помнил, бессмертный город, тяжела ли, легка ль была поступь королевы берберов Кахины, когда здесь, на защиту народа, вставали её войска.

Песочный замок, древний гарнизон. Это если забраться выше, взглянуть и не помнить, не ведать, что на дворе – двадцать первый век. Так Ядвига и делала – отводила глаза от покрытых пылью и, кажется, ржой спутниковых тарелок. Игнорировала современные вывески, не поднимала глаз к небу, оплетённому проводами. Ей нужно было достучаться, дойти, дотянуться до того, спящего, уставшего от машинных гудков и гудения кондиционеров города, чьи корни – корни песчаной акации, длинные и толстые – уходят вниз глубоко, глубоко, и проходят сквозь дно мироздания, и свисают над чешуёй гигантской рыбы Балхут.

Зря она, что ли, сюда приехала? Сбежала – от бедности, от никому не нужной работы, от бессмысленности своих статей, своих идей, своей жизни.

По ночам, изнывая от духоты на скрипучей кровати словно бы самой дешёвой на свете гостиницы, она слышала голос отца: он читал ей, маленькой, сказки «Тысячи и одной ночи». Ядвига слушала – и верила. Потом перестала верить.

Зря перестала.

Изо дня в день она бродила по узким, пыльным и, в сущности, бедным улицам. Мимо тысяч синих дверей, меж которых – ни одной одинаковой. Перед тысячью первым домом Ядвига остановилась. Вот оно. Вот оно. Невидимая рука дотронулась, схватила за прутья грудной клетки, потянула. Птица сердца отчаянно билась.

Старый дом – потрескавшийся, облупленный. Синие деревянные балконы с густой решёткой, не такой старой, как можно было подумать. Место женщины. Видеть всех – и не быть видимой.

Ей такая и нужна. Чтобы всё видела. Много лет – смотрела и видела.

Двери не было. Ядвига… впрочем, какая Ядвига? Этот город уже всё забрал – деньги, ночи и дни, и как будто бы разум и силы. Не оставил даже и имени. Местные звали Ядвигу Хеди.

Хеди вошла, отодвинув ковровый полог, и ступила во внутренний двор. Белизна и синь. Плиты – мраморные? – и заросший фонтан в центре. Стены в лозах. И ни души.

– Добрый день, – осторожно сказала она на арабском.

На другом конце дворика гостеприимно сама собою открылась дверь.

Хеди прошла – мимо скамей, облицованных цветной плиткой, мимо медных светильников, мимо глиняных кувшинов. Вздохнула – и переступила порог.

На ложе из камня, на коврах и цветастых подушках восседала фигура, укутанная с ног до головы в покрывала – зелень и пурпур.

* * *

– Вначале, – сказала старуха, – вы должны мне достать с побережья перо птицы Рух.

И они отправились, Хеди и её странная экспедиция. Внутренний двор оказался не пуст – полон людей в одеждах из разных эпох, говорящих, казалось, на всех языках на свете. Если снять перстень, который дала старуха, они становились для Хеди невидимы.

– Герои былых времен, – сказала старая женщина – что старая и что женщина, Хеди догадалась по голосу. – Отправятся в путь. И ты с ними.

– А больше мы никого не ждём?

– А больше никто не придёт.

В путь. На верблюдах, конях, в повозках, старинных – кажется, начала прошлого века – автомобилях. И в этой же странной процессии – Хеди, во взятом на последние деньги в аренду джипе. Разнообразие транспортных средств, как, впрочем, и языков, никого нисколько не волновало. В машину к Хеди напросился Амалу, говоривший, кажется, на берберском. Хеди отвечала ему на русском, и понимали они друг друга прекрасно.

– Сколько же вы ждали? Я имею в виду, в этом дворике.

– Нисколько. Я прибыл с вами одновременно.

Все, кого Хеди спрашивала, отвечали ей то же самое. Удивляться было энергозатратно и, в общем, бессмысленно.

– Вы тоже за джинном? – спросил Амалу.

– Да, – она прищурилась. – Мне нужен отменный джинн.

– А какой именно?

За разговорами о достоинствах и недостатках ифритов, сил, гулей и маридов они проехали полстраны, до самого побережья. И повернули обратно.

На побережье был другой город, а в городе другой дом – должно быть, другой, но выглядел он точно так же: потрескавшийся, облупленный, синие деревянные балконы с густой решёткой, внутренний двор. И старая женщина, вся закутанная в серебро и синь.

Оказалось, птицы Рух ловятся на каркаданнов. А каркаданны живут в пустыне.

– А кто это, каркаданны?

– Аль-каркаданн, господин пустыни! – отвечал Амалу восторженно.

– Господин пустыни, – отвечали ей с верблюдов и из повозок.

А больше о каркаданнах никто ничего не знал.

* * *

Каркаданн оказался гигантским существом, похожим более всего на носорога. Могучим, бронированным – и, с точки зрения Хеди, абсолютно прекрасным.

Её спутники подоставали оружие – всевозможных видов и форм.

– Мне очень нужен джинн, любой ценой, – проговорила Хеди и зажмурилась. Потом выкрутила руль и повернула назад. И Амалу не помешал ей.

Повернули назад верблюды, и лошади, и повозки. Не все. Часть спутников осталась. В зеркало заднего вида Хеди видела, как они окружили каркаданна, господина пустыни. Резко затормозила.

Но каркаданн справился сам. Хеди сняла на время перстень, и в зеркалах уже ничего не видела.

– Испытание пройдено, – сказала старая женщина с побережья, одетая в серебро и синь. – Вот вам перо птицы Рух.

– Теперь, – сказала старая женщина в древнем городе, одетая в зелень и пурпур, – я укажу вам дорогу к Хумай. Она знает, где джинн.

В сердце пустыни обитала она, птица Хумай.

– Предвещающая счастье, – говорил Амалу. – Найдём её, может, и джинн не нужен.

– Почему? – спросила Хеди. Они ехали пока что по ровной асфальтированной дороге, проложенной в Сахаре. Верблюды и лошади оставшихся членов экспедиции брели рядом по песку, медленно, медленно – а между тем, держались с её джипом вровень.

– На кого падет тень Хумай, станет царём. У царя всё есть. Есть богатство, есть власть, есть… – Амалу покосился на неё, кашлянул. – Есть женщины. Зачем ещё нужен джинн?

– Вечная жизнь?

Амалу покачал головой.

– Вечная жизнь будет после смерти.

Людей из старинных автомобилей пересадили – они никакой дороги через пустыню не видели. Хеди поняла, глядя на них: все её спутники существуют и движутся одновременно. И при этом – каждый в своем времени.

Дорога кончилась, и джип понесся по барханам. Хеди прикидывала запасы бензина: в багажнике была пара канистр.

Птицы Хумай они достигли к полудню. Солнце стояло прямо над её головой, и тени она не отбрасывала.

Члены экспедиции окружили птицу, они с Амалу стояли тут же. И одновременно – вдруг осознала Хеди – никого, совсем никого рядом не было.

Они остались с птицей один на один. С огромной, величественной птицей. Укутанной в оперение – золото и ночная темень.

Укутанной? В оперение?

«Дом тоже здесь», – поняла Хеди. Потрескавшийся, облупленный. Густая решётка. Тени везде, и от птицы – тень.

Глядя птице в глаза, Хеди медленно ей поклонилась.

Хумай протянула лапу. Догадавшись, что от неё требуется, Хеди надела перстень на когтистый палец.

– А дальше, – сказала птица, и голос её был голосом старой женщины, – поезжай одна.

Зеркало заднего вида отражало только пустыню. Хеди так никогда и не узнала, отправились ли Амалу и другие её прежние спутники дальше – или остались в пустыне, ждать, когда кончится полдень, вечный полдень над головою птицы Хумай.

* * *

Душно. Пыльно. И пить страшно хочется.

А почему, собственно, душно, если вокруг веет ветер пустыни? Не в городе же она на Каме, и середина лета, и бессмысленно открывать окна. Влажно, жара. Отец зовет идти строить песочные замки. И Ядвига так счастлива.

А почему, собственно, пыльно, если вокруг, сколько хватает глаз – барханы, волны, море, море песка? Песок же – не пыль. Она не в своей же маленькой комнате, работает над статьями, и как же чудесно быть фольклористкой, только работа её как будто бы никому не нужна, а платят за неё… эх.

Воды, и правда, совсем не осталось.

Бензин давно закончился, она бросила джип. Пешком, вверх и вниз, умирая, тая под солнцем. Как же хочется пить. Как же хочется жить.

«Как я хочу… домой».

Солнце подмигнуло ей круглым птичьим глазом – и спустилась блаженная темнота.

* * *

– Просто мне нужен джинн.

Оазис или мираж – это уже не имело значения. Она проснулась в доме, естественно, потрескавшемся, естественно, облупленном. Сквозь густую решётку, в какое окно ни глянь – пустыня, пустыня, пустыня.

Они были тут же, во внутреннем дворике – и птица Хумай, и птица Рух, и каркаданн. Как последний здесь поместился, она не ведала. Удивляться было слишком энергозатратно и, в общем, бессмысленно.

– А зачем тебе джинн?

Она попыталась вспомнить: «Нужен отменный джинн, чтоб добраться домой, царь царей». Нет. Нет. Она же не за этим сюда…

– Останься с нами.

Она вспомнила отца. Он так прекрасно, таким звучным голосом читал сказки «Тысячи и одной ночи». И она верила. А потом перестала верить.

Так зачем же тогда пошла на фольклористику?

– Нет, – сказала Ядвига. – Это вы останетесь со мной.

Старые женщины засмеялись и откинули покрывала – пурпур и зелень, серебро и синь, золото и ночная темень. На неё смотрели три молодые девушки.

Вспомнила. Она ведь ужасно любит свою работу. И людей, странных и одновременно понятных людей из былых времен, чьи предания изучала. И тех, в кого они верили.

– Так вы… – начала Ядвига, но их уже не было, а она падала. Падала, падала с неба – прямо на замок из песка.

* * *

Она проснулась в своей маленькой, тёмной комнате. Закрыто окно, и не может пробиться внутрь ветер с Камы.

Душно. Пыльно.

На полу блестит на солнце песок.

Она улыбнулась. Встала и распахнула окно.

– Надеюсь, они вернут джип. Он всё-таки был взят в аренду.

Пусть это будет её первым желанием.

Всё в твоих руках
Юлия Воинкова

Серебряная тарелка луны блестела над перекрёстком за старым сквером. Бурьян на обочине шевелился от ветра, а может, это ночные звери рыскали в траве.

Ева прислушалась: ничего, никого. Она расшнуровала и сняла ботинки, потом стянула джинсы.

– Никаких завязок…никаких застёжек… – ворчала она, стаскивая с чёрного хвоста резинку. Волосы рассыпались по плечам, будто русалочьи сети. Она бросила резинку вниз, к остальным вещам, стянула носки и осталась лишь в белье и футболке. Встав босиком на сухую, с колкими камешками землю обочины она поморщилась:

– Сама бы тут босиком походила, ведьма…

Ева двинулась к перекрёстку, но через пару шагов вернулась назад, пошарила в кармане джинсов и выудила маленький белый листок. Порывшись в лежащем рядом рюкзачке, вытащила из него смартфон, на автомате посмотрела на время.

– Чёрт!

Она побежала к перекрёстку, на ходу разворачивая записку.

Встав на распутье, Ева включила фонарик смарта, подсветила бумажку и принялась читать тихим шёпотом:

«Стою я, раба божия, имярек… Чё за имярек? А… Стою я, раба божия Ева, на четырех ветрах. Стою у начала четырёх дорог, посреди полуночной тьмы. Как чёрная ночь душу мою наполнит, как четыре… Да, блин!»

Порыв ветра выдернул из пальцев бумажку – Ева взмахнула рукой, пытаясь её поймать, но не сумела.

Листок пролетел немного по воздуху, приземлился в траву на обочине и запутался между тонких жёстких стеблей. Подойдя, Ева наклонилась и посветила фонариком.

Из травы резко поднялся рой мелких мотыльков. Они бешено залетали вокруг, стали биться о Евины руки, шею и лицо. Их было так много и крылья их шелестели так сильно, что в этом шелесте чудилось недовольное:

– Убирайся отсюда, убирайся…

Ева взвизгнула, отшатнулась, замахала руками.

– Противные твари! Отстаньте! Отстаньте!

Смарт выскользнул из руки, упал фонариком вниз, и мотыльки успокоились, снова осели в зарослях. Ева отдышалась, потёрла кожу там, где чувствовала прикосновения насекомых. Потом с опаской выдернула из травы листок, подобрала гаджет и побрела назад.

– Оно мне надо, а? Оно мне надо? – бубнила она. – Нафига я сюда притащилась?..

* * *

Притащилась она сюда после визита к тёмной колдунье.

На деле колдунья оказалась очень даже светлой – от идеального золотистого каре, украшенного маленькой детской заколкой до белого шелкового костюма, в котором она встретила Еву на пороге. Даже имя у колдуньи было неподходящее – Белава.

– Разувайтесь, – сказала она, мазнув голубым взглядом, и выдвинула босой ногой пару тапочек из-под обувной этажерки, – идёмте в гостиную.

Квартира тоже была совершенно не похожа на логово ведьмы: просторная, залитая светом из больших окон, с колышущимися от сквозняка занавесками.

Ева сидела напротив хозяйки за круглым кофейным столиком. Мягкое кресло уютно обнимало, но Ева под взглядом Белавы ёрзала в нём, словно на допросе. Солнцезащитные очки хозяйка попросила снять. Теперь они ненадёжно лежали на краю столешницы и не могли защитить. В чёрных джинсах и простой футболке Ева казалась себе растрёпанной вороной, залетевшей в царские палаты. Она нервно крутила на указательном пальце широкое серебряное кольцо с гравировкой «Всё в твоих руках» – подарок мамы.

– Вы понимаете, что проклятие – это обоюдоострый меч? – Белава мерно стучала острым ноготком по столешнице. Ева следила за этим движением будто заколдованная.

– Вам придётся принести жертву в обмен на её жизнь.

– Какую? – выплыла из-под гипноза Ева.

– Классическую. Души до сих пор в цене… – Белава слегка улыбнулась. Почти мило. Почти по-человечески.

Ева усмехнулась в ответ:

– И кто их ценит? Уж точно не люди. И не Вадик. Вадику главное, чтобы весело и без напрягов. Вот он и не разводится. А я тоже хочу весело и без напрягов. А не гадать, со мной он сегодня или опять супружеский долг исполняет. Понимаете? Поможете или нет?

– Понимаю, – Белава поднялась из-за стола, подошла к стеллажу с книгами, занимающему всю стену напротив, сняла тяжёлый том в золотом переплёте и вернулась за столик. Поводила пальцем по содержанию, потом открыла книгу на середине и положила перед Евой.

– Запоминай, что делать.

Пока Ева читала, Белава вышла в соседнюю комнату, а вернувшись, протянула ей небольшой листок:

– Слова можешь не заучивать, прочтёшь отсюда.

На пороге колдунья тронула её за плечо и сказала, понизив голос:

– Все твои страхи придут к тебе, вся твоя тьма.

Ева надела очки и нервно хихикнула:

– Отлично образ держите…

– Дурочка, – покачала головой колдунья и закрыла дверь.

Всю дорогу домой Ева повторяла про себя условия. Полнолуние. Полночь. Центр перекрёстка. Прочесть сорок раз. Собрать землю. Насыпать под дверь.

Несколько дней она изучала карту города в поиске подходящего места и нашла его на окраине. Почти заброшенный, позади безжизненного, заросшего кустарником сквера. Здесь никто не появлялся даже днем.

Каждую ночь она повторяла как мантру: полнолуние, полночь, перекрёсток.

Она даже Вадику отказала во встрече. Ни о чём, кроме ритуала, думать не хотелось. Ревность отступила в тень: соперница казалась уже мёртвой, несуществующей.

Свёрнутый вчетверо листок лежал на прикроватной тумбе. Перед сном Ева водила пальцами по его сгибу, предвкушая слова, которые будут скользить с её губ в темноту, разбавленную лунным светом. Пальцы леденели, немели. Онемение ползло дальше по телу, и она засыпала.

* * *

Вернувшись на перепутье, Ева вновь принялась читать.

Воздух вокруг стал прохладным. Из сквера выполз сырой туман, окружил Еву, прилип к голым ногам. Она тут же озябла, кожа покрылась мурашками, губы дрожали. Слова вовсе не скользили с губ, как она себе представляла, а испуганно падали. Ева прочла заговор едва ли с десяток раз, а сил оставаться на месте было всё меньше.

На очередном «да остынет твоя кровь, как зимою вода в ручье остывает» совсем рядом раздалось глухое рычание. Ева оцепенела, сердце ухнуло вниз.

Прямо на неё, пряча в тумане оскаленную пасть, двигался крупный лохматый пёс. Он остановился в паре шагов напротив и замер, продолжая рычать и щериться. Она подняла перед собой бумажку с проклятием, будто тонкий лист мог послужить щитом от клыков и когтей.

– Уходи, – жалобно пролепетала, – не трогай меня…

Зубастая громадина из самых страшных снов не двинулась с места.

– Уходи, – снова попросила Ева и чуть махнула листком.

Пёс ощерился сильнее, переступил лапами. Еве показалось, что внутри остывает кровь. Так должна была остывать Вадикова жена, а вовсе не Ева. Наверное, убийцы тоже холодеют, вместе со своими жертвами. К горлу подступала тошнота, тело мелко трясло. Она качнула дрожащий в руке листок в сторону пса и разжала пальцы:

– Вот – забирай… Я передумала… Забирай и уходи, ладно?..

Слова давались с трудом, колени подгибались. Ева обессиленно опустилась вниз – в белый ночной туман, в чёрную пыль перекрёстка.

– Ну, не трогай меня, собачка, пожалуйста… – И принялась реветь, изредка поскуливая.

Собака перестала скалиться, подошла ближе, осторожно обнюхала брошенную бумажку.

– Лучше бы котлетку, – почудился Еве густой приглушённый бас.

Она даже рыдать на мгновенье перестала и взглянула, округлив глаза. Пёс лишь молча ткнулся холодным носом в её висок и, мягко ступая, потрусил туда, откуда появился. Туман потянулся следом за животным и тоже исчез.

Когда истерика унялась, Ева поднялась с земли, поозиралась и побрела к своим вещам, вытирая мокрые щёки пыльными ладонями.

За спиной кто-то тихо позвал:

– Ева-а-а…

Она вздрогнула, хотела обернуться, но вспомнила предупреждение колдуньи: не отзываться, не останавливаться – это потревоженная нечисть манит к себе.

– Ева-а-а… – прозвучало громче и настойчивей.

Нужна плата за беспокойство. Лучше серебро. Кроме маминого подарка, у Евы ничего с собой не было. Она прижала кольцо к губам. Только не его. А может?.. Ева повертела в руке смарт, взятый в кредит, выдохнула и швырнула его через левое плечо.

Вместо звука падения услышала сзади удивлённое:

– Ух ты, это ж последний, новенький… Вот дура, чуть не разбила…

Не веря собственным ушам, она шепнула «уплачено» и ускорила шаг.

Подхватив с обочины вещи, она быстро оделась, закинула на плечо рюкзак и побежала в город.

«Точно дура, точно, – ругала она себя, – не настолько Вадичек важная птица, чтоб ради него людей убивать. Он бы ради меня точно не стал. Он мне даже про любовь не говорит. Весело ему надо. Весело! Перебьётся!»

* * *

Закутавшись в длиннополый халат, растрёпанная и сонная Белава пила кофе из крошечной чашки. Рассветное солнце пробиралось в щель между занавесками. Взгляд колдуньи рассеянно скользил по строчкам распахнутой книги в золотом переплёте. «Методология проклятий, – значилось вверху страницы. – Глава 6. Способы предотвращения.»

Заверещал дверной звонок – колдунья вздрогнула.

– Кого там несёт в такую рань?

Она нехотя шла по коридору, надеясь, что незваный гость как-нибудь сам по себе испарится.

Трель повторилась. Белава поморщилась, приникла к дверному глазку и недовольно открыла.

– Что за ранние визиты? Да ещё в таком виде? – ведьма неодобрительно взглянула на заплаканные глаза и грязные щёки визитёрши.

– Вы же… вы же привороты тоже делаете? – выдохнула скороговоркой Ева, крутя на пальце серебряное кольцо с гравировкой «Всё в твоих руках».

В Руебурге всё спокойно
Виктория Радионова

Субботнее утро в полицейском участке Руебурга выдалось нескучным, что и следовало ожидать после пятничного вечера. В очереди у кабинета инспектора обсуждали злоключения, которые вырвали добропорядочных граждан из домашнего уюта, лишили удовольствия провести начало выходного дня за чашечкой кофе со штруделем и собрали в стенах казенного дома.

Центром общения стала дама, у которой похитили горшки с гортензией. Пробудившаяся в ней мисс Марпл включила все методы дедукции и индукции и уже практически раскрыла дело: раз горшков четыре, значит, похитителей двое – унесли краденое в обеих руках.

Подозрения падали на семейную пару, накануне бойко нахваливавшую те самые растения.

– Но я не буду называть имён, даже не просите! – дама была так категорична, будто кто-то умолял её это сделать.

– Это их работа, – она недовольно вскинула голову в направлении кабинета. – Моё дело сообщить.

– Верно, верно, – лысеющий господин, то застёгивающий, то расстёгивающий тесноватый пиджак, кивал на каждое слово.

Он столкнулся с неприятностями ранним утром, когда не обнаружил на обычном месте велосипед, которым сам глава муниципалитета премировал его за многолетний труд почтальоном.

– Я, знаете ли, не любитель езды. Но это же форменное безобразие!

– Да-да, жизнь в городе становится невыносимой! – сокрушалась бывшая хозяйка гортензий.

Время шло. Очередь не двигалась. Кроме утраченных гортензий и велосипеда, успели обсудить шум после установленного времени, надпись на стене дома: «Мичта збывайса!», экскременты мопса, упорно оставляемые им на лестничной площадке…

Коридорные расследования прошли все этапы: от копания в подробностях до переливания из пустого в порожнее. Каждый «самсебедетектив» всё более убеждался в бесполезности своего обращения в полицию. При подробном рассмотрении дела оказывались мелкими, даже ничтожными.

– Вот если б убийство…

– Вот да!.. Ой!

– Ох! Да что вы такое… Не приведи господь!

– Верно, верно…

Повисло неловкое молчание. Напрашивался вывод: от пустых разговоров никакой пользы, кроме вреда. Но чем же ещё занять себя томящимся в ожидании? А всему виной, конечно, никчёмная работа полиции.

Но критиковать полицию в полицейском участке никто не решился.

Молчаливый дискомфорт продлился до четверти одиннадцатого. В это время в участок ворвался человек респектабельного вида в крайне взвинченном состоянии. Не обращая внимания на очередь, он прямиком устремился в кабинет инспектора.

Распахнутая входная дверь с грохотом захлопнулась. Торопыга замер на полушаге, обернулся и только сейчас заметил остальных ожидающих.

Пристальные взгляды заправских детективов изучали новичка.

На вид лет сорока. Высокий, в отличной физической форме. Из-за состояния, близкого к панике, растерявший всю элегантность: дорогое пальто нараспашку, люксовые туфли от Эда Майера перепачканы глиной, словно он нёсся сюда через дикую часть Вестпарка. Только там на дальних дорожках после дождя можно найти грязь. Но чтобы в городе?..

Под очками в золотой оправе тёмные круги бессонницы были ещё заметнее. Одной рукой он ворошил всклокоченные волосы, в другой подрагивал небольшой кейс.

– Простите, кто последний? – сквозь ком в горле выдавил он.

– За господином будете, – распорядилась дама, указывая на «безлошадного» почтальона. Невротик буркнул что-то вроде благодарности, присел на неудобное сидение, водрузил кейс на колени, вцепившись в него так, что пальцы побелели.

Очередь замерла в предвкушении истории, но новенький не произносил ни слова.

«Мисс Марпл» решительно приступила к допросу:

– Тоже обчистили?

Мужчина не понял, что обращаются к нему, но дама проявила настойчивость:

– Я говорю, вас тоже обокрали?

– Меня? Нет…

Невидящим взглядом он смотрел мимо любопытствующих, затем произнёс, как бы между прочим.

– Я… Меня, кстати, Зигфрид зовут. Зигфрид Штольц, владелец антикварного на Зауберштрассе… Неважно. Я, понимаете… человека убил.

Дама ахнула, отпрянув в сторону. Почтальон вскочил, словно собирался кинуться кому-то на помощь. Кто-то уже спешил к окошку дежурного.

– Девушку, – спокойно продолжал господин Штольц. – Почти ребёнка. Красивая. Очень!

Последние слова он произносил уже на ухо подоспевшему полицмейстеру.

* * *

– Что за чертовщина? – Комиссар крутил в руках зеркало необычной формы, словно осколок вправили в изысканную серебряную раму. – Это гаджет какой-то?

– Нет, это зеркало, – устало произнёс Штольц, протирая очки.

– Я это уже слышал, – буркнул Комиссар.

– Потому что я вам это уже говорил несколько раз. Этот предмет я обнаружил в своём магазине совершенно случайно.

– И это я тоже слышал, и не надо говорить, сколько раз вы это говорили, рассказывайте снова.

– Этот предмет… – Штольц принялся повторять, как заученный урок.

Его тут же прервали:

– Вы что, не знаете, что у вас в магазине?

– Конечно, знаю. Весь товар описан: даты поступлений, данные о владельцах, квитанции, оценка…

– И?

– И вот совершенно случайно я…

– …Обнаружил этот предмет, – закончил за допрашиваемого комиссар и устало откинулся на спинку кресла.

Зигфрид Штольц опустил голову на руки. Пальцы комиссара барабанили по подлокотнику:

– Как вы можете это объяснить?

– Что именно?

– Ну, для начала появление зеркала в магазине, где каждый предмет, как вы говорите…

– Я думаю, мне его подбросили.

– Кто?

– Не знаю, было много посетителей.

– Расскажите о каждом.

Следующие четверть часа Зигфрид подробно рассказывал о всех, кто заходил в его магазин в тот день.

– Ещё были группы туристов…

«Только контрабанды не хватало!» – с тоской подумал комиссар.

– Да как вы не понимаете, – Штольц был в отчаянии, – это же совершенно не важно!

– Всё важно, – отрезал комиссар.

– Но вы же своими глазами…

– Видел. Но лучше б не видел. Так, господин Штольц, – комиссару всё это порядком надоело, – достаточно мистификаций, давайте на чистоту. Это постановочная запись?

Игнорируя страдания на лице опрашиваемого, комиссар продолжил:

– Этакое кино не для всех, верно? Сколько вам заплатили?!

Комиссар внезапно сорвался на крик.

– Ну?! Сколько!

С крика он уже сорвался на кашель. Пока комиссар кашлял и пил воду, пил и снова кашлял, Зигфрид молил высшие силы о чуде. И чудо случилось: комиссар перестал кашлять и охрипшим голосом произнёс:

– Ну, хорошо, пусть будет зеркало.

Зигфрид просиял.

– Дорогое?

– Думаю, да.

– Сколько?

– Если это не музейная ценность…

– Так это могло из музея пропасть?!

– Да не знаю я! – Зигфрид снова готов был разрыдаться. – Я – простой антиквар. Я не могу знать всех музейных коллекций. Я понятия не имею, что это, откуда и почему, когда я смотрюсь в него, там отражается…этакое… И если б просто отражалось, действительно, можно предположить, что это чья-то дурацкая шутка, что там что-то встроено, что-то транслирует эту жесть. Но я же это чувствую! Я всё чувствую, понимаете вы или нет?!

Смотреть на мужскую истерику в планы комиссара не входило. Он дал задержанному воды, дождался, пока тот успокоится, и придвинул зеркало.

– Нет! – взмолился Зигфрид. – Только не снова…

Комиссар молчал, но молчал совершенно однозначно.

– Я больше не вынесу, не заставляйте меня!

– Вы не оставляете мне выбора. Или просто скажите, как включить просмотр.

– Да какой просмотр?! – теперь уже кричал Зигфрид. – Вы к зеркалу подходите и что, просмотр включаете?

– Я в своих зеркалах не режу голых девочек.

– А я что, по-вашему… – Зигфрид прервался на полуслове, осознав, что всё, собственно, так и есть.

– Хорошо, давайте, – пробормотал он обречённо.

Комиссар встал за спиной Штольца, чтобы тоже иметь возможность видеть.

В потемневшей от времени поверхности показалось скорбное лицо Зигфрида. Затем отражение стало светлеть, пока не ослепило яркой вспышкой.

Когда способность видеть вернулась, Зигфрид в зеркале узнавался с трудом. Хмурый до угрюмости, с тяжёлым, недобрым взглядом. Никаких очков на нём не было, голову покрывала нелепая шапка с длинным пёстрым пером. Вместо лёгкой небритости – окладистая борода.

Он не сидел в кабинете, а стоял посреди леса, был одет в костюм охотника времен средневековья: туника до колен перехвачена поясом, кожаная накидка, закрывающая горло и плечи. В правой руке зажат нож. Левая удерживала за горло девушку, совсем юную и такую белокожую, что, казалась, она была белее снега, припорошившего всё вокруг. Даже с выражением страха и мольбы лицо её было сказочно красиво. Комиссар мог поклясться, прекрасней нет никого на свете. Тело скрывали потоки распущенных волос, тёмным шёлком спадающих до самых колен.

Комиссар знал, что сейчас произойдёт, смотреть на это повторно просто невыносимо, а отвести глаза, оторваться от ангельского лика невозможно.

В зеркале с пугающей отчётливостью было видно, как лезвие ножа входит в область диафрагмы по самую рукоятку, невероятной силы рывок вспарывает тело поперек, рука Зигфрида погружается внутрь и вынимает окровавленное сердце.

После внезапной вспышки жуткая картина пропала. Зеркало вновь отражало кабинет комиссара, самого комиссара, всё ещё сжимающего кулаки, и Зигфрида, закрывшего лицо ладонями.

– Я больше не могу на это смотреть. Я себе лучше глаза вырву.

Комиссар похлопал допрашиваемого по плечу.

– Знаете, если вы действительно не причастны к этой съёмке…

– Да сколько ж можно! – Зигфрид взвыл. – Пожалуйста, послушайте. Я не представляю, откуда на мне этот идиотский наряд, не помню, когда и зачем я убил эту несчастную, но помню, как это делал, как рука сдавливала горло, а под пальцем пульсировало. Нож мягко вошёл, без сопротивлений… Я кровь на руках до сих пор чувствую! И я знаю это место. Под старым дубом в Вестпарке.

* * *

Несколько дней ушло, чтобы получить разрешение на раскопки у реликтового дуба.

Глядя на работу экспертов, комиссар очень надеялся ничего не найти. Тогда он просто арестует шутника за розыгрыш и тут же подаст в отставку, станет сам ворчать на полицию – надо же кого-то винить.

Надоело! Всю жизнь на страже порядка: профилактика, предотвращение правонарушений – ежедневная рутина, чтобы в городе царил покой. Из громких дел разве что похищение кота мужем у жены после развода. И кто это ценит? Обыватели считают полицию бездельниками, живущими на их налоги. И все непременно жаждут крови: его или… Вот, пожалуйста, мысли отразились на реальности – в тихом Руебурге совершено убийство.

А что в итоге? Он ищет тело, а «Зелёные» за этот чертов дуб уже облили краской и его автомобиль, и дверь дома, скоро доберутся и до него самого… Хотя, он готов смириться, лишь бы не наткнуться на…

– Есть! – голос криминалиста разрушил надежды на быстрое завершение дела.

* * *

– Господин Штольц, от лица полиции приношу вам свои извинения…

– Постойте, но как же? Ведь вы же нашли, я знаю.

– Нашли. Останки идентифицированы: пол женский, возраст 13–14 лет. Только в земле они пролежали не менее шести столетий. Чудом сохранились, особенности почвы.

Зигфрид молчал.

– Вы свободны. И прошу вас, заберите это.

Комиссар протянул антиквару зеркало.