Текст книги "Собрание сочленений. Сборник"

МАНТРА

I

мудрость индусов безмерно верна.

корова, как бог, встаёт раньше всех,

будит затем пастуха. будит пастух

петуха, солнце чтоб он разбудил,

что позже разбудит меня.

вот и считайте теперь,

насколько далёк от нас бог,

скорее – как мы от него далеки.

он, а, точнее, корова ведёт пастуха

на луга; позже – зарежет пастух петуха,

запьёт его кровь молоком.

солнце всё это осветит,

одобрив, но я не увижу

того, ибо вовсе не выйду из дома

в блаженстве субботнего утра,

впоследствии ставшего днём…

II

вот предо мною всей сутью своей

лежит океан.

я не хозяин ему,

не раб, не враг и не жертва ему,

я – жажда его, я – слово его,

я – мысль его – следствие щёлочи с пеной –

о том, как прекрасно ходить по земле,

мягкою лёгкою поступью ног

баюкать её, и снами взращивать в ней

древа, плоды, травы, ветра и дороги.

и мозг мой, как тот океан:

извилины – волны,

пеной взволнованных дум,

голограммами мысли нисходят

на земли иных измерений,

или хотя бы – о! как же прекрасно,

если бы сталось по небу ходить…

КАРНАВАЛЬНЫЕ

песни карнавальные,

веселие повальное -

влекут дорогой дальнею

уйти, не возвратясь;

мне город сей не мил,

и я б его любил,

если бы не жил

1

в нём вовсе, отродясь.

лишь ты, моя смуглянка,

стуча о банку палкой,

танцуешь спозаранку,

и радуешь мой глаз;

и простынь, словно юбка,

по бёдрам свисла трубкой,

и слышен отзвук гулкий –

то чресел твоих глас.

и ты б ушла со мной,

в фавеле вечный бой

за жизнь забыв, ногой

сойдя со здешних троп;

а впрочем, я как знал, -

напрасно целовал

тебя и обнимал,

ведь карнавал грядёт -

он снова прогремит,

огонь твоих ланит

собою озарит

его, как фонарем;

и снова, в танце я -

печаль свою цедя -

увидевши тебя,

забуду обо всем;

как я б тебя любил,

и был не только мил

тебе, – но целый мир

на веки заменил,

когда бы мы не мы,

и города огни

не те, и город сам -

неведом небесам.

ПЕСЕН ХОРОШИХ

сколько же песен хороших

загубили, чтоб каждый дебил

знал, своей грустью поросший,

что нет, дескать, он не один,

2

что где-то таких же дебилов

сотни сидят и хандрят,

поют эти песни уныло,

аккорд перепутав и лад.

и их утешать бесполезно,

ведь им эта грусть и хандра

так же бесспорно полезна,

как нам – время праздного дня.

ДОРОГА

руля распятие

в кольце рукояти;

беги от всего, беги, -

сломя, хватая, ловя, -

скорость теперь твоя вера:

молись на каждый километр,

на каждый дорожный знак,

как на икону,

от фонаря до фонаря -

считай один световой год

в космосе ночи;

рви жилы

вопреки ремням,

разбивай череп

вопреки подушке безопасности,

сердце размозжи

об лобовое стекло,

и не включай дворники;

днём все слепит и путает,

много отражений, бликов

и прочего ненастоящего;

ночью, благодаря фонарям,

видно все то, что нужно, -

ни больше, ни меньше.

ШВАРТОВЫЕ

мне колени твои,

как кораблю –

швартовые;

я часто за них держусь,

чтобы вновь не унесло

в шторм суеты

всесильного бытия.

3

мне губы твои,

как кочевнику –

оазис в пустыне;

я часто целую их,

чтобы в мире химер

иметь хоть одно

ощущение основы.

мне тело твоё,

как в религии –

мекка, нирвана,

хлеб и вино;

ты не бог, но ты то,

что он даёт:

в конце концов,

мы всегда хотим

именно этого.

«ДА»

и дружбы нет,

и любви нет,

и секса нет,

и бога нет,

и денег нет,

и стабильности нет,

и времени нет,

и мест нет,

и входа нет,

и выхода нет,

и мыслей нет,

и желания нет,

и хлеба нет,

и пива нет,

и водки нет,

и еды нет,

и работы нет,

и будущего нет,

и прошлого нет,

и жизни нет,

и смерти нет, -

и так спокойно от этого,

так хорошо,

не дай бог кому-то

вдруг сказать «да»:

«да» страшнее чумы,

осквернения святынь,

всех изнасилований,

4

войн и убийств мира,

и от него так много

беспокойства и трудностей

в преддверии перемен,

а с «нет» – так спокойно

и здорово, так по-прежнему одиноко,

то есть умиротворённо

в собственной искалеченности

и обиженности на всех и вся,

в собственной усталости

от всех и вся,

то есть от самого себя,

и, скорее всего, это всё оттого,

что и после тебя

в каком-нибудь списке

тоже стоит слово «нет», -

то-то оно такое родное и близкое,

такое дальновидное.

ОТЛИЧИМА

душа от тела отличима,

как вещь и мысль о вещи,

и так же, как и мысль о вещи

за вещью прячется самой,

за телом прячется душа,

украдкой подбирая время,

когда сумеет перейти

к другому телу, чтоб не быть

с поличным пойманной, и тем

своё бессмертие продлить,

продолжить бегство в никуда

от первых искр большого взрыва.

МОДОЙ

если не знаешь,

куда и зачем -

следуй за модой, -

не ошибешься.

верности в моде не больше,

чем в тех, кто стоит у руля

государственных разных режимов.

в конечном итоге – они,

как мода: уходят – приходят

волнами, и мы,

как слепые щенки и котята,

все тонем, и тонем, и тонем.

5

на крайнюю степень отчаянья -

следуй себе самому,

в тебе ещё меньше надёжности,

чем в перечисленном выше.

и что ты теряешь в итоге,

кроме ничейного,

названного чужим,

названного твоим,

названного тобой?

КУПОЛ

если небо – это купол,

становится ясно тогда,

откуда берётся гром:

кто-то стучит по небу,

любопытствуя,

с той стороны,

отсюда и грохот,

оголяющий трещины молний

на поверхности купола;

отсюда и вывод о том,

что всё, что здесь,

скорее всего, пришло

с той стороны:

не важно, зачем,

не важно, почему,

не важно, как;

будь у космоса один путь,

он бы не был так бесконечен,

как поле, в котором

средь пыли и ржи

сотни дорог и тропинок

ждут быть протоптаны кем-то.

если небо – это купол,

то купол, который

является дном

глиняной миски,

которую точно

не боги огнём окрестили,

покуда не то чтобы мисками,

даже горшками они

брезгуют, значит,

хотя бы примерно,

можно сказать,

что бог, -

и, тем более, боги -

6

вряд ли поблизости где-то.

ищем его мы иль их,

на купол

неба смотря,

сами не зная,

что просто мы все -

частицы, от глиняной массы,

нависшей над нами,

отпавшие, значит,

купол небесный – есть

отражение гигантское

каждого;

бог – это просто

большое отражение

маленького человека,

большая тень

маленького предмета

в то время, когда

солнце само позволяет теням

быть словно выше

и больше, заметней

и фундаментальней него.

и тот, кто уверует в тень,

долго пробыв на свету –

боже – насколько он слеп,

иль хочет казаться таким

и выглядеть так!

а впрочем, не стоит

его обвинять, восклицая,

поскольку и солнце,

как видно наглядно,

день предает ради ночи,

как звёзды луну предают

ради солнца,

и сами же

блёкнут при нём

на куполе неба.

солнце с луною

и ночи со днями

время разводит

по разные стороны,

что же тогда говорить,

покуда избыток ума

снова волнует вопросом:

«а если судьба разведёт?»

«что значит «если»?

наверняка разведёт,

но ты не волнуйся о том,

7

ведь мы

уже не узнаем про то,

поскольку, когда разведёт, -

мы уже будем не мы,

думать, делать, дышать

мы будем иначе,

и такие, какие сейчас,

мы никогда не умрём,

мы просто изменимся вновь,

и даже когда мы умрём,

мы просто изменимся снова –

и сами себя

средь самих же себя

потеряем.

ФЛЯГИ

надеялся зря ты,

что вдруг не родишься,

и верно боялся,

что враз не умрёшь.

ты коронован, ты избран -

смотри на своё королевство:

вся беззащитна, немая земля

подкоркой своею

бьёт поклоны тебе

кивая бошками пустыми

качалок-станков нефтяных,

стоящих на всём протяжении

бездонной дороги

в пустыне наставшего судного дня.

источник живительной влаги,

оазис бессмертной любви, -

потерян, иссох и угас;

остались лишь фляги пустые.

вкусили мы капель последних

из них, и бросили их

за борт твоего кадиллака,

как девушек юных сердца,

что были жестоко обмануты нами, -

нещадно испиты до самого дна.

РЕЙСОВ НОЧНЫХ

на крыльях ветров

мы с тобою взлетаем

словно бы доллар и евро

8

и страсть между нами

рейтингом путина

мерно и верно растёт

и падает мир из под ног

как рубль презренный

хоть бы звенел напоследок

и рушится мир

экономикой нашей страны

и верно что так –

птицам не надобен дом

мы сами с тобою

из перьев друг друга -

грязи и пыли

смолы и листвы -

гнёзда совьём

и будем тогда коротать

на птичьих правах

ещё один век

ненадёжный и смутный

не разбирать чемодан

обивая пороги крылечки

карнизы вокзалы пропахшие

рейсов ночных безнадёжным побегом

из никуда в ниоткуда

ОДА ГОРОДУ

этот город – моя колыбель

и могила моя;

первое счастье, последняя боль,

первая боль и последнее счастье;

в лото миллион,

просаженный за день,

пара центов в столовой,

хранимые месяц,

на стакан газировки.

стражи всех улиц его – фонари –

заботливей всех матерей

и пристальней всех отцов

глаз не спускали с меня;

от лампочек их ореолы,

как нимбы, чело украшали моё –

летом, в зимний мороз –

творогом жалящим снежным

9

на голове без убора,

будто терновый венок,

венчали меня на распятие всем

перекрёсткам, и всем поворотам,

всем закоулкам, парадным

и злачным местам.

я тот отщепенец, козёл отпущения,

что всем отпускает грехи

в этом городе грёз,

мелькающих между гудящих колёс,

как бабочки – только на день:

лишь раз избавленье, а после –

извечный осадок и горечь и сладость,

и кто-то другой однажды займёт

моё место на троне, на самом обрыве

крыши того небоскрёба, откуда всё –

будто сквозь птицы глаза, немного ещё –

и солнце уж в клюве твоём

сызнова семенем нового дня

в окнах домов прорастает.

так я тебя полюбил, что вовек разлюбить

не успею, как же я буду скучать,

хотя никуда и не еду.

время не властно – его вечно мало,

но малое правит большим, и в этой

извечной ослепшей погоне, город,

ты всё ещё дышишь,

я буду с тобою дышать

смогом и дымом, гарью и пылью

в единой вибрации трасс.

тобой порождён я и вскормлен

в утробах твоих подворотен

сточной водою дождей,

вымя твоё – небеса,

руки вздымаю я к ним, и вижу, как ты

их столпами высоток своих подпираешь –

город, ты храм для заблудших,

пристанищем служащий им –

я среди них

на улицах вечных скитаний,

что вровень талмудам любым,

и то – за края берегов

выходят они иногда,

как-будто бы снова всемирный потоп,

о, где же тогда мой ковчег?

но мне не дано утонуть в твоей благодати,

и, как моисею, ты воды раздвинешь –

и толщи их будут как стены твоих

10

небоскрёбов, но мне без тебя

земля не нужна, где млеко и мёд.

ОТВЕТ

I

лежа на кровати, она

читала мне свои сны,

которые записала

когда-то давно,

когда ещё верила в них,

иначе – не стала бы их

записывать:

всё в этом мире – от веры.

я рядом лежал и думал:

«какого же чёрта?»

II

она приехала ко мне

посреди ночи и попросилась

переночевать, -

хотя мы давно разошлись

и уже почти не общались -

и позже спала на диване

в гостиной,

даже не скинув пальто,

я же лежал у себя и думал:

«какого же чёрта?»

III

позже, сквозь многие годы

встреч с единицами

из множеств нулей, я снова

лежал, не помню, где точно,

не помню, лежал ли вообще,

и понял: любовь – это время, когда

сам ты становишься чёртом,

какого весь этот случается мир,

и даже сам бог

тебе не отец, и не брат,

и ты уже больше не мыслишь вопрос

«какого же чёрта?»,

являясь отныне ответом.

ФОТОФИЛЬТРЫ

да конечно ты крута великолепна

умеешь кормить волков с руки

поскольку с каких-то пор сама волчица

расхаживаешь в красном платье

11

или в свитере на несколько размеров больше

или вовсе голая к чёрту на мороз

и крайне сомнительной красотой

выделяются лопатки на худой спине

тощая фигура в шрамах синяках порезах

и какая-то в этом всём надрывная

вывернутая отрешённая поэтичность

и бродишь бледным размытым пятном

в холодных туманностях среди высоких сосен

и где-то недалеко горный массив

или какой-то густой зелёный лес трава

или бесконечно пустое пространство

чистый минимализм кубизм тени и всё такое прочее

и всё это является образным синонимом

какой-то твоей необычности

утончённости хрупкости одиночества

но всё это так приторно и как-то

противно и слишком наигранно

и в книгах которые ты читаешь

столько осознанного и уличённого ада

который вот он вокруг нас постоянно

что странно становится как люди

до сих пор принимают густые испарения

из кипящих котлов за райские облака

ОСМЫСЛЕНИЕ

недавно я задумался, и понял, что любые

междоусобные или же личностные различия

неизбежны для нас на уровне крови,

на уровне природы.

вот, например, покажи двоим людям

белую стену и спроси их, какого она цвета,

и один ответит, что белого, и будет прав,

а другой скажет, что красного, и тоже

будет прав, потому что окажется дальтоником,

а значит – для него стена имеет вовсе

бесконечное количество цветов.

дальтонизм, как и судьбу, и родственников,

и призвание – не выбирают, это всё формируется

до рождения и проявляется с момента рождения.

это выше наших сил, поскольку является

высшей силой, за которой нет ничего.

так же и мёд одним горьким кажется,

другим – сладким. следовательно, он –

и то, и другое. отсюда любить больно,

но хочется; жить – страшно, но необходимо;

доверять – опасно, но никуда не деться,

12

поскольку верить нельзя даже самому себе,

но приходиться.

ощущения не заслуживают доверия.

зрение лжет.

все вещи – такие, какими видятся.

если вы всё ещё сомневаетесь,

то теперь будьте уверены – это я,

все ещё я:

я реалистичен, как водосточная труба,

периодически замкнут,

преимущественно амбивертен,

немного мизантроп,

чуть-чуть социопат,

с лёгким налётом паранойи;

опасен в ближнем бою (держаться на расстоянии);

прирождённый лидер,

но к коллективной деятельности не пригоден;

не подвластен любым формам контроля;

от природы задумчив и рассудителен,

отчего неприлично ленив и безынициативен,

сам себе на уме;

завистлив, но не настолько, чтобы сделать

или достичь того, из-за чего завидую кому-то;

для достижения вами в отношении меня

желаемого результата – давить на благородство

и сострадание, развести – на мечту.

стыдно вспомнить, сколько я сменил

увлечений и сколько подал напрасных надежд,

но не могу остановиться.

я пробовал, и неизбежно чувствовал,

что что-то важное упускаю.

все мы дети, но взрослые – это дети,

которые могут остановиться сами,

задержаться на чем-то одном.

я тоже могу, но не хочу.

я все ещё, как дитя: хочу этот мир

на ощупь, на вкус, на зуб, на глаз, на авось.

граней не чувствую, границ – не признаю,

пределов – не вижу. девочек – обожаю,

девушек – люблю, женщин – целую,

бабушек – уважаю.

мне далеко до понимания

высших сфер, да и что эти сферы?

как фонари в ночи, влекут мотыльков

и мошек, уже готовых умереть

по факту рождения и затянувшегося

долголетия больше суток.

так вот летишь на свет, – в конце пути

13

или туннеля – не задумываясь,

как загипнотизированный –

и смерть.

она больше и прежде нас, как и жизнь,

потому мы немеем и цепенеем,

когда сталкиваемся с их верными для нас

проявлениями.

жизнь и смерть манят и влекут нас

настолько сильно, что мы даже этого

не замечаем.

любовь – так же: она заставляет нас

делать то, что мы любим, и любить то,

что мы делаем.

сначала тебя несёт, как по накатанной,

а потом – ты продираешься сам.

или кого-то всю жизнь несёт

по накатанной, а другому –

приходится продираться.

разница неизбежна.

тогда, почему нам так обидно, мерзко,

завидно, когда мы не получаем то,

что получают другие?

БЛАГО

чем больше людей

тем больше шума

тишины грязи

чистоты вони

свежести суеты

покоя ненависти

любви войны

мира жизни

смерти и мусора

на каждом

шагу

улицы.

вне города

это заметно

в городе

это привычно.

благо не от людей

но от вещей.

люди сами

доказывают это

создавая вещи

себе во благо.

благо не от того

14

что «ты»

но от того

«что» ты.

МИЛЛИАРДЫ ЛЕТ НАЗАД

мы сошлись

стремительно

внезапно

как лезвия мечей

оголённых

в битве

на войне жизни

миллиарды лет назад

и вот

видим звёзды

или это всего лишь

окна высотных домов

огни фонарей

циклопы-маяки

габариты

космических кораблей

искры

мгновенно

сверкнувшие

и погасшие

оттого

что мы

стремительно сошлись

как лезвия мечей

тогда и сейчас

и снова сойдёмся

я буду ждать тебя здесь

до завтра

ПЕСКИ

I

сегодня пески красноречивы:

полны змеиных хвостов,

как рты – языков;

зашнурую ботинки потуже.

II

молочный кувшин пуст:

засохшие остатки молока, -

прах коровы, как в урне;

смерть оставляет следы при жизни.

15

III

не поётся сытой глоткой, -

забита под завязку;

то не язык изо рта, -

кусок колбасы не прожёванный.

IV

не пишут руки,

не думает мозг, -

мысли и еду переваривает

на пару с желудком.

V

вернулся домой

той же дорогой;

чувство, что заплутал.

VI

еду на машине

мимо едущих в автобусе;

едем в одном направлении.

VII

набиваю себя

едой и информацией;

тряпичная кукла.

VIII

постельное белье

хрустит, как снег;

сон с перерывом на вечность.

ПРИЛЬНЁТ

лето прильнёт к коленям твоим

верным и преданным псом,

пыльною шерстью объятья,

солнечных бликов лобзанья,

станешь бессмертна ты с ним

в моей памяти юности!

я ничтожен, наивен и глуп –

люби же меня, убей, уничтожь!

но я не позволю моему мозгу

ассоциировать тебя с тем,

что мне дорого, иначе –

сомкнутся зубьями капкана края

неровные швов черепа –

и пойду за тобой прочь от себя –

и окажусь не у дел,

как не у корыта с едой, -

а что мне до них –

и умру от голода,

как от скуки усну!

16

этот дом, как кардиограф,

я спускаюсь по остро-угловатым

изгибам и изломам ступеней-кардиограмм

его лестниц непосредственно

от высшей к низшей точке –

началу прямой линии, говорящей

о том, что этот мир уже не наш,

и он мёртв! мы суетно ползаем

по нему в своей оправданной

ленивой инерционной привычности,

как жирные черви по трупу,

как крысы по свалке во мрака

помоев и отходов прошлой светлой

жизни в поисках новой!

я один из этих крыс,

и не скрываю этого!

мне так нравятся эти

переполненные

разрушенные пустоты!

я убегаю к мерзости втайне –

ибо я её ни разу не видел –

от пряных, ароматных, сочных

и сладких материнских утроб,

что как соты в ульях, жужжат,

вибрируя от дыхания миллиардов

эмбрионов, уже готовых

вырваться кровавыми всплесками

из будок животов

на свободу, равную длине

поводка пуповины!

стерильность развращает,

и нет ничего

естественней извращённости,

всегда происходящей

от любопытства

чистого и невинного,

как новорождённое дитя,

зачатое в грязи бытия!

ЭДЕМ

так вот, июль.

у меня за душой ни гроша,

но зато я молод и свеж –

это главное и достаточное моё богатство

на данный момент.

она вся передо мной, как на ладони,

точнее – в моей ладони, в обеих моих ладонях.

17

на её белых худых ножках, -

белых от невозможного жара

раннего осознания собственной сексуальности,

а отсюда – похоти, пошлости, распутности, -

так вот на этих её ножках – чёрные тонкие

вязанные чулочки, на пару сантиметров

не дотянутые до коленок.

на ней самой – лёгкое едва ли не прозрачное

платье цветочного цвета, а под ним – она сама,

без единого намека на нижнее белье,

как есть с самого дня рождения.

чистый Эдем, а врата в него –

между её ног, как между створок.

ох, эта её невинная, лёгкая, тёплая

и в то же время – знойная, резкая, дьявольская красота.

она со мной и я с ней, но это ничего не значит.

мы ничьи, мы никто, в первую очередь – друг для друга.

пусть мы не полюбим – кто-то полюбит за нас:

другой полюбит за меня, другая полюбит за неё.

на любовь, кстати, вообще нет времени, поэтому не беда.

точнее, времени нет вообще, как и любви,

потому что тогда незачем любить,

ибо любят всегда вопреки,

а как любить вопреки того, чего нет,

то есть вопреки времени?

ШУМ

кричат дети вопят

чайники кипят

кастрюли гремят

бурлят нервы котлы

рычат львы машины

ржут лошади ревут

брошенные жены

скрипят снега хрустят

кости костры шипит

змея газировка шкварчит

бекон трещит

весь мир по швам

нет большей тишины

есть меньший шум

я шум я есть я кричу

я гремлю я скандалю

я требую я призываю

мне нужно больше шума

мне нужно больше себя

затеряться в шуме

18

слиться с шумом

затеряться в себе

слиться с собой

и уйти от шума

покинуть его

уйти от себя

покинуть отречься

и вернуться к шуму

снова стать им

вернуться к себе

стать и остаться собой

IKEA

хочу сказать спасибо

моим маме, папе, жене

и дочке. спасибо, что

родили меня все вместе

и каждый по отдельности,

а потом не поленились

докупить недостающие

комплектующие в ikea

через интернет-магазин,

потому что там были

скидки, и собрали точно

по инструкции, – почему я

и есть такой красавец.

ДИВАН

я сижу на диване,

я лежу на диване;

он из кожи, и я – из кожи.

мы с ним – кожа к коже.

звучит, как название

эротического фильма

или женского романа.

я люблю свой диван,

и девушки, которых я

на нем любил, тоже были

та ещё бревенчатая мебель, -

то-то мне пахло от них

дезодорантом "лесная свежесть".

и матери их, видно, были -

сосна варфоломеевна

и берёза изольдовна.

в их дупла я дятлом

19

стучал поначалу,

они открывались, и я

входил в них насквозь

циркулярной пилой.

веток их гибких изгибы

и платьев густая листва

шептали маняще,

как-будто почти невзначай,

звали вкусить запретных плодов.

ИМИТАЦИЯ

летнее утро, где ты

нагая стоишь

в райских воротах

раздвинутых штор

окон балконных.

окутает солнце тебя

золота шёлком, любя,

юную, стройную, звонкую,

словно струну у гитары,

прямую, как протопит

эрекций моих,

как тень моего вожделения,

как наваждение, предтеча.

я помню, как мы

впивались друг в друга

руками до крови,

зубами до мозга костей,

щёки сжигали нещадно

едкой солью слёз,

предчувствуя то,

что нам не увидеться больше.

не знаю, как ты,

но буду я помнить

и буду искать

нас летних с тобою

в роликах порно,

где чувственность та же,

пускай имитация даже.

я буду скучать по тебе,

ты знаешь об этом,

но будешь ли ты?

20

ДЖАЗОВЫЙ ФЕСТИВАЛЬ В МОНРЕАЛЕ

Сижу в гостиной, смотрю телевизор. Переключая каналы, случайно попадаю на

канал, где показывают гитариста, играющего джаз на небольшой сцене, освещенной тёплым приглушенным светом. Смотрю название программы:

"Джазовый фестиваль в Монреале". Неплохо, думаю. Прислушался, – музыка

вполне радует слух. Дальше переключать не стал, решил пока остаться на канале.

Внезапно с кухни раздаётся голос мамы:

Сынок, что это играет?

Это музыка, мам.

Я слышу. Что за песня?

Это не песня, это Джазовый фестиваль в Монреале.

В каком мырале?

Да не в мырале, а в Монреале, джазовый фестиваль!

Не знаю я никакого фестиваля в Монреале, я знаю джазовый фестиваль в

Клайпеде!

В какой пиде?

Да не в пиде, а в Клайпеде! Есть такой город – Клайпеда!

Ты точно уверена, что это город?

Да, а что?

Что-то по названию не скажешь: похоже на какую-то болезнь! Представь, врач

говорит: "Больной, у вас клайпеда" – как-то логичнее звучит, чем сказать: "Я живу

в Клайпеде!"

Может ты и прав! У нас название города тоже звучит, как чих или ругательство!

«Челябинск» – так и хочется сказать то ли «Будьте здоровы!», то ли «Не

выражайтесь, тут же дети!»

Может ты и права!

Скачаешь мне на флешку?

Что?

Эту мелодию?

Конечно, скачаю, мам!

Отлично!

Я, конечно, без проблем найду и скачаю эту мелодию, и сохраню её на флешку, потому что я люблю свою маму и делаю, что она меня просит, хоть и знаю, что

мама не будет слушать эту мелодию ни дома, ни в машине – нигде, потому что

менее чем через пять минут она напрочь забудет об этом диалоге, как и я, переключив канал, забуду о том, что есть такой Джазовый фестиваль в Монреале.

ИНСТРУКЦИЯ

сколько помню себя, я всегда

больше верил инструкциям, чем

библии, поскольку инструкции

всегда говорят не о том,

как всё было,

а о том, как всё есть

21

и должно быть.

читаю инструкцию снова:

«…устройство способно причинить

увечья, вплоть до смерти…»

так значит смерть – это просто увечье:

как палец случайно поранить,

колено поцарапать, головой

удариться о дверь – и только.

голос мамы: «не плачь, моё солнце,

скоро всё заживёт, перестанет болеть,

лишь потерпи, не расчёсывай,

чтоб не кровило и чтобы инфекцию

не занести, не сделать увечье хроническим…»

по памяти я продолжаю:

«…не стала чтоб смерть нескончаемой

и, зажив, прошла без следа».

ПРЕДЕЛ

иной раз поцелуешь красавицу в щёку,

обнимешь её – она нарядная, приятная,

мягкая на ощупь, воздушная, лёгкая, –

всё потому, что моложе тебя

душой или телом, – и чувствуешь:

вот он – предел, граница

жизни твоей, жизни любой вообще.

или порой идёшь домой по улице

после славных посиделок с друзьями

в пабе, перебрал малость сверх меры,

не рассчитал, – ну с детства

в математике ни бум-бум, -

как и в геометрии: забыл дорогу

домой, заблудился в углах переулков

и синусоидах следов на выпавшем

снегу, и холодно, но тебе жарко,

и ты невзначай припадешь к столбу

той частью торса, где куртка распахнута,

к той его стороне, которая, как мхом,

покрыта снегом – и чувствуешь:

свежо становится, приятная прохлада

проступает сквозь свитер и рубашку

под ним, и тебе легчает, и ты чувствуешь:

вот он – предел, граница твоей жизни,

и вообще – любой жизни.

жизнь вся и состоит из пределов, границ

и моментов их сладостного ощущения на себе.

предел – это не тот край, за который нельзя,

а тот, за который уже невозможно,

22

да и не особо хочется, просто любопытно;

граница – предел в утешение,

чтоб до предела самого,

и уж тем паче – за него –

желание не крепло, ибо сбыться

ему не дано.

а отсутствие пределов и границ – иллюзия

из-за больших расстояний и пространств

между границами и за гранью предела.

ДЖАЗ-ГИМН НОВОЙ ГАЛАКТИКИ

ты чёрен, как космос,

негр-джазмен,

ты – первобытен,

ты – первозданен,

и потому –

так же свободен, безумен,

как он.

твой саксофон

иль труба -

чёртов космический горн,

что славит рождение

галактики новой;

призывает её,

воспевает,

срываясь на крик,

на вопль, на визг,

музыку льёт

изгибов её

медью своею,

памятник будто

величью её -

я скольжу вдоль по ним

вслед за каждый ударом

барабанов,

что гремят и дрожат,

как лёгкие

галактики новой,

от каждого вдоха и выдоха,

питающие воздухом

сердце её –

ритм,

ему контрабас и гитара -

струнами жил, сухожилий

и нервов – вторят,

тягуче звеня и гудя,

плоти объёмом,

23

как мышцами, тело галактики новой

полня,

кости её, как камни – чёткие, звонкие

звуки клавиш пиано, рояля,

того ксилофона –

как бриллианты и ожерелья

галактики новой –

звёзды на платье её,

очи вселенных её,

хлёбные крошки её лабиринтов, -

следуя им, я несу

сердце своё галактике новой -

подарком для новорождённой,

чтобы, извечно сияя

средь сотен вершин,

оно задыхалось в спазмах

свободы.

НАСТРОЕНИЕ

во дворе собака воет.

муж супругу матом кроет.

валит снег как в судный день.

стул скрипит как дряхлый пень.

сяду молча у окна.

куст в саду – волос копна,

и луна над ним, как брошь.

мы страдаем ни за грош.

в поле тихо и светло.

слава Богу, замело

песни все и все мольбы,

что пленяли наши лбы.

лёд подёрнется рекой –

значит, снова ружья в бой

беспощадный и кровавый;

гнать коней без переправы -

всё за так и для забавы.

снова мне тебя одну

оставлять в родном дому;

вновь тебе меня встречать –

только ветер привечать.

24

ЦЕЛОВАТЬ

мне тебя целовать -

это как смаковать

пиццу салями голодным;

так я учу себя ныне

хранить удовольствия

неповторимость, прежнее

ибо вернуть не может

никто.

тебя обнимать и держать

руки на бедрах твоих,

это жизни самой воплощение

односторонней своей

пустотой осязать.

огонь твоих бёдер, то жар

печей первозданья людского,

что обжигают горшки,

чуждые дланям Богов.

видно тут даже слепому,

что жажда моя о тебе

связана с тягой поверхностной

пищею голод унять.

это лишь то означает,

что я не люблю,

а лишь вожделею – и только.

любовь же всегда

этого голода выше

и лишь вне него

ощутима.

ПРЕДБАННИК

ебаться в предбанник забанили бабы

забавы забрали за бароль запали

в душу не душно но ушло и рушит

не вызванный вызовом вызленный лизинг!

взорванный зовами жёванный желоб

жертвой разжался и вырвался выть

кованный кофрами кровлям не ровня

выставка ставок на старый рейхстаг!

порно на фото не фронт и не рвота

не жаль и ножа не нажать в жерновах

голо и колом и ворох не ново

напором напольно направить у лба!

25

В ГОРУ

сегодня, завтра, послезавтра

и когда-нибудь ещё

я приду к тебе с повинной

в том, что путь наш разобщён.

мы идём уже не в ногу,

а в паршивый разнобой,

и я жду, как кто-то сверху

нам скомандует: «Отбой!»

ты – обычна и проста,

как каракуля с листа;

я – заумен и не прост.

выпрямляясь в полный рост,

чтобы крест пришёлся впору,

мы с тобою шли на гору.

всё, конец. и нужно титрам

дать простор на весь экран,

за которым мы поляжем,

изнемогшие от ран.

ФОТОГРАФ

профиль твой острый глазами едя,

как псы – только рвут и глотают, -

был бы фотограф, то снял бы тебя,

как платье с любимой снимают.

и сквозь объектива оправу глядя, -

вечность дарю тебе глянцевой хмарью -

резкость настроив, снимаю тебя,

как платье с тебя же снимаю.

НА ТКАНЯХ

я, перу доверяя, черкну наугад пару строк

на теле твоём, чтоб изгибов изящней был слог.

ошейником нотного стана горло твоё окружу,

и в губы твои поцелуем я песню вложу.

и сузится мир до квартиры для жизни двоих:

ты неприступна, я же – как призрак бесплотен,

но горячая сперма на бёдрах намокших твоих,

как едкая краска на тканях невинных полотен.

хорошие девочки сплошь в драгоценностях тонут,

а их кавалеры бесятся с жиру и стонут.

хорошие девочки больше милы, чем красивы,

их кожа нежна, как обложка у папиной ксивы.

26

НЕ ДАЛ

никого я врагу не пре΄дал,

и огню никого не преда΄л;

и тем, кто себя мне не΄ дал,

всего я себя отда΄л.

я тело их мял, как хлеб,

губы их пил, как вино,

от похоти вечно слеп,

прозреть мне, увы, не дано.

сколько раз приходилось влачиться

за шелестом юбок в кровать, -

но я так и не смог разучиться

первой встречной себя открывать.

УЛИЦА ГРЁЗ

я беспечный бродяга на улице грёз,

чей город имперский шпили вознес,

будто соски возбужденной девицы,

на купола, как на груди, где птице,

уставшей с полёта, не сесть, ибо взмах

флага велик, как отчизны размах.

и будто бы снова я молод и свеж,

горы стремлений и море надежд,

и грозы сверкают в безличии дней, -

но только в природе, не в жизни моей.

сравненье окружностей купольных с женским

бюстом, всем тем, кто ведает толк

в обеих вещах, пусть не кажется резким,

фокус рассеяв, прочтёте меж строк:

мы снова за флагом отважно пойдём,

предавши бессовестно звёзды,

но просто инстинкт половой соблюдём,

флаги любые – лишь грязная простынь.

НА ПАРАПЕТЕ

я сижу на парапете

и пою чужие песни,

солнце ярко в спину светит,

словно пуля в пистолете,

скрывшись между облаков.

жизнь – игра для дураков.

27

мы с тобой никак не можем

обходиться друг без друга,

потому все так и вышло:

я – твой друг, а ты – подруга.

мы беседуем о разном,

но, как водится, о главном.

это нас и отличает

от супругов вечно лгущих.

мы с тобою много знаем

точных фактов друг о друге,

это нам как раз мешает

стать супругами до гроба.

но в любовники мы тоже

не годны с тобой, поскольку

страсти в нас, как и любви,

не присутствует друг к другу.

лишь общение меж нами,

впрочем, это даже лучше,

ведь любовь и дружба – это

всё побочные эффекты,

что нещадно искажают

всё общение и портят.

жизни смысл они дают,

но осмысленность – ничуть.

НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ

в минске особо нечего делать,

разве что ездить в варшаву

на автобусе, а оттуда уже -

на все стороны света и тьмы.

впрочем, это аксиома:

в любом городе нечего делать,

кроме как уезжать оттуда

или приезжать туда.