Текст книги "Грозное дело"

12

В сенях их уже ждал стрелец со светом. Клим коротко велел:

– К Ефрему!

Стрелец их повёл. И опять они поворачивали то направо, то налево, и так же много раз спускались по лестницам вниз. Но ни разу вверх не поднимались, а только вниз да вниз. И вскоре оказались в так называемом Малом Застенке. Это было обычное, ничем не примечательное подземелье: тёмное, сырое, вонючее, посреди него стояли дыба и хомут, а дальше за ними, у стены, Трофим увидел, уже без рубах, государева истопника Савву, государева сторожа Спирьку, рундучного сторожа Шестака, двух покоёвых рынд – Никиту и Петра, – и ещё какого-то человека, наверное, из дворовых. Там же, при них, стоял и сам царёв палач, Ефрем Могучий, и в самом деле очень здоровый, саженного роста и толстый, в красной атласной рубахе и в чёрном кожаном фартуке. За Ефремом, за столом, при свете, сидел готовый записывать пищик.

– Помогай Бог! – сказал Ефрему Клим. Ефрем в ответ кивнул. – А это наш московский человек, – продолжил Клим, кивая на Трофима.

– С давна знакомые, – со значением ответил Ефрем. – Так ли, Трофим Порфирьевич?

Трофим кивнул, что так. И почти сразу же спросил:

– А это кто? – и указал на дворового.

Ефрем посмотрел на пищика. Пищик важным голосом назвал:

– Максим-метельщик. Он там метёт. И в тот день тоже мёл.

Трофим кивнул. Обернулся на Ефрема и спросил:

– С кого начнём?

– Как всегда, – ответил Ефрем, усмехаясь. – С того, кто пожиже.

И, заложив руки за спину, глядя себе под ноги, прошёл вдоль злодеев. После развернулся и пошёл обратно – теперь уже глядя им в глаза…

Вдруг схватил метельщика Максима за руку! Крепко схватил, как клещами! Метельщик охнул и обвис. Ефрем разжал руку. Метельщик упал на пол.

– Сенька! – строго окликнул Ефрем.

Сбоку, из Ефремовой каморки, выскочил его подручный Сенька – худой, тщедушный человечишко – и сразу кинулся к метельщику, начал его трясти, бить по щекам, дуть ему в рот. А тот лежал как мёртвый.

– Убери его, чтоб не мешал, – велел Ефрем.

Сенька оттащил метельщика к стене, там выкопал из-под соломы кувшин, макнул в него тряпку и начал тереть метельщику губы. Метельщик сморщился.

А Ефрем опять прошёл мимо стоящих, потом ещё… И вдруг схватил за руку рынду – Петра Самосея. Рында побелел и замер.

– Есть что сказать? – спросил Ефрем. – Есть или нет?!

Рында подумал и ответил:

– Есть.

– На кого?

– На Ададурова Семёна, стольника, царёва посланника в Псков.

Ефрем обернулся на Клима с Трофимом. Вот оно что, подумалось Трофиму, Псков! Но не успел он и рта раскрыть, как Клим поспешно воскликнул:

– Э, нет-нет! Это уже не наше дело. Это посольские пусть разбираются.

Трофим повернулся к Климу. Клим уже спокойным голосом продолжил:

– Ададуров – это не про нас. С Ададурова пусть Зюзин спрашивает. – Обернулся на стрельца с огнём и приказал: – Беги, пёс, ищи воеводу и скажи: большая измена открылась. В посольском приказе. Беги!

Стрелец развернулся и вышел. А Клим осмотрел построенных людей, после мельком глянул на Трофима и, повернувшись к Ефрему, сказал:

– Повременим пока. Придёт воевода, продолжим.

Ефрем послушно кивнул, повернулся к людям, велел идти за ним – и увёл их за угол, в остужную. А Сенька уволок туда метельщика.

Как только они все ушли, Клим сразу подошёл к столу и спросил у пищика, не записал ли тот чего лишнего. Пищик ответил, что нет. Клим всё равно взял со стопы верхний, уже наполовину исписанный лист и, осмотрев его, вернул. Трофим спросил, что теперь делать.

– Ждать, а чего ещё, – ответил Клим.

Трофим осмотрелся, отступил, сел на лавочку и положил кочергу на колени. Клим продолжал стоять. Молчали.

Какая вонища здесь, думал Трофим, как они от неё не передохнут. Вот уже кому не позавидуешь – Ефрему. Он здесь почти безвылазно торчит. Другое дело в Москве, от царя подальше! Вон у них Сидор неделями сидит без дела. Приведёшь к нему кого-нибудь – он спит. Князь Михайло, бывает, смеётся, говорит: а вот пошлю вас…

Заскрипела дверь. Трофим насторожился.

Из остужной вернулся Ефрем, остановился возле дыбы и в сердцах сказал:

– Какой народ хлипкий пошёл! Просто тьфу!

И, повернувшись к свету, начал рассматривать рукав своей рубахи. Рубаха у него была знаменитая – красная, как огонь, атласная, и на свету переливалась. Ефремова рубаха, это знали все, была непростая – её сам царь ему пожаловал, Ефрем ею очень гордился. Клим усмехнулся и спросил:

– А что, люди правду говорят, что это царёва рубаха?

– Какая царёва! – сердито ответил Ефрем. – Я её, что ли, с царя снимал? Как это так?!

– А говорят же.

– Говорят! – ещё сердитей продолжил Ефрем. – А я не слышал. На воле можно всякое сказать. А вот пусть на дыбе повторят!

– Ох, ты и строг, Ефремка, – сказал Клим. – Тебе б только людей мучить.

– Служба такая, – ответил Ефрем. – Будет другая служба, буду по-другому.

– А всё же рубаха чья? Нежели с самого Малюты?

– Нет, – со вздохом ответил Ефрем. – Малюту я не пытывал. А вот Афоньку Вяземского, вот этого да! И это его рубаха.

– Вот прямо эта – с него?

– Ну, не совсем эта, а почти. – Ефрем заулыбался, даже облизнулся. – Афонька был тогда в силе, ого! Первый опричник был Афонька. Вот кто зверь зверем был. Что я? Я же по службе зверь, а он зверь по нутру. Такая у него душа была. Он православного народу накрошил не дай Бог сколько! И думал крошить дальше. Но наш надёжа-государь царь и великий князь Иван Васильевич ему такого не позволил. И вот сижу однажды, думу думаю, а ко мне ведут Афоньку! В кровище весь, волосья клочьями, борода оборвана, половина зубов выбита, глаза заплыли. А рубаха на нём… Я как глянул… Оторваться не могу. Огнём горит! Эх, думаю, как бы мне эту красоту не замарать. И пособил Афоньке, усадил на лавку, ручки ему поднял, рубаху снимаю смирно, чтобы в крови не уделать. Государь заметил это, усмехнулся, говорит: «Что, Ефремка, глянулась рубаха?» Я отвечаю: «Есть грех, государь». Он: «Забирай!» Я и забрал. Вот чья была рубаха – с Вяземского. И как я её любил! Никогда не снимал – ни днём, ни ночью, ни в жар, ни в стужу. И что? Год миновал, а какой тогда был год длиннющий, тяжеленный, сколько было службы… И заносилась рубаха. На Рождество стою здесь у себя, служу, и тут же царь рядом сидит. И вдруг говорит: «Ты что это, Ефремка, заносил рубаху так, что смотреть противно. И вонища!» Я говорю: «Винюсь, царь-государь, свинья я». «Нет, – он говорит, – ты не свинья, а верный пёс». И обернулся, и велит Мстиславскому: «Ванька, а ну, чтоб завтра моему Ефремке был отрез парчи на новую рубаху!» И, ну, не парчи, парчи красной тогда не нашли, а атласу отпустили. Так с той поры и повелось: как Рождество, так мне рубаху. Так, думаю, и в этом году скоро будет. Уже ноябрь на исходе.

Сказав это, Ефрем опять повернул локоть рубахи к свету и стал смотреть, нет ли на нём каких пятен. Клим вздохнул и начал говорить:

– А мне царь-государь однажды…

Но тут в сенях послышались шаги. Клим сразу замолчал.

Раскрылась дверь, вошёл стрелец, уже другой, и сказал:

– Я с Верху. Воевода сейчас крепко занят. Велел продолжать без него. Но смирно, с опаской, высоких статей не касаясь.

– Это можете не беспокоиться, – сразу ответил Клим. – Иди и скажи…

– Нет, – тут же ответил стрелец. – Мне велено остаться здесь.

И повернулся к Трофиму. Трофим оставил кочергу на лавке, выступил вперёд и велел привести рынду Петра Самосея. Сенька сходил за угол, привёл. Трофим сунул рынде целовальный крест, рында его поцеловал, назвал себя и сказал, что будет говорить как на духу. Трофим посмотрел на Сеньку. Сенька быстро ушёл за угол. Было слышно, как за ним закрылась дверь в остужную.

– В хомут? – услужливо спросил Ефрем.

– Рано ещё, – сказал Трофим, глянул рынде в самые глаза и строгим голосом велел: – Рассказывай пока что вольно.

– А что рассказывать? – испуганно ответил рында. – Мы стояли при дверях. Пришёл царь-государь с царевичем. Стоим. Приходит Ададуров, называет слово. Мы его впускаем. А как было не впустить? Он и вошёл к царю. Он и раньше туда часто вхаживал. Стоим…

– А слышно было что-нибудь? – спросил Трофим.

– Нет. Ничего. Там дверь на войлоке.

Трофим подумал, согласно кивнул. Рында, осмелев, продолжил:

– Стоим. Служим. Ададуров вышел. И ушёл.

– Как он ушёл? – спросил Трофим. – Какой был из себя? Крови на нём не было? Глаза не бегали? Сам не запыхавшийся был?

Рында подумал и сказал:

– Он злой был, Ададуров. Красный. Даже вот так: закрыл дверь, сплюнул, шапку надел и ушёл.

Трофим посмотрел на Клима. Клим усмехнулся и сказал:

– Это ему войска в Псков не дали.

– Что? – строго спросил Трофим. – А ты откуда это знаешь?

– Ай! – ответил Клим. – Не придирайся. Да и не наше это дело, а посольское. Это уже пусть Зюзин с Ададурова спрашивает, почему тот от царя выходил и плевался. Какая свинья!

– Ладно, – не стал спорить Трофим. – Пусть так. – И снова обратился к рынде: – И вот Ададуров плюнул и ушёл…

– И ещё растёр! – прибавил рында. – И уже только после ушёл.

– А дальше было что? – спросил Трофим. – Не возвращался Ададуров?

– Нет. А после Савва-истопник как выскочит да как начнёт орать!

– Так он что, там давно сидел? Он туда ещё до Ададурова вошёл, так, что ли?

Рында подумал и ответил:

– Вряд ли.

– Тогда он когда туда вошёл?

– Не знаю, – честно сказал рында. Покосился на Ефрема и опять сказал, уже с надрывом: – Не знаю! Он же туда-сюда всё время ходит. А если зябкий день, так царь его так и гоняет топить и топить!

– А в тот день гонял?

– В тот не помню.

– Пётр! – строго сказал Трофим. – Подумай! Вспоминай, пока не поздно. На дыбе будет трудней вспоминать.

Рында молчал, стрелял глазами.

– Ну! – грозно велел Трофим.

Ефрем схватил рынду и начал крутить ему руки. Рында не выдержал и не своим, визгливым голосом воскликнул:

– Откуда я знаю?! Может, он в другую дверь вошёл, а в нашу вышел!

– В какую другую?!

– С другой стороны!

– Где с другой? Что за дверь?

– Э! Э! Э! – зачастил Клим. – Петька! Одумайся! Чего молотишь?! На кол сядешь! – И уже сунулся к рынде…

Но Трофим схватил его и оттащил, сам повернулся к рынде, взял его за подбородок и выкрикнул:

– Молчать всем, суки!

Все затихли. Трофим медленно, едва не по складам спросил:

– Какая ещё дверь, Петруша? Где?

– Ну, я не знаю, – дрожащим голосом ответил рында. – Мало ли. Не может того быть, чтобы в такой важной хоромине была только одна дверь… Не знаю…

И он замолчал. И даже прикусил губу для большей верности. Трофим кивнул Ефрему. Ефрем крепко встряхнул рынду. Но рында даже не пикнул.

– Говори! – строго велел Трофим. – Где вторая дверь? На дыбу хочешь?

Рында понуро молчал. Клим из-за Трофимовой спины сказал:

– Чего ты к нему пристал? Какая ещё вторая дверь? Может, человек оговорился. – И уже со смехом продолжал: – Петрушка! Что молчишь? Навалил в порты?

Рында опять не ответил. Глаза у него были стеклянные.

– Вот так же… – начал было Клим…

Но Трофим его не слушал. Он ткнул рынде под нос целовальный крест и приказал:

– Целуй! И говори: есть там вторая дверь? Есть или нет?

Рында уже открыл рот…

Но тут опять открылась дверь, вбежал ещё один стрелец и закричал:

– Измена! Бунт! На государя посягнули! Боярин велел всё бросать – и к нему!

И, развернувшись, побежал обратно. И второй зюзинский стрелец за ним! И Клим! Тогда и Трофим, прихватив кочергу, кинулся за ними следом. Ефрем, конечно же, остался в пыточной. И Сенька с ним. И пищик. И рында. И все остальные подследственные людишки.

13

Сначала они бежали, с топотом, наверх, потом мимо стрельцов с серебряными бердышами, и, наконец, забежали в просторную хоромину, посреди которой стоял на лавке, чтоб было повыше, Зюзин и что-то приказывал. Вокруг него толпились его люди. Зюзин сразу же заметил Клима и Трофима и воскликнул:

– О! И вы здесь! Слыхали?! Карла сбрендил! Ходит по дворцу и говорит, будто он видел, как царь царевича со злости посохом убил! – И, опять обращаясь к своим, стал приказывать: – Карлу сыскать и взять! Немедля! Сто рублей тому, кто первый его сыщет! Взять!

Толпа отхлынула от Зюзина и стала разбегаться. Клим тоже было развернулся… Но Трофим за ним не побежал, а, обращаясь к Зюзину, воскликнул:

– Государь боярин! Там вторая дверь! Рында показал! В покойной!

– Не до покойных! Карлу ищите! Сто рублей даю! Скорей!

И Зюзин пихнул Трофима в грудь. А Клим тут же схватил Трофима за руку и опять потащил за собой. Тот, сбитый с толку, поддался. Они побежали. Сперва бежали в толпе. Но толпа быстро шугала, кто куда, по переходам и скоро вся разбежалась. Когда Клим с Трофимом остались вдвоём, Клим, бежавший впереди, остановился. Трофим сразу схватился за него и сердито спросил:

– Вы что все, белены объелись? Куда мы бежим?!

– А мы и не бежим, – ответил Клим. – Мы думаем, где искать карлу.

– Какой карла?! – воскликнул Трофим. – У меня свой розыск!

– Розыск чего? – с насмешкой спросил Клим. И сам же ответил: – Того, кто как и почему царевича убил. А карла это дело мутит. Вот и надо карлу взять, чтоб не мутил.

И тряхнул, отцепляясь, рукой. Но Трофим не отпускал его, а продолжал:

– Там есть ещё одна дверь! Вторая! Вот что нам сейчас надо искать!

– Вторая! – повторил с насмешкой Клим. – Рында это со страху брякнул. А поставь его в хомут, он и про третью скажет. А вот слыхал, что карла говорил? Он на царя всклепал, скотина! Так кто нам важнее: рында или царь?! Дверь или карла? Поэтому, покуда не поймаем карлу, никто про твою дверь слушать не станет.

И он опять тряхнул рукой. Трофим отпустил его. Клим усмехнулся и сказал:

– Ишь, какие речи гнусные! Царь на царевича, на свою кровиночку, руку поднял. И подлый народ в это верит. Но мы эту веру вырвем. За сто рублей ефимками. И сразу станем искать твою дверь. А пока айда за карлой. Я знаю, где он, пёс, таится!

И вот тут Клим развернулся. Трофим вслед за ним. Они вместе сошли с лестницы и пошли по переходу. Там было очень темно, они шли на ощупь, держась за стены. Клим молчал. Волки поганые, думал Трофим. Рында про вторую дверь признался. Вот что нужно было бы сейчас разыскивать – вторую дверь, а они за карлой рыщут.

Только Трофим так подумал, как Клим, идущий впереди, сказал:

– Врёт карла. Не было его в покойной. А люди верят! Потому что складно врёт. Потому что, – тут Клим помолчал, оглянулся на Трофима и негромким голосом продолжил: – В прошлом году царь вот так шута убил. Слыхал?

Трофим промолчал. Но Клим всё равно продолжил:

– Вредный был шут. Злобный. Пьяница! Осип Гвоздев его звали. Стал над царём потешаться. Царь говорит: «Оська, молчи, не доводи до греха!» А Оське что? Нажрался водки, как свинья, и опять: «Государь, государь!..» Ну, тот и не сдержался. И посохом по голове его! И прямо в жилку, вот здесь, у виска. Наповал, как говорится. А тут теперь вдруг царевич! Тоже вроде посохом. Оттого народишко и засмущался. И вот Зюзин и послал нас всех этот срам унимать.

– Так мы куда сейчас? – спросил Трофим.

– Как куда! На бабью половину. На царицыну.

Трофим остановился и сказал:

– Не пойду я туда. Ну их!

– А сто рублей? – спросил Клим.

– Голова дороже. Да и почему надо на бабью? Карла ведь не баба же.

– Ну, карла! – сказал Клим. – У него там место. Я это место знаю. Или ты что, заробел? А не заробел, так айда!

И они опять пошли по переходу. Шли в полной темноте. Никто им не встречался. Все двери на их пути были закрыты, нигде никаких ни сторожей, ни рундуков видно не было. И это беда, что не видно, с опаской думал Трофим, а вот сейчас как выскочат из-за угла да спросят: ты чего сюда припёрся, пёс, чего тебе от царских баб нужно? И сразу на кол! А то ещё сперва…

Тьфу! Даже думать не хотелось. Но всё равно ведь думалось: зачем одному столько? Семь жён, двадцать боярынь, говорят, триста боярышень… Ну, это брехня, конечно, где их столько взять, не боярышни это, а девки продажные с Балчуга, за полденьги они на всё готовые, а тут вдруг сам ца…

Опять тьфу! Вот прилипнет же! Трофим перекрестился и постарался больше о таком не думать.

Клим вдруг остановился и едва слышно сказал «пришли!» и стукнул в деревяшку. За деревяшкой была пустота. Никто на стук не отозвался. Клим стукнул ещё раз и тихо окликнул Карпушу. За деревяшкой засветили огонь, это было видно через щель. Потом деревяшку отодвинули. Открылся лаз, и в нём было светло. Клим первым туда полез. Следом за ним полез Трофим.

Там, где они оказались, было тесно, со всех сторон стояли доски, сверху горел свет. А прямо перед ними стоял тот Карпуша – здоровый детина, лицом злобный, в чёрной шапке.

– Ну! – строго сказал Карпуша.

– Шесть алтын! – тут же ответил Клим.

Карпуша подумал и сказал:

– Чёрт с вами. Шесть.

И отступил в сторону. Клим с Трофимом пошли дальше. Сперва Клим молчал и только за поворотом вдруг сказал:

– С тебя три алтына. Карпуше.

– Так ты же ему ничего не давал! – удивился Трофим.

– Он мне ещё больше должен, – сказал Клим. – Мы с ним сочтёмся. А с тебя мне три алтына.

Трофим ничего не ответил. Клим насмешливо спросил:

– Чего вздыхаешь? Жалко стало трёх алтын? Так это у Карпуши три, по-божески. А если бы пошли через Овсея, так там по полтине берут. А у Терентия Михайлыча и по рублю! А в святки и по пять могут загнуть!

– По пять рублей? – спросил Трофим, ушам своим не веря. – За что?!

– Дай пять рублей и отведу, – со смешком ответил Клим. – И не пожалеешь. Всю жизнь после будешь вспоминать.

– А если это… застукают. Тогда что?

– Ну, тогда да, – согласно кивнул Клим. – Царь-государь у нас грозный! И тебя вместе с боярыней…

– Боярыней? – переспросил Трофим.

– А ты как думал! – сказал Клим. – Ну да не трясись ты так! На три алтына идём, никто нас там ловить не станет. Сам ещё оттуда побежишь.

Трофим молчал. Они прошли ещё, после поднялись по лестнице. Наверху, возле той лестницы, стоял рундук, но при нём никого не было, горела только плошка.

– Вот из-за таких мы Нарву потеряли! – сердито сказал Клим, проходя мимо пустого рундука. Потом вдруг сказал: – Тихо!

И его шагов не стало слышно. Трофим тоже пошёл крадучись. Прошли мимо одной двери, после прошли ещё немного… И вдруг Клим резко толкнул дверь и быстро вошёл туда! Трофим, так же быстро, за ним!..

Но всё равно ничего не успел разобрать. Там вначале был какой-то свет, но его очень быстро прикрыли. Стало совсем темно. И ещё там стояла вонища. И тишина – никто не дышал, не шевелился.

– А ну откройте окно, дуры! Ничего не видно! – сказал Клим.

Вначале было тихо, потом бабий голос спросил дерзко:

– А ты кого увидеть хочешь, Крысу-Василису?!

– Открой окно, Ксюха! Я кому сказал! – гневно прикрикнул Клим. – Открой, пока мозги не вышиб.

Открылось окно. Немного просветлело.

– Клим! Клим! – послышалось со всех сторон. – Мы чуть не обделались, а это Клим!

Опять засветился огонь. Трофим увидел, что со всех сторон на него смотрят простоволосые бабы и девки. Но какие! Трофим, не выдержав, сказал:

– Уродки!

И тут они все враз захохотали, загигикали, стали махать руками и подскакивать! А там со всех сторон были устроены лежанки, над лежанками полати, над полатями ещё полати – и везде на них сидели, правильней, вертелись, скакали, визжали, махали руками, дрыгали ногами уродки! Каких только уродок там не было: одноглазые, криворотые, кособокие, бородатые, лысые, носатые, губастые, горбатые, шелудивые, безрукие – теперь они все, как куры на насесте, визжали, кудахтали, ныли, выли кто во что горазд! Теснотища там была неимоверная, и духотища, и вонища, и такой галдёж, что аж закладывало уши.

Только одна уродка не кричала, не плясала и даже не поднимала рук, а внимательно смотрела то на Трофима, то на Клима. Она тоже была уродка хоть куда – пучеглазая и кривоносая, широкогубая, с копной всклокоченных синих волос. Она сидела внизу, на лежанке, в красной душегрее, жёлтых сапогах и почему-то в рукавицах. Смотрела она внимательно и не мигая. Трофим подумал: змея. А Клим тут же крикнул:

– А ну, ведьмы, тихо!

Но, конечно же, никто на эти его слова не обратил внимания. Даже, скорей, наоборот, – уродки стали кричать ещё громче. Тогда Клим шагнул вперёд, склонился к той молчаливой уродке и стал ей на ухо что-то шептать. Все уродки почти сразу замолчали. Клим отступил назад и осмотрелся. Уродки по-прежнему молчали. Потом одна из них не удержалась и спросила:

– Ксюха, что он говорил?

Ксюха, а так звали ту уродку, сердито поморщившись, ответила:

– Хрен его знает. Не расслышала.

По лежанкам, по полатям зашептались, захихикали. Из угла послышалось:

– К кому это они пришли? Может, сразу к нам ко всем?

– Ко всем! Ко всем! – радостно ответили со всех сторон. – Девки, не давай им выйти! Держи двери!

– Дуры! – злобно крикнул Клим. – Сейчас к вам стрельцы придут! Вот они вас натешут! Поотрывают вам всем головы, скотины! Из-за карлы! Из-за вашего Васятки!

И вот они все сразу присмирели. Ага, подумал Трофим, получается, Клим верно говорил, карла где-то здесь, у них! А Клим тем временем добавил:

– Вы мне, дуры, в уши не кричите. Я такого не люблю. И я к вам не забавиться пришёл, а я по делу. Меня Зюзин прислал. – Все молчали. Клим продолжил: – Мне он сказал: сходи, Клим, к уродкам, отнеси им пятьдесят рублей, и пусть они нам отдадут карлу Васятку, а не отдадут, я их всех на колья посажу, пусть с кольями поженихаются! – и засмеялся.

Уродки молчали. Ксюха с укором сказала:

– Ты чего это сегодня такой злой?!

– Я ничего, – ответил Клим. – Как мне воевода велел, так я и передал.

И он оглянулся на Трофима. Трофим подумал и кивнул. Ксюха спросила:

– Какой карла? Отродясь здесь карлы не было. Зачем нам карла?

– Ой, Ксюха! – сказал Клим. – Зюзин тебя собакам скормит.

– Я постная, – сказала Ксюха. – Ваши собаки постных не едят.

– Ой, ой!

– Не ойкай. И зачем нам карла? Какой с карлы прок? Карла девку не испортит. Вот кабы ты к нам приженился, да ещё с приятелем, мы бы тут завтра все брюхатые ходили. Так, девки?

– Так! Так! – сразу послышалось вокруг.

И опять они стали визжать, кривляться, махать руками и приплясывать.

– Девки! – громко завизжала Ксюха. – А ну давайте испытаем их! Девки, валите Климку на меня!

И она упала на спину, задрала ноги! Уродки вскочили! Клим шарахнулся назад! Трофим оказался впереди! Уродки на него надвинулись!..

– А ну! – крикнул Трофим и поднял кочергу. – Поубиваю всех!

И они замерли! И отступили. Ксюха, уже сидя на лежанке и, не сводя глаз с кочерги, хриплым голосом спросила:

– Что это у тебя? Откуда?

– Царь дал, – сказал Трофим, – чтобы вас по горбам поучить.

– Царь! – повторила Ксюха. – Ладно. А карлы всё равно здесь нет. Нет его здесь, я сказала! Пошли вон отсюда! А то как плюну – сам пойдёшь чирьями! И окривеешь! И ослепнешь! Ну!

И она вскочила. От неё крепко разило перегаром. Её пучеглазые глаза стали ещё страшнее!..

А Трофим сказал:

– Сядь, дура, не смеши людей.

Щёки Ксюхи пошли пятнами. Она громко засопела. Трофим как ни в чём не бывало стал осматривать хоромину. В хоромине было темно.

– Огня! – строго велел Трофим.

Ему дали плошку. Он поднял её как можно выше, чтобы осветить углы. Но вокруг было полно уродок, их рожи были везде, или же их тряпки, развешанные вдоль столбов и на верёвках, тряпьё не давало смотреть. Уродки хоть и молчали, но тоже мешали, пялились. – А ну! – опять грозно сказал Трофим и поднял кочергу, шагнул вперёд, уродки расступились, Трофим взошёл на лежанку, мотнул плошкой и велел:

– Убрать здесь всё! Иначе подпалю.

Уродки стали сдёргивать тряпьё. Стало виднее. Трофим пошёл по лежанке, переступил на другую – лежанки там стояли сплошняком, одна к другой, десятка с два вдоль всей стены от окна до двери. Трофим шёл по лежанкам как по полу, светил плошкой и тыкал кочергой куда ни попадя, проверяя, не зарыт ли кто в тряпьё. Но никого пока не находил.

– Климка! – закричала Ксюха. – Куда он в сапогах попёрся, боров?!

– Ему можно, – сказал Клим. – Он из Москвы. Его сам царь позвал. Карлу вашего ловить, скотину.

– Нет здесь никакого карлы!

– Есть!

И только Клим так сказал, Трофим ещё раз ткнул в тряпьё…

И оттуда как кто-то завизжит! А после как подскочит! Махонький, вертлявый, в красном татарском халате, в жёлтой шапке – и как кинется бежать! Трофим – за ним! По лежанкам! Уродки снова принялись орать! Окно закрыли! Погасили свет! Трофим метался наугад, кричал:

– Поубиваю, суки! Где карла?!

И оступился, выронил плошку, плошка упала и разбилась, огонь разбежался по тряпкам, уродки кинулись его затаптывать. Трофим тоже затаптывал. Клим что-то орал, но с другой стороны, возле двери. Это он, понял Трофим, держит дверь, чтобы карла не выскочил, головастый Клим, подумалось Трофиму. Огонь уже затоптали, только было ещё много дыму и совсем темно. Уродки нарочно молчали.

И тут сбоку брызнул свет! Это кто-то распахнул окно, потом туда же подсадили карлу, толкнули – и он провалился в окно – и выпал на ту сторону, исчез. Уродки стали хохотать, все сразу. Трофим кинулся к окну. Окно захлопнулось, опять стало темно. Уродки ещё пуще стали хохотать, хватать Трофима за ноги, за всё, что приходилось. Они хотели повалить его. Где-то сбоку орал Клим, что он поубивает всех. Трофим начал бить кочергой. Просто даже месить, а не бить. Уродки стали с визгом разбегаться. Трофим вскочил и снова побежал к окну, нащупал его в темноте, распахнул, подтянулся…

А пролезть не смог! Окно было очень узкое. Трофим от злости заорал, стал бить по окну кочергой. Но тут к нему подскочил Клим, схватил за руку и крикнул:

– Давай в обход! Через дверь! И на крышу!

Трофим немного унялся. Клим развернул его и потащил к двери. Уродки орали просто несусветно, хватали их, хотели их порвать, сбить с ног… Да не смогли! Клим с Трофимом протолкались, выскочили в дверь, и там Клим заорал:

– Налево! Там чердак! Айда!

И они побежали налево.