Текст книги "Везуха"

– Ну, это же так просто! – терпеливо объясняла Инна Михайловна, главбух. – На бланке счет-заказа должны стоять подписи директора и главного бухгалтера, на приходнике – еще и кассира, а счет-фактуру надо заверять двумя печатями, а не одной. Совершенно невозможно перепутать!

По мнению Андрея, ничего простого во всей этой бумажной канители не было. И вообще – он все-таки менеджер, а не бухгалтер. В итоге распухла голова, а мечту устроить себе в пятницу короткий день пришлось забыть, как несбывшийся сон. Даже Олегу насчет «Синенькой» позвонить времени не нашлось.

Из дверей родной конторы Андрей вышел лишь около семи, злой и усталый. Мысль о том, что сейчас опять предстоит лезть в душную толчею метро, была противна до судорог, но иначе домой меньше чем за полтора часа не доберешься. Вечер пятницы – это то самое время, когда многомиллионное поголовье дачников сметающим преграды потоком устремляется прочь из города на приусадебные участки. Передвигаться по городу становится невозможно, искушенные автомобилисты стараются в этот день вообще не садиться за руль.

Андрей вздохнул, выругался вполголоса: сейчас наверняка еще и в кассу придется стоять минут двадцать. По закону подлости – не меньше. Надо было вчера карточку прикупить поездок на десять, и не мучился бы.

Только кто ж его знал, что все так получится? Задним умом каждый силен. Если б не эта сегодняшняя канитель, сидел бы уж дома давно. А может, успел бы и к Олегу съездить, забрать «Синенькую».

Действительно, в вестибюле станции к единственному, как водится в час пик, работающему окошечку кассы выстроилась очередь человек в тридцать. Андрей галантно пропустил вперед стриженую девушку в клетчатой юбке, встал следом – хоть будет чем время скоротать. Ножки у девушки были что надо – стройные, красивые, обутые в изящные остроносые туфельки с золотистыми ремешками. Прямо Золушка!

Но уже через секунду за Андреем, пыхтя и отдуваясь, пристроилась приезжая торговка. Первым делом, ощутимо задев его по ноге, мешочница скинула на пол гигантский баул, потом, смачно дохнув в лицо чесночным перегаром, басовито спросила:

– Ты тута последний?

Когда, наконец, Андрей сунул карточку в приемное гнездо турникета, его состояние было близко к сомнамбулическому. Хотелось только одного: поскорее добраться домой, отключить телефон, завалиться, не раздеваясь, на кровать и проспать часов десять. А лучше – пятнадцать.

Автомат заглотил бумажный квадратик, как голодный хищник, плотоядно зажужжал чем-то у себя внутри и вдруг с неприятным звуком выплюнул обратно. Андрей, недоумевая, снова пихнул ненавистный кусочек картона в щель, турникет опять разразился негодующим писком.

– Что случилось?

Бодрая старушка в синем метрополитеновском мундире строго смотрела на Андрея из своей стеклянной конуры. Под изучающим взглядом он проверил, правильной ли стороной вставляет карточку в паз, и снова скормил ее ненасытному автомату.

Запищало в третий раз.

– Молодой человек! – воззвала бдительная стражница, переполняемая решимостью пресечь непорядок. – Что вы там копаетесь?! У вас карточка или закончилась, или просроченная!

– Да я ее только что купил! – попытался возразить Андрей.

– Ничего не знаю. Автомат не берет, сами видите. Может быть, бракованная. Идите в кассу, меняйте.

Андрей представил еще один тайм увлекательной игры «Кто последний?», выругался, полез было за бумажником – сунуть в зубы старушке десятку, но та замахала руками:

– Ничего я у вас не возьму. Не положено. Идите в кассу! Идите, идите!

Как ни странно, к окошечку его пропустили без очереди – профессорского вида толстячок, протянувший было кассирше пачку смятых десяток, испуганно отшатнулся, освобождая место.

– Карточку зажевало. Только что купил, а автомат плюется.

Кассирша, неприступная и подозрительная, долго вертела карточку в руках, потом с усталым видом – в смысле: «как вы мне все надоели со своими проблемами!» – воткнула ее в паз кассового аппарата. Тот немедленно заверещал еще противнее, чем давешний турникет.

За спиной Андрея грустно вздохнули. То ли робость, то ли воспитание, а может, и оба вместе мешали «профессору» высказать неудовольствие иным способом. Опаздывает, небось.

Нажав на столе какую-то неприметную кнопку, кассирша холодно процедила:

– Сейчас поменяем. Подождите.

Андрей медленно досчитал до двух, спросил, как ему показалось, с сарказмом:

– И долго мне ждать?

Видимо, сарказм от собеседницы ускользнул, ответила она совершенно невозмутимо:

– Сейчас старший кассир подойдет и поменяет. У нее и без вас дел хватает, одна на всю станцию. Подождите пока. Следующий!

«Профессор», испуганно оглянувшись на заскрежетавшего зубами Андрея, проблеял в окошечко:

– На десять поездок, пожалуйста!

Призывая на всех работников метро небесные кары и жуткие напасти, Андрей живо припомнил рассказанную недавно одним из сослуживцев историю. Речь тогда как раз зашла о проездных карточках, и тот парень, Витя, гордо похвастался, что всегда рвет их пополам перед тем, как выбросить. По должности он был кем-то вроде разъездного курьера, потому подземка для него превратилась чуть ли не в личный транспорт. На недоуменный вопрос «зачем» Витя по очень большому секрету поведал, что метрошные кассиры и старушки у турникетов – та еще мафия. Контролерши, улучив момент, собирают использованные карточки, обычно на одну или две поездки, и возвращают в кассу, где их по второму разу продают новым пассажирам. Те, естественно, не смотрят: чистая ли обратная сторона, нет, – а, зажав в кулаке билет, устремляются к турникетам. Обмануть автомат таким макаром, конечно, не удается: он просто выплевывает негодный билет в руки недоумевающему пассажиру. Который, понятное дело, идет за разъяснениями к контролерше в красной шапочке с молоточками. Сердобольная бабушка, переполненная состраданием к уставшему человеку, предлагает: «Давайте билет и проходите». Операция повторяется до тех пор, пока билет не придет в окончательную негодность. Подобная схема обычно практикуется вечерами или в выходные, когда наплыв не так велик, но, по уверениям Вити, особо ушлые подземные аферистки управляются и в час пик. Продажу таких карточек в кассе, естественно, не фиксируют, а деньги складывают в отдельную стопочку. В конце рабочего дня прибыль делится пополам.

Над Витей тогда посмеялись, ну сколько, мол, можно заработать в день таким способом? Двадцать рублей? Пятьдесят? Смешно!

А сейчас Андрей только пожалел, что не рассмотрел карточку повнимательнее перед тем, как отдать ее кассирше. Кто его знает, а вдруг Витя не так уж не прав?

– Молодой человек! Возьмите билет.

Андрей обернулся, протянул руку к окошечку, и в этот момент из глубины подземных галерей донесся странный, совершенно неуместный для метро звук – глухой хлопок, сдвоенный разгулявшимся под низкими сводами эхом. Будто бы кто-то там, внизу, открыл бутылку шампанского.

Машинально взяв карточку, Андрей с удивлением прислушался. Чего-то не хватало, чего-то привычного и естественного. И лишь когда через несколько мгновений оно вернулось, Андрей понял: на доли секунды пропал неумолчный метрошный гул. Нет, тишина не наступила – у подземки сотни и тысячи неустанно крутящихся, грохочущих и лязгающих механизмов. Но этот мертвый технологический шум ухо почти не воспринимает отдельно от шагов, разговоров, крика, покашливаний и дыхания людей, от всего того, что сливается в оживляющий подземку гул человеческого присутствия.

Гул исчез буквально на несколько секунд, когда люди на платформе почему-то разом смолкли, а на переполненных эскалаторах все одновременно затаили дыхание, прислушиваясь, пытаясь понять, что же это был за странный хлопок.

А потом внизу закричали. Закричали страшно, с надрывом и сразу несколько голосов. Андрей прошел к эскалатору, но механизм уже остановили, и недоумевающие люди медленно спускались вниз пешком, все еще ничего не понимая. Из боковой подсобки, застегивая на ходу кители, выскочили несколько милиционеров. Большинство сломя голову побежали вниз, двое оставшихся перегородили эскалатор.

Высоко под сводом, над головами людей, зашипел громкоговоритель. Слышно было, как кто-то набрал полную грудь воздуха, но сказать ему не дали – сдавленный голос на заднем плане произнес нечто неразборчивое: «нельзя… паника…» Громкоговоритель лязгнул напоследок, и шипение смолкло.

Пассажиры заволновались:

– В чем дело?

– Что случилось?

Хмурый милиционер окинул взглядом сгрудившуюся перед эскалатором толпу и процедил сквозь зубы:

– Взрыв на платформе. Станция закрыта. Выходите.

А снизу уже валили в панике перепуганные люди. Спотыкаясь и расталкивая соседей, они бежали к заветным дверям с надписями «выход» и «выхода нет», лишь бы скорее покинуть это проклятое место, привычную, за много лет вдоль и поперек изученную станцию, где, оказывается, тоже может произойти что-то невозможное, виденное до сих пор только в выпусках тревожных новостей…

– Внимание всем! ЧП на платформе метро «Профсоюзная»! Пятый на связь!

– На связи Пятый. Подтверждаю, станция закрыта. Нахожусь у западного входа, наблюдаю за объектом.

– Объект в метро не спускался?

– Нет, не успел. В кассе задержали.

– Как именно? Пятый, подробнее.

– Сначала в очереди долго стоял, потом турникет карточку не принял, объекту пришлось идти менять. Повезло парню!

– Повезло?! Пятый, вы ориентировку читали?! Почему не докладываете сразу? Что сейчас делает объект?

– Машину ловит. Тут все тротуары забиты, не пройти.

– Пятый, срочно передайте наблюдение передвижному-полста-три и немедленно, я повторяю – немедленно, в отдел с подробным докладом. Как поняли, Пятый, передвижной-полста-три?

– Я полста-третий, наблюдение принял.

– Я Пятый, вас понял, выезжаю.

5

1997 год, Япония, Осака

Странно, наверное, с детства увлекаясь с подачи отца географией и – по собственной инициативе – историей, по окончании школы поступить в МИФИ. Школьные друзья только таращили глаза в недоумении, когда Андрей бросал небрежно: «Подал вчера документы в инженерно-физический». Андрюха, мол, ты что?! Зачем?

– Ты же все время в историко-архивный собирался! Что тебе, гуманитарию, среди бородатых атомщиков делать?

Но, как говорится, человек предполагает, а Бог – располагает. Девяностый, последний год существования Советского Союза расставил новые приоритеты, изменив тем самым судьбы миллионов людей, отдалив, а то и вовсе разрушив жизненные цели. Появились новые профессии, а те, что были престижными раньше, неожиданно упали в цене, вплоть до полного забвения.

– И на кого бы я в историко-архивном выучился? – спрашивал Андрей критиков. – На крысу канцелярскую с зарплатой в сто рублей? Или на театрального консультанта по декорациям?

Друзья пожимали плечами, отшучивались.

– А что в МИФИ твоем лучше, что ли? Ближайшая перспектива после выпуска – мэнээс в неназываемом ящике какого-нибудь Усть-Сысольска-43… Супер! Если уж так тянет в точные науки, пошел бы на программиста.

Это был такой новый фетиш – года с восемьдесят шестого примерно, когда страна активно пыталась преодолеть компьютерную неграмотность, спрос на компьютерщиков вырос необычайно. В некоторых особо престижных вузах конкурс при поступлении доходил до пятнадцати, а то и двадцати человек на место. В МИРЭА, например, или МГУ. Да и не только в Москве. В Питерский университет, на факультет вычислительной математики, говорят, вообще было невозможно пробиться, разве что при очень большом везении и соответствующих знакомствах.

А вот с физикой дело обстояло попроще, хотя по привычке наука еще считалась прибежищем избранных гениев и детей академиков. Впрочем, самые ушлые и сообразительные уже ломанулись искать местечки повкуснее, освободив пространство для не отягощенных излишними претензиями, для тех, кто готов в поте лица пахать на отдаленную в будущем перспективу кандидатских и докторских.

Собственно, МИФИ Андрею посоветовал радиоастроном дядя Дима, школьный друг отца:

– К атомщикам иди, Андрюша, – однажды сказал он. – Годков этак через пять выгодное будет местечко. Почему? Как бы тебе объяснить… У нас сейчас наработки по атомной энергетике – первые в мире, но пользы от них… как от вентилятора на известном месте. Но это сейчас. А вот через несколько лет, помяни мое слово, все изменится. Засуетятся все, забегают. Нефть все дорожает и дорожает, а уголь скоро станет добывать нерентабельно. Потому как электричество все под себя подомнет. Насчет электромобилей не знаю, но вот отапливать к тому времени наверняка будут какими-нибудь электропечками. Подключил к розетке – и сиди, грейся. Ни от каких аварий не зависишь, плевать тебе на аварии, падение давления в трубах и на не вовремя ушедшего в запой слесаря. Только на все это счастье дешевая энергия будет нужна. Чернобыль – Чернобылем, но без атома как еще ее получить? Соображай, парень! Где будет самое теплое местечко, когда весь мир бросится наш опыт перенимать? Вот тут и наступит для атомщиков «золотое» время. Понимаешь? И по миру поездишь на халяву, и деньгами, думаю, не обидят.

Послушал Андрей дядю Диму, выбрал МИФИ. Пришлось, конечно, покорпеть над учебниками, выкинуть немалые деньги на репетиторов.

И что в итоге? Эх, поймать бы сейчас дядю Диму да расспросить с пристрастием! «Где, мол, эта ваша атомно-энергетическая халява?» Да только разве найдешь его теперь! Дядя Дима давно уже эмигрировал в Штаты, сидит сейчас в обсерватории Грин-Бенкс, штат Западная Вирджиния, считает новооткрытые квазары с пульсарами и живет в свое удовольствие. Изредка выезжает на какой-нибудь международный конгресс или симпозиум за очередной премией. До Андрея из далекой России ему дела нет, он и язык-то небось позабыл.

Когда через шесть лет Андрей оттрубил, наконец, институтский срок и успешно защитил диплом, выяснилось, что мир почему-то так и не сподобился запасть на атомную энергетику. Страны, сделавшие ставку на АЭС еще в семидесятых, вроде Франции, справлялись и сами, а своя, российская, находилась после распада Союза и передела собственности в глубоком упадке – едва-едва хватало средств на текущий ремонт и минимальное обслуживание изношенной техники.

Андрей оказался не у дел. Друзья, поступавшие в иняз и МГИМО, устроились переводчиками в СП, другие челночили в Польшу и Турцию, кто-то пытался играть на бирже, а Андрею, чтобы хоть как-то жить, пришлось идти в аспирантуру. Конечно, делать карьеру на научном поприще он не собирался – полная бесперспективность этого пути была теперь ясна и ребенку, но на какое-то время… Все-таки какая-никакая зарплата – многие сейчас и такого не имеют, талоны на спецпитание «за вредность», еще кое-какие положительные моменты. Ну, не устраиваться же, в самом деле, банальным торгашом в оптовую фирму.

Работа, конечно, не сахар. Бывали дни, когда и покурить-то не всегда получалось, не то что пообедать. Молодой аспирант – самый бесправный человек в институте. Гоняют его, беднягу, туда-сюда все кому не лень:

– Ткачев, результаты готовы?

– Андрей, я же просил систематизировать образцы!

– Андрей Игоревич! Хорошо, что вы еще здесь. Дождитесь, пожалуйста, Корнеева, отдайте ему вот эту папку. А я сегодня пораньше пойду…

Так бы и бегал, наверное, все три аспирантских года, если бы не попался однажды на глаза самому Москвину. Григорию Ильдаровичу, или, как звали его в институте по первым буквам имени-фамилии, – «братцу Гриму».

Академик заглянул в Андрееву лабораторию под вечер. Изловил руководителя проекта за пуговицу белого халата – про эту его привычку ходили легенды – и, громыхая не совсем стандартной лексикой, принялся несчастного отчитывать.

Данные на серию опытов он, Москвин, передал еще месяц назад, а результаты, мать их три раза перекосяк, где? За просто так, длинный… гм… нос и красивые глаза гранты не выделяют даже ему, Москвину, на что тогда прикажете их всех, подвергнутых противоестественным сексуальным связям дармоедов, содержать?

Завлаб, который даже и представления не имел, на какой стадии находятся расчеты, потому как свалил все на аспиранта, лишь беспомощно разводил руками и вжимал голову в плечи под напором академических эпитетов.

Руководителя надо было спасать, и Андрей поспешил на помощь.

– Это не наша вина, Григорий Ильдарович! У нас все давно готово, программу еще в начале месяца составили. Но в вычислительном все никак не найдут для нас «окно», чтобы смоделировать процесс, а наших мощностей не хватает. А без этого, сами знаете, в «критической» сборке делать нечего.

Москвин обернулся к молодому аспиранту, смерил оценивающим взглядом. Похоже, до сего момента он даже и не замечал, что в лаборатории есть кто-то еще.

– Да ну? А вы откуда знаете?

Академик всегда подчеркнуто обращался на «вы» даже к тем, кто по возрасту в сыновья ему годился. А то и во внуки.

Под суровым взглядом Москвина Андрей соврать не решился:

– Программу составлял я, – и чтоб совсем уж не подставлять завлаба, добавил: – Константин Викторович проверил, одобрил и написал заявку в ВЦ. Только у них все время находятся дела поважнее…

– Что у них может быть важнее?! – взорвался академик, добавив парочку могучих загибов. – Опять за французов черновой работой занимаются? Ну, я им устрою!

Москвин цепко ухватил Андрея за плечо, прогрохотал:

– А ну, берите-ка свои расчеты и пойдем! Я им сейчас покажу, где Макар телят раком ставил!

Пылая гневом, академик выскочил из лаборатории. Андрей схватил со стола коробку с дискетами, сунул под мышку листинги, виновато улыбнулся оторопевшему завлабу и бросился следом.

Тот случай Москвин не забыл, сам проверил расчеты, сам, построив в три ряда весь ВЦ, вводил данные. На похвалу академик был скуп, но малая толика таки досталась Андрею: просматривая результаты, Москвин прогудел нечто одобрительное. А через месяц перевел аспиранта личным приказом в свою группу. В Институте их звали: «птенцы гнезда Григорева», по известной аналогии.

Сказать по-честному, Андрей не слишком этому обрадовался. Зарплата особо не увеличилась, а вот работы еще прибавилось, хотя, казалось, куда бы еще. Иногда ему даже приходилось ночевать в лаборатории. Такой распорядок не очень нравился подругам, Андрею даже пришлось вытерпеть несколько «семейных» скандалов:

– Ты совершенно не уделяешь мне времени! Днями и ночами в своем Институте! Реши, наконец, что для тебя важнее!

Но работа была интересной, академик – велик и симпатичен, новые сослуживцы оказались отличными ребятами, и Андрей почти не жаловался.

Особых денег тогда у него по карманам не водилось, бывало, что и в еде обходился без изысков, главное – чтоб много и дешево. Может, стоило все-таки бросить науку, уйти в бизнес, каким-нибудь биржевым аналитиком, как некоторые из бывших одногруппников. Податься на вольные хлеба, рискнуть… Через полгода-год, скорее всего, так бы и случилось, но тут совершенно неожиданно для многих на Институт свалилось приглашение на международный семинар по атомной энергии. И не куда-нибудь в Колупаево, а в Осаку.

Сбылось, наконец, с опозданием на несколько лет пророчество дяди Димы. Пока, правда, не полностью, в мелочах, пачки денег пока не торопились распирать карманы, зато объявилась первая ласточка из серии – как он говорил? – «поездить по миру». А вдруг и дальше?..

Министерство экономики, торговли и промышленности Японии затеяло по названию международный, а на деле – российско-японский семинар. Приедут, мол, русские, всему научат и все покажут, причем за копейки, всем известно, какое у них сейчас положение. Произведем своего рода обмен опытом: они нам – свои наработки за сорок лет развития атомной энергетики, а мы им – результаты опытов по накоплению и приумножению пачек резаной бумаги с водяными знаками.

Понятное дело, на таком семинаре никак не могли обойтись без Москвина. Григорий Ильдарович к тому времени уже восьмой год консультировал Минатом по вопросам эксплуатации АЭС: такой опыт японцы упускать не собирались.

Приглашение пришло в Институт в начале сентября. На шесть человек. Вокруг этой цифры сразу же развернулась подковерная борьба и интриги. Через шесть лет после развала Союза поездка в Японию все еще воспринималась многими как недостижимая мечта. А тут – само в руки валится, да плюс командировочные положены немаленькие, и отель японцы обещали чуть ли не самый лучший (тогда еще никто не знал, что такое «самый лучший отель» в Осаке), экскурсионная программа опять же. Кто ж такое упустит? Наш народ на халяву падок. А уж здесь, в Институте, где многие до начала перестройки проходили по «нулевой» степени секретности и считались невыездными, семинар этот – невероятная удача, такая бывает раз-два в жизни.

Москвина завалили просьбами, ссылками на прошлые заслуги, кое-кто не побрезговал угрозами, пообещав нажать на соответствующие кнопки, и тогда ему, Москвину – у-у-у… мало не покажется. Впрочем, академик был не из пугливых, на уговоры не поддавался, и в конце концов в группу отобрали только нужных людей, кроме разве что младшего Трегубова, молодого и абсолютно бездарного мэнээса. Зато у него был неплохой козырь – Трегубов, или, как его чаще звали в Институте, – Артемка, приходился как-никак племянником самому директору. Такому не откажешь. Пусть уж едет, главное – строго-настрого наказать, как в свое время первому вьетнамскому космонавту, ничего не трогать, ни за что не хвататься. А то потом позора не оберешься.

Андрей тоже поехал. И теперь уже безо всяких случайностей, как во время обмена со Стоунхенджем получилось. Свой билет в Японию он честно отработал, горбом. Три месяца перед отъездом только на этот семинар и пахал: собирал материалы по авариям и чрезвычайным ситуациям на АЭС, принятые меры, последствия, даже на скорую руку набросал небольшую записку о возможных путях по предотвращению подобных ЧП в будущем. В итоге за пару недель до отлета на столе Москвина лежала неслабая подборка материалов да плюс черновик будущего доклада, а Андрей вместо благодарности и заслуженного отдыха получил приказ собирать вещи:

– Со мной полетите. Я на вас, Андрей, давно уже все документы выправил. Ваша светлая голова мне там пригодится – сами понимаете, на Никифорова надежды мало, он только в теории силен, об Артемке я не говорю… Огнев и Хайфиц из отдела ВВЭР – хорошие ребята, знающие, но слишком уж узкие спецы. На кого надеяться?

Большой неправдой будет сказать, что приказ академика оказался для Андрея неожиданным. Втайне он именно на это и надеялся. Сам себя одергивал, разъяснял, что списки давно уже составлены, десять раз обговорены и с японцами, и с Минатомом, и никто не даст в них ничего менять. Даже самому Москвину. Оказалось – не зря надеялся. И слово академика пока еще не растеряло своего веса.

Весь конец недели был заполнен сборами, бесконечными обещаниями привезти то, не забыть это, «специально для тебя, обязательно, конечно», а вечером первого зимнего дня огромный «Боинг» авиакомпании «ЯЛ» ревел турбинами на взлетной полосе. Мягкие кресла, юркие, всегда улыбающиеся миниатюрные японочки-стюардессы и кажущийся бесконечным перелет длиной в десять с половиной часов…

Что обычный человек знает о Японии? Сакура, кимоно, самурай, сакэ, суси, сэнсей, чайная церемония… как ее там по-японски, черт! Еще камикадзе и харакири. Утонченные эстеты вспомнят хайку и танка. Вот и весь список. Не густо. А ведь целая страна, иная цивилизация с историей не хуже, чем у Рима, со своими традициями, собственной религией, другой, почти инопланетной философией…

Это действительно другой мир, непонятный в принципе, что ни говори. Иногда складывается впечатление, что эти спокойные, улыбчивые, низкорослые ребята прилетели когда-то с другой планеты, да так и остались жить на красивейших, но не всегда устойчивых островах ниппонского архипелага.

Для русского человека на каждом шагу поразительные отличия и вопиющие нестыковки, только и остается, что глазами хлопать да челюсть на место водворять. Даже Москвин не выдержал. Григорию Ильдаровичу в жизни довелось немало поездить по заграницам, на симпозиумы и конференции – в Европу и даже за океан, но здесь и ему многое было в диковинку. Академик шутливо ворчал:

– Что за город, что за люди? Приезжаешь куда-нибудь в Париж или, например, в Торонто – кругом народ, и все разные. Высокие и низкие, худые и толстые, белобрысые, рыжие, даже лысые есть, а тут? Выходишь на улицу – и все японцы!

Странные характеры, непривычное по европейским нормам поведение, не укладывающиеся в голове традиции… Наши бы, наверное, на каждом шагу попадали впросак, если бы встречавший делегацию вместе с японцами советник российского посла по науке не придал группе постоянного переводчика или скорее гида-консультанта. Немолодой уже, представительный, дипломатично невозмутимый, с идеальным пробором и в безупречном костюме, он чем-то неуловимо напоминал сложившийся по старым фильмам образ советского разведчика.

Переводчик представился Романовским и почти сразу попросил обращаться по имени отчеству – Евгений Исаевич. Опыт дипломатической работы у него был огромный – как-то, уже под самый конец поездки, Романовский обмолвился, что начинал еще при Громыко. Потому он всегда успевал подсказать, как, что и когда говорить, сглаживал шероховатости с изяществом профессионала, а вечером каждого дня, уже в гостинице, разъяснял удивившие физиков японские реалии.

В первый же день, после приветственных речей и протокольного обмена любезностями на открытии семинара, когда вся группа собралась в холле гостиницы, со своими комментариями вылез Артем:

– Вы видели, что сегодня во время доклада было?

Во время доклада много чего было, видели все, многие даже записывали, но что имел в виду Артем, никто точно не знал. Посему ограничились вопросительными взглядами и неопределенными междометиями.

– Ну, я имею в виду тот момент, когда министр послал пожилого японца за какой-то цифирью? Старый же человек, уважаемый, нам представлен как вице-директор крупной корпорации, и его заставили бегать, как мальчишку! Будто бы он курьер какой-нибудь! И никто не возразил, не увидел в этом ничего странного! Даже сам вице… как же его… сбегал, принес папочку скоренько, даже поклонился на этот их японский манер – со сжатыми ладонями. А министр взял, что принесли, положил рядом, кивнул – молодец, мол. Даже не поблагодарил!! Да пусть он хоть трижды министр! Старик этот вдвое его старше, лучше бы сам сходил, чем пожилого человека гонять. Небось, не развалился бы! Ан нет – послал, да еще поклон принял снисходительно, по-отечески, будто так и надо! Тьфу!

Физики переглянулись: да, эта картинка многих покоробила, но Артема никто не поддержал – в чужой монастырь, как известно, не принято лезть со своим уставом. Только Огнев из вэвээровцев гулко прогудел в бороду:

– Представляю, куда бы пошел наш министр энергетики, вздумай он какую-нибудь шишку распальцованную из РАО ЕЭС с поручением послать! Адрес бы конкретный получился, трехэтажный, как минимум.

Огневу за Артема ответил Евгений Исаевич. Его спокойный, с небольшой хрипотцой голос заставлял собеседника прислушиваться. Чувствовалось, что такой человек зря говорить не будет.

– Нам в России, после семидесяти лет вытравления аристократии и связанных с ней понятий, невозможно представить, как глубоко в кровь целого народа может укорениться понятие вассальной присяги. Верность самурая сюзерену – одна из ключевых основ японской культуры. Потеряв его, самурай часто совершал сеппуку – ему просто незачем было дальше жить. Часто, но не всегда, и для таких в Японии есть несколько презрительное наименование – «ронин». У нас и на Западе его предпочитают переводить как «наемник», но это не совсем точное значение.

– Но самураев же давно нет! – воскликнул, не выдержав, Артем.

– Только не скажите это японцу. Вряд ли найдется более тяжкое оскорбление – люди здесь привыкли считать себя потомками самураев, по меньшей мере, достойными их памяти. Практически каждая партия перед очередными выборами заявляет, что только она и никто больше опирается на старые традиции, многовековую историю, а ее лидеры выводят свое происхождение из рода самых могущественных сегунов. И это часто срабатывает. Не смотрите, что улицы здесь так же заполнены «Макдоналдсами», а по телевидению крутят американское кино. Это лишь дань увлечению западной культурой. Помяните мое слово: пройдет пять-шесть лет, обратная волна прокатится по Европе: повальная, но быстропроходящая мода на японское кино, мультики аниме и литературу.

– Влияние западных ценностей… – начал было Артем.

– Ничтожно, – закончил с улыбкой Романовский. – Подумайте вот о чем: американцы насаждают здесь свой образ жизни чуть больше пятидесяти лет, нихонская же цивилизация отсчитывает второе тысячелетие. Несложно предсказать, кто в итоге победит. Да и принятие некоторых внешних проявлений той или иной культуры еще не означает полного слияния с ней. И не будет означать. Особенно здесь. Внутри рядового японца по сути ничего не изменилось, он знает, что любой человек обязан принести присягу сюзерену и верно служить, так, чтобы ни предкам, ни потомкам не было стыдно за него. Ваше счастье, Артем, что вы никогда не читали стандартных японских договоров о найме на работу. Вот где можно найти массу интересного! Фактически это присяга, причем присяга лично главе фирмы, в крайнем случае – посту, но никак не корпорации. Для вице-директора господина Мацуи министр экономики – старший по званию и положению. И не важно, у кого больше влияние и капитал. Министр назначен на свой пост премьером, председателем правительства. А правительство перед тем, как приступить к работе, получает, пусть номинально, пусть больше по традиции, чем по реальной власти, но все же одобрение императора. Поэтому для господина Мацуи приказ министра практически то же самое, что и приказ императора – верховного сюзерена всех японцев. Еще в этом веке его называли божественным. Титул императора – «микадо», по-японски – «верховные врата»… Как вы думаете, Артем, выполнить приказ такого сюзерена не есть ли высшее счастье самурая?

Артем, потупившись, молчал.

– Если вы помните историю, в сорок пятом году японский монарх приказал своему народу не сопротивляться, не умножать пролитой крови. Множество офицеров и рядовых солдат тогда совершили сеппуку, но не оттого, что не были согласны со своим императором, а от стыда и чувства вины. Солдаты посчитали, что именно они виновны в поражении страны, не смогли должным образом защитить своего монарха, выполнить до конца долг самурая. А значит – и жить больше незачем. И все. Остальные подданные выполнили приказ. Не было никакой гражданской войны, реального сопротивления оккупантам, ничего столь привычного для Кореи, Вьетнама и Афганистана. Нация приняла конституцию, зачитанную американским генералом, и пошла по пути свободы и демократии. Правда, в процессе она несколько отклонилась от распланированной американцами роли, построив в считаные десятилетия вторую экономику мира, но в этом повинна лишь национальная работоспособность.