Текст книги "Ключ от Дерева"

Сергей Челяев
Ключ от Дерева

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЯН КОРОСТЕЛЬ

ВСТУПЛЕНИЕ

Когда идешь Туда – путь всегда кажется длиннее, а дорога полна неожиданностей. Идешь и не знаешь, что ждет тебя за поворотом, и еще неизвестно, кто смотрит тебе вслед. Но даже если тебе повезло и ты прошел весь путь, не успеешь оглянуться, а Конец вдруг становится Началом, и тебе опять надо собираться в Дорогу. Снова неизвестность, и приключениям нет числа, даже если большинство из них ты обойдешь стороной.

Но совсем другое дело, когда ты отправляешься Обратно. Все опушки и полянки кажутся светлее, знакомые тропинки сами появляются из травы и ведут тебя мимо памятных ориентиров и приметных мест, которые запомнились, еще когда шел Туда. А самое главное – ты видишь, как путь твой все время уменьшается, и время от этого бежит быстрее. А если еще есть верный попутчик – за спиной словно вырастают крылья, а ноги сами несут тебя туда, откуда ты когда-то пришел. И путь Обратно всегда короче пути Туда, по крайней мере так повелось на свете.

С этими или какими другими мыслями шел лесными тропинками Ян Дудка по прозвищу Коростель, человек из другой страны. Ореховый прут был ему посохом, в волосах озорничал ветерок, и был он молод, да не слишком. Шел он с войны, дома не был три года и по этой причине торопился, шел ходко и редко отдыхал, благо его длинные ноги не знали устали, за что и получил он свое птичье прозвище. Давно вышел он в путь, и поначалу одиноко было без попутчика, но пригрело солнце, растаял снег в полях – весна отправилась за ним следом. И так торопилась, спешила весна, что догнала солдата на третий день, и дальше они пошли уже вместе по лесам, лугам и полям.

Черный Грач-Господин прилетел на пашню и стал там жить-поживать, червяков подбирать да поджидать своего напарника, Скворца-Хлопотуна. Леса ожили, наполнились голосами всяких пичуг, листья брызнули из почек и скрыли пернатых певцов от посторонних внимательных глаз. А кто умел видеть мелкое в большом, кто предпочитал лес реке или полю, те проснулись, но было им не до птиц, хотя и видели они их в листве, примечали гнезда и домики. Пришло время протаптывать весенние тропки и дорожки, и вылезали из нор все, кто ходил в шерсти и имел когти да зубы. А кто те дорожки заворачивал да направлял, куда вели тропки, бегущие в глубины леса, куда они порой исчезали и откуда вдруг выныривали, словно из-под земли, – то людям было неведомо.

Ян в чащи не углублялся, старался идти просеками да полянами вдоль ручьев, которых с весенним теплом зажурчало великое множество. Но и ручьи порой сворачивали в темные лесные рощи, и тогда он с ними прощался без сожаления. Ночами в небе было солоно от звезд, и Ян жег костры, от которых искры поднимались ввысь, но до сверкающего и холодного мира созвездий и комет им было далеко. Кузнечики и кобылки стрекотали в кронах тополей и лип, удивительными голосами перекликались древесные лягушки, но ни одной из них Ян так и не увидел. Он зачерпывал речной воды, и тонкие льдинки стучали в котелке. В прудах и болотах лягушачьи кавалеры пробовали голоса, усердно раздувая защечные мешки, примеряли яркие разноцветные наряды, не обращая на удивленного солдата никакого внимания. В плесах и омутах плескалась крупная рыба, привлеченная лунным светом, а над ней кучами толклась мошкара, празднуя свои недолгие комариные свадьбы.

По ночам Ян долго сидел у костра из березовых поленьев и, глядя на огонь, вспоминал детство и службу. Дым защищал от укусов комарья, а угли еще долго грели его спящего, превращаясь утром в толстый слой серой золы. Когда отдаешь тепло, сам превращаешься в прах, думал Коростель, а ему всегда было о чем поразмыслить. Иногда он сам себе казался каким-нибудь деревом, а иногда – лесной птицей. С ними его роднила дудочка, которая всегда висела на ремешке в футляре из коры за поясом. Он любил подражать птицам, но когда играл просто так для себя, мелодии всегда получались длинные и замысловатые. Правда, последнее время Дудка играл одни марши и боевые мелодии, под которые его товарищи ходили на ратные дела. Но сейчас лес и так полнился голосами, все вокруг стрекотало, квакало, журчало, а в рощах шелестели листья – это деревья вели нескончаемый ночной разговор на своем древнем языке, слова которого могут разобрать только одинокие лесовики, если рассказы о них не выдумка…

В последние дни Ян продвигался по ночам, а отсыпался днем, когда не так донимали комары. Он шел через поляны, залитые лунным светом, касался деревьев, протягивающих к нему сквозь весеннюю ночь черные кривые ветви, набухшие от бурлящего сладкого сока. Но Ян Коростель не знал заветных слов, и деревья отступали, тревожно шелестя вслед, и их размытые силуэты были черны. Серый туман клочьями повисал на кустах сирени, под ногами пружинили мягкие глубокие мхи, и дороге, казалось, не было конца. Но миновали деревни, где он пил молоко у румяных коровниц, и оно пахло утренней травой, с которой Ян когда-то сражался в детстве широким деревянным мечом. Местность, по которой пролегала его дорога, уже была знакомой: неуловимые изменения, которые пронизали все окружающее, казались ему естественной причиной его долгого отсутствия. Как ни скоро шел Ян, все равно его обгоняли перелетные птицы над головой, травы и злаки, растущие под ногами, и ручьи, спешащие в его страну.

Пищей в дороге ему была дичь, а по утрам Ян ловил в силки зайцев и куропаток. Ключи в его стране были ухоженные: в каждый был вставлен желобок, а рядышком частенько можно было найти берестяной туесок или даже глиняную кружку. Вода была холодная, вкусная и пахла будущей ягодой – земляникой, смородиной, а в еловых и сосновых лесах – хвоей и смолой. Некоторые источники были Святые, другие – просто неприметные и забытые ручьи, но во всех вода была чиста и светла. Омуты и плесы Дудка старался обходить стороной – люди его страны опасались стоячей воды, полагая, что там обитают силы недобрые и человеку недружественные. Иногда случалось Яну видеть огоньки на болотах, оттуда доносились неясные крики и голоса, а однажды он слышал в холмах тяжелое, заунывное пение. Слов Ян не разобрал, но потом несколько раз пытался подобрать на дудочке мотив – ничего не получалось. Порой он видел в кустах или лесной чаще желтые и красные огоньки глаз, но продолжал свой путь без страха – диких зверей он не боялся, а в сверхъестественных существ не верил. Никто его не преследовал, да и кому было дело до одинокого солдата, спешащего домой с войны весенними лесами!

Однако время шло, и к исходу второй недели пути тропинка привела Яна прямиком к реке, на другом берегу которой в часе ходьбы был его дом.

– Вот я и вернулся, – сказал сам себе Коростель, оглядывая стены и потолки своего бревенчатого дома. Внутри было темно – ставни были заколочены, а в тенетах пауков Ян не обнаружил ни одной мухи, да и сами хозяева паутин куда-то попрятались. На всем лежал тонкий слой пыли, она играла в лучиках света, проливавшегося сквозь щели, и воздух был стоялый, с горьковатым запахом сена и каких-то луговых цветов. За окнами жужжали осы, стояла удивительная тишина, и даже птицы не пели.

– Как-то это все очень мирно получается – ни войны, ни грома, – пробормотал Дудка, втайне лукавя перед самим собой. Именно о такой тишине, уютном покое деревянного дома на поляне или на лугу он мечтал все три года, пока воевал в других краях. Шагая обратно, он много раз внутренне холодел при мысли о том, что война не пощадила и его дом, что, вернувшись, он обнаружит пепелище и обгорелые доски, но судьба сберегла, лихая година обошла стороной. Скотину Ян перед уходом отдал соседям и знакомым на постой, справедливо полагая, что убитому куры да гуси ни к чему, а вернется живой – тогда и обзаведется хозяйством.

Колодец был исправен. Коростель натаскал воды, вымыл комнаты и затопил баню. Спустившись в погреб, обнаружил там старую муку, крупы, вяленую рыбу и запыленные бутылки с вином. В мешке у него были половинка печеного зайца и пара куропаток. Ян разжег огонь в очаге и отправился мыться. Вышел из бани чистый, легкий и просветленный, словно и не шел две недели по лесам и полям усталый, грязный и искусанный мошками. Вид висящего на веревке свежевыстиранного белья прибавил Дудке хорошего настроения. Он сварил каши, намесил глины и обмазал ею куропаток. Через полчаса из очага были извлечены две хрустящие тушки. Глину вместе с перьями Ян забросил подальше от дома, и в комнатах распространился сказочный аромат печеной дичи.

ГЛАВА 1
ПЕРЕВЕРНУТАЯ СВЕЧА

Прошло несколько дней. Все шло своим чередом, и Яну уже начало казаться, что вся его военная жизнь начала отодвигаться назад, в прошлое, будто бы он никогда и не покидал свой старый бревенчатый дом. Дом принял вновь вступившего в свои права хозяина спокойно, с каким-то внутренним достоинством, но если прежде человеку все в нем было знакомо и привычно, то теперь он неким внутренним чутьем ощущал мягкий и непраздный интерес дома к нему, хозяину, который невесть где шатался столько времени вдали от него, дома, от его уюта и тепла. Дом постепенно привыкал к нему и с удивлением подмечал черты чего-то нового, появившегося в хозяине. Тот перестал разбрасывать вещи, все, однажды взятое, аккуратно возвращал на свои места, следил за чистотой, что-то мастерил и, самое главное, похоже, не собирался покидать его, дом, так долго простоявший в одиночестве под солнцем, дождем и снегом. Придя к этому выводу, дом стоял очень довольный и тихо радовался своему неспешному бытию вместе с обретенным хозяином.

Кроме того, хозяин теперь говорил с домом. Ян, привыкший с некоторых пор сдерживать свои слова и эмоции, научившийся слушать и оценивать других, понюхав пороху и вкусив жизни, нуждался тем не менее в каком-никаком собеседнике. Он стал разговаривать с домом поначалу чисто механически, рассуждая сам с собой, но мало-помалу стал чувствовать, что дом прислушивается к нему, может быть, тоже чисто интуитивно, к звукам голоса или смене интонаций. Ян вдруг понял, что его дому далеко не все равно, куда он, хозяин, собирается вбить очередной гвоздь или в какой цвет надо выкрасить изрядно полинявшие стены. Он перестал ходить по дому в сапогах, положил у дверей половик и стал рано просыпаться. Дом по ночам тоже стал как бы замирать, и даже мыши, немедленно явившиеся в первый же вечер проведать возвратившегося хозяина, шуршали приглушенно, издалека: дом, казалось, гасил в себе все ночные звуки, чтобы хозяин, намаявшись за день, мог отдохнуть. Только ходики не сбавляли бег и ночью: Дудка считал, что время столь же неумолимо, сколь и неуловимо, и значит, с этим просто надо смириться. Раз подумав, Ян к этой мысли больше уже не возвращался и с временем жил в ладах. Шли дни, дни сменяли ночи, и весна разгоралась все сильнее.

* * *

Однажды весенней ночью Ян проснулся, словно от толчка. Некоторое время он лежал с открытыми глазами, балансируя на грани сна. Дом крепко спал, ходики мерно отстукивали в ночи, все вокруг было спокойно, и глаза стали вновь слипаться сами собой. Наверное, он все-таки заснул, потому что, открыв глаза вновь, Ян почувствовал, что в нем появилось какое-то новое ощущение, ощущение того, что что-то изменилось вокруг. Через мгновение он понял: кто-то был рядом, за окном, во дворе. Он не вставал, ожидая, что сейчас постучат в дверь или окно, но все было тихо, только мыши скреблись в подполе. Тогда Ян встал, натянул штаны и, откинув крючок, отворил дверь. Ночной весенний ветер холодным огнем лизнул обнаженную грудь, и он обхватил плечи руками, чтобы согреться. Было темно, небо усеяли тусклые белые звезды, а в глубине двора, у колодца, стоял конь. На фоне калитки он показался Яну полуразмытым силуэтом. Ян не разобрал масти, слышалось только тяжелое, тревожное дыхание.

– Привет! – сказал Ян. – Ты что, брат, заблудился?

Конь, естественно, ничего не ответил, но испуганно всхрапнул и переступил с ноги на ногу.

– Иди сюда, не бойся, – позвал Ян. – Не знаю, откуда ты, приятель, но у нас тут тихо. Для начала переночуешь у меня, а утром решим, что с тобой делать.

Конь не двинулся с места, но Дудка уже спустился с крыльца – что-то темное, вроде дорожного мешка, было приторочено поверх седла. Подойдя ближе, Ян тихо присвистнул от удивления: то, что показалось ему большим мешком, на самом деле было человеком. Он низко склонился к шее коня и, по-видимому, был без чувств. Одет незнакомец был по-походному: в дорожном плаще, на голове капюшон.

«Неудивительно – ночи-то еще холодные», – машинально подумал Ян. Примерившись, он обхватил седока, стащил с коня – незнакомец оказался на удивление легким – и поволок в дом. Пройдя в комнату, он положил свою ношу на кровать и быстро вернулся во двор. Взяв коня под уздцы, он отвел его в сарай, похлопал успокоительно – так-то, брат! – и вновь присвистнул изумленно. Глаза животного были плотно закрыты – конь, казалось, крепко спал.

– Намаялась, животина, – сокрушенно пробормотал Дудка, обращаясь скорее к дому, который весь словно замер, застыл, напряженно вслушиваясь в человека внутри себя. Уже направившись к дверям, Ян повернул назад – закрыть калитку, однако она была плотно прикрыта, и крючок был накинут изнутри. Секунду он пытался сообразить, как это могло получиться, однако времени на размышления не было, и Ян опрометью побежал в дом.

Его непрошеный гость оказался человеком пожилым, крепким на вид, черты лица были спокойны, глаза закрыты. Несколько удивило Яна то, что человек в отличие от старых людей его народа, традиционно носивших бороду, был чист лицом. Дудка стал расстегивать плащ, чтобы послушать, бьется ли сердце, и в этот момент ему показалось, что в складках одежды человека что-то сверкнуло. Внезапно незнакомец открыл глаза. Какое-то время он изучал полуголого человека, склонившегося над ним, затем его губы дрогнули и раскрылись.

– Таве ира друдо? – хрипло спросил он на незнакомом языке. Ян слов не разобрал, но на всякий случай, чтобы успокоить больного, утвердительно кивнул.

– Таве калб… линксма, – прошептал гость, и слабое подобие улыбки раздвинуло его губы.

Ян также улыбнулся и радостно закивал:

– Да-да, брат, линксма, линксма! Пусть будет линксма, если тебе так больше нравится.

Незнакомец внимательно посмотрел на Яна, спросил настороженно:

– Таве… литвин?

Дудка кивнул, но, видимо, что-то в его ответе не устроило старика, и тот продолжал вопрошать на незнакомом наречии:

– Таве… вервь? Омуть? Навь?

На все вопросы Ян с радостным вниманием утвердительно кивал. Ему показалось, что в глазах человека вспыхнули искорки удивления, смешанного с недоверием.

Незнакомец замолчал, словно поток его вопросов иссяк, после чего тихо пробормотал: «Эйн ун зоро…» Теперь он смотрел на Яна, словно выискивая или оценивая в нем нечто, Дудке непонятное или недоступное.

– Слушай! – сказал Ян. – Что с тобой приключилось-то? Болен ты, что ли? Э, да ты вроде не понимаешь ни слова нормальной речи! Надо тебя осмотреть, а там дальше уж как-нибудь разберемся… Давай-ка мы снимем с тебя твой плащ, вон какой он пыльный да грязный, где тебя только носило! Где ты шатался, интересно бы знать?

Старик проговорил что-то невнятно, но Дудка только махнул рукой и принялся стягивать с него плащ. В эту минуту тонкая и холодная рука задержала его кисть.

– Ты человек? – спросил незнакомец неожиданно ясным и звучным голосом. Ян даже шлепнулся на стул от удивления.

– Ты человек? – повторил свой вопрос старик, и в голосе его явно послышалась тревога.

– Нет, – беззаботно ответил Дудка, – вернее сказать, не совсем.

Старик весь напрягся, и его пронзительный взгляд словно готов был просверлить Яна насквозь.

– Объясни!

– Видишь ли, – улыбнулся Ян, – раньше я действительно считал себя человеком, но когда я попал к своему сержанту Барсуку Бомбасу, он мне быстро разъяснил, что человеком мало родиться – им еще нужно суметь стать. У меня пока еще нет таких достоинств, как у моего достославного сержанта, Барсук – тот был настоящий человек. Но с тех пор я тоже кое-чего повидал в жизни и кое-что уяснил для себя. Надеюсь, что в будущем тоже стану человеком, как Бомбас, хотя думаю, что это будет еще не скоро.

– Ты человек, – задумчиво проговорил незнакомец, – плоть от плоти. Как тебя зовут?

– Зовут меня Дудкой, от ловкости в музыке, – сказал Ян, – именем Януарий, а кличут Коростелем. А ты кто будешь?

– Долго объяснять, – сухо молвил старик, – да и времени, похоже, в обрез. – С минуту он молчал, затем вновь поднял на Яна глаза. – Я ранен, причем гораздо серьезнее, чем кажется. Помочь ты мне вряд ли сумеешь, у меня и самого ничего не выйдет… Все, что ты сможешь сделать, – принести миску воды. У тебя есть колодец?

– Есть, а что? – не понял Ян.

– Зачерпнешь воду из колодца, лучше из глубины, но не со дна, а так, из серединки.

– Да у меня и в доме вода есть, теплая, кипяченая, ею-то лучше, если что промыть или чего еще! – недовольно воскликнул Ян. Ему не очень хотелось бежать на холод, во двор.

– Промывать ничего не надо. Лучше делай что говорят, тогда быстрее человеком станешь, – молвил старик и почему-то тяжело вздохнул.

Выскочив на крыльцо, Ян даже присел от неожиданности: ему показалось, что какая-то тень метнулась через двор. Поразмыслив, однако, он понял, что тень была его собственной: в черном небе высоко стояла полная луна. Зачерпнуть ведро воды и наполнить миску было делом минуты. Пока Ян нес миску через двор, вода светилась в лунном сиянии и погасла, только когда он вошел в дом.

– Ты все сделал, как я сказал? – спросил старик.

– Все, – обиженно буркнул Ян, – а теплой было бы все же сподручнее, больно вода ледяная.

– Спасибо, – неожиданно смягчился старик, – давай ее сюда, а сам отойди в сторонку, смотреть туда тебе не стоит.

Он принял миску в руки, подождал, пока Ян отойдет, и, отвернувшись, проговорил тихим, протяжным голосом что-то непонятное.

«Словно бы пропел», – подумалось Яну. Затем раненый сжал миску покрепче и посмотрел в воду долгим неподвижным взглядом.

Ничего не произошло. Во всяком случае, Ян из своего угла ничего не разглядел. Старик легко коснулся поверхности миски кончиками пальцев и, что-то коротко прошептав, замутил воду. Затем он опять тихо пропел непонятное (Яну вдруг стало не по себе) и снова посмотрел внутрь миски. Черты его лица пришли в движение, и внезапно оно приобрело выражение страха, или это только показалось Яну. Затем мало-помалу лицо незнакомца прояснилось, и он обессиленно откинулся на подушку. Пальцы его продолжали, однако, крепко сжимать миску.

– Забери ее, – глухо проговорил старик, – воду выплесни куда-нибудь в траву, а миска еще в хозяйстве сгодится.

Дудка осторожно принял миску, выскочил на крыльцо и не удержался – заглянул внутрь, на дно. Но то ли луна закатилась, то ли звезды изменили свечение – ничего Ян в миске не увидел, вода в ней была темна. Он поставил миску на притолоку, пристроил, чтобы не опрокинулась. «Завтра морковку полью», – подумал Ян и стремглав кинулся в дом – вдруг еще какая помощь понадобится.

– Ты живешь здесь один? – спросил старик. – У тебя хороший дом. Давно ли ты тут? Где твои соседи?

В словах незнакомца не чувствовалось задней мысли, но Дудка тоже был не лыком шит – в людях немного разбирался.

– Тебя интересует, не видел ли кто ночью? Ближайшие соседи за лесом, там, где дубовая роща. Задавай сразу все свои вопросы, да поскорее, потому что потом буду спрашивать я, а уж от моих вопросов ты не отвертишься, будь уверен.

– Тогда начинай, только тоже поскорее – время мое истекает, – молвил старик, и Ян вдруг понял, что ему не хочется ни о чем его выспрашивать. Словно чей-то невидимый голос шепнул ему на ухо: «Молчи! Не твоего ума это дело. Уложи спать, а завтра оклемается – отвезешь в город, к лекарю. Был – не был, через неделю и не вспомнишь». Яну даже подумалось, что это, может быть, впервые отозвался на его мысли дом. Но, будучи хозяином, Ян считал прежде всего себя в ответе за все, что происходит в его доме. Поэтому он ласково и бережно погладил бревенчатые стены комнаты и присел поближе к изголовью кровати.

– Расскажи, как ты сюда попал, что с тобой случилось? Ты кто – бродяга, пилигрим, странствующий рыцарь? По одежде вижу – ты человек нездешний, язык твой мне незнаком, хотя по-нашему ты говоришь, как и я.

Некоторое время старик внимательно изучал Яна. О чем думал он в те минуты, на что решался – догадаться было невозможно.

– В малом знании – большое спокойствие, от большого знания мало счастья, – усмехнулся старик, но глаза его, доселе полуприкрытые веками, вдруг сверкнули и словно прожгли Яна насквозь. – Я не хотел раньше времени отягощать твою душу ненужным знанием. Оно может оказаться для тебя обременительным, а кое-что – и непосильным. Имя мое, наверное, очень скоро уже ничего не будет значить ни для меня, ни тем более для тебя. Я серьезно ранен, и более того, чувствую, что умру. Возможно, еще до рассвета.

Он предостерегающе поднял руку, кратким жестом прерывая восклицание Яна.

– Раны мои не поддаются врачеванию таких, как ты, да я и не знаю лекаря, который бы за меня взялся. Смотри!

Он распахнул плащ, и Ян с ужасом увидел на груди старика рану с обожженными краями, из которой толчками выбивался серый дым. Запаха его, однако, Ян не почувствовал. Он растерянно смотрел на старика и чувствовал, как какое-то тошнотворное, вязкое бессилие обволакивает его. Коростель вдруг отчетливо представил свой дом сверху, словно чьим-то взглядом, и они со стариком показались ему маленькими песчинками в безбрежном океане весенней ночи, ставшей вдруг не то враждебной, не то равнодушной к нему. Впервые теперь он почему-то не чувствовал своего дома, будто был в гостях в чужом месте, в чужой стране.

– Да, земля шире, чем ты думаешь, – проговорил старик, словно прочитав то, что творилось в душе Яна. – И многие из нас на этой земле только путники, хотя как знать… Я в этой жизни избрал дорожный плащ и коня. Судьба распорядилась так, что мой земной путь закончился у твоего порога, в этом я вижу предопределение, мне самому еще во многом неясное. В соседних лесах, где мне довелось проезжать, на меня неожиданно напали. Произошла стычка, из которой мне не удалось выйти победителем. Я сумел вырваться, однако при этом получил смертельную рану. В исходе можно не сомневаться, ибо я узнал оружие. Не скрою, душа моя теперь в смятении, и даже не близкая смерть тому причиной.

Некоторое время Ян подавленно молчал, не в силах выговорить ни слова. Старик спокойно смотрел прямо перед собой. Страдание словно высветлило его лицо и глубоко запавшие серые глаза, в которых тихо угасал свет, сменяясь лихорадочным блеском, подобно тусклой зимней заре. «Не жилец…» – с какой-то внутренней тоской понял Ян.

– Что же беспокоит тебя теперь, когда все так печально и уже предопределено тобою? – с горечью прошептал Дудка, склонившись над незнакомцем. – Могу ли я помочь тебе? Что я должен сделать?

– Помочь мне ты не в силах, но все равно – спасибо! – промолвил старик и печально улыбнулся. – Однако я чувствую исход, силы меня покидают. Поэтому кое-что сделать тебе все же придется. Где мой конь?

– Он в стойле, когда я его заводил, он уже спал.

– Глаза его были закрыты? – полуутвердительно покачал головой старик и теперь уже горько усмехнулся. – Так я и думал, – тихо прошептал он и осторожно коснулся руки Яна холодными пальцами. – Когда я перестану откликаться на твои вопросы, посади меня на моего коня и отведи в ближайшую рощу. Там позови меня еще раз, и если я не откликнусь, немедленно уходи. Постарайся сделать так, чтобы тебя никто не видел. И еще… – Пальцы старика крепче сжали руку Яна. – Что бы ты ни увидел – не оглядывайся.

– Но почему? Почему я должен бросить тебя одного в лесу? Извини, но в наших краях умерших хоронят. Ты хочешь, чтобы твое бездыханное тело мыкалось вместе с конем по лесам и холмам, стало добычей диких зверей?

– Пусть тебя это не беспокоит. Кое с кем из этих, как ты выражаешься, диких зверей у меня заключен договор, – полушутя-полусерьезно проговорил старик, – а оглядываться вообще никогда нельзя – плохая примета, знаешь ли. Ухожу я в непокое, – вздохнул он. – Ибо хоть я и узнал оружие, которым меня ранили, но кто это сделал, чья рука держала клинок – мне неведомо. Враги мои в общих чертах мне известны, но их поблизости я не ощущаю, а многие находятся очень далеко отсюда. Кстати, есть среди них и твои соседи.

– Мои? – удивился Ян. – Всех своих соседей я знаю наперечет.

– Большинство своих соседей ты не замечаешь, хотя тебя они держат в виду постоянно. Они везде – в лесных дубравах, речных плесах, в небе над головой, в подземных норах и ходах. Чувства твои закрыты, такими уж вас сделал Создатель.

– А тебя каким он сотворил? – обиделся Ян.

– Немного покрепче, чуть позрячей и малость поумней, – усмехнулся старик. – Тем не менее я очень благодарен тебе за то, что ты приютил меня. Если только я разбираюсь в вас, людях, наша встреча, быть может, не пройдет для тебя бесследно.

Сердце Яна на мгновение замерло:

– Постой-постой, как тебя понимать? Ты сказал – «в вас, людях». А ты что же это, не человек, что ли?

Старик пристально посмотрел в глаза Яну.

– Теперь уже почти нет. Так что мы с тобой, Януарий Дудка, не совсем еще человек, вдвоем как раз за одного полноценного человека и сошли бы. Эх, как все могло быть иначе… Ну да ладно, – немного помолчав, добавил он. – Все равно сейчас уже ничего не исправишь, так угодно Создателю. А сейчас иди-ка ты, друже Януарий, а то я немного устал с тобой беседовать. Иди-иди, не беспокойся, если что – кликну.

Он повернулся лицом к стене и закрыл глаза. Когда дыхание старика стало спокойнее, Ян поднялся со стула и тихо вышел за дверь. Там он сел на крыльце и поднял глаза. Скоро должно было светать, но небо по-прежнему было усыпано звездами. Они были повсюду, куда ни кинь взор, и Ян вдруг опять представил свой двор с высоты этих звезд: один, на черной земле, у одинокого дома, он смотрит вверх, но не видит себя там, среди мерцаний, сияний и сполохов мироздания. Он кричит, он зовет себя сверху, из звездных россыпей, но тот Ян, внизу, не слышит, медленно встает и уходит в дом. Открывается дверь, он оборачивается и улыбается кому-то…

Ранний весенний жук рассек тишину, деловито гудя куда-то в сторону рощи. Звук его полета был шершавым на слух, мохнатым, как его лапы, деловитым и равнодушным к сидящему на крыльце человеку. Яну захотелось что-нибудь сыграть, как-то нарушить эту подзвездную стынь, наполненную клейкими запахами молодой тополиной листвы и прорезающейся лесной травы. Но дудочка была в доме, а Яну не хотелось тревожить покой старика. Далеко по реке журчали неугомонные лягушки. «Скоро черемуха закипит», – подумал Ян и вдруг ощутил странность, нереальность картины: он сидит ночью на крыльце, далеко вокруг разносится в темноте малейший шорох обитателей весны. В комнате лежит умирающий человек, а он не знает даже его имени.

«Что же это такое со мной, что за наваждение? – беззвучно прошептал Дудка. – Ведь сейчас нужно кричать, бежать, искать кого-то, кто может помочь. А я вместо этого торчу тут на ветру, готов на дудке дудеть – словно кто чары навел, но не на меня, а просто так, вокруг и походя. А я просто попал под них, как под снег или дождь? Мне было бы затруднительно сдвинуться с места сейчас, когда звезды столь ярки и притягивают всего меня, мою сущность, мою волю. Хорошо, что он сейчас спит там, в глубине дома. Дом охранит его лучше меня… Пусть все идет своим чередом, глядишь, все и образуется, и все останутся при своих».

Ночная прохлада давала о себе знать, утро, похоже, где-то заблудилось. Небо по-прежнему было усыпано звездами, а луна порозовела до легкой красноты. «Это к ветру», – подумал Ян, и в эту минуту сознание словно включилось вновь. Ему показалось, что он услышал в доме то ли тихое восклицание, то ли вздох. Дудка поднялся, открыл дверь и осторожно вошел в дом.

В комнате стояла тишина. Стук ходиков тонул в гнетущей, вязкой атмосфере пустоты, однако Ян почувствовал, что, входя в комнату, он что-то изменил в ней, какой-то уже установившийся порядок нарушился, и стены стали как будто раскрываться вокруг него. Смутная глубина изливалась ему навстречу, и Ян чувствовал невидимые волны, мягко струящиеся по бокам, плавно обтекающие его руки и плечи. «Ну и намерзся я на улице, – подумал Дудка, – как в воду теплую тут окунулся».

– Эй! – тихо позвал он. – Ты спишь?

Никто не отозвался. Дудка подошел ближе к изголовью и протянул руку, слегка коснувшись своего необычного гостя. Внезапно кончики его пальцев вспыхнули и тускло засветились в полутьме комнаты. Разинув рот, Ян остолбенело уставился на руку – кисть ощущала холод и легкое покалывание. Затем свечение померкло и постепенно угасло. Ян нерешительно пошевелил пальцами – рука слушалась, только слегка онемела. Он опустил руку и увидел старика.

Тот лежал на постели, тело его вытянулось, черты лица заострились. Руки старика свободно лежали вдоль тела, глаза были прикрыты. От всей его фигуры веяло холодом и спокойствием.

Ян распахнул плащ и приложил ухо к груди старика. Сердце не билось, однако, коснувшись ладонью своей груди, он не услышал и стука собственного сердца. «Возьми себя в руки, успокойся, – шепнул внутренний голос. (А может быть, это сказал его дом?) – Он мертв, и ты это знаешь. Все вышло так, как он и сказал. Теперь тебе нужно выполнить его волю. Конь старика стоит в сарае, доверши остальное».

За время войны Ян привык к виду и образу смерти. Однако то было в бою, здесь же суровая торжественность и строгая простота Исхода поразили Яна, ввергли его душу в трепет, и вновь вернулось ощущение нереальности происходящего. Перед глазами все затуманилось, кровать с умершим вдруг поплыла, задрожала в потоке чего-то, подобного теплому воздуху. Едва она исчезла, тут же появилось нечто большое, белое и восковое на вид. Оно растекалось и пульсировало, словно силилось войти в какую-то единственно верную форму; потом картина прояснилась, все остановилось, и Ян увидел Свечу. Высокая и истонченная, она догорала в глубине комнаты, над пламенем вился легкий дымок, но запаха Ян не ощущал. Свеча догорала и вот-вот должна была погаснуть. Он смотрел во все глаза на тонкий слабый огонек, теплившийся в огарке, и со страхом думал о том, что будет, когда кончится воск. Фитиль некогда был крепок и толст, теперь же от него остались лишь тлеющие волоски, скрученные в жгут. Наконец облачко дыма вырвалось из огарка, фитиль догорел. Неожиданно яркое, ослепительно белое пламя вспыхнуло перед глазами Яна, он зажмурился – в это мгновение ему показалось, что мир перевернулся.