Текст книги "Кольцо времени"

«Берегись поезда!» – табличка на заброшенном железнодорожном переезде

МАЛОРОССИЯ 1857 г.

Два дня дождь не останавливался ни на минуту. Свинцовое небо монотонно роняло на землю частые холодные капли. Осенняя степь не могла противиться силам природы и смиренно принимала влагу. Приземистые мазанки малоросской деревеньки смотрели на мир мутными глазницами покосившихся окон. Дождливая осень заполнила все без остатка. Улицы уже давно опустели. Жители выходили из своих домов лишь для того, чтобы утром выпустить скотину в стадо, а вечером загнать ее во двор.

Наконец, небо устало и дождь кончился. Ранним утром в густой туман из дворов за скрипучими воротами выгнали коров. Резкий голос кнута разрывал рассветную тишину и гулким эхом отзывался в сыром воздухе. Кнут говорил все дальше и дальше. Удивительное дело, коровы сегодня шли молча, ни разу не проронив ни звука. Светало. Облака по прежнему не давали солнцу обласкать землю теплым лучом. Из-за толстого покрывала тяжелых туч свет с трудом пробивался к земле.

Около двенадцати дня из деревеньки вышла тощая, серая в яблоках лошаденка, запряженная в телегу. Дорога медленно поднималась в гору. Лошадь шла не торопясь, лениво переставляя ноги. Копыта тяжело отрывались от земли и так же тяжело возвращались к ней, словно невидимый магнит притягивал их к сырой глине. Под уздцы лошаденку вел старичок в распахнутом коротком овечьем полушубке. Правое переднее колесо каждый раз, завершая полный оборот, издавало скрип, который скорее можно было принять за сдавленный стон. За телегой двигались еще восемь человек, один из них был мальчик двенадцати лет. Рядом с мальчиком шла его мать, держа сына за руку. На телеге везли гроб, обитый позументом, с металлическими углами и ручками по краям. На протяжении всего пути процессия не проронила ни звука. Даже мальчик понял, что сейчас не время для разговоров. На лицах взрослых была скорбь. Обычная скорбь, когда хоронят человека.

Поднявшись на гору, лошадь прошла вдоль невысокого забора, и остановилась возле ворот кладбища. Четыре мужика подошли к телеге и взяли гроб на руки. К вырытой утром могиле его пронесли на плечах мимо неровных рядов крестов и поставили на две табуретки. Люди, шедшие за лошадью, остановились неподалеку от гроба, но подходить близко к могиле не стали.

Пожилой священник открыл потертый требник и начал монотонно читать печальные строки панихиды. Селяне стояли, чуть склонив головы.

– «Во блаженном успении вечный покой подай, Господи, рабу Твоему, новопреставленному Александру...».

Все, кто стоял на кладбище, перекрестились. Мальчик отпустил руку матери и тоже перекрестился. Вскоре его внимание переключилось на окружающий пейзаж – взгляд начал блуждать по крестам и памятникам на могилах, по тускло блестевшему за облетающими деревьями куполу кладбищенской церкви.

– «... в месте злачном, месте покойном...», – продолжал распевать священник,

– «...и сотвори ему вечную па-а-мя-ать».

– "Ве-е-ечная па-а-мя-ать... " – затянули стоящие рядом трое певчих.

– А почему гроб-то закрытый? – тихонько спросил кладбищенский сторож.

– Говорят, ему голову отсекли, – послышался приглушенный говор. – На второй день, как преставился.

– Говорят... – ответил ему также негромкий голос.

– «...души их во благих водворя-ятся...» – сосредоточенно выводил батюшка.

– А чего ж не в храме-то отпевают? – вновь спросил сторож.

– Да владыка, говорят, не благословил, – последовал ответ.

– Грехи наша... – сторож сокрушенно покачал головой и перекрестился.

– Да что голову-то, – вмешался третий мужик, – его только осиновым колом убить можно.

Певчие трижды пропели «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас...», – панихида кончилась. Священник благословил пришедших и в сопровождении певчих двинулся к кладбищенской церквушке.

Старик в полушубке вернулся к лошади и принес вожжи. Вместе с соседом они принялись за дело.

– Он чай не упырь, что его колом-то протыкать, – сказал второй мужик.

– А кто же он?

– А Бог его знает, – ответил второй. – Жил раньше здесь, потом в город уехал. Писатель говорят, был известный. В Петербурге даже жил. А боле ничего не известно. Воля его последняя была, чтоб на родине, значит, похоронили.

Гроб, опоясанный вожжами, приподняли и перенесли к могиле. На какое-то время он завис на вожжах над ямой, а затем медленно стал опускаться вниз.

– Мама, а зачем ему голову отрубили? – спросил мальчик, услышавший разговор взрослых.

– Не знаю, сынок, – ответила мать, осеняя себя крестным знамением. – Может, и не отрубили вовсе. Мало ли чего люди болтают.

Гроб коснулся земли. Из-под него вытащили вожжи. Каждый, из стоящих на кладбище, по очереди подошел к могиле и бросил в нее горсть земли. Та гулко отзывалась, падая на крышку гроба. Вскоре землю уже бросали лопатами.

Подровняв со всех сторон холмик, старичок, что вел лошадь, отошел к своим односельчанам и, тяжело вздохнув, оперся на лопату. Постояв в тишине какое-то время, он выпрямился и надел шапку. Еще раз перекрестившись, люди развернулись и пошли прочь с кладбища.

РИМ, 1911 г.

Лето в Риме было великолепным. Этот древний город с завораживающей архитектурой всегда с какой-то непонятной легкостью навевает мысли о вечном. О любви. О смерти.

Четырнадцатое июля тысяча девятьсот одиннадцатого года. Семь часов утра. Несмотря на раннее время, вокзал был переполнен. Сегодня от перрона отправлялся необычный поезд – туристическая компания «Mauro Sanetti», дабы привлечь богатых клиентов, устроила развлекательную прогулку для осмотра уникального сооружения своего времени – сверхдлинного горного тоннеля. Желающих принять участие в этом увеселительном мероприятии оказалось предостаточно.

Вокзал пестрел дорогими нарядами. В теплых лучах утреннего солнца на тонких изящных женских шейках холодным светом мер-цали бриллианты и изумруды. В ожидании отправления поезда великосветская публика собиралась в небольшие группы и в разго-ворах предвкушала впечатления, которые она получит от этой прогулки. Мужчины попутно обсуждали последние новости с биржи. Торговцы с лотка разносили по перрону сигареты, фрукты, сладости, пузатые бутылки с превосходным вином. Торговля шла бойко.

Неподалеку, почти особняком, стояла группа молодых людей – студенты Римского университета. Они громко смеялись, рассказывая друг другу истории своих похождений и новые анекдоты, не забывая в то же время поглядывать в сторону своих подружек. Молодые дамы находились в обществе родителей.

– Марио, куда ты смотришь? – спросил Джузеппе.

– Куда же еще может смотреть Марио, – подхватил Антонио, – конечно же, на синьорину Алессандру.

Вся компания взорвалась смехом. Все давно знали о страсти молодого студента к дочери судьи.

– Смейтесь, смейтесь, болваны, – с улыбкой отвечал Марио. – Следующей весной я женюсь на ней.

Компания захохотала пуще прежнего. Отец Алессандры имел свои виды на брак дочери. И молодой, пусть и не бедный, студент Марио Джулиани в эти планы не вписывался.

– Будь осторожен, Марио, – сказал Федерико. – Как только судья узнает о твоем желании жениться на его дочери, он обвинит тебя в подготовке государственного переворота.

– Или в покушении на Папу Римского!

– Все равно она будет моей, – сказал Марио, глядя на прекрасную Алессандру, беседующую со своей тетей.

Студенты в очередной раз заразительно расхохотались. Им было трудно остановиться.

– А чтобы вы в следующий раз не насмехались над своим приятелем, – продолжил Марио, – вас в поезде ждет маленький сюрприз.

– Ты прямо в поезде попросишь ее руки? – сквозь смех спросил Андреа.

– Нет, в поезде я заставлю вас дрожать от страха, – улыбаясь, ответил Марио,

– вы у меня надолго запомните эту поездку.

Молодые люди еще долго смеялась бы над недостижимой мечтой своего друга, но начальник вокзала ударил в станционный колокол, возвещая о скором отправлении поезда. Пассажиры проходили в вагоны. Провожающие оставались на перроне, помахивая руками и платочками. Отъезжающие делали то же самое, высовываясь из окон вагонов.

Колокол ударил снова. Паровоз протяжно фыркнул, залив перрон белым густым паром, и подал гудок. Клапана выдали беспоря-дочную череду «пыхов», колеса провернулись на рельсах под неподвижным паровозом. Выбросы пара стали последовательными, колеса сцепились с рельсами и медленно начали поворачиваться, увлекая за собой весь состав. Гомон усилился.

Постепенно набирая скорость, трехвагонный поезд покидал Римский вокзал, унося с собой сто шесть человек. Они ожидали нечто удивительное от этой прогулки. Их ожиданиям суждено было сбыться.

МОСКВА, 1909 г.

По Москве всегда ходило множество разных слухов. Одни из них основывались на реальных фактах, о которых власти предпочитали умалчивать, другие представляли собой обычные легенды и вымыслы, которые придумывали люди, чтобы объяснить то, чему они не знали объяснения. Человека всегда пугало непонятное.

Вот уже несколько лет в городе поговаривали о том, что один очень богатый господин, известный покровитель театра и литературы, коллекционирует черепа умерших великих писателей и актеров. Это само по себе способно вселить ужас в умы обывателя, но однажды этот коллекционер заполучил в свою коллекцию голову человека, с судьбой и смертью которого были связаны сотни непонятных и необъяснимых происшествий. Произведения этого писателя рассказывали такое, чего обычный человек, как казалось обывателю, не мог придумать, разве только он не заложил свою бессмертную душу дьяволу. И, вдобавок ко всему, в Москве начали твориться странные вещи. В доме мецената происходили события, которые стоили рассудка почти десятку людей находившихся у него в услужении. И, несмотря на то, что платил он щедро, мало кто из москвичей хотел идти к нему на службу – пришлось выписывать кучера и повара из провинции.

Наконец, слухи о голове Александра Никольского дошли до внука писателя. Какой родственник сможет терпеть надругательство над останками своего предка?

Николай долго думал, каким образом ему поступить. Как именно вернуть голову деда и захоронить ее по православному обряду. Но сегодня он решился. Сегодня он просто придет и потребует вернуть то, что должно покоиться в земле, а не лежать в коллекции. Мать знала о планах сына. Так же она знала что человек, который хранит у себя череп гения как реликвию, очень опасен, и не щадит никого из тех, кто становится на его пути.

Николай ходил по комнате, готовясь через несколько минут выйти из дома, быть может, в последний раз, когда в дверь к нему постучали.

– Не заперто...

Вошла мать.

– Коленька, не ходи туда, – умоляюще проговорила она. – Не надо.

Николай остановился.

– Кто, если не я, сделает то, что нужно? Кто-то должен остановить это. Кто-то должен!

– Я боюсь за тебя, сынок. Кучера князя Вяземского нашли с объеденным лицом. А ведь он только на секунду заглянул за приоткрытую дверь.

– Да, я слышал про то, что он рассказывал в трактире. Свечи, черепа, какие-то люди в черных балахонах...

– Съездим к отцу Феодосию в монастырь, закажем по дедушке панихиду. Не ходи туда, у меня предчувствие плохое...

– Какую панихиду, маменька! Если и кости-то его не все отпеты, земле не преданы, да в игрищах бесовских участвуют!

– Ох, Господи. Я уж и молебен Спиридону Тримифунскому заказала. Он ведь что хочешь повернет, ежели помолиться с душой... – мать заплакала. – Чувствую, не послушаешь ты меня, все равно пойдешь.

– Пойду...

Мать взяла себя в руки, утерла глаза платком.

– Ну что же, видно я не смогу тебя отговорить. Иди, коль решил. И храни тебя Господь.

Мать перекрестила сына и поцеловала в лоб. Николай поцеловал мать и вышел из дома. Чувство того, что происходящее играет большую роль в его судьбе, становилось все сильнее.

На улицах Москвы было темно. Весна переползла в конец марта и, хотя оттепели только начались, под ногами уже хлюпала вода. Дом Лукавского стоял в некотором отдалении от мостовой. Его окружал высокий забор с массивными воротами. Окна первого этажа были забраны чугунными решетками. Перед подъездом раскинулась клумба, которая сейчас была покрыта толстым слоем снега, но летом славилась одними из лучших цветов в городе.

На звонок дверь открыл лакей. Одет он был, как и положено лакею, в ливрею, на голове у него красовался напудренный парик.

– Добрый вечер. Что Вам угодно? – осведомился лакей.

– У меня срочное дело к господину Лукавскому, – ответил Николай.

– Как о Вас доложить?

– Мое имя ничего не скажет господину Лукавскому. Доложите лишь, что я настаиваю. Наша встреча в его же интересах.

Гостя пустили за дверь и предложили обождать. В холле с большими зеркалами журчал маленький фонтанчик. В дальнем углу стоял стол с двумя массивными кожаными креслами, рядом – большой кожаный диван. Ждать гостю пришлось недолго. Лакей сказал, что его ожидают, и проводил к хозяину.

Лукавский, одетый в пестрый восточный халат, встретил гостя в своем кабинете, стоя возле камина с сигарой в руках. Он осмотрел незваного гостя, судя по выправке, морского офицера, и знаком приказал лакею удалиться. Что тот с поклоном не преминул сделать.

– Слушаю Вас, молодой человек, – начал разговор хозяин дома. – Мне доложили, что у Вас ко мне дело.

Николай, постояв несколько секунд в нерешительности, проглотил ком в горле и с небольшой дрожью, скорее от волнения, нежели от испуга, заговорил о цели своего позднего визита.

– Милостивый государь, – начал он. – Я пришел к Вам в столь поздний час, чтобы забрать то, что по праву Вам не принадлежит. Тем более что Вы уже сами поняли, что это так. И если Вы не соблаговолите прислушаться к голосу разума...

Николай большими шагами направился к столу, на ходу перекладывая перчатки в левую руку, а правой доставая из-под овчинного полушубка револьвер.

– Здесь два патрона. Один для Вас, другой для меня, – револьвер лег на стол, гулко стукнув о деревянную крышку. – Мне терять нечего. Выбор за Вами. Встретить Вам утром солнце или стать еще одним экспонатом Вашей дьявольской коллекции.

Меценат смотрел на револьвер таким же устало равнодушным взглядом, каким встретил позднего гостя. Через несколько секунд он перевел взгляд обратно на молодого человека и, опустившись в кресло у камина, закурил сигару. Николай был внешне и внутренне спокоен. Он был готов к любому варианту ответа.

– Мне шестьдесят лет, – спокойно проговорил меценат. – За свою жизнь я участвовал во многих рискованных мероприятиях. Я вижу, что вы не шутите, но мне абсолютно плевать на Ваши угрозы. Однако, прежде чем сказать Вам «убирайтесь вон», только из любопытства я задам один вопрос. О чем именно Вы говорили?

Николай смотрел в спокойные глаза пожилого человека. Он понял, что испугать его не получится.

– Ваше последнее приобретение для чертовой коллекции.

Лукавский опустил глаза на левый рукав халата, затем медленно поднял их на гостя. От этого взгляда по спине Николая побежали мурашки.

– Почему Вас интересует именно это? – с металлической интонацией спросил меценат.

– Я его внук.

В кабинете повисло тяжелое молчание, которое, как показалось Николаю, длилось целую вечность. В этой гнетущей тишине было слышно лишь как утробно стучат большие напольные часы и потрескивают свечи.

– Да. Вы правы. Я почти сразу понял, что совершил ошибку. Большую ошибку. В первую же ночь умерла моя собака. Она провыла всю ночь, как по близкому покойнику, а к утру умерла. Врач сказал, что у нее разорвалось сердце. Через сутки не стало моего кузена Анатоля. Он удавился в той комнате, где после Обряда ненадолго остался череп Вашего дедушки. А потом... много чего еще было потом. – Меценат замолчал, словно обдумывая какое-то решение. Наконец он произнес, – И знаете, сударь, я, пожалуй, отдам Вам то, что Вы просите. Вопреки желанию тех, кто замешан в этой истории.

– Вы сказали «обряда»? – спросил Николай.

– Культ «Двенадцати Голов». Девять лет назад я был в Индии. У одного из туземных племен есть поверье – разум после смерти не покидает тело дольше, чем душа. Для достижения изначальной цели могут быть использованы только «вместилища разума» с весьма определенными характеристиками. Бывший обладатель черепа должен быть наделен недюжинным талантом в любой сфере, требующей приложения ума, и почти магнетической духовностью. После прохождения через Обряд Посвящения черепа становятся обладателями некой Незримой Силы... Это трудно объяснить.

– Кто эти люди, что были с Вами, когда всю эту чертовщину увидел кучер Вяземского?..

– Незачем Вам это знать! – резко оборвал его меценат. – Я отдам то, что Вы просите. Но Вы уверены, что справитесь с той ответственностью, что берете на себя? Я это спрашиваю, потому что знаю, о чем говорю. Как Вы намерены поступить, с тем, что получите у меня?

– Отвезу в Италию. Дедушка говорил, что Италия его вторая родина. Там его захоронят по христианскому обычаю.

Меценат молча поднялся и подошел к дубовому шкафу. Достав из кармана ключ, он повернул им в замочной скважине, и открыл одну дверцу.

– Как бы там ни было, теперь это Ваша ноша.

Палисандровый ларец с золотыми углами и накладками появился в руках мецената. Он повернулся и поставил его на стол. Кровь застыла в венах у Николая. Сердце медленно отстукивало ритм, заставляя чувствовать себя грудной клеткой. Лукавский маленьким ключом два оборота повернул в замочной скважине. Замок щелкнул. Крышка ларца откинулась. В закрытом кабинете прошелся ветерок. Пламя свечей дрогнуло и заколыхалось. В ушах у Николая появился легкий звон. Изнутри ларец был отделан черным бархатом. Послышалось тихое механическое жужжание, и со дна ларца начала подниматься подставка, на которой покоился череп, украшенный лавровым венцом из золота. Николай смотрел не мигая.

– Зачем Вам это нужно? – наконец смог он выговорить. – Вы задумали посоревноваться с дьяволом, собирая головы умерших?

– Может быть и так.

– Но ради чего?!

Меценат усмехнулся.

– На этот вопрос ответил однажды Ваш дедушка. Скучно, господа, жить! Скучно и неинтересно. А во что только не ввяжешься от скуки... Но плохо, когда невинное окультное развлечение перерастает в служение.

– Служение?

– Служение, сударь мой, служение. И в зависимость.

– В зависимость от кого, черт побери! От Бога? От дьявола?

Лукавский грустно посмотрел на Николая.

– Вы молоды и горячи, голубчик. Вам еще только предстоит осознать всю трудность и тяжесть понятия «от кого». И дай Вам Бог успеть сделать все, что Вы задумали. Забирайте ларец. И постарайтесь скорее воплотить Ваш план с похоронами. Помните – череп уже не просто часть останков Вашего деда.

– Что Вы хотите сказать?

– Череп, который Вы получили, уже прошел Обряд Посвящения. Теперь он – вместилище Незримой Силы и никто, слышите – никто!! не знает, в какой момент этой силе настанет время освободиться, и что она повлечет за собой. Чье-то счастье или конец света.

– Но у каждого дела есть конец. Что вы собирались получить в конце всего этого?

– Я уже и так рассказал Вам больше, чем достаточно. Мне придется ответить за то, что отдал Вам череп, равный которому теперь появится не раньше, чем через триста лет.

Меценат осторожно опустил крышку ларца и запер его на ключ. Затем он поднял ларец и вложил его в руки Николая. Николаю показалось, что на его плечи легло по мешку с крупой. Ларец был легким, но общее ощущение тяжести, взявшееся неведомо откуда, было слишком явственно. Николай завернул ларец в предложенный меценатом кусок цветастой материи, еще раз посмотрев в глаза человека, которому все равно, с кем играть: с Богом или дьяволом, и пошел прочь из комнаты.

– Степан! – крикнул меценат. В дверях появился здоровенный мужик. – Проводи гостя до ворот. Потом с братом зайдете ко мне. А вы сударь...

Николай остановился возле двери и обернувшись посмотрел на Лукавского.

– Остерегайтесь людей, со шрамом в левой части лица. Ото лба и до подбородка.

Николай ничего не ответил. Он молча вышел из кабинета в сопровождении Степана. Внутренне он был весь напряжен как пружина. И только лишь когда за спиной лязгнули чугунные ворота, он вздохнул с небольшим облегчением. Но ощущение легкости было недолгим.

Николай шел по пустой улице. Краем правого глаза он заметил, как будто бы чья-то тень скользнула вдоль домов. Внутри у него все обмерло, он резко обернулся. В свете газовых фонарей улица была пуста. Николай достал револьвер и спрятал его под тряпицей, поддерживая ларец снизу. Так он дошел до дома, постоянно оборачиваясь на шорохи и дуновения ветра. Ночные очертания деревьев, темные переулки, и даже безлюдность улиц – все вселяло тревогу. Дома он не лег спать, а просидел всю ночь в кресле с револьвером в руке. Главное было дотянуть до утра. Утром Николай должен был уехать из Москвы в Севастополь, а оттуда отплыть в Италию.

Лукавский тоже провел эту ночь не в постели. После ухода гостя он дал необходимые распоряжения Степану и Федору, двум братьям, служившим у него, тем самым практически переведя дом на осадное положение. Братья были роста огромного и спокойно восприняли рассказ барина о возможной угрозе. После того, что они пережили в Индии, вряд ли еще что-то могло вселить в них ужас.

Поезд шел со скоростью около тридцати километров в час, чтобы дать пассажирам возможность оглядеть окрестности и тот самый тоннель, который был построен недавно и произвел газетную сенсацию, поскольку считался одним из самых длинных. К туристам давно пришло ощущение общности, причастности к знаменательному событию. Тем более что пассажиров было не так уж и много.

Люди старшего поколения и более знатных родов все еще оставались на недосягаемой для общения высоте. Остальные же пассажиры, те, кто не отличался аристократическим происхождением, и, тем более, молодые студенты, давно уже запросто общались между собой, делились впечатлениями, пили вино.

Марио Джулиани веселился вместе со всеми, но при этом не забывал поглядывать в окно, вперед по ходу поезда. Он с нетерпением ждал появления тоннеля. Именно перед въездом в него он собирался поразить попутчиков своим розыгрышем. Наконец за поворотом появился ожидаемый тоннель.

– Ты куда, Марио? – крикнул Антонио вслед товарищу, уходящему в сторону своего купе.

– Я сейчас, – ответил Марио, – я же обещал сюрприз.

Дверь купе открылась и захлопнулась за спиной исчезнувшего в нем молодого человека. Друзья и остальные пассажиры второго вагона, в котором ехал Марио, продолжали восхищаться живописными горными пейзажами, проплывающими за окнами. Проводник прошел от начала вагона в конец, зажигая на ходу свечи в канделябрах на стенах.

Марио достал из-под кожаного диванчика плетеный сундучок и резким движением откинул крышку. В сундучке лежал палисандровый ларец. Золотые углы и накладки тускло блестели в полумраке купе. Непонятно из-за чего, но по телу Марио пробежали мурашки. На мгновение он испугался своих ощущений, но через секунду улыбнулся своей идее.

– Надо же, я знаю, но и то боюсь, – прошептал он довольно. – Они помрут от страха.

Не вынимая ларца, Марио повернул в замке маленьким ключом, поднял крышку, дождался, пока поднимется механическая подставка, и осторожно взял череп. Странно – он показался Марио неожиданно теплым. По купе прошелся легкий ветерок. Дернулись занавески на окнах и пламя горящих свечей. Молодой студент еще раз улыбнулся легкому чувству страха, пахнувшего ему в лицо, и, в предвкушении успеха своей проделки, вышел из купе.

– Что там у тебя, Марио? Курица, несущая золотые яйца? Нет, там у него маленький чертенок, он же обещал нас всех напугать. Ха-ха-ха! – наперебой, смеясь, заговорили студенты.

Поезд вошел в тоннель. Вагон погрузился в голубоватый полумрак, по стенам заплясали отблески свечей. Марио шел медленно, со зловещей улыбкой на лице. Перед собой на вытянутой руке он нес череп, сокрытый до поры до времени цветастой тканью.

– Ну что, все смеетесь? – проговорил Марио. – Сейчас Вы узнаете, что Марио Джулиани всегда держит свое слово.

Пассажиры с застывшими улыбками на лицах на время замерли, в ожидании, что же будет дальше. Выдержав небольшую паузу, Марио сорвал прочь покрывало с руки. Пассажиры вздрогнули, женщины и девушки вскрикнули. Марио упивался начинающими искажаться лицами друзей.

– Что это? Черт побери, что это такое? – наперебой заговорили студенты.

Марио не сразу понял, что причина этих возгласов вовсе не его проделка. Взгляд друзей поначалу был направлен мимо него, а потом и вовсе переключился на все окружающее пространство.

Марио посмотрел на череп в своей руке, затем оглянулся вокруг. Легкий молочный туман был везде. Марио вдруг почувствовал, что его охватил непонятный страх. Туман сгущался. В какой-то момент Марио посмотрел на свою левую руку – ему показалось, что она стала влажной. Он потер пальцы между собой. Рука была липкой.

В соседних купе слышались истошные женские вопли. Пассажиры бросились врассыпную. Марио едва увернулся, чтобы его не сбили с ног. Все бегали и кричали от страха, в глазах людей был ужас.

Марио вбежал в свое купе и положил череп на стол. Он метнулся к двери, чтобы бежать к Алессандре, но вдруг ему показалось, что череп смотрит на него. С дрожащими от страха губами Марио медленно развернулся и пошел обратно к столу.

Во всем поезде пассажиры вопили от ужаса и метались по вагонам. Туман становился все более густым. Теперь он уже стекал по лицам и собирался на одежде.

Марио сделал еще один маленький шаг и тут его пронзил отчаянный ужас. Порыв ветра ударил в липкое от белого тумана лицо, в ушах появился чудовищный шум.

– А-а-а-а-а-а-а!!! – вскрикнул Марио и упал на колени, наклонив голову к самому полу и зажимая уши руками.

Несколько секунд он пробыл так, согнувшись и покачиваясь из стороны в сторону. Затем резко распрямился и отскочил к двери, ударившись об нее спиной. В почти непроницаемом тумане он нащупал ручку, открыл дверь и вывалился в коридор. Коридор был пуст, но Марио не видел этого. Он шел, зажимая уши руками, и, время от времени, дергая головой из стороны в сторону. Раскачивающийся вагон кидал его от одной стены к другой.

Марио добрался до тамбура и, протянув вперед руки, нащупал дверь вагона. С его лица не сходила чудовищная гримаса. Он сделал еще один шаг вперед, и его нога провалилась в пустоту. Упав на гравий и прокатившись по нему несколько метров, Марио скорчился от ужаса, все еще имеющего над ним власть.

Кто-то тронул его за плечо, потом подхватил и поволок. Ощущение чудовищного страха постепенно отпускало. Марио пытался отталкиваться ногами, чтобы немного помочь тащившему его, но у него это плохо получалось. Тащивший Марио оказался проводником из вагона, в котором он ехал.

Марио отнял от ушей руки и поднял все еще наполовину закрытые глаза. Он сидел на гравии неподалеку от входа в тоннель. Молочно-белый туман ближе к выходу становился все более редким и сходил на нет.

Марио тряхнул головой и открыл глаза. Рядом с ним стоял проводник в изрядно потрепанной форменной одежде. Оба посмотрели вслед поезду. Мерно отстукивая на стыках рельсов, поезд уходил все дальше, скрываясь в густом, молочном тумане. Постепенно он совсем исчез из виду. Только стук колес, все удаляясь, напоминал о его существовании. Вскоре стих и он.