Текст книги "Чувство вины и легкие наркотики"

Сергей Галиуллин
Чувство вины и легкие наркотики

я не был никогда экзистенциальным поэтом,

 
и здесь говорить, пожалуй, буду
лишь о своей любви к тебе.
я хочу провести с тобою лето,
зимовать мешают мои простуды,
мы уедем в какой-нибудь коктебель.
или другую гористо-морскую местность.
совершать прогулки, студить затылки
на террасе нерусское пить вино.
я когда-нибудь обрету известность,
собирая твои кивки и ухмылки,
превращая их маленькое кино.
перед титрами пауза, музыка виснет,
на экране затем бесконечно долго
пролетают буквы, труба гудит.
мне очень нравится, что ты в моей жизни
занимаешь места не больше осколка,
который заблудился в моей груди.
 

Мы встречаемся в месяц раз, в опустевшем баре,

 
Ближе к полночи, ближе к стойке, ближе к луне,
Худощавый мальчик играет нам на гитаре,
Слишком много вина в бокале и водки во мне.
Мы встречаемся в месяц раз, мы не можем чаще,
Слишком старые, слабые наши с тобой сердца,
Плюс при горечи одинокого месяца слаще
Эти встречи с началом, но без конца.
Мы встречаемся в месяц раз, мы гордимся этим,
Мы герои красиво снятых кинокартин,
Мы юны и пьяны и предельно опасны как дети,
По ночам отдающие камни стеклу витрин.
Мы встречаемся в месяц раз, так до самой смерти,
До тоннеля без яркого света в самом конце,
Только мальчик с гитарой будет хранить в конверте
Фотографию нашу и печаль на лице.
 

что-то не спится стиральной машине,

 
одолевают страхи большие
и малые, белые и деликатные,
черные и с цветными пятнами.
как тяжело машине, паршиво,
вещи внутри непонятные, вшивые,
вертятся, сушатся, море режимов,
самое страшное – вещи чужие,
нет у машины даже носка,
обуревает машину тоска.
смотрит на стены в кафельной плитке,
месяц работы как годы отсидки,
крутит и вертит, скулит и стенает.
хуже живет только щетка зубная.
 

и дыра в затылке (проем двери),

 
с номерком браслет, ты себе бери,
а ему надевай на запястье свой,
и беги лесами, пока простой.
и пока заряжают, считают, пьют,
умирают, спасают, баклуши бьют,
на опушке леса сорвешь берет,
закопаешь, как будто тебя и нет.
похоронка в город твой, а ему,
потерявшему всю семью, к чему
похоронка? смотри сбежал,
не заметили, что же ты дрожал.
пропивая память в дурном кафе,
что за город? какой-нибудь санта-фе.
обещаешь себе написать про войну,
там не будет намека на глубину,
только крик (каждый крик – тишины стена),
я меняю свои имена (на!).
ты идешь на войну имена менять,
в каждой бойне остаются в тенях
убитых частички твоей души,
перемена миров – ты так решил.
и бежишь от себя босиком с мешком
браслетов (с запястья тащил тайком).
 

неудачника видно по почерку, по волосам в носу,

 
он несет свою спину, как будто бревно несут
на субботнике двое с лениным, трое с лениным. листопад.
неудачника защищает от мира собственный ад.
или собственный рай, все равно исправить нельзя
ничего, и гладишь спину улыбчивого кота.
исчезают под утро воображаемые друзья,
и еще обидней – исчезают буквы с листа.
 

завтра наступит лето, но это

 
не так уж важно, если купить билеты
(заранее) до края света,
а дальше по тонкой тропке за край.
а там можно крушить буфеты
с вишневым вареньем,
сворачивать сигареты из иноземных трав,
водить облака при себе не имея прав.
если наступит лето, то каждый прав.
 

выживешь с пулей в сердце

 
и будешь рассказывать внукам,
какая сука
была их бабка,
достала маузер и стреляла в упор
и то промахнулась
два раза.
на третий пуля попала в сердце.
она улыбнулась и вышла.
потом вернулась,
когда ты в палате под капельницей,
лежал и обдумывал месть.
есть справедливость,
она стала лучше и больше в тебя не стреляла.
глаза уже закрываются,
воображения не хватает.
если выживешь с пулей в сердце,
тебя залатают.
а если нет, то внуки уже не узнают,
как все происходило,
как ты всадил себе пулю в сердце,
когда она уходила.
 

всаднику без головы нелегко живется,

 
в голове номера телефонов соньки, машки,
адрес тещи, диагноз тещи и имя тещи.
и маршрут, которым можно свалить отсюда.
хорошо хоть ноги сами несут в пивную,
где рука ощущает запах холодной кружки,
где рука ощущает пену, горчинку, градус.
и идешь из пивной то ли в радости, то ли в горе.
 

от довольного человека пахнет клубникой,

 
не мороженой, свежей, с тетиной дачи,
из ведерка ел, не стесняясь, ложкой.
у недовольного человека пятна
от любой-прелюбой клубники
и мороженой и с тетиной дачи.
от недовольного до довольного человека
ехать автобусом как до усть-качки,
и автобус сломается посередине
 

я похоже умер и дом вымер,

 
половицы-клавиши молчат
сон плывет по морю как суер-выер,
то на остров памяти, то еще какой ад.
растеклась температура по телу,
растеклась по полу полукровать.
видимо здоровым надо быть в меру,
временами надо нам умирать.
люди очень часто бегут по кругу,
люди никогда себя не берегут.
люди иногда держат в руке руку,
иногда трахаются, иногда врут.
сон плывет по небу как спутник,
будто это карма – плыть и плыть.
если есть какой-нибудь в мире заступник,
то ему пора уже заступить.
 

пятый день нашей хроники. пишем в стол. храним для потомков.

 
нас засыпало снегом, нас закрыло внутри сугроба,
кажется, будто мы в ящике размерами меньше гроба.
пятый день. мы начинаем чувствовать все особенно тонко.
кажется мир подрагивает вокруг, может быть мы в котомке
за плечом великана, катающегося с горки.
сил становится меньше, медленно надвигается ломка
от недостатка веры, воздуха и махорки.
есть предположение, что мы не рождались совсем, что мы в утробе,
легче думать, что именно там, а не в этом сугробе,
который если растает, то непонятно, станет ли легче.
и может лучше, если этот сугроб окажется вечным?
 

Вот ты идешь гладиолусом загороженный

 
В первый класс, перевешивает портфель.
Ты смотришь на доску, как завороженный,
За окном сентябрь, потом метель.
Потом новогодние праздники, март, апрель.
Как будто стакан за стаканом, год за годом,
толкая друг друга в спину, падая, поднимаясь,
Кажется это такая мода —
ждать, куда тебя вывезет кривая.
Ты пьешь то ли горькую, то ли сладкую, не знаешь точно,
Тебе то ли двадцать пять, то ли тридцать – уже не важно,
Ты пишешь письмо за столом, на тебе – халат восточный,
только кому ты бросишь этот спасательный круг бумажный.
И как будто окно костер отражает,
листья непонятного цвета к земле тянет,
кажется, этот октябрь неподражаем,
это всегда в октябре бывает.
и ты увядаешь, как эта осень,
ты зачеркиваешь придуманные ранее смыслы,
подсчитываешь в голове некие числа,
и тебе очень-очень хочется бросить.
И никуда не ходить, никого не видеть,
Коньяк, разбавленный кока-колой,
Бить, бежать, плевать, ненавидеть,
прекрасные в сущности глаголы.
Все запишешь, все подытожишь,
Не бойся, ты все равно никогда не сможешь
Просто так откинуть сомнения,
И чиркнуть чем-нибудь запястье
Шестиклассник корявым почерком в сочинении
Точно напишет о том, что такое счастье.
 

мы все такие жалкие, господи, неужели,

 
ты любишь смотреть слезливые фильмы на ночь?
у каждого половину жизни похмелье,
а как не пить? если тебя звать Иван Иваныч.
мы тремся спинами о плоскость стены берлинской,
так она и стоит между нами, куда ей деться,
может земле надо медленнее вертеться,
может надо взять уже и осмотреться?
увидеть, что женщина (руки с запахом лука)
твоя хороша и в халате и без халата,
услышать голос любимый и потусторонние звуки,
все, что нас окружает, как землю экватор.
тихо в квартире, спят и кошка и телевизор,
тихо в жизни, лотос цветет на болоте,
господи, неужели не осталось сюрприза,
неужели, ты ждешь, когда мол вы все умрете.
 

Мама, похоже что наша подводная лодка

 
тонет в безводном пространстве вторые сутки,
умирает надежда, кончается водка,
в ход идут матюки и бородатые шутки.
Мама, наш командир угрожает богу,
богу кажется похуй, но мы трепещем,
если про нас расскажут в программе «итоги»,
знай, что в нашей обшивке не было трещин.
Мама, это просто такая примета,
если ты вышел в море под нашим флагом,
ты утонешь даже если жилеты
есть на всех. Это, кажется, пункт присяги.
 

И никакой романтики. все знакомо:

 
старенький пес проводит тебя до дома,
плюшевые лошади скачут по игрушечному ипподрому.
в каждом забулдыге легко узнаешь Одиссея,
в мальчике с футбольным мячом – разумеется, Телемаха,
девочка с фингалом идет то ли в киоск, то ли на х..,
поднимаешь глаза на небо, а ветер тучи рассеял.
и куда не пойдешь – территория лесопарка,
нет ни берега, ни прибитой к берегу барки,
чтобы отплыть отсюда – лучшего нет подарка.
остается любить этот город, эти улицы с фонарями,
эти зимы с как-будто вымершими снегирями,
этот стиль с его божественными зверями
и

...

конец ознакомительного фрагмента