Текст книги "Внизу наш дом"

Глава 11. Николай Николаевич и Валерий Павлович

Меня довольно долго не беспокоили. Или не приняли всерьёз, или данные о беседе анализировали на разных уровнях, оценивая их достоверность. Только в самом конце сентября прибежал мальчишка от отца Николая с запиской, где было указано место и время демонстрации моего самолёта.

Конечно, я прилетел. Внизу посреди сжатого, но не перепаханного поля стояла легковушка, рядом с которой топтались два мужчины. Оба в штатском. Смотрели они в мою сторону – так что, скорее всего, прибыл я туда, куда нужно. Со всего хода сделал «свечку», завис и переключил винт на задний ход. Выровнял машину, плавно приподнимая хвост и набирая скорость задом наперёд. Вот в этом положении, двигаясь раком, я и прошел так, чтобы меня было хорошо видно зрителям.

Потом снова задрал на этот раз хвост, и после зависания разогнался уже носом вперёд, выйдя из пике ещё до того, как скорость стала значительной. Да тут же и сел прямо на поле, остановив самолёт рядом с автомобилем.

– Пионер Субботин демонстрацию техники закончил, – доложил я, подходя к мужчинам.

– Впечатлён. Поликарпов, – ответил тот, что ниже ростом и протянул руку для приветствия.

– Ну, ты и выдал! – подхватил второй. Чкалов. – А меня научишь?

– Отчего бы не научить, Валерий Павлович, – кивнул я приветливо. – Но, вообще-то, этот цирковой номер практического значения не имеет – чистые понты. Ну, и, главное, чтобы вы поверили моим словам о том, что в авиации я разбираюсь.

– Гляди-ка! – воскликнул Поликарпов. – Он заднюю плоскость сделал сплошной. То есть при набегании потока сзади рули не заламывает. Точно! И ось сцентрирована. На рулях направления – тоже.

Валерий Павлович покачал элероны, глядя на то, как от его усилий покачивается ручка:

– Тут такая же история. А зачем ты такое мощное крыло применил? Можно было и попроще сделать. И полегче, – он приподнял плоскость за конец, наклоняя весь самолёт.

– Рассчитано на двигатель в двести пятьдесят – триста лошадок, – согласился я, не ломаясь. – Вот с ним бы я вам «кобру» Пугачёва показал, а с этим мотоциклетным недоразумением даже простейшие фигуры высшего пилотажа приходится делать только после разгона за счёт снижения. И то не все.

– Рассчитано, говорите! – приподнял брови Николай Николаевич. – Может быть, вы, юноша, окажете нам честь и присоединитесь к конструкторскому коллективу, в котором я работаю?

– Этот вопрос мы обязательно обсудим, – кивнул я. – Но сначала мне необходимо рассказать о том, откуда я такой умелый и знающий.

– Эй-эй! – донёсся голос со стороны автомобиля. – Об этом не может быть и речи. Разговор шёл только о показе самолёта. Ты вообще не должен был тут садиться, – из кабины выбрался старший инок Крутилин. На этот раз в военной форме с тремя кубарями в петлицах.

– Показ, так показ, – ответил я миролюбиво и достал из кармана отвёртку. – Посмотрите, Николай Николаевич, как устроено крыло.

– На внутренний осмотр у гражданина Поликарпова допуска нет, – категорически заявил Крутилин.

– А он и не требуется. Достаточно моего авторского позволения, если Николай Николаевич интересуется, конечно.

– Несомненно, интересуюсь. Вероятно, у вас металлический набор? Если крыло рассчитано на мотор солидного веса, то нагрузка выходит килограммов пятьдесят на каждый квадратный метр.

– Набор сосновый, но крыло рассчитано на нагрузку в четверть тонны на квадратный метр. Статически я его испытал – так что прикидки частично подтверждены.

– Что? Положили концами на опоры и нагрузили ста пятьюдесятью пудами? И уцелело?

Я кивнул. Посмотрел на недовольное лицо Крутилина и поспешил распрощаться, затолкав при рукопожатии записку в руку Валерия Павловича. Ничего особенного – просто мой адрес. Давать свои координаты самому Поликарпову на глазах у бдящего чекиста показалось мне неправильным.

* * *

Письмо от Николая Николаевича пришло мне с обратным адресом Валерия Павловича спустя пару недель. Этим путём, то есть через Чкалова, мы переписывались до ноября, до моего отпуска, который я планировал провести в Москве. А меня каждые выходные мучили вопросами, на большинство которых я отвечал, что достоверными сведениями не располагаю. Ну, не интересовался я никогда политикой. И заметных событий помню не так уж много. Припомнил войну в Испании – она как раз началась в тридцать шестом после мятежа. Даже фамилию генерала Франко назвал. И Долорес Ибарури. Про то, как сначала наши ишачки причёсывали «мессеров», но потом, после установки на тех более мощных моторов, стали терпеть поражения.

Про репрессии тридцать седьмого благоразумно «забыл». Забыл и год, когда произошли события на озере Хасан, но предположительно это было в тридцать восьмом и за них наказали кого-то из больших военачальников. Имени называть не стал – не хватало мне ещё кого-то подставлять.

К тридцать девятому году отнёс Халхин-Гол, начало Второй мировой с нападения на Польшу первого сентября, зимнюю войну в Финляндией из-за прилегающей к Питеру территории и отметил слабость подготовки Красной Армии. Ещё вспомнил, что наши лётчики оказывали интернациональную помощь китайскому народу в борьбе против японских милитаристов, но точных дат не назвал – я их и не знал никогда.

Одним словом, как-то не о том меня спрашивали. А потом вдруг и это прекратилось – словно забыли. Но в конце октября приехал к нам в аэроклуб «инок» Вертелин, одетый в форму со знаками различия лейтенанта.

– В общем, Шурик, выводы о тебе сделали, – сказал он прямо от порога. – И решения приняли. Ты действительно тот, за кого себя выдаёшь. Поэтому вашим контактам с Николаем Поликарповым мешать не станем. Более того – даже поспособствуем. Билет тебе купим, гостиничный номер оплатим, но все беседы должны проходить под стенограмму и в присутствии охраны. Ты – человек взрослый – должен понимать и способствовать нашим сотрудникам. И, да, я не Вертелин, а Конарев Игнат Кузьмич.

– А Крутилин?

– До него тебе нет дела. Он теперь занимается другими вопросами. А вот стенографистка будет та же самая.

– Кстати! – поняв, что наконец-то разговариваю с адекватным мужиком, обрадовался я. – Спасибо, что тогда пригласили на встречу Валерия Павловича.

– Это не я. Крутилин решил, что мнение лётчика-испытателя из ЦКБ будет не лишним.

– И каково же это мнение, если не секрет?

– Какой там секрет! Оба в один голос кричат, что ты действительно отличный специалист. Другие наши товарищи, ознакомившиеся с эскизами, которые ты отправлял Поликарпову, с этой точкой зрения согласны. За винты изменяемого шага уже посадили профильный коллектив.

– Куда посадили? – охнул я. – На какой срок?

– Да за кульманы посадили и за расчёты.

Глава 12. Отпуск

Начальник аэроклуба отпустил меня на отдых только в начале ноября. Раньше не мог, потому что нужно было постоянно обслуживать технику – полёты осенью шли интенсивно, так что я и сам не особо настаивал. А как погода испортилась и начались дожди – тут и вырвался.

Мусенька взялась провожать меня до самого поезда, и отказать ей в этом я не посмел. Даже не стал спрашивать о том, как же занятия в школе? На вокзале встретились с «инокиней Надеждой» – она была в партикулярном платье и выглядела сногсшибательно. Подруга моя, вручая мне холщовую сумочку с дорожной снедью, косилась на «соперницу», поджимая губы – верный признак, что встревожена. Особенно встревожена потому, что мы явно знакомы и ещё стенографистка обращалась со мной не как с ребёнком, а на равных.

– Ты обязательно вернёшься? – спросила моя хорошая на прощание.

– А куда я денусь, – ответил я легкомысленно и полез в вагон. Ни обнимать радость свою, ни целовать в вокзальном многолюдье не стал – мы же внешне дети. Мусенька, кстати, не только внешне – она, и правда, совсем ребёнок.

Надежду провожал Конарев. Тот самый, который бывший Вертелин. И ещё мама – интеллигентная женщина средних лет в военной форме со знаками различия медицинской службы и шпалой в петлице.

В дороге ничего примечательного не произошло – в мягких вагонах купе на двоих, поэтому нам никто не мешал – я рассказывал об обороне Одессы и оставлении её осенью первого года войны. Наденька исписала несколько блокнотов.

– Считаю, что вывод войск из города был ошибкой, – твердил я раз за разом. – Бытовало мнение, что вывезенные из Одессы части требовались для защиты Крыма, но теперь-то известно, что это не удалось. А окруженные дивизии, засевшие в крупном населённом пункте с неслабой промышленностью, способны, по меньшей мере, удерживать вдвое превосходящие силы противника.

– Ты же говорил, что не разбираешься в стратегии, – ухмыльнулась Наденька.

– Да я и не разбираюсь. Но, знаешь, как было обидно! С одесских аэродромов можно запросто дотянуться до румынских нефтяных районов. Бытовало мнение, что фашисты имели основное направление именно на Баку – к нашей нефти. А все остальные удары планировались как вспомогательные. Ну, там на Питер, Москву. Чисто, чтобы отвлечь основные силы. Но потом немного подкорректировали план, потому что в Одесском военном округе наши генералы успели в ночь нападения разогнать авиацию по запасным аэродромам и сохранили её от уничтожения в результате внезапной бомбардировки.

Потом эта авиация бомбила переправы через Прут, чем сдерживала наступление несколько дней – вот и вышло отставание от продвижения в центре и на севере. Опять же румынские части пожиже Вермахта – поэтому и получилось поначалу, что нашим удалось некоторое время сдерживать натиск неприятеля. От этого удар в южном направлении выглядел не как основной. Думаю, поэтому наши и ошиблись. А ведь стремительный прорыв к Запорожью должен был проявить истинные намерения немецкого командования. Конечно, в Белоруссии, на Украине и в Прибалтике обстановка в тот период выглядела катастрофической, можно сказать, пугающей, – я вздохнул и огорчённо махнул рукой. – Понимаю, что это взгляд слабоинформированного дилетанта, что выводы мои сомнительны, но ничего с собой поделать не могу. Ты уж там пометь в своих записях, что сомневаюсь я в том, что сказал и что мне вообще не стоит касаться подобных тем – а то я всех запутаю, потому что знаю об этих вещах только из газет да политинформаций. Или как об этом в частях мужики судачили.

Вот так мы и доехали, беседуя под стенограмму.

* * *

В Москве нас встречал всё тот же Конарев, что и провожал в Одессе.

– В другом вагоне ехал, – ответил он на мой вопрос раньше, чем я успел его задать. – Не мог же я пропустить разговора с Поликарповым. Кстати, Чкалов тоже будет – он не последний человек в нашей авиации, а расширять круг людей, посвящённых в курс дела, руководство считает преждевременным.

Потом мы отправились за город на скромную дачу. Меня поселили в комнате, куда выходил тёплый бок печки. Тут, кроме кровати, под которую я задвинул свой фанерный чемоданчик, были письменный стол и книжный шкаф, где лежала стопка чистой бумаги, стояла чернильница-непроливашка и из стаканчика торчали перьевые ручки и карандаши. На дворе было сыро и промозгло. Листья с деревьев уже падали вовсю и лежали на земле шуршащим слоем.

За углом сарая отыскался турник, а вдоль забора внутри изгороди проходила тропинка. По ней я и пробежался, а потом размялся, как следует. К ужину меня позвали, когда стемнело. Накормили нас сытно – и мясо было, и яйца, и сливочное масло. Посуда тонкого фарфора, начищенные вилки, крахмальные салфетки. Мне даже неудобно стало за свои руки с въевшимся под кожу машинным маслом и, пусть и чистый, но застиранный технический комбинезон.

Да, с гардеробом дела у меня обстояли скорбно. Деньги-то я тратил, сами знаете, на что. Остатков хватало только на носки и черные сатиновые трусы. Да несколько рубашек мне подарила Мусенька – сама сшила. А в остальном, носил я то, что выдавалось в аэроклубе в качестве спецодежды.

* * *

Мы сидим в теплой светлой комнате за круглым столом. Мы – это ваш покорный слуга, стенографистка Надежда со своим блокнотом, Конарев, Поликарпов и Чкалов. Как я понял, Николай Николаевич официально считается расконвоированным осуждённым. То есть он как бы и свободный человек и в то же время нет. Какое-то подвешенное у него состояние.

Начинает мой «опекун»:

– Александр Трофимович Субботин родился в одна тысяча девятьсот двадцать третьем году. Участник Великой Отечественной войны с тысяча девятьсот сорок первого по тысяча девятьсот сорок пятый годы. Летчик, позднее – испытатель. Затем, после окончания авиационного института, сотрудник конструкторского подразделения на одном из авиазаводов. Расчётчик. Дожил до две тысячи десятого года, после чего его сознание оказалось в нём же самом, но в тысяча девятьсот тридцать четвёртом году. Это достоверно установлено.

Я смотрю на недоверчивый прищур Николая Николаевича и на распахнутые в изумлении глаза Чкалова. Моё вступление:

– Предвидя законные вопросы, докладываю: вы, Валерий Павлович разобьётесь при испытаниях истребителя в тысяча девятьсот тридцать восьмом. Причина гибели – самовольное отступление от полётного задания. Товарищ Поликарпов умрёт в одна тысяча девятьсот сорок четвёртом от болезни, возникшей из-за нервотрёпки, которую обеспечат ему трудности, созданные руководящими работниками.

Обе эти смерти не нужны нашей стране и вредны для народа, строящего светлое будущее под мудрым руководством Коммунистической партии во главе с товарищем Сталиным.

Сижу, наблюдая за реакцией окружающих. Наденька, как и положено, строчит в блокноте, Поликарпов приподнял брови и смотрит на меня с укором, а Чкалов выглядит кисло. Поделом ему – пусть будет аккуратней. Только у Конарева лицо невозмутимо – мы с ним это выступление продумали до последнего слова. Хотя про партию и Сталина я добавил от себя, специально для протокола.

– Итак, – продолжаю я, – мой долг поделиться своими знаниями. Касательно авиации они весьма существенны. Начну с конца, с констатации известных мне фактов.

Истребители обеспечивают господство в воздухе. Уничтожая самолёты, работающие по наземным целям, они сводят на нет любые достоинства бомбардировщиков, штурмовиков и транспортных самолётов. Опыт будущей войны это полностью подтвердил – для меня-то она в прошлом.

На начальном этапе фашисты имели преимущество в истребителях, господствовали в небе и безнаказанно бомбили наши войска. Только в середине второго года войны советские авиаконструкторы создали достойный истребитель, после появления которого фашисты оборонялись и отступали. Неспециалисту это может показаться случайным совпадением. Люди от большой политики или руководители высокого ранга, видные военачальники способны привести множество аргументов, принижающих значение этого факта, но для нас здесь и сейчас это не имеет никакого значения. Ни один из нас не учился руководить государством и не собирается заниматься стратегией. Но мы немало понимаем в истребительной авиации. Поэтому наш долг – обеспечить Советскому государству преимущество именно на этом направлении.

Ясно ли я очертил круг задач? Может быть, имеются вопросы?

– Вы, батенька, прямо огорошили, – посетовал Николай Николаевич. – А что, скажите на милость, в начале войны у нас были достойные бомбардировщики?

– Были. И немало. Но многие оказались сбиты «мессерами» или зенитным огнём.

– А как же мы так оплошали с истребителями? Ведь, кажется, шли с опережением! По крайней мере – сейчас наши машины выглядят весьма достойно.

– Были сделаны ошибки в выборе приоритетов. Вероятно, они связаны с неверной оценкой заранее неизвестных обстоятельств. Кроме того, мы проиграли технологическую гонку в моторостроении – немец обошел нас по этой части и качественно, и количественно. Явление временное, но оно совпало как раз с началом войны. Потом при отступлении наших войск начались потери в промышленном потенциале – заводы приходилось эвакуировать, и это не всегда удавалось хорошо. Очень болезненным оказалась оставление Запорожья – производство их двигателей осваивали с огромным трудом. После захвата немцами Харькова один из типов бомбардировщиков вообще перестал выпускаться.

– Харьков, Запорожье… это докуда же нас потеснили? – воскликнул Чкалов.

– Поэтому и взял я с вас подписки о неразглашении, что подобная информация может вызвать панические настроения, – ввернул Конарев. – Ну, и есть надежда, что появится возможность не допустить подобной катастрофы. Если гражданин Поликарпов не подкачает.

– Так с чего же начнём? – лукаво посмотрел на нас Николай Николаевич.

– С И-17, – ответил я так, словно говорю прописную истину.

– Но его же не приняли на вооружение!

– Вот и хорошо, и не надо, – кивнул я. – Валерий Павлович! Каково ваше мнение об этом аппарате?

– Отличная машина. Устойчивая, управляемая, скоростная. Только тесновато в ней.

– А почему её не приняли? – изумился Конарев.

– Сочли, что на И-16 можно достигнуть тех же скоростей, – объяснил Поликарпов. – Признаться, я разделяю эту точку зрения.

– Загвоздка в темпе развития двух типов двигателей, – вмешался я. Звездообразные воздушного охлаждения и V-образные водяного будут совершенствоваться с разной скоростью. У тех и других возрастут мощности и обороты, увеличится масса. Немцы развивали оба варианта и имели истребители обоих видов, причем весьма продвинутые. Хотя свой «мессершмит» они затеяли позднее И-17-го. Кстати, он до конца войны стоял у них на вооружении и оставался серьёзным противником. В то же время летали фашисты и на Фокке-Вульфе-190 с мотором воздушного охлаждения – весьма опасный истребитель.

Нам тоже следует не выпускать из виду оба направления – иметь наготове планеры и под те двигатели, и под другие, совершенствуя лётные качества и вооружение по мере развития моторов. С И-16 это и так происходит и, если бы не самовольная гибель Валерия Павловича, после которой к Николаю Николаевичу заметно охладели в верхах, к началу войны мы имели обкатанный и весьма совершенный истребитель.

Сложнее обстоят дела с истребителями с моторами водяного охлаждения – на этом направлении заграница нас опережает с каждым днём всё сильнее. И, чтобы поезд не ушёл окончательно, необходимо принятие И-17-го в качестве учебно-тренировочного истребителя. Тогда он будет стоять на мелкосерийном производстве – а это освоенные техпроцессы. Эксплуатироваться в военных училищах – а это замечания от техников. И летать – уж курсанты-то выявят опытным путём все проблемы с лётными качествами.

Кроме того, на этих машинах будут опробоваться новые типы пушек, пулемётов и иных видов вооружения – в прошлый раз с прототипом так и было – на нём обкатывали множество разных проектов.

– Ты кого хочешь обмануть? – воскликнул Конарев. – Предлагаешь ввести в заблуждение руководство страны?

– Не столько руководство, сколько конкурентов. Знаете, что могут сделать недоброжелатели, вхожие в высокие кабинеты? Оно нам надо? А так – сидит себе Поликарпов в своём Нижнем Новгороде на заводе, выпускающем деревянно-тряпочные У-2, УТИ-17 для учебных частей и лётных школ, да переставляет моторы и пушки на давным-давно известном ишачке.

– Я в Москве работаю, – возразил Николай Николаевич.

– Надо переезжать, – вздохнул я. – Как-то заинтересовать в этом самых нужных конструкторов и создавать небольшой, но зубастый коллектив с привлечением местных кадров. С одной стороны, когда фашист будет рваться к нашей столице, у вас сохранится деловая атмосфера. С другой – начальство пореже станет наведываться. И не придётся никому ничего особо доказывать – работы по утверждённой тематике, совершенствование серийной техники, скромное, но устойчивое финансирование и прекрасные отношения с заводчанами – что ещё нужно, чтобы достойно встретить старость?

А когда придёт час грозных испытаний вот тут-то и окажется, что наши учебно-тренировочные самолётики кроют немецкие истребители, как бог черепаху. И, главное, все пилоты давно их освоили во время учёбы ещё в училище или проходя краткосрочные курсы.

Кстати! Вашу новую задумку – И-180 – тоже можно преподнести как учебно-тренировочную машину, предназначенную для освоения И-16. Ишак-то ну уж очень норовист. Так что и с этим вас поймут, – я посмотрел на Конарева. Выглядел лейтенант задумчивым, но тут встрепенулся:

– С точки зрения сохранения государственной тайны этот подход представляется мне разумным, – согласился он. – Ваше предложение придётся согласовать с руководством. Но, в любом случае, завтра снова встретимся здесь тем же составом.

Наденька благодарно кивнула – устала записывать.