Текст книги "Победить смертью храбрых. Мы не рабы!"

– Не знаю. Дыши через марлю. Должны включить вытяжку, когда – не знаю.

– Ловкач, сколько тебе? – Этот вопрос я задал спустя часа полтора. Когда понял, что от размышлений по поводу судьбы Волкова и Москвичева мне становится все хуже и хуже. Каких-либо приемлемых выходов из положения я не видел, а сожаление и досада уже просто осточертели.

– Вот спросил. У бродяги не спрашивают про года, – изворотливо ушел от ответа напарник, заставив меня поморщиться. Сразу потянуло завязать с откровениями, однако я себя остановил. Возвращаться к мыслям о судьбе разведчиков не хотелось.

– А про что спрашивают?

Некоторое время царило молчание. Вкупе с темнотой ему бы следовало выглядеть зловещим.

– Чего ты хочешь? – наконец отозвался Ловкач.

– Война с немцами была? – решил я не упускать даже такой ненадежный источник информации. Раньше у меня их вообще не было.

– Ну… была, – помедлив, ответил Ловкач.

– Почему проиграли? – не стал я ходить вокруг да около. За что заслужил удивленное хеканье:

– Мне Тухачевский не докладывал. А меня там, сам понимаешь, не было.

– Тухачевский? – изумленно переспросил я. – А он тут с какого боку?

Ловкач с ответом не торопился. Медлил. Явственно вздохнув, все же произнес:

– Чего тебе неймется?

– Давай так договоримся. – Во избежание дальнейшего недопонимания я решил расставить все по своим местам. – Считай, что я ничего не знаю. Допустим, далеко отсюда был. Ничего не знаю. А ты мне будешь рассказывать. Без всяких там отступлений.

– Тухачевский командовал. Вот и накомандовал… Нам на голову. Два месяца в поддавки играл, а потом со всей своей кодлой рванул за Урал. Вот и песня вся.

– А-а-а… Сталин, Жуков? Рокоссовский? – Все мои знания о мире ограничивались лишь ликбезом от Юльки, информация которой была столь же ценна, как и представления о плоской земле, которую держит черепаха.

– Сталин – враг народа. Жуков… – Не знаю такого. Рокоссовского тоже не знаю. – Принимая мои правила игры, Ловкач не акцентировал внимания на том, что я не в курсе самых что ни на есть азов истории.

А я поневоле улыбнулся. Вот не повезло усатому! Сколько народу наотправлял в лагеря и на тот свет, а тут, видишь, нашелся кто-то поумнее и посметливее и прикрыл самого генсека.

– А когда Сталин врагом стал? – задал я вопрос, уже понимая, что ответ есть даже у меня. Догадаться тут не трудно.

– Ну, году так в тридцать седьмом…

Точно! Так оно и должно быть! Вечная мечта военного человека – стать Наполеоном. Товарищ Тухачевский, если мне память не изменяет, этого комплекса тоже не был лишен. Однако в моей реальности порулить ему не дали. Вождь мигом просек всех фантазеров и дал им такого пинка, что многие сумели остановиться и потереть задницу только в аду. Открыл, так сказать, сезон репрессий. Тут же, видимо, подобный номер не прошел. Интересно, отчего? Похоже, в этом мире Сталин дал маху, как и его верный пес Берия {1}1
  Заблуждение, которое стоит прояснить. Решение Пленума ЦК в 1937 году, давшее фактически разрешение на образование «троек» и качнувшее маховик репрессий, было принято коллегиально и отнюдь не по инициативе Сталина. Впрочем, как и почти любую ситуацию, Сталин умудрился и это решение повернуть себе на пользу. Именно в 37-м году был раскрыт т. н. заговор Тухачевского, напрямую угрожавший не только Сталину, но и всей партии, поскольку у генералитета были свои планы на дальнейшее обустройство страны. В том же году ликвидирован Г.Г. Ягода – выдвиженец Троцкого. В конце 1938 года отстранен от должности Н.И. Ежов, не справившийся с руководством НКВД. Лишь тогда должность наркома НКВД занял Берия, верный соратник Сталина. Заигравшаяся в интриги и заговоры «ленинская гвардия», по сути, перемолола сама себя. Именно с этого момента разумно говорить о том, что Сталин, разделавшись с оппозицией (причем чужими руками, искусно встраивая собственную безопасность в чужие интересы), уже «прочно стоял на ногах», имея поддержку ранее не контролируемого комиссариата внутренних дел. НКВД как аппарат, и даже чисто военная сила был на тот момент мощнейшим союзником. Полагать Берию ответственным за репрессии 37 – 39-го годов нелепо. За 39 – 40-й годы Берией подписано менее 4000 смертных приговоров. За эти же годы освобождены из мест лишения свободы и реабилитированы более 800 000 человек.


[Закрыть].

– Расстреляли? – с нескрываемым любопытством поинтересовался я.

– А чего на него, смотреть, что ли? Тогда же, в тридцать седьмом.

Да уж. Вот так выкрутасы. Хотя почему бы и нет? Ведь проводились перевороты всяческие в Латинской Америке, хунты устраивались и тому подобное. Не думаю, что такой сценарий не мог бы пройти и на моей земле.

– Берия? – интересно ведь, черт побери! Неужели тоже?..

– Не знаю такого, – честно подумав, ответил мой собеседник[5]5
  Ничего удивительного, что не знает. Известность Лаврентий Павлович приобрел лишь после его назначения на должность наркома НКВД в 1938 году. До того он работал по партийной линии в Грузии, и, соответственно, вряд ли Ловкач мог о нем знать. Ну а преступником, демоном и убийцей Берия стал и вовсе после 1953 года, когда к власти в СССР вместе со своей группой пришел Хрущев.


[Закрыть].

– Ворошилов?

– Расстреляли[6]6
  Абсолютно логичное действие. Тухачевский и Ворошилов недолюбливали друг друга и были явными антагонистами. До определенного времени Ворошилов всецело поддерживал Сталина, а заговор Тухачевского, если он существовал в реальности, был в высшей степени «военным», т. е. предусматривал отречение от власти большинства партийных руководителей и установление военной диктатуры.


[Закрыть].

Как-то сложно себе это представить. Понятное дело, что-то не так пошло в этой реальности. Не так, как у нас, в моем мире. И все же сложно.

Причем я умом понимаю, что так вполне может быть. Да что там может, так – есть. Сколько копий переломано по поводу Сталина. Мол, благо он или зло для России. Те же антифа ущербные – и они по-разному к нему относятся. И коммунисты тоже. В смысле, верные ленинцы или там сталинцы. Книжки пишут всяческие, в Интернете ушаты дерьма выливают или, напротив, лакируют и причесывают усатого грузина.

А на деле вон оно как: нет Сталина – и войну просрали. Моментом. Показатель?

– Воевал сам, Ловкач?

– Я? – В голосе послышалось неподдельное изумление. – Ты откуда такой свалился-то?

– Из будущего. – Он начинал меня злить. Какой-то неуемной жаждой доказать свое превосходство, поставить себя выше.

– Ну-ну, – на этот раз протянул недоверчиво. После короткого молчания продолжил: – Не воевал. Чтоб Ловкач винтовочку за власть брал? Не бывать такому!

Ага. Ну, это кодекс такой. Не работать, дома и семьи не иметь и тому подобное. Так, кажется. Вот посмотрел бы я на тебя, вор, когда тебе товарищ Сталин с краскомом Рокоссовским сунули бы обойму от трехлинейки и в атаку отправили. Под немецкие панзеры и под гренадеров. Зимой, к примеру, в сорок первом {2}2
  Вряд ли это светило бы Ловкачу в нашей реальности. В штрафные роты направлялись военнослужащие сержантского и рядового состава, а также лица, отбывающие наказание за нетяжкие и средней тяжести преступления. Политические заключенные, несмотря на обширные примеры в современной кинематографии, в штрафных ротах не служили вовсе. Штрафной батальон – подразделение, где отбывали наказание только военнослужащие офицерского состава. В штрафбате, таким образом, тем более не могло оказаться никаких гражданских, воров в законе, политических и тому подобных персонажей.


[Закрыть].

– Ну а вообще как все развивалось? – не мог я утерпеть. Мало того, что очень хотелось пополнить багаж знаний, так еще и скучно было просто сидеть в темноте, дышать через повязку и молчать.

– Почем я знаю, фраерок? Газеты не читаю, радио не слушаю, это мне все без интересу, – с некоторой напыщенностью отозвался напарник.

Дурацкие присказки, и поведение дурацкое. Если бы не видел я глаз Ловкача, умных и внимательных, то по манере общения принял бы его за мелкую приблатненную шушеру. Вот зачем ему так рисоваться? Явно же не для меня. Скорее всего, это его естественный режим: привык вести себя именно таким образом, прячась под маской недалекого грубого зэка. Что это не настоящее лицо – видно сразу. Маскировка у Ловкача была паршивой. Однако, судя по всему, даже этого ему вполне хватало.

Впрочем, рано или поздно защитный механизм должен дать сбой. Я демонстрировал искренний интерес, был подчеркнуто нейтрален, вежлив – и у моего собеседника не было никаких оснований запираться. Адреналиновый откат от пережитой катастрофы, чувство благодарности по отношению ко мне, единение в темноте – все эти факторы в совокупности должны были сделать свое дело.

– Этот на голову мозговитый диктатор… танков наделал, армию напризывал. Разговоры там пошли всякие, мол, земли вернуть надо. Прибалтику, Украину. Маневры эти бесконечные. Денег прорву нужно, а где их брать-то? Колхозы разогнал, нэп заново открыл. Вроде и хорошо, однако же лапотники эти все в города побежали. Беспредельщиков развелось – мама дорогая! Тут немцы и вдарили. С поляками, румынами, шушерой всякой. Мол, завязывайте с коммунизмом своим, побаловались – и хватит.

Молчание. Я не прерывал его, понимая, что Ловкача наконец-то прорвало. Сумбур в изложении мыслей с лихвой компенсировался информативной частью. А знание, сами понимаете, – сила.

– Клоун этот, с армией своей. Дирижаблями. Что, думаешь, прям война, что ли, была? Да половина округов даже развертываться не стали – сдались в первую неделю. Вроде и армия есть, а на деле – пузырь мыльный. По бумажкам и по спискам – пять миллионов, а немцы, считай, пограничников сбили – и все. Нет больше сопротивления. Такая вот война была… Бон. А эти шакалы, как началось, грызню устроили. ЦК хренов. Вместо того чтобы мобилизацию объявлять, они власть делить начали с диктатором-недоумком. Вот и все, Бон. Вот тебе вся война. Три месяца, чтобы оккупацию установить. Нет других примеров в истории, чтобы за три месяца такую огромную страну захватить.

Повисло молчание. Высказавшись, Ловкач некоторое время не шевелился и лишь через минуту громко, звучно вздохнул.

– Ну, доволен, фраер?

В принципе я был доволен: узнал то, что мне требовалось. Ловкач скорее всего не заметил, однако стиль его речи под влиянием сильного душевного волнения сильно изменился. Удивительного тут мало: теряя контроль над собой, вряд ли станешь следить за используемыми выражениями. Округа не стали «развертываться». Вору этот термин неизвестен. Да и любому гражданскому – тоже.

– А потом что было? – Куй железо, пока горячо. Других источников информации все равно не предвиделось.

– Рабство, – жестко, словно отрубил. – Оккупация. Поделили на клочки: что своим, дойчам, что лимонникам, что отребью румынскому.

– И англичане? – Ничуть не удивлен.

– Они самые. Англичане. Кавказ вон совместно с немцами заграбастали да порты северные. Э-э-эх… – закончил Ловкач как-то неожиданно грустно.

– Поляки?

– Поляки… – Мой собеседник хмыкнул и с ожесточенным удовольствием пояснил: – Пеплом да в трубу. Кто с ними считаться-то будет, сам подумай?

Ну да. Нечто подобное я и подозревал. Нужно знать взаимоотношения поляков и немцев, чтобы исключить любую вероятность долговременного союза между этими двумя нациями. Впрочем, это в первую очередь беда самих поляков. Они всегда выступали разменной картой для Европы, но с упорством, достойным лучшего применения, постоянно лезли в любую распрю. Та же Вторая мировая взяла свой старт с нападения поляков, хотя сей факт принято замалчивать[7]7
  Оставлю суждение на совести героя. Несомненно, Польшу широко использовали в собственных закулисных играх Англия и Франция, однако на Германию, разумеется, поляки не нападали. Бон же имеет в виду известный инцидент с захватом якобы польскими военнослужащими здания немецкой радиостанции в Глейвице. Именно данный захват, произведенный силами немецких диверсантов, стал формальным поводом к развязыванию Второй мировой войны.


[Закрыть].

– Ты офицер, Ловкач.

Я не спрашивал, а утверждал. Произнес со всей возможной уверенностью, не испытывая ни капли сомнений.

Он ничего не ответил. Только через пару минут, усмехнувшись, произнес:

– А ты сам-то кто будешь?

– Старший сержант.

Я почувствовал шевеление: Ловкач, стараясь производить как можно меньше шума, перебирался ко мне ближе.

– Нож у меня, – честно предупредил я напарника.

Тот застыл на месте, и стало слышно шуршание, с которым руки Ловкача производили ревизию собственных карманов. Естественно, я сделал это раньше.

Ничего не обнаружив, напарник коротко выругался в темноту и произнес с недоверием в голосе:

– Если ты из этих… какого хрена тебе вписываться за беглых?

– Я старший сержант Российской армии. В МОЕЙ действительности СССР победил в войне. Во главе со Сталиным. И вот этого дерьма не было. Понял?

Некоторое время Ловкач молчал, переваривая услышанное. Затем переспросил:

– Победил?

– Да.

Снова молчание. Я уже был готов к граду вопросов, которыми он меня засыплет. Скрывать, при каких обстоятельствах я оказался в этом мире, мне не казалось верным. Уже неоднократно приходилось давать показания, и версия моя всегда была одинакова. Наверняка Ловкач и его подельники пробивали меня и были в курсе того, что я говорил на допросах.

Однако мой напарник отреагировал вовсе не так, как я предполагал. Не задал ни одного вопроса, ничего не уточнил и ничем не заинтересовался… Он громко и заливисто расхохотался.

Звуки, отражаясь от стен и рождая эхо, били по ушам. Слух еще до конца не вернулся, на сто процентов, но, честно говоря, я был сейчас этому даже рад. Столько в хохоте было издевки и пренебрежения. Откровенно хамского, уничижающего.

– Хватит! – не выдержав, заорал я. Нашарил под ногами кусок породы и швырнул ее в сторону смеявшегося. Клянусь, если бы он не прекратил, в следующую же секунду я сам бросился бы на него. И не факт, что ограничился бы парой-тройкой ударов. Я был вполне способен забить его до смерти.

Смех оборвался. Всхлипнув на одной ноте, Ловкач наконец заткнулся.

Почувствовав какое-то неудобство, я опустил взгляд вниз. Разумеется, ничего в темноте не разглядел, однако понять, в чем дело, труда не составило. Я до такой степени сжал пальцы в кулак, что рука, не выдержав напряжения, мелко и дробно тряслась. Что творилось со мной? Я пришел в ярость из-за того, что Ловкач не поверил в победу Советов в войне и осмеял меня?

Я закрыл лицо ладонями, чувствуя запах пыли с нотами застарелого пота, идущий от перчаток. Мне бы так хотелось спрятаться от всего мира, от того, что он делает со мной, выворачивая наружу все мои убеждения и гротескно искривляя их.

Смешно. По-детски нелепо. Ни закрытые глаза, ни темнота не смогли меня спрятать, не могли стать завесой между мной и тем, что я сейчас едва не совершил.

В пяти метрах от меня сидел человек, которого я чуть не убил за то, что он посмел не поверить в победу Советов. Давно ли я сам рассуждал о преступном режиме, ошибке сорок первого и безжалостно бил выступавших под красным флагом? Очень давно. Целых пару месяцев назад. Когда я был убежденным фашистом и думал, что никогда и никто не сумеет совратить меня с моего пути.

– Да ты просто сумасшедший. Правильно про тебя говорят – псих! Надо же… Из будущего он… Нет будущего, понял?! – неожиданно заорал Ловкач. – Ни у тебя, ни у меня, ни у кого вообще! У нас у всех НЕТ БУДУЩЕГО!!!

Он произносил еще что-то. Кричал, ругался, выплескивал из себя все, что мне просто необходимо было выслушать и запомнить. Это был тот самый момент, которого я ждал, на который выводил Ловкача. Потеряв контроль над собой, он развертывал передо мной свою жизнь, словно книгу.

Но я не мог и не хотел его слышать. Ни одно его слово не находило во мне отклика, я все пропускал мимо ушей. По-прежнему сидя на камнях и спрятав лицо в ладони, силился понять, что же происходит со мной и во что мне теперь верить.

Нас вытащили на следующее утро. Наскоро обматерили, отстранили от работы и с попутным грузовиком отправили в барак под арест, приказав дать полные объяснения старосте. Дождавшись попутки, мы под бдительным надзором двоих охранников залезли в грузовик и буквально через полчаса были в лагере.

В пути мы с Ловкачом не разговаривали. Хватит. Наговорились в шахте вдоволь.

***

Странные это были разговоры. Ловкач то срывался на крик, то изъяснялся вполне нормально. Нес какую-то ересь, явно выплескивая свое недовольство нынешней жизнью, а через несколько минут довольно внятно и даже интересно рассказывал о том, что меня в действительности затрагивало.

Мою версию о том, что он офицер, Ловкач напрямую не подтвердил. Впрочем, скорее всего я был прав. В минуты сильного душевного волнения в его речи проскальзывали специфические слова и выражения, свойственные военному человеку.

Ловкач с удовольствием делился со мной взглядами на нынешнее государственное устройство, внятно и подробно рассказал, по какой причине оказался в лагере. Прозаично все. Будучи убежденным вором, Ловкач орудовал в шайке, промышлявшей грабежами небольших поселений. Некоторое время дела шли неплохо. Постоянно кочуя и не слишком зарываясь, его группа добывала пропитание и более-менее прилично существовала. Ключом к безбедному и относительно беспроблемному житью стало то, что ни Ловкач, ни кто-либо из его людей никого не убивали и вообще старались насилия избегать. В этом, честно говоря, я сомневался. Не думаю, что крестьянин запросто отдаст проходимцам свое, заработанное им в поте лица. Впрочем, бог с ним.

Пока Ловкач промышлял по территориям, принадлежащим не слишком крупным и не очень богатым землевладельцам, все ему сходило с рук. Но стоило сунуться во владения Штайнера, хозяина металлургического комбината, нескольких шахт и ГОКов, как его вольнице сразу пришел конец. Их группу быстро выследили и без особых проблем взяли. Двоих подельников Ловкача застрелили на месте, а его, ввиду не очень больших прегрешений, определили в лагерь.

Рассказу Ловкача я не поверил ни на йоту. Возможно, это была действительно правда или хотя бы правда в значительной степени. Но я не верил, скажем так, принципиально. Ловкач путался в некоторых моментах, рассказывая их каждый раз отлично от предыдущего. Отказывался отвечать на уточняющие вопросы, мгновенно входя в психоз. Немудрено было понять, что это своего рода защитная реакция, попытка заставить собеседника снять неудобный вопрос и более к нему не возвращаться. В общем, что-то Ловкач скрывал, оправдывая свое прозвище, и я очень быстро утерял интерес к тому, каким же он образом в действительности оказался в лагере. Услышать правду мне в любом случае было не суждено.

Вместе с тем, следует отдать должное, Ловкач рассказал немало интересного. В частности, чрезвычайно важной была информация о том, где мы в данный момент находимся, в чьих конкретно руках. Многие поступки и решения немцев нашли свое объяснение. Металлургический комбинат и все обеспечивающие его структуры являлись прежде всего организациями, ориентированными на извлечение прибыли. Именно поэтому мне и поступило предложение вступить в местные правоохранные органы. Элементарный рационализм – использовать человека там, где он может принести наибольшую пользу. Однако мой отказ тоже не стал ни для кого трагедией: просто отправили на другую, менее квалифицированную работу, где, однако, я опять же мог принести пользу. Деньги. Одни лишь деньги ставились во главу угла.

Осмеянный патриотизм. Ловкач не был русским, как и его подельники. Себя он называл вором и ворами величал своих товарищей. С уважением, скрепя сердце, относился к тем двум ухарям, что послали нас на дело. Потому что они были в авторитете. Цвет кожи и национальность ничего не значили для моего напарника. Он даже рассмеялся, когда я заикнулся об этом и предположил возможность объединения русских для свержения оккупации. Впрочем, очень скоро я отучил его насмехаться надо мной и моими мыслями. Мы несколько раз схватывались в полной темноте, и ни одно из столкновений не закончилось в его пользу.

Ловкач тем не менее так и не сказал мне, для чего нужна взрывчатка. Впрочем, я и не упорствовал в этом вопросе. Что бы ни придумали зэки, мне в любом случае было с ними не по пути. Гораздо больше меня волновало то, что задание мы, по сути, провалили. Соответственно, и лазарета было не видать как своих ушей. Ловкач это недвусмысленно подтвердил: нет результата – нет и ответной услуги.

Печально? Еще как! Впрочем, грустить я точно не собирался. Я умел злиться, просчитывать варианты, бороться, но не умел смиряться с поражением.

Может быть, этот мир в чем-то меня и изменил. Но точно не научил сдаваться.

***

В период моей воинской службы на благо РФ в казарме расположения не было душевых. Хоть мы и считались образцовой частью, своеобразным вымпелом, однако, как и вся остальная мотопехота, должны были раз в неделю ходить в баню на помывку. Все остальное время гигиенические процедуры ограничивались омовениями в раковине умывальника.

А вот в концентрационном лагере для рабочих существовал отдельный помывочный блок, функционирующий не один день в неделю, а постоянно. И там были душевые кабины.

В предбаннике я как раз сейчас и находился. После насыщенного рабочего дня и трудной, отчасти бессонной ночи я вонял, как обезьяна. Вымыться было насущной необходимостью.

***

Никакого фурора наше с Ловкачом появление в лагере не произвело. Короткая беседа со старостой свелась к тому, что к вечеру нам следует в письменном виде дать объяснения по поводу произошедшего в шахте. До указанного времени мы с Ловкачом были объявлены арестованными с лишением содержания на один день, видимо, засчитанный прогулом.

Арест оказался профанацией. Нас довезли до ворот лагеря, а затем конвоиры отправились по своим делам, ничуть не обращая на нас внимания. Таким образом, следовало считать, что истинная цель нашего «заблудились» начальству не известна и инциденту оно не придает особого значения. Что ж, это как минимум неплохо. Я не приобрел плюсов, но и в минус ничего не ушло.

Занятый своими рассуждениями, я расстегнул рубашку с нашитым на груди номером, намереваясь как можно скорее залезть под душ, хорошенько вымыться и переодеться наконец-то в чистое. Неаккуратно хлопнувшая входная дверь и слитный топот нескольких пар ног заставили меня вновь застегнуть пуговицы. Днем в помывочном блоке обычно никого не бывает. Тем более никто не приходит сюда днем толпой.

Через несколько секунд загадка разрешилась сама собой. Дверь в раздевалку распахнулась от молодецкого пинка, и в помещение резво заскочили пятеро. Двое упырей, с которыми я имел беседу на тему моего задания не далее как вчера утром, сам Ловкач и парочка внушительных гориллообразных личностей.

– Ну что ж ты так, сучонок… – Определенный мною в главари презрительно сплюнул.

Я, проводив его плевок взглядом, задумчиво провел ногой по крашеным, хорошо подогнанным доскам пола. Ребристая подошва грубого рабочего ботинка скользить не будет. Отлично. Это значительно важнее чего бы то ни было, любых слов, что сейчас будут произнесены. Я прекрасно понимал, к чему такое массовое и эффектное появление.

– Ты почему, говно, не сделал, как тебе говорили? Ты чего думаешь о себе? – накручивая свою компанию, продолжил лидер. – В игрушки играть вздумал? Так не с теми!

В руках у пришедших ничего не было. Хорошо это или плохо? Лично я бы предпочел, чтобы весь отряд завалился с дрынами в руках. Ими бы они друг друга тут и поубивали. А вот так, на кулаках, пятерых завалить было для меня совсем не простой задачей. Буду ли я решать ее именно на таких условиях?

Нет.

Я сложил руки перед собой в районе паха, одновременно доставая из внутреннего обшлага рукава отнятый ночью у Ловкача нож. Ладонь прекрасно скрывала его до поры до времени, и, смею надеяться, у меня был шанс на один удар, который станет сюрпризом для самого смелого и быстрого.

– Что молчишь, фраер? Вину чуешь за собой? Ты почему к шурфам не отвел?

Я перевел взгляд на Ловкача. Судя по всему, мой напарничек, которого я вытаскивал из пылевого облака на своем горбу, высказал версию, отличающуюся от реальности. И ничего удивительного, что в этом рассказе я стал самым главным виновником провала операции.

Ловкач глаз не спрятал. Смотрел открыто и напряженно. С фирменно, уже узнаваемо поджатыми губами. Что-то тут было не так.

Я окинул взглядом каждого из пятерых. Точно. Складывалось ощущение, что Ловкач пришел с ними и, вместе с тем, отдельно от них. Он отличался чем-то. Даже напряжение было его собственное, не общее. Гораздо более серьезное, нежели у остальных. Те явно пришли проучить лоха, переломав ему парочку костей, унизив как-то по-своему. Ловкач пришел за чем-то другим.

– Щас разговоришься. – Один из блатных сделал шаг по направлению ко мне. Синхронно с ним выступил еще один. – Запоешь, петушок.

У меня была уйма времени. Не знаю даже, какую единицу измерения применить в данном случае. Короче говоря, у меня было две секунды, которые потребовались бы моим соперникам, чтобы добраться до меня. Время это я тратил в высшей степени нерационально. По крайней мере, так могло показаться, если смотреть со стороны. Вместо того чтобы падать на колени, бежать к выходу или вставать в красивую стойку, я просто смотрел на Ловкача.

Едва шеренга колыхнулась, мой напарник мягко шагнул назад, оказываясь за спиной одного из мужчин внушительных габаритов. Рука Ловкача резко взметнулась, и я абсолютно четко увидел, как он бьет блатного заточкой. Узкое, как шило, лезвие тускло сверкнуло, отражая скудный свет электролампочек, и тут же скрылось в теле человека. Примерно там, где у всех, за очень-очень редким исключением, находится печень.

Никто не видел этого, кроме меня. Заходя с двух сторон, ребята были уверены, что и численный, и физический перевес на их стороне. Они даже не скопом кинулись, отрядили всего лишь пару. Это было фатальной ошибкой.

Обороняющийся, который четко осознает, что на него сейчас будет совершено нападение, и знает, каким образом оно будет осуществлено, всегда находится в более предпочтительном положении, нежели нападающий. Парадоксально, но это факт. С одной стороны, нападение гораздо эффективнее за счет наличия инициативы. С другой – оборона всегда имеет свой план, и он, опять же всегда, будет сюрпризом для нападающего. Иными словами, я четко знал, что меня сейчас собираются бить двое физически развитых мужчин средних лет. А вот они о том, что я их собираюсь убивать, даже не подозревали.

Подавляющее число драк начинается не с удара, а с толчка. Либо с попытки захвата. Сам удар, акцентированный и хороший, только на третьем месте.

Поэтому, когда мужчина ухватил меня за грудки, я позволил ему это сделать с удовольствием. Затрещала материя робы, оторвалась и отлетела в сторону пуговица. Нападающий поневоле закрыл меня собственным телом от всех остальных. Злорадно ухмыляясь мне в лицо, вниз он не смотрел.

В фильмах то, что должно случиться далее, выглядит одинаково. Главный герой по-медвежьи обхватывает противника свободной рукой, влипая в него, а вооруженной наносит удар. Куда, мать твою?! Ты же не видишь абсолютно, куда бьешь! И при этом еще толкает нож, все глубже и глубже во внутренности. Ждет, пока умирающий хрипит у него на плече, а сам мужественно смотрит в камеру. Из всего этого многообразия приемов внимания заслуживает лишь один. Надо действительно быть как можно ближе. Чтобы никто не мог видеть нож в твоей руке.

Никогда не делал ставку на один удар. Нас учили работе с ножом. Никакого снайперства и позерства. Секрет прост – бить нужно как можно больше.

Поэтому, прижатый к телу своего противника, я лишь немного повернулся к нему левым боком, открывая для поражения его живот, и заработал ножом. Со скоростью швейной машинки вонзая лезвие в плоть и совершенно не думая о том, что мне непременно следует поразить сердце или какой-то еще жизненно важный орган. Главное в любом бою – нанести как можно больший урон, и совсем не обязательно сразу же класть человека намертво.

Блатной широко открыл рот и вытаращил на меня выкаченные бельма глаз. Еще бы. Нарезанные кишки дают такой болевой шок, что выразить его криком или стоном можно далеко не сразу.

Руки его метнулись вниз, к животу, изрешеченному не менее чем десятью-двенадцатью ударами. Я же, освобожденный от захвата, сделал шаг навстречу второму нападающему. И резанул наискось снизу вверх, уже видя, как отшатывается мой противник. Лезвие вспороло ему руку, которой он испуганно пытался заслониться.

Блатной взвыл, отпрыгивая назад, встряхнул ладонью. Капли крови широким мазком слетели на деревянный пол.

Глаза его растерянно метнулись с меня на своего недавнего подельника, что, прижав руки к животу, медленно оседал на пол. Не увидеть расплывающуюся под его ногами лужу крови мог только слепой.

– Хватит! Ты чего?! – Видимо, собираясь меня остановить, мужчина показал открытую ладонь правой руки. Именно она и была порезана.

А чего я? Разве вы не этого хотели, не крови?

Я шагнул вперед, стараясь вновь достать его руку. Резать надо то, что подставляют. Можешь добраться до тела, значит, втыкай нож в него, не можешь – калечь руки и ноги. Рано или поздно противник потеряет мобильность, и это позволит добить его.

Лезвие задело пальцы, и мужчина вскрикнул второй раз. Правильно – чувствительность тела на конечностях обострена. Этому нас тоже учили.

Вновь рука… и еще один раз… Он пятился, старался отмахнуться от меня, не подпуская к себе, но с каждым мгновением его позиция только ухудшалась. Он терял кровь и силы. Но большей бедой являлось то, что блатной задумал обороняться. Собирался сдержать меня своими изрезанными руками и не помышлял о нападении, о том, чтобы отобрать у меня нож. Защитная тактика вела его прямиком в ад.

Четвертым или пятым ударом мне удалось глубоко рассечь его запястье. Мужчина на пару секунд схватился ладонью за руку, стараясь остановить кровь, и мне этого вполне хватило. Не размениваясь больше на вспомогательные порезы, я с силой рассадил горло блатному. Не разрезал, а буквально распахал и артерию, и кадык.

Взмахнув руками, пострадавший попытался пережать рану. Куда там. Тут-то как раз как в фильмах. Кровь из сонной артерии действительно бьет фонтаном.

Обернувшись, я проконтролировал своего первого «крестника». Сжавшись в клубок, он лежал на полу в крови, и по телу пробегала конвульсивная дрожь. Судя по всему, один из ножевых ударов достиг цели и повредил нечто важное. Впрочем, насколько мне известно, ранения в живот в любом случае тяжелы: внутреннее кровотечение – штука практически смертельная, если не будет в кратчайшие сроки оказана помощь. В данном случае о помощи не может быть и речи.

Налюбовавшись делом рук своих, я взглянул на Ловкача. Со своей частью задания он также справился без нареканий. Двое других знакомых мне блатных, один из которых был чем-то вроде пахана, кротко остывали на полу. Не мудрствуя лукаво, мой недавний напарник обоих уработал сзади. И судя по всему, справился гораздо более чисто, нежели я: крови на его клиентах видно не было.

В идеале нож существует для того, чтобы резать. В открытом бою широкая резаная рана гораздо предпочтительнее проникающего удара. Не факт, что вам удастся повредить что-то из жизненно важных органов, а вот вытекающая кровь в любом случае ослабит соперника. Однако если вам посчастливилось, как Ловкачу сейчас, нанести удар сзади не ожидающему того сопернику, почему бы и не попробовать ножом печень или даже сердце? Чистенько и аккуратно. Смертельно.

– Ну? – Я требовательно посмотрел на Ловкача. Его руки дрожали. Проследив за направлением моего взгляда, мой бывший напарник спрятал ладони за спину.

Затем открыл рот, собираясь, судя по всему, ответить нечто язвительное. Передумал. Поджал губы и кивнул на мою первую жертву. Глаза его при этом были предельно серьезны, он явно чего-то от меня ждал. Причем не тривиального «добить», скорее то, что я должен был прикончить нападавшего, имело несколько другой, более глубокий смысл.

Безразлично пожав плечами, я сделал несколько шагов в сторону. Опустился на корточки, поднял за волосы голову пострадавшего и полоснул ножом по горлу. Что скрывать, мне приходилось делать подобное и раньше, да и самому видеть, как это делается. Впервые я наблюдал за тем, как режут горло, просматривая подброшенную видеокассету. Это было через две недели после того, как мы прибыли восстанавливать конституционный порядок.

– Теперь что? – Я поднялся на ноги.

– Теперь ты переоденешься в чистое. Умоешься. И мы пойдем в барак как ни в чем не бывало.

Хмыкнув, я качнул головой. Так не пойдет. Использовать меня втемную дальше непозволительно.

– Ну, хорошо, – вздохнул Ловкач, – считай это сменой власти. Устраивает?

– Теперь главный ты? – уточнил я.

Ловкач ответил кивком.

– Тогда устраивает. – Я принялся расстегивать рубашку.