Текст книги "Это моя собака"

– Ничем, – ответил он. – На свете есть только одна собака, которая умеет делиться… И то потому, что у самой не густо.

– Чего не густо? – не понял я.

– Еды! – вздохнул он. – Тебе не понять этого, пёсик, но я уже три дня ничего не ел.

«Идиот! – Это я про себя. – Стоял и хвастал набитым пузом перед голодным братом. Стыд-то какой!»

Я снова проскочил сквозь кусты, схватил свою кость и притащил её к изгороди.

Как он в неё вцепился! Даже затрясся с головы до пят! И грыз её, грыз, пока не съел всю!

Я сбегал на кухню, с несчастным видом стал перед тётей Грушей на задние лапы, получил холодную котлету и принёс её одноглазому. Он проглотил её, как я – муху.

– Ещё хочешь? – спросил я.

– Что за вопрос? – ответил он уже веселее.

Я снова сбегал на кухню, впервые в жизни, как в тумане, украл батон. С ним одноглазый тоже расправился очень быстро и посмотрел на меня вопросительно.

– Пока все, – смущённо сказал я. – Извини, Приходи завтра. Я попытаюсь добыть чего-нибудь посытней.

– Приду, – сказал он. – Ты хороший парень. Извини и ты меня. Я тебе нагрубил: пустое брюхо портит характер…

Мы ещё постояли молча. Мне было очень жаль с ним расставаться.

– Послушай, – вдруг спросил он, – а как у тебя хозяева… ничего?

Вот чудак! Я тут же рассказал, как я прекрасно живу. Какие у меня замечательные хозяева, как они меня любят, балуют и прощают все мои номера.

Пёс внимательно слушал меня, потом сказал, опустив голову:

– Все это когда-то было и у меня, братец… А теперь вот хожу и побираюсь…

Комок застрял у меня в глотке. А чёрный пёс продолжал:

– Такие дела, пёсик. В нашей собачьей жизни все может случиться. И если вдруг с тобой стрясётся беда – ищи меня на задних дворах и помойках. Иногда вечерами я прихожу в жёлтый домик на горе, там живёт старик и лошадь. Прощай, друг.

Напрасные ожидания

2 июля. Утром, едва проснувшись, я кинулся к месту, где встретил вчера одноглазого пса. Я расстроился – среди собак у меня ещё никогда не было друзей, а он сказал мне: «Прощай, друг».

Потом тётя Груша позвала меня завтракать. Безо всякого аппетита я съел овсяную кашу. Потом с большим удовольствием принялся было, за кости, но сдержался. Все до одной снёс к забору и сложил кучкой на видном месте. Пусть одноглазый не думает, что на свете есть только одна собака, которая умеет делиться. Немного силы воли – и можно отказаться даже от колбасы.

Во сне и наяву

7 июля. Мой одноглазый друг так и не пришёл. Хуже того, две сардельки, пирог с рисом, хлеб, сыр, картофельная котлета с грибами, которую я принёс с таким трудом, – все растащили вороны. Я лаял на них, пока совсем не потерял голос. Но какой толк? Эти нахалки сидели на деревьях и, склонив головы, преспокойно слушали, как я надсаживаю горло.

Почему мой новый друг, измученный, грязный, в репейниках, ничего не ел три дня? Что у него за хозяева, если у них собака в таком виде слоняется под чужими заборами?

Потом я подумал: почему он не сказал мне сразу, на какой даче живёт?

И вдруг я понял страшную правду. Мой друг – бездомный пёс. Его бросили хозяева, когда уезжали с дачи. Этот старик, который живёт в жёлтом домике на горе, говорил нам с Витей о нем: «Бесхозные горемыки!»

Я долго лежал в траве, а горькие мысли не давали мне покоя.

В конце концов, я решил сам отыскать и выручить друга.

Первым делом я, конечно, приведу его к нам. Мама-Маша, как только его увидит, сразу же скажет: «Господи, до какого состояния довели бедную собачку!» Она его накормит из моей миски и выстрижет ножницами репейники. Витя и Пал Палыч построят для него тёплую собачью будку. Тётя Груша, конечно, сперва будет ворчать: «Вот ещё, не хватало тут дармоедов!» Но потом она, как всегда, успокоится и позволит ему остаться, потому что она добрая и, кроме того, зимой боится оставаться одна дома.

Так я решил – а завтра начну действовать.

Новое знакомство

11 июля. Вчера я удрал на улицу и познакомился с Ватутькой. Она простая деревенская дворняжка, зато как хорошо знает жизнь! Я рад, что у меня сразу же хватило ума не задирать перед нею нос. И я получил много ценных сведений.

Одноглазого лично она не знает, но боится до смерти. Мне связываться с ним не советовала – говорит, наживёшь горя. Иначе как Черным Дьяволом его никто не называет. Прошлой зимой он унёс у них со двора красного петуха. Весь посёлок гонялся за ним с вилами.

– Поймали? – испугался я.

Ватутька сделала вид, будто не услышала мой глупый вопрос:

– Он спрятался у старика… одного доброго старика…

– У старика, который живёт в жёлтом домике на горе? – сразу же догадался я.

– Откуда ты взял? – подозрительно спросила она.

«Откуда?! Я-то сразу понял, кто этот добрый старик».

– А ты сама-то, ты никому не болтала об этом? – спохватился я.

Ватутька фыркнула и задрала хвост.

– Собаки друг друга не выдают и зря языком не болтают. Запомни это! – Помолчала, а потом добавила презрительно: – Дачник!

На этом разговор наш оборвался. Хозяйка бросила Ватутьке кость. Отвернувшись, она принялась за неё так усердно, как будто меня на свете и вовсе не было. Я обиделся и ушёл.

– Где ты был? – спросил меня Витя.

Я поджал хвост.

– На улицу повадился, шляться, – сказала тётя Груша. – Ты не вели ему, Витя. Замыкай калитку. Пёс он глупый, а настырный, раздерут его наши собаки.

Витя надел мне ошейник и пригрозил:

– Будешь убегать – привяжу на верёвочку!

Я залез под крыльцо совсем расстроенный: как же мне теперь искать друга?

Гостья

13 июля. Ночью где-то далеко выла собака. Голос мне показался знакомым. А что, если это был Чёрный Дьявол и у него опять какое-нибудь несчастье?..

Гостеприимство

14 июля. Вчера приходила Ватутька. Наверное, мириться. Сперва мы поговорили через изгородь. Но Мама-Маша сказала:

– Пригласи гостью в дом.

А Пал Палыч сказал:

– Ого! Наш пёс обзавёлся приятельницей!

Ватутьку впустили через калитку.

Мы обегали весь наш участок, потом играли вместе с Витей – он бросал нам мяч и палки.

– Прекрасная псина – похвалил её Пал Палыч. – Дворняжки вообще сообразительный народ.

– Очень изящная собачка, – сказала Мама-Маша. – Лёгкая, быстрая. И смотрите: какой хвост!

Хвост у Ватутьки действительно очень хорош – раза два заворачивается колесом.

Когда Ватутька уходила, я её спросил: нет ли новостей про одноглазого?

– Всю ночь выл и не давал спать, – сказала она.

Вот! Значит, я был прав. Сегодня ночью непременно убегу его искать.

Первый блин – комом

18 июля. Если вы никуда не ходили ночью – и не ходите. Под каждым кустом неизвестно что. В траве что-то шуршит. На деревьях – таится. Все время падаешь в ямы и из темноты что-нибудь сваливается.

Я шёл, приседая от страха, и меня занесло неизвестно куда. Как мне удалось добраться до жёлтого домика на горе – не могу объяснить. К счастью, изгородь была дырявая. По запаху нашёл в сарае лошадь. Заглянул: удивительное дело, она спала стоя!

Возле террасы увидел кроличью клетку. Приставил нос к решётке: аромат – жуть! Я чихнул. Кролики сразу все проснулись, шарахнулись в угол и залезли друг на друга. Странные животные: уши, как у ослов, усы, как у кошек, носами беспрерывно дёргают.

Вдруг кто-то громко и жадно дохнул мне в загривок. Я шарахнулся не хуже кроликов и забился под террасу. Конечно, там были куры. Они сразу устроили такой скандал, что я вылетел пулей.

По двору шёл старик с фонарём.

– А-а! Кого я вижу! Знакомое лицо, вот не ожидал!.. Культурная собачка, а занялась нехорошим делом…

Он взял меня за шиворот, принёс в дом.

Я сел и повесил голову: дожил, за вора приняли! Теперь пойди докажи свои благородные цели.

– На-кось, пёсик, перекуси, – поманил меня старик. И под самый нос сунул баранью кость.

Какой прекрасный запах шёл от неё! Я уж было разинул рот, но тут же захлопнул.

– Не берёшь? – удивился он. – Не голоден? А зачем в курятник полез?

Что мог я ему ответить?

Я опрокинулся на спину и поднял вверх все четыре лапы. И состроил такую невинную морду, что даже сейчас вспомнить противно.

– Ага, стыдно! – обрадовался старик. – Стало быть, не курочкой интересовался. Скорей всего, что-то у тебя стряслось. Ну да ладно. Утро вечера мудрёнее. А пока, брат, извиняй, запру я тебя в сарайчик.

В сарайчике возле конюшни было темно и пахло мышами. За стеной отфыркивалась лошадь. Я лёг возле самой двери и решил: как только старик её откроет, я прошмыгну у него между ног.

Сколько я пролежал – не помню. Вдруг – бум-трах, бум-трах-тарарах – забарабанил кто-то в стенку. Все кругом затрещало, заходило и рухнуло. Меня треснуло доской по голове, и я пулей вылетел в темноту.

Как я попал домой – не помню. Одно ухо у меня было ободрано. Задняя левая лапа до сих пор плохо сгибается. Пишу, а буквы прыгают, как те кролики, – друг на друга. Что это было? Что будет? Лучшей пойду и залезу под крыльцо.

Добрый старик

20 июля. После завтрака, когда я стал немножко приходить в себя, скрипнула калитка, и к нам в сад вошёл старик, который живёт в жёлтом домике на горе. Всем по отдельности поклонился, а мне подмигнул.

– С добрым утром Прошу прощения за беспокойство…

– Ты ко мне, что ли, Кузьма Егорыч? – спросила тётя Груша.

Старик показал пальцем на меня:

– Я, Аграфена, скорее вот к нему.

Тут с места сорвался Витя:

– Дедушка! А я вас сразу и не узнал!

Пока Витя рассказывал, как мы познакомились в лесу, старика усадили за стол и налили ему чаю. А я, распластавшись на полу, медленно пополз по направлению к двери.

– Придержи-ка собачку, – сказал старик Вите, – сейчас о ней разговор будет.

Старик рассказал о ночных событиях подробно и правдиво. Все слушали его с большим изумлением.

– Чрезвычайно странная история… – сказал Пал Палыч и посмотрел на меня. – Кой леший тебя понёс туда, Пират?

– Вот именно, – согласился старик. – Пёсик не был голодный, я проверил. Значит, не курочкой интересовался. Но всего больше мне непонятно про сарайчик. Был – и нету. Лежит. На составные части рассыпался.

– По-вашему, это Пират сарай у вас сломал? – закипятился Витя.

– Что ты, что ты, сынок. Такой мелкий пёсик! Я думаю, что сарай, скорее всего, Анюта разнесла.

– Зря-то про Анюту не болтай, – вмешалась тётя Груша, – за всю жизнь она мухи не обидела. А теперь на старости лет будет тебе сараи ломать?!

– Ради Бога, кто такая Анюта? – жалобным голосом спросила Мама-Маша.

– Кобыла, – ответил старик. – Кобыла моя. Анютой звать. Мы вместе с ней вышли на пенсию. Ездим вот потихоньку, мусор собираем… В виде общественной нагрузки… А лошадь, действительно, кроткая, разумная, и смолоду такая была… Живём с ней душа в душу. Но сам вижу, что это – Анюта… Точно… Следы есть. Как раз в том месте, где сарайчик прислонялся, доски в конюшне разбиты в щепки. Но вот почему кобыле взбрело на ум молотить стену копытами, этого я понять не могу. Может, ты разъяснишь, пёсик?

Я вздохнул изо всех сил и очень жалобно посмотрел на Витю. Он крепок меня обнял:

– Не волнуйся, Пиратыч, мы все выясним.

– А ты его не защищай! – рассердилась тётя Груша. – Мало с ним дома мороки – новую моду взял: по ночам в чужие дворы шататься.

Я сунул морду Вите под мышку.

Все засмеялись.

– Извините его, пожалуйста, Кузьма Егорыч, – сказал Пал Палыч. – Пёс у нас с фантазией. А сарайчик мы вам восстановим.

– Да Бог с ним, с сарайчиком, труха одна была! – засмеялся старик. – Спалю в печке. Я не затем пришёл. Пёсик у вас городской, очумел от воли, вот и куролесит. Проверю, думаю, погляжу: домой пришёл ли?

Витя пошёл провожать старика до калитки. И я тоже заковылял на трех ногах, изловчился и лизнул его – очень хороший старик. Надо будет сходить к нему в гости ещё.

Чёрный дьявол

26 июля. Спешу записать потрясающие новости!

Сорвался с цепи мой тёзка Пират и стал вольным псом. Сказал – временно. Решил размяться от сидения на цепи. Мимоходом забежал навестить меня.

Понятно, я сразу же спросил его: не знает ли он одноглазого пса?

– Как не знать! – ответил он. – Одноглазый жил на даче рядом с нами. Он хоть и лаял попусту, лазил всюду и делал глупости, но был неплохим щенком. Смышлёный такой, с характером, и меня уважал…

Я слушал и ушам не верил: Чёрный Дьявол – щенок?!

– Что ты выпучил глаза? – рассердился тёзка Пират. – И я спал когда-то в старой хозяйской шапке!

– Подожди ты с шапками, – прервал я его. – Рассказывай, что было дальше.

– Дальше было– хуже некуда. Дачники его баловали, миловали, только и слышно: «Пёсик, милый, хороший». Жевал он весь день, не закрывая рта. Шоколад давали, представляешь? Иной раз подойдёт к забору, брюхо у него шире ушей торчит. Я ему не раз говорил: «Куда ты жрёшь столько? Пёс ты или свинья?» А он мне: «Не могу удержаться – вкусно». Вот и доелся…

– Что ты мне все про еду болтаешь? – опять не утерпел я.

– Не перебивай. Я постарше тебя. Так вот… Жил, значит, он и горя не знал. И оба глаза у него были целые… А потом ничего у него не стало.

– Почему?

– Вот и потому. Уехали его хозяева в город, а его бросили. Сам видел. Вещи на грузовик покидали, а сами – туда же, а ему – привет. Бежал он за машиной, должно быть, долго – обратно вернулся не скоро, весь в пыли, язык на боку. И всю ночь выл, да так жалобно, что и мне перевернул всю душу… Ты чего, братец?

Тёзка Пират меня спросил потому, что мне стало совсем нехорошо, во рту пересохло. Едва просипел:

– За что это они его, Пират?

– За рост, – ответил он. – За лето он вымахал в огромную псину – чуть поменьше меня. Куда такого в городскую квартиру тащить? Вот и бросили. Волкодав он. – Одноглазый-то понял? Мы с ним почти одной породы. Только я помесь, а он чистый.

И тут-то меня осенило:

– Послушай, это ты с ним едой делился? Ты, да?

– Ну, я. А что? Я не балованный. Если голодный – на брюхо лягу и легчает. А когда я на воле, еду всегда добуду. Хоть ты и курёнка. Голодному псу ворованный кусок не в укор. Накорми – тогда честность и спрашивай.

– А он как же? – спросил я. – Тоже таскал?

– Нет, – буркнул мой тёзка, – он породистый, гордый… Сидел на заколоченной даче, выл с голоду, глаз с калитки не сводил, все не верил, что бросили… А потом своим благородным носом в помойке шарил. Мышей ловил… Но разве этим жив будешь? Я ему говорю: «Пролезай ко мне. Ты теперь и в щель пройдёшь. Я два дня потерплю, а ты подкрепишься. Потом ищи другого хозяина, не то зимой совсем пропадёшь…» Ушёл он. До снега помыкался. А на зиму пристроился…

Тут уж я сразу догадался, где пристроился чёрный пёс: у старика, который живёт в жёлтом домике на горе. Но почему его выгнал такой добрый человек?

– Не он выгнал, – сказал Пират. – Это старикова старуха выгнала, она тогда ещё жива была. Трех собак и четырех котов подобрал старик. «Надоели, – ворчала, – мне твои нахлебники».

– Злая старуха?

– Почему злая? Эдакую ораву не прокормишь… Вот такие дела, братец… Поживёшь ещё на свете, может, и ты узнаешь, что такое собачья жизнь, – сказал тёзка Пират и ушёл.

Ирония судьбы

27 июля. Пал Палыч прав – я действительно кошмарный пёс. Со мной беспрерывно что-нибудь случается.

Утром пошёл на кухню и нечаянно уронил со стола тарелку с сырой печёнкой. Сперва я хотел положить её обратно. Но вдруг услышал – идёт тётя Груша, она уже подоила Фросю. С испугу я подхватил печёнку, и ноги сами понесли меня к заветному месту возле забора. Я даже подумал: какой прекрасный подарок несу я моему бездомному другу! Но вороны сидели там такой чёрной тучей и так орали, будто чуяли, какой прекрасный продукт я несу.

Я обозлился. И чтобы этим гнусным ворам ничего не досталось, проглотил всю печёнку сам. Не получил никакого удовольствия, и только пузо у меня сделалось, как говорил тёзка Пират, шире ушей.

Я решил отлежаться в кустах. Но как раз в этот момент Витя позвал меня.

Я обежал сад, подошёл к террасе совсем с другой стороны и увидел такую картину: тётя Груша стоит на крыльце и стегает Фому берёзовым прутом. Кот извивается и вопит дурным, не кошачьим даже голосом.

Потом, когда мы все сидели на террасе, без Фомы, тётя Груша сказала:

– Что с ним сделалось? Никогда кот не воровал. Молоко, мясо – все у меня стоит открытое. Да и как влезла в него такая пропасть? Не всякая собака столько съест!..

Все почему-то повернулись в мою сторону. Я тут же отвернулся. Потому что только сейчас понял, за что били несчастного Фому.

– Не имеете права подозревать ни в чём не повинную собаку!

Это сказал мой добрый хозяин Витя. Он взял меня на руки и унёс в комнату.

Мы молча сидели там до тех пор, пока все взрослые не ушли из дома. Тогда Витя пристегнул к моему ошейнику поводок и привязал меня к ножке кровати.

– Ну, сэр, вам понятно, что вы наказаны?

Когда Витя говорит мне «вы» и «сэр», я знаю – дело плохо.

– Так вот, – продолжал Витя, – за мелкий и недостойный разбор вы просидите на привязи весь день и всю ночь.

Я пополз к нему на животе, перебирая передними лапами. Я лизнул тапочку моего хозяина, но он отдёрнул ногу.

– Можете не стараться. Мне противно вспомнить, с каким раздутым пузом вы явились на террасу. Мне отвратительно вспомнить, с каким невинным видом вы смотрели, как бедный Фома расплачивается за ваш низкий поступок. Я все сразу понял. А теперь спрячьте ваш язык и уйдите под кровать. Сегодня вы мне неприятны…

В тот же день. Сижу под домашним арестом. И Витя ушёл, даже не взглянув в мою сторону. На душе отвратительно.

Думаю о Фоме. И каюсь. Нахал я, нахал. Молоко у него вылакивал. Мышей перехватывал. Лаял на него и пугал дурацкими прыжками. Из-за меня он стал, наверное, презирать весь собачий род.

Собачья дружба

28 июля. Все ещё сижу. Один. От скуки пишу. Интересно, кто это скребётся под окном? Ба! Ватутька! Выпучила на меня глаза.

– Что делаешь?

– Пишу.

– Врёшь! Собаки не пишут.

Я издали показал Ватутьке тетрадь – дальше не пускал поводок.

Она опять не поверила:

– Не морочь мне голову. За Витину тетрадь тебе опять попадёт!!

Я понял, что убеждать её бесполезно, просто рассказал ей, почему и за что наказан. Это она поняла сразу.

Ватутька убежала. Я опять остался один. Но ненадолго, в окне появилась чья-то голова и спросила басом:

– Нашкодил?

Я сразу узнал тёзку Пирата и рванулся к нему, но поводок меня не пустил.

– Сидишь? Надолго тебя? – Он сразу уловил смысл всей картины.

– До утра, – вздохнул я.

– Это что!.. – Шмыгнул он носом. А я, братец, завтра сажусь обратно на цепь…

– Зачем?! – изумился я.

– Хозяин нынче меня издали увидел. Погрозил кулаком. Пора…

– Бить будет?

– Разок вложит… За побег… Для острастки… Зато я душу отвёл, пожил на воле… Придёшь ко мне?

– Приду, – обещал я.

Как не навестить тёзку, если он опять садится на цепь?!

– Тебе, может, надо чего? – спросил он. – А то я пойду.

«А чего мне надо? У меня все есть», – подумал я, но тут вспомнил:

– Слушай, если увидишь Одноглазого, скажи – пусть приходит сюда. Я упрошу хозяев, чтобы взяли его к нам. Навсегда. Скажешь?

Тёзка Пират долго сопел, двигал ушами и, наконец, сказал:

– Пустое дело затеял. Поздно. Теперь Одноглазого, если примут к себе, так разве что волки… Вот так… Ты – славный пёс… Приходи. Буду ждать тебя, друг…

Ну вот, и ещё один пёс сказал мне это прекрасное слов «друг». Теперь у меня двое друзей.

В окне опять появилась голова.

– Привет, пёсик. Твой тёзка сказал мне, что тебя привязали. За что?

Чёрный Дьявол! Я чуть не свалился со стула, опешил и застыл с разинутым ртом.

– Не надо меня бояться, – сказал он, – собаки умеют помнить доброе.

– Я не боюсь, – наконец пролепетал я. – Только сегодня… Но вороны…

– Знаю, – кивнул чёрный пёс. – Уже второй раз эти наглые птицы воруют у меня еду…

– Ты знаешь и про тот?

– Конечно. Все это время я следил, чтобы с тобой не стряслось беды… Я сам был такой, как ты… Когда-то…

– А как тебя звали тогда? – спросил я.

– Забыл… И не хочу вспоминать… – ответил он, помедлив. – Зови меня Чёрный Дьявол. Прежнее имя мне уже не подходит… И прощай опять, друг, идут твои хозяева…

Он исчез. А я стал рваться, как сумасшедший, и лаять – ведь я ничего не успел ему сказать.

Когда вечером в нашем доме все уже заснули, я услышал, как кто-то тихонько скулит под окном. По голосу узнал Ватутьку и тоже тихонько проскулил, в том смысле, что, мол, у меня все в порядке, спасибо. Потом мысленно проводил её до нашего секретного лаза в заборе.

Удивительный кот Фома

30 июля. Я уже не арестованный. Я как будто убитый – пропал Фома. В кухне стоит полное блюдце молока. В тарелке – остатки окуня (кот очень любил рыбу).

Тётя Груша не находит себе места: обошла все дома, ходила к реке, на станцию, в поле.

– Грушенька, не волнуйтесь, – успокаивала её Мама-Маша. – Погуляет и придёт. С котами это часто.

– Куда ему! Не те года по ночам гулять.

Я отрядил на поиски Фомы Ватутьку – никаких следов. Тёзка Пират тоже о Фоме ничего не слышал.

Настроение у меня – хуже некуда. С досады сам себя укусил.

Тётя Груша

3 августа. Больше всего мне стыдно перед тётей Грушей. Она оставила для Фомы на ночь открытое окно, хотя очень боится жуликов и комаров.

Ночь я почти не спал – поймал здоровенную мышь, принёс её тёте Груше, положил к её ногам. Она не взглянула ни на мышь, ни на меня, а плюхнула в мою миску с овсянкой столовую ложку масла. Из этого я сделал вывод: сегодня она расстроена ещё больше, чем вчера.

Но самое скверное было ещё впереди. Вечером Мама-Маша и тётя Груша сидели на крыльце. Мы с Витей читали на террасе книгу. Вдруг тётя Груша всхлипнула.

– Грушенька, милая, ну зачем же! – воскликнула Мама-Маша и обняла её за плечи.

– Знаю, – басом перебила её тётя Груша. – Знаю, что дура старая… Люди услышат – смеяться будут: Аграфена, мол, из ума выжила, ревёт – Фома потерялся.

Витя закрыл книгу, посмотрел на меня, и мы оба стали слушать дальше.

– Плохо одинокому человеку, Машенька… А к старости – ещё того хуже. Летом – ладно. Много хлопот: сад, огород, корова. Дачники приезжают, люди мне все попадаются хорошие. А настанет осень, зима – не знаешь, куда себя девать. В гости пойдёшь – так опять же домой воротишься. А дома пусто. Ходики тикают. Дрова в печке стреляют. Мыши скребутся. Муха, если какая выживет, возле лампы крутится – вот и вся моя компания.

– А родные? – спросила Мама-Маша.

– Далеко живут, – ответила тётя Груша. – Один только раз приезжала сестра с внуками… Месяц жили у меня, а уехали – так ещё хуже мне стало, места себе найти не могла… В ту пору как раз он у меня и появился…

– Кто появился?

Под тётей Грушей заскрипело крыльцо, она вздохнула.

– Фома… Шла я домой, уже смеркалось. Гляжу: возле калитки что-то ворочается. Присела – вижу: котёнок, слепой ещё. Хвостишко тонкий, лапы не держат, трясётся. Мордой тычется… Подкинули, значит. А я сначала и не обрадовалась – мал больно. Но всё-таки взяла, Сердце не позволило бросить… Ну и выходила помаленьку… Хороший кот вырос. Повадки у него свои были, иной раз и насмешит. Мух не терпел. И так уж их ловить изловчился, беда! Подстережёт, подскочит и лапой её рр-раз к стеклу. Та в голос, аж с визгом, но куда там – от Фомы не уйдёшь!..

Тётя Груша рассмеялась, и Мама-Маша тоже.

– Вот видишь, Машенька… Невидный был кот Фома, а хороший. Иду, бывало, домой – он ждёт на подоконнике. Дверь отворю – он уж тут как тут: хвост трубой, «мяу-мяу» скажет – значит, хозяйку приветствует. На колени вскочит – тепло от него. А уж мурлыкать мастер был! Бывало, у меня без его музыки и сон нейдёт. Иной раз и поговоришь с Фомой, новости расскажешь, пожалуешься. Все легче – живая душа рядом…

Я ушёл с террасы, лёг под Витиной кроватью и закрыл морду лапами. Потом пришёл Витя и тоже лёг. Но и ему не спалось. Одна рука у него вдруг свесилась с кровати. Я приподнялся и быстро её лизнул.

– Пиратыч, Пиратыч, – сказал он и положил мне руку на голову. – Не могу я тебя побить. Мерзко бить существо, которое не может защищаться. Не могу я на тебя сердиться: ты просто глупый пёс, который не понимает даже, что натворил… Иди спать…

Теперь я – сыщик

9 августа. Утром, после завтрака, Витя принёс мне вязаную кофту тёти Груши, на которой спал Фома.

– Нюхай хорошенько, Пиратыч. Сейчас мы пойдём искать Фому.

«Нюхай!» Как будто я и без него не знаю, чем пахнут кошки! Но я нюхал, рычал и фыркал, чтобы не огорчить Витю. И сразу же, пригнув шею, побежал вдоль забора. Возле калитки я сделал стойку и залаял.

– Понятно! Молодец! – сказал Витя и пристегнул мне сворку. – Зона нашего действия расширяется. Пошли на улицу.

На улице оказалось столько кошачьих следов, что я растерялся, но быстро сориентировался – выбрал самый свежий, самый противный и побежал по нему, увлекая за собой Витю.

Зачем-то этого кота понесло в поле, и мы понеслись туда. Поле было зелёное и жёлтое, оно шелестело, переливалось, качалось. Я гавкнул.

– Смелей, Пиратыч, – одобрил меня Витя.

Мы отыскали узкую дорожку, которая уходила в глубину поля. Очень здорово было мчаться по ней, прижав уши, заворачивая то влево, то вправо.

– Пиратыч! Убавь скорость! Или мы разобьём носы! – кричал мне Витя.

Мы врезались в шалаш. Пробили в нём дыру и растянулись на полу.

– Ой лихо мне! – простонал кто-то внутри шалаша, и голос показался мне знакомым.

Так и есть! Это опять был старик, который живёт в жёлтом домике на горе. Нас он тоже сразу узнал.

– А-а! Гости дорогие, вот не ждал!

– Извините нас, пожалуйста, – пролепетал Витя, встал на четвереньки, посмотрел на меня с укором. Я его сразу понял, подпрыгнул и два раза лизнул старика в бороду.

– Узнал, значит, меня, пёсик? Ну, ну, не вертись… А то ведь и весь шалашик нам на головы посадишь – ты мастер!

Словом, он очень нам обрадовался.

– А куда это вы так поспешаете с пёсиком? – спросил он.

Витя рассказал ему, что мы ищем Фому и его следы привели нас в шалаш.

– Жалко, понятное дело… Хороший кот. Знаменитый, можно сказать.

Витя удивился:

– Фома?

– Он… Ты-то его уже в старости увидел. А года три назад Аграфена, не имей она совести, деньги могла бы на нём зарабатывать.

– Учёный был? – ещё больше удивился Витя и я тоже.

– Как тебе сказать… Не столько учёный – талант имел от природы. Мышей ловил – красота поглядеть. Утром встанешь, а он их уже кучкой сложил, сидит, умывается, ждёт: принимайте, мол, работу… Ловок был, умён, словом – охотник. Соседки к вашей тёте Груше то и дело бегали: дай ради Бога Фому хоть на три денька – мыши заели. Так что он у нас тут чуть ли не в каждом доме на гастролях побывал… Не хуже тенора… Вот какие дела, сынок… Надо Фому сыскать.

– Найдём! – вскочил Витя. – Ты понял, Пиратыч?

Не только понял – опять расстроился: бежали мы по чужим следам.

Поиски

11 августа. Продолжаем поиски Фомы. Ватутька посоветовала пойти в самый красивый дом посёлка. Он обнесён высоким забором. Калитка всегда заперта. Что там внутри, ни одна собака не знает. На лето туда из города приезжают родственники – двое мальчишек, которые ни с кем здесь не водятся. Дачников хозяева не берут. Судя по следам, запахам и звукам, за высоким забором, кроме людей, есть корова, свинья, коза и ещё какой-то никому не известный зверь.

Конечно, я сразу заинтересовался этим загадочным домом.

– Держи ухо востро, – предупредила Ватутька, – я чую там недоброе. Ни собак, ни кошек там не держат.

Я повёл Витю прямо к этому дому, остановился около калитки и грозно зарычал.

– Ты что, Пиратыч? – спросил Витя. – Вот оно что! – прошептал Витя. – Значит, он здесь?!

Мой догадливый хозяин сейчас же дёрнул за проволочную ручку, висевшую над калиткой.

Задребезжал звонок. Послышались тяжёлые шаги. Что-то щёлкнуло, и в калитке образовалось маленькое окошко. Из него на нас с Витей поглядели два холодных зеленоватых глаза. Сиплый голос спросил:

– Тебе чего надо, лоботряс?

– Я не лоботряс! – вспыхнул Витя. – Мы ищем кота. Тётя Груша очень горюет.

Глаза в окошечке прищурились:

– Тьфу! Делать им нечего! Убирайтесь!

Окошко захлопнулось.

Мы с Витей остались как два дурака. Мой хозяин был весь красный, ноздри у него раздувались.

– Пиратыч, простить это невозможно, – прошептал он дрожащим голосом.

О, мой Витя! Я не успел опомниться, как у него уже созрел план. Он вынул из кармана кусок мела, нарисовал на калитке страшную рожу и написал: «Здесь живёт злой человек!» Ну и, ясное дело, мы тут же во весь дух умчались прочь.

Вечером тётя Груша рассказывала, над чем весь посёлок смеётся. Кто-то разрисовал Буровым калитку: точь-в-точь хозяин – морда злющая. И поделом им, шкурникам.

Конечно, я не утерпел, побежал, нахвастал про все это Ватутьке. Она не выразила никакого восторга.

Как бы не так! Очень я испугался! Я ещё проберусь в этот дом! Я ещё покажу себя! Я отыщу Фому! Факт!

– Вы нажили себе врагов, Пират. Я местная, все здесь знаю. Не бегай на улицу один!

Я в плену у врагов

(Мемуары, или воспоминания, написанные по памяти. Дневник вести не мог)

Избитый, грязный, сижу на куче хлама в тёмном сарае. Уже второй день. Вспомнил, как тёзка Пират лечился от голода, и лёг на свой бедный опустевший живот. Стало немного легче.

Но глаза лучше не закрывать. Как закрою – сразу представляется моя большая миска, полная овсяной каши. Ещё фыркал, неблагодарный, что тётя Груша кладёт мне мало масла! Сейчас съел бы даже манную кашу, сваренную на одной воде.

Вода… Она тоже у меня перед глазами. Наша чистая, холодная речка. Забежать бы в неё по самое брюхо и лакать, лакать воду, пока не надуешься, как резиновый крокодил. Но и воды мне не дают.

Почему так мучают? Я никого не укусил. Я только рычал и вырывался. Но ведь это делает каждый пёс, если на него вдруг нападут. А эти мальчишки напали на меня первые. Я просто стоял возле их забора на задних лапах и старался увидеть в щёлку, нет ли у них во дворе Фомы. В этот момент они и накинули на меня верёвку. Петля сдавила мне горло, я упал, и они потащили меня, поволокли по земле. Я ударялся о камни, мне было больно, глаза засыпало землёй. А потом вдруг сделалось темно, тихо, и я уж и не помню, как попал в этот сарай.

Слышу шаги… Надо прятаться… Я боюсь. Ватутька была права – в этом доме живут плохие люди.

В тот же день. Мне всё-таки дали воду. Я сразу её вылакал. Порезал морду об острые края банки, вылизывая стенки, – на них прилипло немножко какой-то вонючей рыбы.

– Смотри-ка! А он уже не такой гордый! – захохотал старший мальчишка, тот, который накинул мне на шею верёвку.

– На, лови, эй! Мясо! – крикнул младший и бросил мне кость.

Ох как я ловко за ней подпрыгнул и поймал на лету! Но это была… палка. Мальчишки опять захохотали, а старший сказал:

– Даже самый бешеный мустанг становится шёлковым, если подержать его голодным. Ты слышишь, бородатый урод? Придётся тебе посидеть ещё денёк натощак.

Они ушли. Потом опять пришли. Поставили мне банку с водой и заперли дверь на засов.

Повсюду валялись тряпки, солома, пыльные мешки и разный мусор. Я обнюхал все углы и обнаружил замусоленную тетрадь, исписанную уже кем-то. Но не было карандаша и сильно распухла лапа. Тетрадь зарыл под мусор – пригодится, а пока все хорошо запоминаю: если не погибну, опишу потом в мемуарах.