Текст книги "Шишкин и Пушкин"

6. Шишкин и фантомас

Это сейчас говорят: «В кино все возрасты с попкорном», а тогда мы даже слов таких не слыхивали. Париж, попкорн и посудомоечная машина были для нас, пацанов из Заполярья, понятиями нереальными и далекими, почти космическими.

Хотя космос был ближе, там были наши люди – Гагарин, Терешкова, да и на Марсе вот-вот должны были зацвести советские яблони. А Париж был только в кино. Там по нему бегал Фантомас и дурачил комиссара Жюва. «Пежо»[6]6
  «Пежо», «Рено», «Ситроен» – марки французских автомобилей.


[Закрыть] гонялось за «Рено», по пути разбивая в хлам всякие «Ситроены». Эйфелева башня торчала где-то возле школьной кочегарки и отражалась в очках у Мухи, то есть Ромки Мухамаддеева с третьей парты.

А напротив Парижа, в первом ряду кинотеатра «Полярный», сидели мы, пацаны из 6-го «А», и щелкали семечки.

Внезапно комиссар Жюв сказал:

«Бертран, а направьте-ка на меня свой пистолет».

А затем поднял руки и вдруг закричал:

«Ха-ха! Руки вверх!»

И весь 6-й «А» в одном порыве задрал руки, потому что из середины туловища комиссара вдруг вылезла третья рука с пистолетом.

Вот это был фильм! Мы толпой вывалили из кинозала на мороз и, пинками разгоняя бродячих собак, продолжали идти по Парижу.

Когда я вернулся домой и стал взахлеб рассказывать маме про Фантомаса, в дверь постучали. Это был Генка Шишкин из нашего класса. Он, просунув голову, таинственно прошептал:

«Проволка есть? Хочу сделать третью руку!»

Генка, хоть и был штатным двоечником, иногда соображал удивительно здорово. Действительно, если согнуть проволоку буквой «П» и вставить в пальто так, чтобы перекладина легла по плечам, а концы в рукава, то все должно получиться.

Я загорелся Генкиной идеей. Сначала мы нашли бухту стальной проволоки рядом со столбом линии электропередач, но она оказалась тонкой и легко гнулась.

Тогда мы с Генкой притащили лестницу и залезли на сам столб. Там, ниже электропроводов, был закреплен кабель в синей изоляции толщиной с мамину скалку. Вот это было то, что надо!

Мы топором обрубили кусок кабеля и пошли к Генке делать третью руку. Генкино пальто оказалось слишком мало, и пришлось взять черный отцовский демисезон. Рукава подогнули, чтоб не болтались, а в один напихали тряпок, чтобы не казался пустым, затем вставили П-образный кусок кабеля, и Генка надел на себя всю конструкцию.

Получилось даже лучше, чем у комиссара. Генка поднял правую руку – поднялась и левая, и затем между пуговиц на полах пальто вылезла третья – с деревянным пистолетом. К левой руке мы приделали черную отцовскую перчатку, и стало вообще натурально. Хоть в кино снимайся. Было поздно, и мы разошлись по домам, договорившись идти в школу вместе.

Зимой у нас полярная ночь, и поэтому утром было темно и морозно. Генка уже ждал меня на тропинке. Освещенный фонарем, на белом снегу в черном, не по размеру, пальто, он смотрелся, как таракан в твороге: неожиданно и тревожно.

Около столбов ковырялись какие-то люди, но нам было не до них. У нас была третья рука! Генка шел с перекосившимся левым плечом, и мне пришлось тащить его ранец.

Мы пришли раньше всех, но Генка не стал раздеваться, а ходил в пальто по классу, время от времени поднимая руки. Они торчали вверх прямые, как оглобли у троллейбуса, и казалось, что все работает без сбоев.

И тут в класс входят сразу несколько учеников. Первой, сжимая стопку учебников, шла Оля Сазонова, пионервожатая из девятого класса. Ну, ей и не повезло. Генка, побледнев от волнения, с горящими глазами, направился прямо к вожатой и замогильным голосом сказал:

«Стой, Сазонова!» – и поднял руки вертикально вверх.

Сазонова остановилась, ничего не понимая.

«А направь-ка на меня свой учебник по математике, Сазонова!» – мрачно сказал Шишкин. Пионервожатая инстинктивно протянула ему учебники.

«Руки вверх, Сазонова!» – страшным голосом произнес Генка, и у него прямо из живота вылезла третья рука с деревянным пистолетом.

Сазонова, словно отрабатывала это долгие годы, четким движением учебников обезвредила сначала пистолет, а затем и Шишкина. Она визжала и била Генку стопкой книжек так, что Шишкин выскочил из пальто, и оно осталось лежать на полу с поднятыми руками.

На шум прибежал директор, Хурсенко Пал Василич, по кличке Хурся. Он-то и обнаружил кусок кабеля в брошенном Генкой демисезоне.

И вот тут-то и случился настоящий скандал. Оказалось, что кабель, который мы обрубили для третьей руки, шел к секретной воинской части, расположенной недалеко за городом. Это место принято было называть «Площадкой», и там служили какие-то космические войска.

В общем, как сказал Хурся, мы с Шишкиным чуть не продырявили воздушный щит Родины.

7. Любовь и веники

Для того чтобы смотреть в телескоп, надо изучать астрономию. А чтобы изучать астрономию, нужно быть девятиклассником. Это непреложное школьное правило очень расстраивало Генку Шишкина.

Во всем нашем крохотном заполярном городке был только один телескоп, и стоял он в научном кабинете нашей школы. Смотреть в него разрешалось лишь ученикам старших классов, а наш 6-й «А» в это число никак не попадал. И тут вдруг такая удача! Впрочем, начиналось все гораздо хуже.

Вот, казалось бы, что такого? Принес Генка лемминга[7]7
  Лемминг или полярная пеструшка – северный грызун отряда хомяков черно-рыжего цвета.


[Закрыть], северного хомячка, в класс, а он раз, и сбежал.

Генка же не виноват, что училка по химии такая нежная. Крыса, крыса! А он – лемминг! А девчонки, дуры, на парты залезли. А лемминг – он добрый и кусается, только когда в него учебниками кидаются. Короче, урок по химии был сорван, лемминг сбежал в дыру под батареей, а Генку оставили на дежурство, полы мыть.

Все убежали домой, а он взял ведро с тряпкой и пошел за водой. И тут-то – вот она, удача-мама! Дверь в научный кабинет была открыта!

То есть она была чуточку приоткрыта, а значит, не заперта. Всегда наш физик, Бронзиков Лев Наумыч по прозвищу Бронзулет, запирал ее на ключ, а вот сегодня забыл. К слову, в нашей школе был только один кабинет, но сразу по всем наукам. Тут стояли в шкафу скелет без нижней челюсти, колбы с пробирками по химии, громадный, как земной шар, глобус и, конечно, телескоп.

Генка осторожно приоткрыл дверь и заглянул в сумрак храма науки. Никого. Он, стараясь не бренчать ведром, вошел и на цыпочках, аккуратненько пробрался к телескопу. Здесь он засунул ведро под стол и уселся на высокий табурет. Роста ему не хватало, и пришлось встать на коленки. После этого он заглянул в окуляр.

В телескопе в полный рост стояла голая Лерка Малютина со второй парты, только почему-то кверху ногами. Генка аж вспотел от неожиданности. Он-то думал увидеть миры и туманности, на худой конец хотя бы Луну, но Малютину, да еще в голом виде!

Но какая же она была красивая! Особенно вверх ногами!

Генка слетел с табуретки и уставился в окно. Научный оптический прибор был нацелен четко на единственную в городе баню, а точнее на ее второй этаж, где располагалось женское отделение. Ай да Бронзиков, ай да сукин сын, сказали бы вы. Но не Генка. Ему, ученику советской школы, даже в голову не пришло так думать об учителе.

Он просто опять влез на табурет и припал к окуляру. Малютину больше не показывали. Там в перевернутом состоянии чесала голову толстая продавщица из гастронома, неинтересная и красная, вся в мыльной пене.

Генка попытался сдвинуть изображение, но телескоп – штучка тонкая, и настройки враз сбились. Генка попытался пошевелить прибор, но ничего, кроме перевернутого темного забора, не увидел. И тут он услышал шаги. Кто-то шел по коридору. Наверное, физик! Генка заметался летучей мышью по кабинету, наконец шмыгнул в шкаф к скелету и затаив дыхание присел.

«Скелетик, миленький, только не выдавай, он же нас обоих убьёт!» – неслышно бормотал нелегальный астроном.

Дверь отворилась, и голос технички Фаины произнес:

«Ого, а научный-то открыт! Ой, не порядок! Пойду-ка за ключами».

Дверь хлопнула, и осталась только тишина. Генка вылетел из шкафа с загремевшим скелетом и, сверкнув в темноте ведром, как метеор в ночном небе, промчался по кабинету. Все, можно больше физика не бояться!

На следующий день Генка все уроки задумчиво смотрел на вторую парту, а после школы пристроился шагать возле Малютиной. Лерка удивленно разрешила ему идти рядом, и некоторое время они молча топали по скрипевшему снегу.

«Лера, а ты красивая, а сейчас зима…» – начал Шишкин и замолчал.

«Ну и что?» – пожала плечами Малютина.

«Зима сейчас, цветов-то нету», – Генка опять замолк.

«Ну и что?» – уже с выражением спросила Лерка.

«Вот, возьми. Я в кладовке стянул! – Генка расстегнул ранец и достал большой березовый банный веник – В кипятке запаришь, он весной запахнет!»

8. Французский фрукт

«Генка, слышь, у Самсонова папка во Франции был, привез оттуда ананас! Настоящий!»

Наши головы почти стукнулись лбами над партой. Генка смотрел на меня расширенными глазами. Ни он, ни я никогда не встречались в нашей жизни с ананасом.

«Да ты что! А какой он, волосатый?»

«Да откуда я знаю, я ж его не видел».

Шел урок географии, и наша географиня тыкала указкой в Европу в поисках полезных ископаемых. Ее звали Любовь Андреевна. Высокая, тощая, в громадных очках, она была похожа на страусиху, у которой не удалась жизнь. Каркающим голосом, устало и занудливо она рассказывала про какие-то залежи, и нам было не до нее.

«Точно волосатый, как грузин, я в одной книжке читал, – авторитетно прошептал Генка. – Помнишь, к нам в прошлом году грузин приезжал? Так у него волосá везде были, даже на спине, я в бане видел. Наверное, они все ананасы едят!» – последнюю фразу Генка произнес громким шепотом, и мы все-таки стукнулись лбами.

«А вот сейчас нам Шишкин и расскажет, какие полезные ископаемые есть во Франции!» – вдруг раздался над нами голос географини, и мы с Генкой, синхронно сложив руки, вытянулись в струнку. Генка испуганно вскочил, и учительница, склонившись над ним, как орлица над орленком, придвинула свои немигающие очки к испуганным глазам Шишкина.

«Повторяю вопрос!» – прокаркала страусиха.

В Генкиной голове судорожно метались обрывки знаний, но ответ не складывался. Во Франции жили Фантомас и мушкетеры, там в замке томилась нержавеющая Железная Маска и Анжелика соблазняла шоколадом короля. Ну откуда во Франции могут быть полезные ископаемые?!

«А вот Самсонов… Ведь твой отец был во Франции? Вот Самсонов нам скажет правильный ответ!» – учительница победоносно прошагала к доске.

Сережу Самсонова мы не любили. Он хотел казаться своим и качал мускулы гантелей. А когда он знакомился, то говорил: «Сергей, кличка Самсон». Но его папа был директором базы, и у него все было. К тому же он был отличником и чистюлей и вообще – ходил в музыкальную школу. Так что мы его называли Самсонькой.

Самсонька вышел к доске и обстоятельно рассказал про коксующиеся где-то на юге Франции угли, про нефть и залежи фосфатов и даже про Лотарингский бассейн, в котором вместо воды почему-то была железная руда. Ну что с него взять. Отличник – он и есть отличник.

Хотя после уроков мы все же напросились к нему смотреть на ананас. Самсонька был счастлив и болтал с нами как равный с равными. А мы ему и не мешали. Все-таки такое событие – ананас в нашем городишке не каждый день бывает. На Новый год нам обычно вручали по мандарину в блестящей фольге да иногда в гастроном привозили яблоки с Большой земли. Вот и вся экзотика.

И ананас не подкачал. Он был похож на громадную кедровую шишку, а на голове у него пучком торчали листья, похожие на листки лечебного алоэ, которое росло на окне у технички Фаины. Пах он заморским одеколоном и Францией, и в мозгу у Генки возникло таинственное и красивое слово – помпиду. Что это такое, он не знал, я тоже, но оно очень подходило к ананасу. Мы уважительно трогали колючие бока тропического плода и втягивали носами волшебный аромат.

Самсонька пытался развлечь нас игрой на пианино и какими-то заморскими диковинами, и все мальчики нашего класса вежливо ходили по пушистым коврам, трогали пальцем дорогой музыкальный инструмент и смотрели друг на друга через хрустальные вазы. Только Шишкин сидел на кухне около ананаса и взглядом пытался проникнуть внутрь. Они даже разговаривали. Наконец пришло время говорить «до свиданья», но Генка попрощался только с ананасом. Мы вышли на мороз и разошлись по домам.

На следующий день первым уроком была литература, и Альбина, наша литераторша, задала тему «Мое любимое произведение». Каждый должен был рассказать о своей любимой книжке, то есть перечислить главных героев и вкратце изложить сюжет. Мы по очереди вставали и рассказывали. Я про Шерлока Холмса, Малютина про Жанну д’Арк, кто-то еще про пиратов и Отечественную войну. Самсонов, как всегда, чтобы выпендриться, сказал, что ему нравится Стендаль. И вот наконец настал черед Генки Шишкина.

«Ну, а теперь Шишкин. Какая твоя любимая книжка?» – Альбина ласково посмотрела на Генку.

«Три мушкетера!» – выпалил Генка и вскочил, вытянувшись, как выстрел из ружья.

«Молодец Шишкин! Только крышкой так хлопать не надо. А кто автор?» Учительница аж расцвела. Можно же и Шишкину когда-нибудь поставить пятерку!

«Александр Дюма!» – гаркнул Генка, стоя, как мушкетер на параде.

«Отлично, Шишкин! А теперь перечисли главных героев романа». Альбина цвела, как майское дерево.

Теперь уже весь класс затаился, понимая, что ожидается историческое событие – первая пятерка Генки Шишкина за всю учебу в школе! И Генка, на секунду превратившись в капитана Де Тревиля, выпучив глаза, по-военному отчеканил.

«Атос! Портос! Арамис! И Ананас!»

Ну, вы сами все понимаете…

9. Грамулечка

Нас каждую осень пугали перегонщиками. Обычно моя мама, всегда веселая и ласковая, в этот день приходила с озабоченным лицом. Перегонщики сбежали! Она хмурила брови и тревожно вглядывалась через окно в соседский забор. Там у забора в будке лениво чесалась собака Пальма, но перегонщиков там не было. Тем не менее всю детвору нашего полярного городка рано загоняли домой и заставляли делать уроки. Наверное, в дни побега успеваемость в нашей школе поднималась в разы.

Перегонщиками называли заключенных, которые гнали плоты по Большой Реке: тяжелые и черные связки бревен с игрушечными домиками в конце и посередине. Нам они казались страшными лохматыми дядьками с острыми ножиками в оскаленных зубах. В руках у них был большой кнут, которым они перегоняли непослушных детей из угла в угол.

Но потом всё успокаивалось – толи их ловили, толи они сами убегали куда-то на Большую землю, нам это было не важно. Главное, что опять можно было играть в войнушку, мушкетеров, пиратов или в футбол.

Затем наступала зима, а вместе с ней и полярная ночь. Легким сумраком, часа на два в полдень, солнце давало знать, что еще не умерло окончательно, а после этого опять наступала темнота. А потом был Новый Год и во всех домах ставили елки.

В этот раз Генку Шишкина послали за елкой одного. Он взял острый топорик, пару бутербродов с оленьей колбасой, надел лыжи и отправился на юг к реке Шаманке, где в низинах по берегам рос приличной высоты ельник. Для пацана из шестого класса смотаться на лыжах – час туда, час обратно – не расстояние. Даже в охотку. Генка бежал легко, скользя по плотному заветренному насту, иногда сбавляя скорость в ложбинках, где намело свежего снега. Вот и Шаманка. Речка кривлялась упругими извивами между холмов, и здесь тундра закончилась. Сразу стало идти тяжелее, наста уже не было, и Генке пришлось потрудиться, чтобы найти елку, какую хотелось: высокую и пушистую.

Вокруг стояла звенящая тишина и стало почти светло. Полдень. Где-то недалеко вспорхнули куропатки, и вдруг Генка почувствовал запах дыма. Легкий, как пушок, аромат коснулся его носа и исчез. Значит, он здесь не один. Вот интересно! Генка скользнул на лыжах по линии ветерка, и снова воздух пахну́л костром. Минут через пять он обнаружил источник. Из-под наклоненной елки, прямо на береговом откосе, который завалило снегом, вился гнутый, чуть заметный дымок. Генка съехал вниз и у подножья нашел замаскированный снежными кирпичами вход. Вот это да!

«Наверное, Робинзон», – сказал Генка.

Ну не медведь же будет костер разводить! Его не смущало, что полярный берег речки Шаманки и необитаемый тропический остров далеко не одно и тоже.

«Я буду ему Пятницей, – подумал Генка и толкнул кирпичи. – Или наоборот».

Снежные прямоугольники обвалились внутрь, и из дыры полыхнуло светом. В центре довольно большой пещеры, сверкающей обледенелыми стенами, горел крохотный костерок. Сбоку в нише, уложенной еловым лапником[8]8
  Лапник – части еловых ветвей нижней части кроны, которые срезаются посередине ветки.


[Закрыть], сидел закутанный в песцовые[9]9
  Песец – северный пушной зверек отряда псовых. Бывают два вида – белые и голубые.


[Закрыть] меха человек и, грустно моргая, смотрел на Генку.

«Ты Робинзон?» – восхищенно спросил кандидат в Пятницы у человека.

«Я неудачник», – горько вздохнув, ответил Робинзон и бросил сучок в костер.

«Не-у-дачник?..» – растерянно и удивленно протянул Пятница, оглядывая великолепие ледяной пещеры. Он недоверчиво пощупал искрящийся хвост песца на плечах человека и покачал головой. Что-то показалось ему знакомым в фигуре и лице отшельника, и он придвинулся ближе.

«Да-да, дачник-неудачник», – подтвердил Робинзон и опять вздохнул.

«Грамулечка! – ахнул Генка. – Это ты?»

«Это мы!» – кивнул Робинзон.

«И сколько вас?» – Генка опасливо осмотрел пещеру. Больше никого не было.

«Раз!»

«Точно! Грамулечка! Как ты сюда попал?»

Грамулечку в городке знали все. Он любил говорил прибаутками и шутками и мог починить все что угодно – от заводного Генкиного паровозика до лодочного мотора. Он был бесконвойником, то есть заключенным, которого отпускали из лагеря в городок на несколько часов. Хозяйки его обожали и ходили к лагерным начальникам заказать персонально Грамулечку. Они говорили, что он на все руки мастер, и Генка, впервые его увидев, всерьез думал, что рук у него намного больше, чем две.

«Как попал, так и пропал! Ты дверь-то заложи, выветришь. Холод да голод – не в квасе солод[10]10
  Ячменный продукт без которого невозможно приготовить квас.


[Закрыть], не натопишься. Вот так-то, малый».

Он достал деревянную трубку, вставил ее в бороду и стал вылитым Робинзоном Крузо. Генке даже померещился попугай на плече, хотя он знал, что в тундре они не водятся.

«Перегонщик я, беглый, так что ты меня чурайся. Плоты штормом разбило на реке, все потопли, а может и нет, а меня вынесло. А потом ханты[11]11
  Ханты – народность на севере Сибири.


[Закрыть] подобрали, помогли. И вот здесь я, живу пока, пролеживаю бока».

Грамулечка – перегонщик! Вот это номер! Генка смотрел на него во все глаза и не мог поверить. Конечно, Грамулечка зарос до бровей, но был он совсем не страшным, а грустным и как будто обиженным.

«Перегонщик! А ножик у тебя есть?»

«Да есть, вот, возьми, если надо», – он протянул Генке дешевый складничок с пластмассовой ручкой.

«А кнут?»

«Кнут? Нет, кнута нет. Ни кнута, ни пряника – сперли все карманники. Ты есть-то хочешь?»

Генка сказал, что у него бутерброды и он не прочь составить компанию. Грамулечка оживился:

«Бутерброды? С хлебом? Слушай, малый, а давай меняться! Я тебе песца-молодца, вот этого, с серебряной искрой, а ты мне хлеба!»

Генка посмотрел в просящие глаза перегонщика и протянул ему весь свой обед, но от песца отказался. Грамулечка ел аккуратно, хотя было видно, как он соскучился по нормальной еде.

«Ну, пора тебе, малый, темнеет уже. А темнота как хворота – наступит не уступит. Да и мне пора со двора, запалилась нора!»

Каким-то шестым чувством Генка вдруг понял, что если он сейчас уйдет, то никогда больше не увидит Грамулечку. Ему стало жалко этого маленького человека с его грустной улыбкой, его прибаутками и несуществующим попугаем на плече.

«Слушай, Грамулечка, ну куда ты пойдешь, тундра кругом, зима. К тому же ночь. Давай лучше играть, я о тебе никому не скажу, даже классной руководительнице. Ты будешь Робинзоном Крузо, а я твоим Пятницей. Я тебе еще хлеба принесу!» Генка увидел, что перегонщик заколебался, и поспешно добавил: «И водки!»

«Ну, если только одну грамулечку! – смущенно пробормотал беглый зэк. – Ладно, потом посмотрим… Кобзоном или Робинзоном, только б не на зону. Да и Крузо иль Карузо[12]12
  Энрике Карузо – великий итальянский оперный певец начала 20-го века.


[Закрыть] – лишь бы есть от пуза! Беги давай, Пятница!»

Генка выскочил из пещеры и увидел, что сумерки уже превращались в фиолетовый кисель, за которым маячила полная темнота. Он стремглав понесся домой, забыв и про елку, и про Новый год. Теперь у него была его собственная тайна. Он стал Пятницей!

10. Похитительница волос

В тот день на входе стояла сама Белла Ивановна Пуговкина. Она была завучем нашей школы, но даже родители звали ее Завчихой. Наверное, когда-то она была не лишена привлекательности, потому что успела заморить трех мужей, но то время прошло. Теперь она, кривоногая и пузатая, как кегля, отыгрывалась на нас. Она совала нос во все мелочи, и как-то наш трудовик брякнул в сердцах, что она каждым чихом заведует. И тут все сразу поняли, что она Завчиха. Навсегда.

Моя мама жалела ее и называла вдовицей, но мы-то знали, что никакая она не вдовица и не вдова даже, а вдовища. То есть вдова-чудовище!

Но вернемся ко входу, где стояла суровая Завчиха с металлической линейкой и двумя комсомолками по бокам. Они мерили волосы. Почему-то все мальчики нашей школы, кроме старшеклассников, могли отращивать волосы не длиннее 5 миллиметров. Это касалось любой точки головы, кроме чуба.

Входная дверь хлопала, обдавая грозный заслон морозным паром, и комсомолки хватали очередную жертву. Завчиха производила замеры, и жертву либо миловали, либо отправляли домой стричься. Амнистий не было.

И тут входим мы с Генкой. Комсомолки хищно зафиксировали нас, хотя Генка и пытался скрыться в тумане. И ему было чего бояться. Мои волосы были на грани, а вот Шишкин попал. Он преступил запрет на 3 миллиметра!

«Ученик! Как фамилия?» – хотя Завчиха прекрасно знала Генкину фамилию.

«Шишкин!» – пискнул Шишкин, с мольбой и страхом глядя по сторонам.

«Ученик Шишкин, твои волосы почти достигли сантиметра! – сказала она таким тоном, что стало ясно: после сантиметра – только расстрел.

«Марш домой!»

И Генку выставили за дверь.

Перед вторым уроком дежурные выгнали всех учеников в коридор и открыли форточки, чтобы проветрить класс. Наконец раздался звонок, и мы гурьбой влетели в свежее помещение. Все парты были пусты, и только за одной сидел Шишкин в шапке. Ученики торопились занять свои места, и лишь Ромка Муха спросил у Генки, почему тот сидит в шапке.

«Не твое дело, очкарик!» – огрызнулся Генка.

Я торопливо уселся рядом с ним и, покосившись на шапку, спросил, как он, ничего? Генка не глядя буркнул, что нормально, и тут вошла наша математичка, Антонина Харлампиевна. Все встали, и она взмахом показала – садитесь. Повернувшись к доске, она стала развешивать методические пособия, но вдруг повернулась и спросила:

«Шишкин, а ты почему в шапке?»

Генка встал и молча продолжал смотреть прямо перед собой. Антонина была женщиной доброй и понимала душу ученика. Она подошла к нашей парте и наклонилась к нему:

«Ну, мне-то ты можешь сказать, на ушко?»

Генка, в глазах которого стояли слезы, жарко зашептал что-то в ухо математичке, а потом сел. Антонина стояла закусив губу. Потом спросила:

«А можно мне посмотреть? Я тихонечко!»

Она чуть приподняла шапку и заглянула так, чтобы никто в классе не видел. А потом, пряча лукавую улыбку, потрепала Шишкина по плечу.

«Ну, это ничего страшного, – объявила она. – Тут у Гены небольшая ранка. Но шапку лучше все-таки снять».

И учительница мягко, но настойчиво стянула шапку, и Генка, опустив голову, прикрыл уши ладонями. Голова его была обрита под яйцо, лишь на глаза спадала густая рыжая челка. Но Генка был не так прост, потому что на макушке у него красовался большой белый крест. От уха до уха и от челки и почти до шеи были наклеены полосы лейкопластыря. Они перекрещивались на самом темени, как мишень, и Генка стал похож на гостя из будущего.

На большую перемену он вышел, почти успокоившись. Но он не учел бдительности старой Завчихи. Она выловила его, как краб креветку, из общей беготни и, держа клешней за плечо, поставила перед собой.

«Это что еще за крестоносец? Шишкин, ты без фокусов совсем не можешь? Снять сейчас же!» – и, не дожидаясь, она резким движением сдернула крест.

Генка только охнуть успел. Это была катастрофа. Под лейкопластырем ничего не было! Я стоял рядом с Генкой и ничего не мог поделать.

Клешня отпустила плечо, и я только кое-как успел догнать плачущего Шишкина. Мы ворвались в туалет, и Генка сквозь слезы сказал:

«Надо идти в медпункт. Отвлеки врачиху, а я клейкопластырь стяну!»

Я не мог понять, к чему такие истерики: ну состригли волосы, даже под челку, ну и что? Новые отрастут, даже лучше будут. Но Генка не успокоился:

«Пойдешь? Не струсишь?»

Пришлось согласиться. Мы удачно разыграли врачиху, Шишкин свистнул рулончик лейкопластыря, и мы вернулись в туалет.

«Погоди. Мне, когда Завчиха крест отдирала, больно было, соображаешь?»

«Ну, это всегда больно!»

«Да нет, я к тому, что больно потому, что она волосы вытягивала! Ну-ка посмотри: там, где крест был, они больше стали?»

Я осмотрел голову, но она была везде одинаковая.

«Нет, больше! – упрямо пробурчал Генка. – Давай всю голову заклеивай, тогда заметней будет».

Мы заклеили всю голову, и стало так, как будто на ней только что сделали трепанацию[13]13
  Хирургическая операция на черепной коробке.


[Закрыть].

«Отдирай!» – скомандовал Генка и зажмурил глаза.

Я рванул, из зажмуренных глаз героя потоком катились слезы, но все было зря. Волосы не вытянулись.

«Ладно, наклеивай крест, и бежим на урок!»

С этого момента борьба с Завчихой началась не на жизнь, а насмерть. Она легко вычислила наш маршрут до туалета и выцеливала Генку на каждой перемене. И только тут до меня дошло, что было причиной этого противостояния. Лерка Малютина! Генка упорно не смотрел на вторую парту в левом ряду и избегал с ней встреч на переменах. Вот оно что! Очередной скомканный крест летел в мусорный ящик, но Генка, как несломленный госпитальер[14]14
  Орден мальтийских рыцарей символом которых был белый крест.


[Закрыть], наклеивал новый.

Хотя силы были явно не равны. Завчиха забрала Генкин дневник и жирными красными чернилами написала родителям явку с повинной.

На следующий день Генка пришел обритый наголо, как герой гражданской войны Котовский[15]15
  Народный полководец времен гражданской войны 1918–22 годов. Всегда брил голову наголо.


[Закрыть], и молча, без шапки, сел за парту.

«Генка, пойдем завтра на лыжах покатаемся!» – раздался звонкий голос прямо над ним.

Генка поднял голову. Возле парты стояла Лерка Малютина и улыбалась. Ох уж эти девчонки!