Текст книги "У реки Смородины"

– Так, гражданочка, ты нам глаз не отводи и зубов не заговаривай! – начал Старшой. – Ты из нашего мира? Из России? Отвечай!

– М-м-м, мы-ы-ы! М-м-м! – ответила гадалка.

– Егор, ты рот-то ей открой, – хмыкнул Иван.

– А если она наколдует? – уперся здоровяк.

– Наколдуешь? – спросил Старшой у пленницы.

Бабка замотала головой, мол, нет. Ее пунцовое лицо не врало.

Егор осторожно отнял ладонь от гадалкиного рта.

– Воздуха! – просипела ворожея.

Младший Емельянов ослабил хватку, позволив воздуху циркулировать по тонкому морщинистому горлу.

– Рассея… – протянула отдышавшаяся гадалка. – Да, давно я не слышала этого названия. Нет, соколики, я не из Рассеи. Ее моя прабабка застала. Ныне совсем другие времена и названия.

– Так это что, будущее, что ли? – вымолвил Иван и сел на лавку.

«Не может быть, что этот бредовый мир – наше будущее! – подумал он. – Три поколения и – приехали. Ворон, ясен перец, робот. Покойник – это мутант, жертва генетического эксперимента. Такое кино было с Милой Йовович».

Наконец, парень смог коряво сформулировать вопрос:

– Как же оно так вот… стало?

Скипидарья долго смотрела на Старшого большими, все понимающими глазами, затем промолвила:

– Так война была. Страшная и лютая. Ядреная.

– Ядерная, – деловито исправил Егор, будто речь шла о чем-то обыденном.

Глава третья
В коей близнецы получают прямой ответ на главный вопрос, а читатель узнает куда больше, чем герои

Выпьем за алкоголь – причину и решение всех человеческих проблем!

Гомер Симпсон

– Как скажете, – смиренно промолвила Скипидарья. – Токмо великую войну называют ядреной по имени богатыря-князя, ее развязавшего. Народ помнит Ядреню Матренского великим воителем, который прельстился божеской силою и был жестоко наказан. А через гордыню Ядрени понес тяжкую кару и весь люд. Мощь, призванная Ядреней, вырвалась на свободу. Неизмеримая злая рать жгла города, отравляла реки, разрушала крепости, не щадя никого. Огненный ураган пронесся по земле. Верьте, отроки, те страшные события сотрясли даже неприступный Ирий. Лишь вмешавшиеся верховные боги сумели стреножить адский пламень, напустив на вселенную лютый мороз. Многие, не погибшие в пекле, встретили свой смертный час во время долгой холодной зимы. Сам же Ядреня наказан Сварогом за чрезмерную гордость и обречен висеть промеж небесным сводом и матерью-землей, прикованный к полярной звезде. Каждый день к нему прилетает жареный петух и клюет его по многострадальному темечку. И так будет вечно… Так-то вот. С той поры имя Ядрени Матренского стало запретным, то есть ругательным.

Егор, полностью захваченный рассказом гадалки, даже приоткрыл рот, а Иван лишь криво усмехнулся. Прямо-таки по учебнику: была катастрофа, которую народ, попавший в условия технической деградации, быстро превратил в легенду. Огненные смерчи и лютые зимы интерпретировались абсолютно недвусмысленно.

Размышлявший столь наукообразно Старшой не сразу заметил, что бабка внимательно на него смотрит. Очнувшись от раздумий, Иван услышал совершенно потрясающие слова:

– Ты, соколик мой, напрасно себя изводишь. Все это твое желание понять непонятное и объяснить необъяснимое – пустая трата времени. Горе от ума. Ты полагаешь, что у себя дома находишься. Про страшное грядущее своего мира вот насочинял. Только ты имей в виду: нынче вы совсем в иной мировой сущности обретаетеся. Будто бы ты всю жизнь вон в сенях прожил, а потом вдруг очутился в этой комнате. Вот тебе и ответ на твой невысказанный вопрос.

– Так, я не понял, – вмешался Егор. – Почему наш мир – сени? Спасибо, хоть не нужник.

Гадалка успокаивающе улыбнулась:

– Не обижайся, богатырь. Посмотри, какая у меня темная и мрачная комната. Уж лучше в сенях да на свету, чем тут.

– Хорошо, – опомнился Иван. – Сдается мне, ты нам все мозги запудрила. Изовралась вдоль и поперек. Где правда-то?

– Правда в том, что я боюсь вас, Василичи, аки змей Волос – стрел Перуновых. Стоило мне прихватить Егория за нос, и я ощутила, насколько вы чуждые здесь существа. За нечистую силу приняла, честно говорю. Угрозу вы предвещаете. Я ведь душой гляжу. И страшно мне сделалось, ибо существует легенда о двух братьях-близнецах, которые…

– …которые нечеловечески хотят домой, – оборвал Старшой. – Давай, выкладывай, как нам вернуться на родину.

– Нас мамка ждет, – жалобно добавил Емельянов-младший, утирая нос пудовым кулаком.

– Да не знаю я! – в отчаянье воскликнула Скипидарья. – Кабы знала, первая бы вас обратно послала… к Ядрене Матренскому.

– Так, гражданочка, брось-ка заливать. Нашими словами пуляла, как автомат Калашникова. Как там было, Егор? «Астральное корректирование документооборота»?

Ефрейтор, естественно, такой трехэтажной конструкции не то что вспомнить, повторить не смог бы. Гадалка развела руками:

– Я, соколики, ничего не понимаю ни из «туго мента-обормота», ни из того, что про вашего предка вызнала. Ни «екатеринской япохи», ни «енергии», ни «позы дивного» звучания. Когда я вещую, то обращаюсь к душе пришедшего. Из нее исторгаются слова, образы, видения. Но ваши необычайно похожи на словеса, исторгаемые из драгоценной говорящей торбы. Есть у меня этакое сокровище предков.

Старуха открыла комод и достала… старый, советских времен еще приемник «Альпинист». Иван взял артефакт в руки, осмотрел. Прямо как настоящий! Даже надпись «Сделано в СССР» и знак качества присутствовали. Да он и был настоящим.

– Братан, это же радио! – завороженно выдохнул Егор.

– Пять баллов, – язвительно сказал Иван. – Выходит, бабушка, ты хочешь сказать, что слушаешь эту рухлядь?

– Истинно так, соколик, – мелко закивала гадалка.

Старшой нацелил на хозяйку приемника указательный палец, будто хотел ее застрелить:

– И, разумеется, у тебя есть батарейки, да?

– Чаво? – протянула ведунья. – На кой мне твои «табурейки»?

– А как же он тогда играет? – Естественно, Иван хотел знать, есть ли тут вещательная станция, но таких вопросов предпочел бабке не задавать.

– Как играет, как играет… Вестимо, как. Кручу ручку, заговор произношу, оно и играет, самогудное мое сокровище.

– Откуда оно у тебя? – задал самый главный вопрос Егор.

– Прямое наследствие. Предки по материнской линии у какого-то лесовичка сторговали. Задорого! Лесовики, они существа заповедные, промеж мировых линий шлындают и всякий диковинный предмет собирают.

– Вот это уже зацепка, – сказал Старшой брату. – Надо отыскать какого-нибудь лесовика. Вдруг поможет?

– Где ж ты его сыщешь, милый! – встряла бабка. – Извели их всех лет сто назад. Больно опасные штуки они стали людям продавать. Железные палки-убивалки, блестящие колесницы, исторгающие смрадный дым, и прочие гадости. А от моего сундучка-самогуда вреда никакого, вы не подумайте!

– Ну, включи, – велел скептик-Иван, отдавая гадалке приемник.

Ворожея крутанула ручку, прошептала себе под нос короткий заговор, и радио ожило. Динамик зашуршал, забулькал, раздались щелчки.

– Расстроил, пока руками лапал, – брюзгливо сказала бабка и стала медленно вращать специальное колесико.

Шумы рассеялись, и на всю горницу грянула песня:

 
Какая, в сущности, смешная вышла жизнь,
Хотя… что может быть красивее,
Чем сидеть на облаке и, свесив ножки вниз,
Друг друга называть по имени?[1]1
  Группа «Високосный год», «Лучшая песня о любви».


[Закрыть]
 

Ансамбль доиграл, и зазвучал приятный мужской голос:

– Вы слушали песню под названием «Семирамида Аполлинарьевна Аккордеонова-Задунайская и Эдуард Макакин».

Вступила балалайка. Гадалка повернула колесико еще. Заговорил густой баритон с приблатненными интонациями:

– В эфире «Радио Шиномонтаж» и передача «Крутятся диски»…

Бодро заиграла очередная хоть и знакомая, но исковерканная песня:

 
Опять от меня сбежала последняя электричка,
И я по шпалам, опять по шпалам…
И ду-у-уру тащу за косички!
 

– Вырубай, – произнес Иван, не в силах слушать ужасную трансляцию. – Да, братишка, с приемником тут абсолютно так же, как с газетой да мобилой. Полный кретинизм.

Скипидарья спрятала «Альпинист» в сундук и обратилась к дембелям:

– Милые мои соколики, поведайте мне по порядочку, что с вами приключилось. Я же постараюсь отыскать в старинных трактатах способ отсылки вас домой.

– Где ж у тебя трактаты? – подозрительно спросил Старшой.

Гадалка хлопнула в ладоши, и комнату озарил мягкий зеленый свет. Тьма отступила, и близнецы увидели, что все-все стены от пола до потолка уставлены полками. Полки были забиты книгами.

– Сени, говоришь… – пробурчал Егор.

Иван рассказал о сумасшедшем лесном походе, начав со стычки в поезде. Ему пришлось объяснять довольно сложные вещи. Например, что такое поезд, кто такие десантники, зачем нужно пьянствовать дембелю. Старшой справился на «отлично». Особенно пристрастно Скипидарья расспросила о гипнотизере Перехлюзде. Очень уж он ее беспокоил. Упоминание знахарки-травницы из Больших Хапуг вызвало у гадалки добрую улыбку. А вот история с мертвецом, занявшим активную жизненную позицию, на бабку никакого впечатления не произвела. Видимо, такие случаи в этих краях были чем-то обыденным.

– Я так разумею, вы не осознали мига перехода из своего мира в наш, – заговорила гадалка, выслушав Ивана. – Это плохо. С одной стороны, тропинка между мирами не закрылась. С другой, коли закрылась, то следов можно и не найти… Все, соколики мои, вы пока идите, а я стану искать, что мудрейшие пишут о случаях, подобных вашему.

Старшой проявил практичность:

– А когда?..

– Завтрема, к вечерней зорьке. – Скипидарья уже направилась к полке.

Братья покинули ее дом.

– Я уж думал, вы не вернетесь, дяденьки витязи, – осуждающе проныл Шарапка. – Я из-за вас штанов лишился да время потерял. А время, знаете ли, денежки! Минутка – копеечка, часик – цельный рубль.

– И как бы ты заработал? – усмехнулся Иван.

– Да на ровном месте! – Мальчуган явно завелся. – Прямо сейчас полгривны заработал!

Стараясь не замечать осуждающего сопения Егора, Старшой продолжил подначивать Шарапку:

– Врешь!

– Пусть лекари врут! Истинно реку, дяденька витязь Иван! Подошел ко мне боялин…

– Может, боярин?

– Боялин. Ты не понимаешь. Бояле имеют крутой нрав, чтобы все боялись. Потому и боялин. Так вот, подошел и дал полгривны.

– Просто так?! – вскинул черные брови Иван.

– Ну, нет… – Мальчуган замялся. – Он вопрошал, я ответствовал.

– Угу, загадки загадывал.

– Отлезь от малого, – попросил ефрейтор Емельянов.

– Погоди, братан, – сказал Старшой. – Чего-то наш юный коммерсант покраснел. Ну, договаривай, Шарапка, не бойся.

– Про вас он спрашивал, боялин-то, – признался паренек. – Кто таковы, откуда. С чем к бабушке Скипидарье пришли.

– Врубился, Егор? – хмыкнул Иван и продолжил дознание: – А ты что ответил?

– Почти ничего. Вроде, вы при мне упоминали Большие Хапуги. Потом, воины вы, это сразу ясно. Вот и все.

– Я за эти сведения и копейки пожалел бы.

– Так то вы, а он – цельный боялин! – протянул Шарап, но натолкнулся на суровый взгляд Старшого и осекся. – Да скажу я, скажу. Он взял с меня обещание за вами следить и все ему доносить.

– Молодец! Недаром существует поговорка, что чистосердечное признание облегчает участь. Ну, пойдем, дружок, разменяем твою выручку.

– На кой? – насторожился мальчишка.

Иван покачал указательным пальцем перед вздернутым носом Шарапки:

– На нас зарабатываешь, так? Так. Значит, прибыль поровну на троих делим.

– Вот оно что! А ну как я убегу?

– Поймаю.

Паренек стрельнул глазами в сторону лояльного богатыря-ефрейтора:

– А за меня дяденька витязь Егорий заступится.

– Всегда с удовольствием, – сказал Емельянов-младший, и Шарапка просиял, но тут же скис, когда увалень продолжил: – Всегда, кроме этого случая. Я шпионов и наушников не люблю. Ты малый хороший, не обижайся.

– К тому же, мы все свои бабки оставили у бабки, – скаламбурил Иван.

Так юный Шарапка получил практический жизненный урок: честность – лучшая политика, а молчание – золото. Выбирай, политик ты или финансист.

Настало время ненадолго покинуть братьев-дембелей и рассказать о городе.

Столица Тянитолкаевского княжества во всем разделялась надвое. Взять хотя бы дороги, ров и крепостную стену. Вирус дуализма не обошел и терем. С фасада он имел вид палат белокаменных, а с тылу был исполнен из красного кирпича.

Причины тотальной двуличности города, разумеется, коренились в глубокой древности.

Спервоначалу в этих заповедных местах селились охотничьи племена славянов. Славянами их величали оттого, что абсолютно все имена славянов заканчивались на «слав»: Вячеслав, Бранислав, Всеслав, даже Изя и тот был слав. Еще были Страхослав, Блудослав и прочие Разнославы. Ни о каком Тянитолкаеве они не помышляли.

Город основали князья-побратимы Ослохан Бритый и Слондр Стриженый. Первый возглавлял славное кочевое племя мангало-тартар. Второй был кочевряжским конунгом. Кочевряги – это суровый северный народ, плававший в длинных ладьях и грабивший приморские поселки. История умалчивает, как и почему Ослохан да Слондр стали братьями по крови. В единственной дошедшей до современных тянитолкайцев песне о легендарных князьях утверждалось, что побратимство было случайным: Бритый сошелся со Стриженым в бою, сначала рубились, потом стали бороться и соприкоснулись израненными ладонями. «Мы с тобой одной крови», – с оттенком сожаления прорычал Слондр. Ослохан не без остервенения согласился. В память о великом событии новоявленные братья тут же основали город.

Слишком уж своевольными оказались князья Бритый да Стриженый. Еще бы, каждый был ярким вождем, привыкшим повелевать сотнями. К тому же жизненные устои мангало-тартар совершенно не совпадали с кочевряжским укладом. Вот отсель и началось разделение во всех областях быта. Ослохан приказал копать ров, Слондр возводил стену. Первый мостил дорогу досками, второй – камнем. Бритый ел руками, Стриженый питался с огромного ножа.

Боевые товарищи князей, а также окрестные аборигены-славяны стали спорить, кто из руководителей лучше.

– Бритый! – кричали одни.

– Нет, Стриженый! – не уступали другие.

Разумеется, дело дошло до поножовщины. И тогда Ослохан да Слондр собрали людей на главной площади и провозгласили двуначалие, опирающееся на боялскую думу.

– Мы учреждаем новое сословие, название коему бояле. Бояле да убоятся нашего гнева и кары богов. Ответствовать боялам потребно за счастие народное и торжище справедливости. Дабы дела вершились к обоюдному согласию, бояле будут собираться в нашем тереме и думать, как бы лучше зажить подданным. Всякое решение думы мы, князья Тянитолкаева, будем утверждать либо налагать на него вот этот скипетр срамной формы, называемый ветом. – Стриженый и Бритый потрясли новыми нефритовыми ветами. – А коль заспорим, то тут уж чье вето перевесит. Да будет так.

С тех славных пор прошли века, а легендарное уложение с незначительными изменениями выжило и даже было заимствовано некоторыми соседями.

Какие же произошли изменения? Во-первых, наследники князей потеряли одно вето. То ли пропили, то ли просто прощелкали. Потому князь остался в единственном экземпляре. Во-вторых, исказился смысл боялства. Раньше бояле боялись княжьей расплаты да судилища богов, а ныне народ боялся боял. Недаром ходила пословица: «С боялами знаться – греха не обобраться».

Зажрались, закабанели думцы. Некоторые вообще прекратили ходить на заседания, передав голоса товарищам по партии. Разбогатели боялские семьи, предались корыстолюбию. По-прежнему существовало разделение на две партии – ослов, названных в честь Ослохана, и слонов по имени Слондра. Раз в четыре года бояле устраивали потешные игрища, называемые выборами. Ослы хаяли слонов, а слоны поносили ослов, хотя и тем, и другим, и тем паче народу было ясно, что никакой разницы между слоном и ослом нетути. Звучит парадоксально, но факт.

Бояле дрались за власть, старались добиться большего влияния на князя, для чего хитроумно интриговали, а иногда и тупо воевали.

Человек, который заинтересовался Иваном и Егором Емельяновыми, был наследником старинной боялской фамилии. Полкан Люлякин-Бабский мастерски преодолевал препятствия на пути к княжескому трону, ловко отодвигая соперников, и стоял перед основной задачей – скинуть самого князя.

Что еще? Боялин Люлякин-Бабский был ослом. В партийном смысле. Более того, он добился главенства в стане последователей Ослохана.

Полкану стукнуло тридцать шесть лет, но выглядел он на неполные тридцать. Ростом был высок, фигурой полон, ликом приятен, хоть и обладал колючим взглядом да рыжей шевелюрой. Как и все мужчины рода Люлякиных-Бабских, Полкан пользовался успехом у женщин, но женился на неказистой девушке из обедневшей боялской семьи Меньжуйских. По этому поводу молодой муж любил приговаривать: «Лучше синица в руках, чем всю жизнь при рогах». Истинные причины брака заключались в том, что Меньжуйские принадлежали к стану слонов. Боялин рассчитывал получить голоса «наследников Слондра».

Вот таким человеком был Полкан Люлякин-Бабский.

С его рук кормилась небольшая армия осведомителей, поэтому он первым из боял узнал о приходе в Тянитолкаев двух странно одетых молодцев.

Описание формы дембелей Емельяновых напомнило Полкану немчурийские наряды. Немчурийцы уважали порядок и старались облачаться в одинаковые кафтаны. Лучшие же из людей украшали одежду знаками отличия.

Услышав новость, Люлякин-Бабский принялся ходить по своей хоромине и рассуждать вслух:

– Так-так-так. Пока князь в отъезде, а остальные спят, нужно пошевелиться. Кто они, сии загадочные пришельцы? Военные послы? С миром ли, с войною? В любом случае, надо действовать… – Тут Полкан замолк, ибо известно, что даже у стен есть уши.

Ситуация и вправду сложилась пикантная.

Князь Световар, ныне гостивший в соседнем государстве, где намечалась крупный съезд князей, перед отбытием успел попустить ссору с Немчурией. В принципе, Световар был неплохим правителем. В свои пятьдесят пять лет он все еще противостоял боялским заговорам, руководил дружиной и пользовался доверием народа. Только возможно ли углядеть за всем?

Беда, как всегда, явилась, откуда не ждали.

Немчурийский посол, высокий худой человек, которого местные прозвали Аршином, многого не понимал в Тянитолкаевском княжестве. Слово «арш» по-немчурийски обозначало задницу. «Ин» переводилось на здешний язык как предлог «в». «Что же тогда есть слово аршин?» – мучился вопросом посол. В конце концов он решил, что его постоянно посылают, и обиделся. Проголосив ноту протеста, он отбыл на родину, и теперь княжеству грозил военный конфликт.

Световар сначала посмеялся, ведь все знают, что у немчурийцев проблемы с напыщенностью и чувством юмора. Потом князь призадумался и ощутил угрозу.

– Эх, легко было праотцам нашенским! – удрученно воскликнул Световар. – Любого приструнить могли, а кто несогласный – получай ветом по лбу! А тут сплошная саквояжия.

В странном мире, куда угодили Емельяновы, саквояжией звалась известная нам дипломатия. Понятие пришло из парижуйского языка. Сак – это сундук или чемодан, а вояж в объяснении не нуждается.

Воистину, где саквояжия, там уйма зарубежных слов.

Князь Световар не являлся прирожденным саквояжем. Посоветовавшись с боялами, он сочинил письмо немчурийскому кайзеру, где разъяснял роковую ошибку и предлагал не держать напрасного зла.

Люлякин-Бабский считал, что княжеская грамота особой силы не возымеет, ибо немчурийцы народ щепетильный, у них даже зло напрасным не бывает.

И вот прибыли загадочные молодцы – явные посланцы кайзера. Таких следовало числить в друзьях. Боялин Полкан предпринял вылазку, чтобы лично глянуть на визитеров, но ему не повезло – гости сидели у бабки Скипидарьи.

Имя гадалки гремело по всему свету, и Люлякин-Бабский решил, что немчурийцы отправились к ней уж точно не девок привораживать, а вызнавать, кому улыбнется удача в случае войны.

Народная мудрость гласит, что беда не приходит одна. Перед княжеством действительно маячила не единственная угроза. Кроме резкого ухудшения отношений с Немчурией случилась штуковина посерьезнее: в окрестностях Тянитолкаева завелся дракон. Но неожиданный визит пары расфуфыренных молодцев заставил боялина отложить даже проблему дракона.

– Змием займусь завтра, а сегодня во что бы то ни стало завяжу знакомство с басурманами, – процедил сквозь зубы Полкан, раздумывая, не зря ли он потратил полгривны на замухрышку-пацана.

Боялин оставил соглядатая подле бабкиного дома, а сам засел в трактире. Люлякин-Бабский был чревоугодлив.

Заработок Шарапа пришелся как нельзя кстати. По прикидкам Ивана, денег хватало на плотный обед и оплату комнаты, еще и заначка оставалась. Мальчонка свою часть не тратил. Дяденьки витязи кормили, и хорошо.

Дембеля и Шарапка сидели в корчме, ожидая горячую еду.

– Значит, мы в другом мире, братан, – хмуро сказал Старшой.

– Типа того, – безразлично ответил Егор.

– Мне бы твое хладнокровие, – усмехнулся Иван, подразумевая туповатость брата.

– А толку дергаться? – пожал широкими плечами ефрейтор. – Не хрен было дверь вагонную открывать.

– Ух ты! Так это я во всем виноват? – недобро сощурился Старшой, и разумный Шарапка поспешил отодвинуться от близнецов подальше.

– Оба, – спокойно произнес Егор. – Не заводись, братка. Нам выбраться бы… Мы уж двое суток по этой земле топчемся, а дома-то ждут. Мамка, опять же.

– Это точно, – вздохнул Иван.

«Интересно, когда нас хватятся? Хорошо хоть, мы не сообщили, что выезжаем. Мама бы с ума уже начала сходить. Сюрприз, блин, хотели сделать. Вот и сделали», – подумал он.

Моложавая хозяйка принесла снедь – тушеное мясо и пареную репу. К еде подала две кружки пива и одну простокваши. Негоже мальца спаивать.

– Спасибо, – поблагодарил Егор.

– Нам бы пирожков, – добавил Старшой.

Ефрейтор уточнил:

– Да, по три штучки, пожалуйста.

– Ну, и какие штучки тебе потереть? – спросила острая на язык хозяйка.

Егор непонимающе заморгал, а Иван чуть со скамьи не свалился от смеха.

– Поздравляю, братан! Ты ей понравился.

Минут десять дембеля-витязи и парнишка боролись с пищей.

Было около полудня, корчма пустовала. Поэтому братья сразу обратили внимание на вошедшего мужика. Богато разодетый плотный человек, очевидно, боялских кровей, осмотрелся и направился прямиком к столу Емельяновых.

– Так вот вы где! – глубоким басом пророкотал мужик и раскинул руки, словно хотел обнять старых друзей. – Гутен в морден, гостюшки дорогие!

– З-здрасьте, – выдавил ошарашенный Иван.

– Сидите-сидите, – сказал незнакомец, хотя никто и не пытался встать. – Я, с вашего позволения, с вами рядком…

Визитер опустился на лавку рядом с Егором и оказался перед Шарапкой, сидевшим рядом со Старшим. Мальчуган открыл было рот, но мужик метнул в него пронзающий взгляд, и парень усиленно занялся едой.

– Эй, баба, подь сюда! Лучшего зелена вина мне и моим драгоценным гостям! – распорядился незнакомец.

Егор посмотрел на Ивана, тот скорчил рожу, мол, сам ничего не понимаю.

– Спешу представиться, боялин Полкан Люлякин-Бабский, – помпезно отрекомендовался визитер, произнеся концовку фамилии как «Бабскай». – С кем имею честь?

– Я Иван, он Егор. Дембеля, – кратко представился Старшой.

Боялин явно был впечатлен. Он, естественно, не знал понятия «дембель» и предположил, что это какой-нибудь высокий немчурийский чин.

Если вспомнить анекдот про то, как генерал толкал грузовик, заполненный дембелями, то Полкан не слишком-то и ошибся. Важнее дембеля чина нет.

– Что ж, рад знакомству, господа дембеля, – изрек Люлякин-Бабский. – А имена у вас один в один с нашими.

– Сами удивляемся, – сказал Иван.

Хозяйка подала вина и новые кружки. Боялин разлил собственной рукой, провозгласил тост:

– За дружбу между крепкими соседями!

Церемонно чокнулись, выпили. На вкус братьев Емельяновых, вино было марки «Шеф, два уксуса, пожалуйста». Полкан выдул свою кружку залпом.

– Ну, и как вам у нас? – поинтересовался он.

– Непривычно, – ответил Иван.

– За это надо выпить, – заявил боялин, принимаясь разливать по новой.

– Между первой и второй перерывчик небольшой, – брякнул Егор.

– О, да вы знатоки наших присказок, – удивился Полкан.

– Фольклор, блин, – закрыл тему ефрейтор.

«Точно немчурийцы!!! Я уж испугался, что ошибся. Говорят чисто, но непривычно, да, – ликовал в душе Люлякин-Бабский. – Фольк – это по-ихнему народ, а лор? Шут знает. Наверняка что-то плохое. Они желают зла нашему народу?! Тьфу ты, нет же. Скорее всего, желают залить горло по-народному!»

– За великие народы! – провозгласил боялин, и все выпили. Даже Шарапка простокваши хлопнул.

Иван слегка захмелел. Совсем чуть-чуть. В таком состоянии на него нападала задумчивая меланхолия. Старшой подпер голову рукой и погрузился в мысли.

– А какими судьбами вы к нам прибыли? – закинул удочку Полкан.

– Вот… Мир потеряли… Ищем, – автоматически ответил Иван. – И найдем!

Он хлопнул ладонью по столу. Егор хмыкнул, мол, слабоват братка.

Люлякин-Бабский вздохнул с величайшим облегчением: «Значит, мира искать пожаловали. Боги мои, счастье-то какое!»

Боялская рука потянулась к бутыли.

– Господа дембеля! Мы будем величайшими грешниками, коли не выпьем за мир.

– За мир, – поддержали близнецы.

Потом Полкан категорически настоял на том, чтобы прославленные дембеля поселились в его хоромах. Братья Емельяновы были только за.

– Зависнем на хате, – сказал Старшой.

Боялин расплатился, парни попрощались с Шарапкой и отправились к Люлякину-Бабскому «на хату».

Хоромы впечатляли. Они вряд ли уступали княжеским по внешней крутизне и внутренней роскоши. Веселая компания расположилась за идеально отполированным дубовым столом.

– Между прочим, легендарный стол. За ним пировали Ослохан со Слондром, – похвастался Полкан.

На близнецов эта информация не произвела никакого впечатления. Егор вообще решил, что Аслахан и Слон Дрон – какие-то крутые преступные авторитеты.

В последующие пять часов Люлякин-Бабский и Емельяновы сделали все, чтобы обесценить дорогущий стол. Когда собираются три мужика, говорящих по-русски, они знают, о чем столковаться. Соображение на троих – древнейшая традиция, а мы традиции свято бережем, пока хватает сил.

Силы покинули господ дембелей и боялина глубокой ночью. Результатом стал серьезный ущерб личному винному погребу Полкана. Хозяин намеревался вызнать у немчурийцев их истинные цели. Близнецы и не таились. Наоборот, обстоятельно рассказали о своих злоключениях, причем немногословный Егор под действием выпивки обрел истинное красноречие. Боялин то замирал в ужасе, то счастливо смеялся, но поутру ничего не смог припомнить. Он тоже изливал наболевшее, словно гости являлись самыми преданными ему людьми. Никто не ведает, сколько тайн выболтал Полкан. В дембельских головах не застряло ни крупицы ценной информации.

Боялин открыл глаза и поморщился от ощущения полнейшего краха страдающего организма. Болела голова, драло горло, тошнило, крутило живот, руки-ноги были ватными. Сердце колотилось, будто дятел-рекордсмен.

– Да, давно я так не напивался, – просипел Полкан.

Слуги у Люлякина-Бабского были молодцы: еще ночью перенесли отрубившихся собутыльников на кровати. Боялин утопал в мягкой перине, но даже кайф от этого ощущения парения не мог перебить общей хреновости дел.

Самое страшное, Полкан ничегошеньки не помнил. Полезного. Наоборот – несущественное так и лезло на ум. Боялин точно знал, что он уважает послов и что они уважают его. Еще немчурийцы отлично пели, да и сам Люлякин-Бабский очень даже неплохо выступил. Хотя на самом деле троица устроила форменный фестиваль кошачьей песни. Кроме того, в боялском мозгу постоянно вертелся какой-то умрун. И все.

– Надо меньше пить, – произнес заклинание Полкан.

О, сколько раз давалась эта клятва! Кто только не приходил к этому верному выводу! В то скорбное утро боялин и близнецы Емельяновы были единодушны, ведь Егор повторил магическую формулу дословно.

Братья валялись в гостевых покоях и умирали от похмелья.

Кровати – выше всяких похвал. Кто-то даже снял с близнецов форму, чтобы не мялась. Рядом с каждым страдальцем стоял кувшинчик с ключевой водой. Полный пансион, как сказал Старшой.

На реабилитацию ушло полдня. Но и ожив, Егор да Иван пребывали в неимоверной меланхолии.

Самочувствию дембелей вторила погода: тучи проносились над самой землей, а выше сизела плотная завеса облаков. То и дело принимался лить назойливый дождик. Ветер был неистов.

– Погодка – швах, – констатировал Старшой, подойдя к окну.

Терем располагался на возвышении, поэтому городская стена не мешала обзору. За Тянитолкаевым раскинулось необъятное поле. Где-то вдали чернела лента реки, а за ней границу земли и неба очерчивала темная полоска леса.

– Почему они построили город не на реке, а здесь? – озаботился Егор, тоже пожелавший насладиться видом.

– Разлива боятся, – предположил Иван. – Вон, по ящику как-то показывали репортаж про поселок. Его заливает каждый год, люди уезжают или на крышах ночуют, а потом все равно возвращаются. А смысл? Никакого. Сплошной геморрой.

– А дома сейчас, небось, телик зырят, – вздохнул Емельянов-младший.

– Угу. Представляю, что бы он тут стал показывать.

Старшой залез в карман и извлек злополучную газету. Нашел программу телепередач, зачитал вслух:

18:00 Вечерние хреновости

18:20 Ток-шоу «Заткнись, когда разговариваешь» с А. Малахольным

19:00 Поле чудил

21:00 Извести

21:30 «Спасение рядового-дембеля». Драма. Режиссер: Стивен Шпильберг.

– Братка, выбрось ты эту газетенку на фиг, – взмолился Егор.

– А что? Здесь-то как раз все очень хорошо угадывается. А фильм Спилберга – туфта, наше старое кино про войну куда лучше.

Иван попал в десятку. Близнецы любили советские военные фильмы, в детстве они пересмотрели все от опереточного «В бой идут одни старики» до самых серьезных и тяжелых. Например, «Господин Великий Новгород». Но самые теплые воспоминания остались от саги о Штирлице.

Тут Емельяновы принялись дурачиться, вспоминая сцены боев с «фрицами».

– Аларм! Аларм! Партизанен! Шайсе! – подделывал испуганные голоса Старшой.

Егор некоторое время имитировал звуки автоматных очередей и взрывов, потом сурово приказал:

– Хэнде хох, херр офицер!

– Нихт шиссен! Их бин сдавайсья, – жалобно запричитал Иван, корча испуганную рожу и поднимая руки вверх.

Подслушивавший под дверью Полкан отнял ухо от скважины и удовлетворенно пробормотал:

– Ссорится немчура. Наверное, послы боятся, что по пьяной лавочке выболтали государственные секреты. Это мне на руку.

Боялин мерзко хихикнул, но тут же скривился – в больной голове будто колокол ударил.

А настроение дембелей потихоньку улучшалось. Они надеялись на помощь Скипидарьи.

– Должно же нам повезти, – сказал ефрейтор.

Иван промолчал. Не Егору говорить о везении.

Вскоре в гостевые покои явился слуга, шустрый паренек лет шестнадцати, и позвал на трапезу. Есть совершенно не хотелось, но не откажешься же!