Текст книги "Приключения Семена Поташова, молодого помора из Нюхотской волостки"

Сергей Писарев
Приключения Семена Поташова,
молодого помора из Нюхотской волостки

СОЛОВЕЦКИЙ МОНАСТЫРЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ПО ОБЕЩАНИЮ МАТЕРИ

1

Из устья реки Сумы в Онежский залив Белого моря вышел карбас и, взяв курс на север, направился к Соловецким островам. В карбасе находились два человека и лежал небольшой груз.

На корме сидел за рулем монах, приказчик Соловецкого монастыря в Сумском Остроге. Это небольшого роста сухощавый человек, в черном, сильно потертом подряснике, опоясанном широким ремнем; на голове у него остроконечная скуфейка, а узкое лицо, с неприятно сдвинутыми к переносице бровями, было обтянуто бледной кожей.

У мачты находился молодой рыбак с поморского берега[1]1
  Поморским берегом считалось южное побережье Белого моря от Кеми до Архангельска.


[Закрыть]. Обязанностью его было смотреть вперед и, если понадобится, без промедления спустить парус. Роста он, несмотря на свои семнадцать лет, был высокого, имел широкие плечи и округлое лицо. Его обветренные щеки покрывал мягкий пушок, голубые глаза с белесыми бровями были широко расставлены. На нем высокие сапоги из кожи морского зверя, плотная суконная куртка до колен и меховая шапка со спадающими на плечи наушниками.

В носовой части карбаса лежал зеленый деревянный сундучок, расписанный желтыми цветами. Такие сундучки выделывались на реке Мезени, в Лешуконской Волостке, откуда их развозили по всему Беломорью. А на досках, покрывавших днище, были свалены железные цепи с крепкими скобами и замками. Кандалы эти изготовлялись неподалеку от Сумского Острога, где у Соловецкого монастыря имелась небольшая домница, выплавляющая железо из болотной и озерной руды.

Подгоняемый свежей поветерью – ветром, дующим в корму судна, – карбас быстро оставил позади Медвежьи Головы и, пройдя мимо мелких островов, вышел в открытое море. Пока дул южный ветер – летник, – можно было не грести. Ветер этот, сменив сентябрьские шторма, приносил немного тепла и ясную погоду. Но продолжается он короткое время, снова сменяясь в начале октября морянкой – северным ветром, который приносит холод и снег.

Ночь путники провели без всяких приключений в рыбачьей избушке на высоком берегу Шижмуя. К утру дальние острова стали казаться повисшими в воздухе; это служило верным признаком скорой смены погоды; со второй половины дня на море пал штиль.

Оба сели за весла. Монах, до этого времени молчавший, стал рассказывать про места, мимо которых они проплывали. С запада, указал он, на материке находится Кемский Острог. Молодому помору это было уже хорошо известно: судно Терентия Поташова, на котором он уже несколько лет промышлял рыбу и морского зверя, не раз там приставало. Когда проходили высокие Кузова, монах рассказал, что однажды до этих островов добрались враги.

– Плыли они, окаянные, прослышав про богатство обители, и высадились здесь, чтобы пищу варить. Один влез на гору, увидел оттуда Соловецкую обитель и закричал: «Вот недолго тебе осталось красоваться, – придем, всё разнесем – камня на камне не оставим!..» Сказал, сам превратился в камень; камнями стали и все те, кто с ним приплыли...

Молодой помор не раз уже слышал об этом. Он посмотрел на вершину острова; валуны там действительно походили на окаменевших людей.

Прошли Сеннуху, и на горизонте выросла самая высокая гора, затем и остальные поросшие густым лесом возвышенности Соловецких островов. Прилетели большие чайки, сделали над карбасом круг и спокойно расселись по борту: чайки устраивали гнезда даже во дворе монастыря и людей не опасались. Из воды высовывались усатые головы морских зайцев – тюленей; вдали на поверхности моря, переваливаясь толстыми тушами, выплывали белухи.

Оставив справа Заяцкие острова, карбас миновал Пёсьи луды. На всех островках, коргах и лудах[2]2
  Корги и луды – низкие каменистые островки, частично или полностью заливаемые приливной водой.


[Закрыть] были поставлены кресты. Два самых больших креста указывали вход в монастырскую гавань, называемую губой[3]3
  Губами на севере называют морские заливы.


[Закрыть] Благополучной.

Греб только монах. Молодой помор стоял в карбасе во весь рост, не сводя глаз со стен и церковных зданий монастыря. В волнении он стискивал пальцами свою шапку, которую скинул, заслышав колокольный звон.

Берег был уже совсем рядом. Тревожно закричав, чайки поднялись с борса и улетели в море, – в монастыре к осени собирались вороны, с которыми чайки враждовали. Карбас подплыл к деревянной пристани, поставленной на сваях между двумя амбарами.

Перед глазами молодого помора поднималась в обе стороны стена, сложенная из громадных валунов, с амбразурами и высокими сторожевыми башнями. Вдоль галереи, которая тянулась по всей стене, расхаживали вооруженные монахи; из амбразур высовывались бронзовые жерла пушек; всё было как в крепости, готовой к отражению неприятеля.

2

Из больших ворот вышли люди в черных одеждах; они двигались в сторону пристани медленно, и мостки прогибались под тяжестью их тел. Увидя монахов рядом с собой, молодой помор подивился, что все они такие рослые и здоровые и совсем не походят на изнеможенных постом и молитвами людей, какими он всегда представлял себе монахов.

Пришедшие начали разгружать карбас. Делали они это молча, не поднимая глаз. Каждый взял по одной цепи, после чего все, сопровождаемые сумским приказчиком, пошли обратно. Теперь они шли еще медленнее, и мостки еще больше под ними прогибались.

Молодой помор остался на пристани один. Он ожидал, что его поведут поклониться мощам Зосимы и Савватия, а затем определят в келью к кому-либо из «благочестивых старцев», – так ему об этом рассказывала его мать.

Тем временем солнце опускалось все ниже и ниже, – башни и верхушки церквей заливало багровым светом. Молодой помор увидел – с севера надвигалась большая туча. Вспомнив, что карбас остался непривязанным, он обмотал цепь вокруг сваи и снова стал терпеливо ждать. Туча быстро расширялась, закрывая большую часть неба.

За тучей наблюдал и сумской приказчик. Он провел монахов к Сушильной башне, где вплотную со стеной стояло небольшое каменное здание.

Навстречу вышли двое вооруженных монахов. Сумской приказчик взял у одного из них фонарь и повел принесших цепи по узкой лестнице сперва наверх, затем по длинному проходу, с обеих сторон которого выходили деревянные дверки с окошками, заделанными железными брусьями.

Пропустив монахов вперед, сумской приказчик подошел к одной из дверок. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, он просунул руку между брусьями. Внутри каморы что-то звякнуло. Выдернув руку, он быстро отошел от дверки.

Монахи сложили цепи и все вместе спустились во двор. Туча в это время вплотную подступила к монастырю, в проходах между зданиями завыл ветер, гоня пыль и сухие листья. Сумской приказчик заторопился к пристани; он вспомнил, очевидно, что карбас остался непривязанным.

3

Молодой помор все еще ждал. Наконец кто-то вышел из ворот и издали поманил его. Молодой помор быстро направился к воротам. Он увидел юношу в подряснике, с волосами, спадающими до плеч, с большими выразительными глазами. Юноша внимательно оглядел прибывшего и объяснил, что зовут его Елисеем. В ответ молодой помор сказал, что его зовут Семеном. Семен хотел о многом расспросить Елисея, но тот указал на тучу, которая уже нависла над монастырем, – нужно было спешить.

Ворота, обитые толстыми листами железа, были раскрыты. Оба прошли под сводами и попали на широкий монастырский двор. Стражникам, которые вышли из каморы в стене, Елисей сказал, что послан отцом келарем за прибывшим, и молодого помора не задержали.

Увидя в глубине двора большую пятиглавую церковь, Семен спросил, – не там ли находятся мощи преподобных святителей? Елисей посмотрел на него удивленно и объяснил, что мощи преподобных святителей «почивают в храме рядом».

– Можно, я сбегаю им поклониться? – попросил Семен.

Ему хотелось как можно скорее выполнить данное его матерью обещание.

– Успеешь еще, – ответил Елисей. – Гляди, какая сейчас начнется буря!..

Действительно, туча вот-вот готова была обрушиться па монастырь снежным вихрем.

Елисей повел молодого помора к длинному каменному зданию в северной части монастыря, где оба и нырнули в узенькую дверку. Они спустились по истертым ступенькам и попали в сводчатый подвал. Над входом висел чадивший фонарь, едва освещая несколько рядов нар и сидевших на них людей. Топилась печка, из которой порывами ветра выкидывало дым. В подвале было холодно и сыро, пахло прелой одеждой.

Молодой помор спросил, зачем они сюда пришли. Елисей объяснил, что в этом подвале живут те, кто явился в монастырь «по обещанию», мирские трудники, и добавил, как само собой понятное, что Семен тоже будет тут жить. Молодой помор поразился: совсем не такой он представлял себе жизнь мирских трудников в монастыре. Что ему теперь было делать?

Не успел он об этом подумать, как вдруг вспомнил, что сундучок свой оставил в карбасе, и сразу же сказал Елисею.

– Так сбегай же за ним, покуда не украли! – воскликнул тот с неподдельным испугом.

В другое время молодого помора удивило бы, что в монастыре могут что-либо украсть, но сейчас ему было не до этого: в сундучке лежала заботливо припасенная матерью теплая одежда.

Он выскочил из подвала. Туча к этому времени разразилась снежной бурей. С трудом разглядев, где находятся ворота, Семен побежал к пристани.

4

Узник в тяжелых кандалах лежал в своей каморе, стараясь не шевелиться: каждое движение причиняло боль. Он слышал, как завыл ветер – приближалась буря; узник провел в заточении уже не один год и знал, что осенью на Соловецких островах редко стояла тихая погода.

Немного погодя до узника донесся необычный шум: внизу в здание вошли какие-то люди. Шум усилился – люди, побрякивая цепями, поднимались по лестнице. Узник насторожился.

Люди были уже близко, и между брусьями дверного окошка мелькнул свет. Когда все прошли мимо каморы в дальний конец, свет внезапно приблизился к самому окошку. Между брусьями просунулась рука, и на полу что-то звякнуло.

Когда все стихло, узник спустился с лежанки. Длинными пальцами, с непомерно отросшими ногтями, он в темноте нащупал на каменном полу подброшенную вещь.

Это был ключ.

Не мешкая он вставил ключ в замок, освободил одну, затем и вторую руку. С ножными кандалами пришлось повозиться дольше – замки сильно заржавели. Освободившись от цепей, узник пополз к низко расположенному окошку. Изнутри окошко было закрыто деревянными ставнями. Раскрыв их, он легко вытащил железные брусья, которые уже давно им же были подпилены.

Узник высунулся из окошка: внизу никого не было. Над верхушками башен неслась темная туча, каждое мгновение могла начаться снежная буря. Спуск с мокрой стены станет невозможным.

Выбравшись из окошка, узник нащупал ногами выступы валунов, из которых была сложена стена. Цепляясь руками, он начал спускаться.

Переломав ногти и исцарапав ладони, беглец спустился почти до самого низа. В это время пошел снег. Стена стала мокрой, ноги потеряли опору, и рукам уже не за что было ухватиться. Случись это наверху, узник сорвался бы со стены, разбившись насмерть.

Сейчас он только соскользнул к подножию стены, отделавшись ушибами.

Беглец поднялся на ноги и, придерживаясь стены, двинулся в сторону Прядильной башни. Стена здесь сворачивала вправо, к главным воротам.

На открытом месте густой снег разносило ветром. Беглец разглядел амбары у пристани и прятавшегося за ними человека, который время от времени взмахивал руками. Это мог быть только тот, кто подбросил ключ. Все шло как давно уже было сговорено.

Оторвавшись от стены, беглец бросился к пристани.

5

Ветер едва не сбивал Семена с ног. Стражники отсиживались в своей каморе, и в воротах молодого помора никто не задержал. На мокрых мостках он поскользнулся, но сумел устоять на ногах и побежал дальше.

На пристани он увидел сумского приказчика и еще какого-то старца в рваной одежде и с развевающимися волосами. Семен хотел сойти в карбас за сундучком, как вдруг за монастырской стеной ударили в набат. Семен подумал, что начался пожар. Сумской приказчик, лучше его понимая, в чем дело, кинулся отматывать цепь; старцу он велел прыгнуть в карбас.

Донеслись громкие крики, и Семен увидел выбежавших из ворот вооруженных монахов. Монахи кричали тем, кто находился на пристани, чтобы они не смели отплывать.

Семен не понимал, что все это значит. Тем временем сумской приказчик быстро отматывал цепь. Монахи бежали, высоко подняв оружие. Вдруг первый из них поскользнулся и упал поперек мостков. Второй хотел через него перескочить, но тоже не удержался на ногах. Остальные попадали на них. Это спасло беглецов.

Отмотав, наконец, цепь, сумской приказчик прыгнул в карбас и начал поднимать парус. Семен смотрел на барахтавшихся монахов. Когда он обернулся, карбас плыл уже прочь от пристани.

Семен закричал:

– Сундучок мой!.. Сундучок мой отдайте!..

Карбас унесло в снежную тьму, а набежавшие монахи окружили молодого помора. Заломив ему руки за спину, они потащили его к воротам.

Пытаясь вырваться, Семен кричал:

– Пустите меня!.. В карбасе мой сундучок с вещами!.. Пустите меня!

В воротах Семен рванулся с такой силой, что ему удалось освободиться. Выбежав на монастырский двор, он увидел, как с двух сторон на звуки набата сбегаются монахи. Самому ему бежать оставалось только вперед, где никого еще не было.

Семен мгновенно пересек двор и оказался у входа в освещенную фонарями галерею. Обернувшись, он увидел, что преследователи совещаются. Когда же они направились в его сторону, Семен бросился по галерее. Здесь ему дорогу преградила высокая двухстворчатая дверь. Семен распахнул дверь и вбежал в полутемное помещение. Это была церковь. От неожиданности он остановился, снял шапку и перекрестился, затем начал осматриваться.

Церковь была небольшой. Четырехугольные столбы переходили в высокие своды. Напротив входа поднимался искусно вырезанный из дерева позолоченный иконостас, перед которым висели зажженные лампады. Пахло ладаном.

Сперва Семен увидел низкий помост; на нем стояли две гробницы, отделанные серебряными украшениями. Здесь, догадался Семен, лежали мощи Зосимы и Савватия.

Семен решил, что сама судьба привела его в это место: теперь он сможет выполнить обещание, данное матерью, «поклониться преподобным соловецким святителям».

Не обращая внимания на столпившихся в дверях монахов (они не осмеливались войти в церковь с оружием), Семен опустился на колени. Он начал шептать молитву.

6

Ветер гнал карбас прочь от берега. Все слабее доносился набат, пока совсем не смолк.

Сумской приказчик сидел на корме, крепко ухватившись за румпель. Слух его был напряжен: только по грохоту волн он мог определить, где находятся подводные луды и камни.

Старец на коленях стоял посреди карбаса. Пытаясь пересилить вой ветра и грохот волн, он громко выкрикивал слова молитвы и размашисто крестился, складывая пальцы по-раскольничьему – «двумя персты».

Благополучно проведя карбас мимо мелких островков, сумской приказчик повернул в сторону кемского берега, который был ближе всего. Через несколько часов из темноты снова донесся грохот разбивающихся о камни волн. Сперва удавалось лавировать, затем раздался сильный треск. Ударившись о скалу, карбас накренился к стал наполняться водой. От удара оба вывалились в воду, – сумской приказчик только успел схватить сундучок.

Глубина здесь была уже небольшой; они побрели по пояс в воде. Сумской приказчик нес сундучок на голове. Насквозь промокшие, выбрались они на берег. Старец едва стоял на ногах. Но сумской приказчик заставил его следовать за собой: находиться здесь, невдалеке от монастыря, было опасно. Сам он вскинул сундучок на спину и, согнувшись, пошел вперед.

7

Почувствовав, что к нему прикасаются, Семен обернулся. Перед ним стоял высокий старик в длинной мантии и клобуке. В руках он держал посох; лицо его было сурово. Семен решил, что это кто-либо из монастырских «благочестивых старцев». Он поднялся на ноги и, сложив, как полагалось, руки, попросил благословения.

Последовал строгий вопрос:

– Как, отрок, слагаешь персты?

В Нюхотской Волостке, где родился и вырос молодой помор, люди были раскольниками, – с детства Семен был выучен креститься «двумя персты». Но в монастыре нужно было креститься по-другому, по-никониански – «тремя персты». Он так и поступил.

Дав благословение, старик осведомился:

– За каким делом, отрок, явился в обитель?

– Поработать на Зосиму и Савватия...

Так полагалось отвечать каждому, кто «по обещанию» явился в монастырь. Старик спросил молодого помора, как его зовут, откуда он явился и на сколько времени дал обещание поработать на Зосиму и Савватия. Молодой помор все объяснил.

Он сын Ивашки Поташова, кузнеца из Нюхотской Волостки; зовут его Семеном. Отец умер, когда Семену не было еще тринадцати лет. С того времени он ходит на судне Терентия Поташова, братана[4]4
  Братан – двоюродный брат.


[Закрыть] его отца, на промысел. Этим летом судно не могло дойти до Мурмана, на лов трески: началась война со свеями[5]5
  Свеями называли в те времена шведов.


[Закрыть], и царским указом запретили выходить через горло Белого моря. Судно направилось в Кандалакшский залив, на лов сельди. К осени, когда начался ход семги, перешли к устью Варзуги. Во время бури много карбасов опружило[6]6
  Опружило – перевернуло.


[Закрыть], погибли и люди. Утонувшим сочли и сына Ивашки Поташова, о чем передали в Волостку. Но Семен двое суток продержался на днище карбаса, и его возле Унских Рогов спасли пертоминские рыбаки. Пешком он добрался до Волостки, где узнал, что мать дала за него обещание: если сын вернется живым, отправить его в монастырь поклониться мощам Зосимы и Савватия и год поработать в монастыре мирским трудником...

Старик вглядывался в лицо молодого помора: Семен удивительно походил на человека, которого он хорошо знал в свои молодые годы.

А Семен продолжал рассказывать.

...Нужно было еще до зимы попасть в монастырь. Собрался в дорогу и на вторые сутки пришел в Сумской Острог. Терентий Поташов велел разыскать монастырского приказчика, с которым вел торговые дела, чтобы тот помог. Приказчик в это время сам отправлялся в монастырь и взял его с собой.

Старик спросил, где теперь этот приказчик, по какой причине Семен вернулся на пристань и что произошло у карбаса. Семен рассказал про сундучок с вещами и про всё то, что произошло у карбаса, когда он за сундучком вернулся…

– Правду ли говорит мне Семен? – спросил старик.

– Истинную правду! – воскликнул молодой помор.

И, сложив пальцы, как в монастыре полагалось, он перекрестился.

Старик осведомился, какое ремесло знает Семен. На это молодой помор ответил охотно. Он умеет рыбачить, знает промысел морского зверя, может провести судно из Белого моря на Мурман, – зимой он промышлял белку и куницу в отрогах Ветреного Пояса. Да ко всему этому отец начал обучать кузнечному делу.

Молодой помор вновь упомянул про отца, который был кузнецом, и старик еще внимательнее посмотрел на него. Человек, которого так напоминал молодой помор, тоже был кузнецом.

Наконец Семен добавил, что «знает счет и вразумлен грамоте», – этим он всегда гордился.

– Кто вразумил тебя грамоте?

– Покойный отец.

– Как, сказал ты, звали отца?

– Ивашкой Поташовым.

Такого имени старик не помнил. Монастырь вел торговые дела в Нюхотской Волостке с Терентием Поташовым, тамошним «лучшим промышленником», но Терентий Поташов не был отцом Семена.

– Следуй, Семен, за мной, – приказал старик.

Монахи, столпившиеся в дверях, расступились. На плечи старика накинули меховую шубу, а один из монахов пошел вперед, светя фонарем.

Буря пронеслась; монастырский двор был усыпан снегом, на котором ясно отпечатывались следы. Вслед за стариком Семен поднялся по лестнице большого деревянного дома, выстроенного вдоль стены, выходившей к губе Благополучной. Здесь, сбросив шубу на руки монаха, старик велел Семену подождать и скрылся за тяжелой завесой.

Ждать пришлось недолго. Не успел Семен как следует разобраться во всем, что с ним случилось, вернулся монах и сказал:

– Ступай, отрок; отец настоятель поджидает тебя в келье.

Слова эти Семена поразили. Настоятеля Соловецкого монастыря, архимандрита Фирса, на Белом море хорошо знали. Никониане считали его «святым человеком», а раскольники называли «пособником царя-антихриста»... Но времени на раздумье не оставалось. Он смело шагнул в келью.

Настоятель сидел в глубоком кресле. Старик был без мантии и клобука, в шелковом подряснике и бархатной скуфейке. Сейчас его лицо уже не казалось суровым.

Семен сдернул с головы шапку, и до слуха его донеслись удары маятника. Он оглянулся и увидел высокие часы с большим циферблатом и замысловатыми стрелками, стоявшие в простенке.

– Семен сказал мне, – проговорил настоятель, – что разумеет грамоте?

Не зная, как ответить, Семен утвердительно кивнул.

– Подойди к столу, там найдешь все, что требуется для письма.

Пол был покрыт мягким ковром. Ступая по нему, Семен осторожно переставлял ноги, боясь что-либо задеть: привык ходить широко расставляя ноги и покачивая плечами. Он подошел к столу, который стоял рядом с большим глобусом, окруженным медными обручами. На столе он увидел медную чернильницу, листки бумаги, гусиные перья и чашку с мелким песком.

Напротив стола топилась большая печка, обложенная белыми плитками и с широкими медными дверцами, которые были распахнуты. Почувствовав себя увереннее, Семен размашисто скинул куртку, но, не зная, куда ее положить, опустил вместе с шапкой на пол.

Оставшись в вязаной рубашке из гагачьего пуха, Семен присел на край стула. Он очинил перо своим острым рыбачьим ножом, взял листок бумаги и пододвинул чернильницу. Руки у молодого помора, видел настоятель, были длинные, ладони широкие, пальцы грубые, однако он ловко управлялся с письменными принадлежностями.

Настоятель поднялся и подошел к сундуку, украшенному коваными узорами, вынул небольшой свиток и сказал:

– Пиши, что буду говорить.

Развернув свиток, настоятель начал читать. Никогда еще Семен так тщательно не выводил буквы. К тому же ему впервые приходилось писать на такой дорогой бумаге. От напряжения он высовывал кончик языка, а на лице у него выступила испарина. Настоятель за ним внимательно наблюдал.

Поставив последнюю букву, Семен облегченно вздохнул: все он сделал так, как учил отец. Настоятель взял листок и начал сличать с тем, что было написано в свитке.

В это время из печки на широкий медный лист вывалились уголья. Семен подскочил к печке и, присев на корточки, стал кидать уголья обратно, и это он делал ловко, не обжигая пальцев.

Взятый из сундука свиток был одной из тех «грамоток», какие рассылали более двадцати лет назад по всему Беломорью засевшие в Соловецком монастыре раскольники. Сличив написанное Семеном с тем, что было в свитке, настоятель увидел, что оба текста словно выведены одной рукой.

Молодой помор в это время удивленно разглядывал позолоченную люстру с зажженными свечами. Его поражало и то, что в окна вставлены стекла, а не бычий пузырь, как в крестьянских избах, или, как в избах богатеев, – кусочки слюды.

Настоятель опустился в кресло, и Семен услышал:

– Семен сказал мне, что отец его проживал в Нюхотской Волостке. А может быть, отлучался куда Ивашко Поташов?

Мать рассказывала Семену, что отца до женитьбы долгое время в Волостке не было. «Но откуда, – подумал он, – настоятелю это известно?»

– Рассказывал Ивашко своему сыну, как воевал он со свеями? – продолжал настоятель.

– Рассказывал...

– А про град Москву, где проживает государь?

– Рассказывал...

– А про то, как промышлял на Волге?

«И это знает настоятель», – подумал Семен, все больше и больше изумляясь.

– Что говорил Ивашко про государева вора и разбойника Стеньку Разина?

На Белом море можно было часто услышать рассказы о том, как казацкий атаман побивал царских воевод. Даже песни об этом складывали. Но никогда не слышал Семен о Степане Разине от отца.

– Про Соловецкую обитель Ивашко рассказывал?

– Рассказывал...

– А про то, как в обители заперлись против государевой воли раскольники?

О том, как царские воеводы осаждали монастырь, на Белом море всем было хорошо известно. Но Семену отец этого ни разу не говорил.

– Что Ивашко рассказывал сыну про диких людей, проживающих на Мурмане?

Семен перестал изумляться: настоятель про его отца знал всё. После недолгого молчания старик сказал: «Слушай».

Семен остался на полу у печки; настоятель продолжал сидеть в кресле. И вот что услышал Семен.

Ивашко Поташов не пошел, как большинство людей Волостки, промышлять в море. Не стал он и работником в монастырских усольях[7]7
  Усольями назывались деревни, в которых жители занимались вываркой соли (из морской воды или соляных колодцев).


[Закрыть]. Пристрастился с детства Ивашко к кузнечному ремеслу, достигнув в этом деле большого умения. Послала обитель Ивашку в Сумской Острог делать стрельцам оружие, – тогда тоже шла война со свеями. Научился там Ивашко делать оружие огневого боя[8]8
  Оружие огневого боя – огнестрельное оружие.


[Закрыть] и отправился со стрельцами на войну, хотя его к этому никто не понуждал. Война кончилась; следовало Ивашке вернуться в Волостку: был он монастырским крестьянином, и обитель выплачивала за него государевы подати. Только соблазнился Ивашко волей, ушел со стрельцами в Москву. А на Москве в ту пору мастеровых разных ходило более чем было потребно. Начал Ивашко голодать, но в кабалу к боярам за кусок хлеба не пошел. Случился на Москве большой бунт. Не раз царские соглядатаи замечали среди бунтовщиков Ивашку Поташова. Правда, назвался он в Москве чужим именем. Когда бунтовщиков разогнали, бежал Ивашко на Волгу. Там разбойничал казацкий атаман Разин. А как отрубили атаману голову, сумел Ивашко скрыться. Проведал он, что на Белом море в Соловецкой обители заперлись раскольники и не пускают к себе царского воеводу. Назвался в обители Ивашко уже третьим именем. Писал он здесь грамотки, которые, раскольники рассылали во все стороны. Не плохо писал – до сих пор ходят эти грамотки по рукам. Как увидел Ивашко, что стрельцы ворвались в обитель, не стал дожидаться, пока воевода прикажет повесить его или утопить в проруби, – по взломанному льду сумел перебраться на Кузова, а оттуда к Кемскому берегу. Скрылся Ивашко среди диких людей. Доверчивые они, не спрашивают, кто откуда пришел. Но заскучал с ними Ивашко и вышел на Мурман. Встретил своего братана Терентия Поташова, промышлявшего в ту пору треску. Взял «лучший промышленник» Ивашку с собой в Волостку – нужен ему был умелый кузнец. Розыск бунтовщиков вели и в Нюхотской Волостке, да никто не знал настоящего имени Ивашки. Так и остался государев вор и разбойник Ивашко Поташов неразысканным. Вскоре женился он в Волостке, и родился у него сын…

Слушая все это, Семен не сводил глаз с настоятеля. Лицо старика сперва оживилось, словно рассказывал он не про другого человека, а о том, что с ним самим происходило. Но к концу рассказа лицо настоятеля стало суровым.

Настоятель поднялся на ноги и, глядя в упор на Семена, проговорил:

– Что взять с Ивашки, – помер он. А вот сын его пошел по отцовскому следу – с ворами связался!.. Вот кликнет сейчас настоятель стражников, и потащат Семена в подземелье!..

Семен не знал за собой никакой вины, потому и не испугался угрозы настоятеля.

Среди наступившей тишины до него снова донеслись удары маятника. Проходили секунды, минуты, а настоятель не звал стражников.

И Семен услышал:

– Подойди ко мне.

Сказал это старик уже не так сурово. Молодой помор повиновался.

– Погляди мне в глаза.

Семен вскинул голову – он никогда не боялся смотреть людям в глаза, даже когда был в чем-либо перед ними виноват.

Старик проговорил уже совсем мягко:

– Останется Семен в обители, отработает обещанное на Зосиму и Савватия. Берет его себе настоятель в келейники, – нужен настоятелю грамотный помощник...

Семен не сразу понял, что хотел всем этим сказать настоятель.

А тот продолжал:

– Придет время, – отрок примет монашеский чин и навсегда скроется от мирской суеты в обители...

Семен начал догадываться, о чем говорит старик. Он хотел было возразить, что в монахи не собирается, но настоятель повернулся к завесе и хлопнул в ладоши.

Появился монах; настоятель приказал ему:

– Отрока поселить в келье под лестницей; остается он при настоятеле келейником. Отцу келарю сказать, чтобы выдал отроку чистую одежду, незаплатанную. Кормиться отрок будет в трапезной обители.

И, повернувшись, заключил:

– Ступай теперь, Семен; настоятель нуждается в отдыхе.

Не разбирая ступенек, Семен спускался вслед за монахом в отведенную ему келью. Он только сейчас понял, что с ним произошло. Как же, думал Семен, быть ему теперь с Дарьей, которая обещала выйти за него замуж? Ведь монахам жениться не полагается...

Перед тем как отправиться в монастырь, Семен спросил Дарью, будет ли она ждать его возвращения. Больше всего он опасался, чтобы ее не выдали за Кирилла, сына Терентия Поташова, считавшегося в Волостке самым богатым женихом. Дарья подтвердила, что ни за кого, кроме Семена, замуж не пойдет. Это она подарила ему на дорогу расписанный цветами сундучок. Если бы Семена спросили сейчас, что с ним дальше будет и когда ему удастся жениться на Дарье, он едва ли сумел бы на это вразумительно ответить.

8

Настоятель оставался некоторое время один. Казалось, он заснул в кресле. Но, едва в келье появился человек в промокшей одежде и забрызганный грязью, настоятель открыл глаза.

Вошедший был еще не старым, небольшого роста, сухощавым человеком, с четками в руках. Настоятель на него вопросительно посмотрел, и келарь монастыря заговорил:

– Раскольничий старец Пахомий, заточенный у Сушильной башни по приказу государя Петра Алексеевича, спустился по стене. Ключ от кандал ему подбросил сумской приказчик, тайно переметнувшийся к раскольникам. Еще раньше старцем были подпилены брусья в окошке. До того как поднялась тревога, беглецы попали на пристань. Карбас уплыл так быстро, что его в темноте не удалось догнать. За беглецами в Кемский Острог, на Орловский мыс, острова и побережье наряжены сыскивать люди. Прикажи – с рассветом отправятся. Еще надобно оповестить всех в усольях, промыслах, пристанях и подворьях. Случится беда, коли беглецы доберутся до Выгорецкого скита к братьям Денисовым[9]9
  Келарь упомянул здесь про раскольничью обитель на реке Верхнем Выге, где всем заправляли братья Андрей и Семей Денисовы.


[Закрыть]...

– Никуда людей не отправлять, беглецов не ловить, – спокойно проговорил настоятель – А доберется Пахомий до Денисовых, нам только на руку: будем знать, где искать, да и государь Денисовым этого не простит.

Келарь спросил:

– Куда заточить схваченного отрока?

– Отрок остался при настоятеле келейником.

Келарь давно уже отвык удивляться. Настоятель больше ничего не сказал, и келарь подошел под его благословение.

Спускаясь по лестнице, келарь обдумывал, как бы ему, ловчее использовать бегство раскольничьего старца во вред архимандриту. Он считал, что настоятелем монастыря избрать должны были не Фирса, который был казначеем, а его, келаря. С того времени он и начал составлять изветы на архимандрита. Только келарь не знал, что избрание Фирса было указано самим государем.

9

Наступило утро. Сумской приказчик всю ночь с сундучком на спине двигался по лесу. За ним, совсем обессилев, брел старец Пахомий. Несколько раз они подолгу отдыхали, наконец вышли на тропку, огибавшую озерко.