Текст книги "Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI– XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время"

Над вопросом о том, что такое опричнина царя Иоанна Васильевича, много трудились ученые. Один из них справедливо и не без юмора заметил, что «учреждение это всегда казалось очень странным как тем, кто страдал от него, так и тем, кто его исследовал». В самом деле, подлинных документов по делу учреждения опричнины не сохранилось; официальная летопись повествует об этом кратко и не раскрывает смысла учреждения; русские же люди XVI века, говорившие об опричнине, не объясняют ее хорошо и как будто не умеют ее описать. И дьяку Ивану Тимофееву, и знатному князю И. М. Катыреву-Ростовскому дело представляется так: в ярости на своих подданных Грозный разделил государство на две части; одну он дал «царю» Симеону, другую взял себе и заповедал своей части «оную часть людей насиловати и смерти предавати». К этому Тимофеев прибавляет, что вместо «добромыслимых вельмож», избитых и изгнанных, Иоанн приблизил к себе иностранцев и подпал под их влияние до такой степени, что «вся внутренняя его в руку варвар быша». Но мы знаем, что правление Симеона было кратковременным и позднейшим эпизодом в истории опричнины, что иностранцы хотя и ведались в опричнине, однако не имели в ней никакого значения и что показная цель учреждения заключалась вовсе не в том, чтобы насиловать и избивать подданных государя, а в том, чтобы «двор ему (государю) себе и на весь свой обиход учинити особной». Таким образом, у нас нет ничего надежного для суждения о деле, кроме краткой записи летописца о начале опричнины да отдельных упоминаний о ней в документах, прямо к ее учреждению не относящихся. Остается широкое поле догадок и домыслов.

Конечно, легче всего объявить «нелепым» разделение государства на опричнину и земщину и объяснить его причудами робкого тирана; так некоторые и делают. Но не всех удовлетворяет столь простой взгляд на дело. С. М. Соловьев объяснял опричнину как попытку Грозного формально отделиться от ненадежного в его глазах боярского правительственного класса; устроенный с такой целью новый двор царя на деле выродился в орудие террора, исказился в сыскное учреждение по делам боярской и всякой иной измены. Таким именно сыскным учреждением, «высшею полицией по делам государственной измены» представляет нам опричнину В. О. Ключевский. И другие историки видят в ней орудие борьбы с боярством, и притом странное и неудачное. Только К. Н. Бестужев-Рюмин, Е. А. Белов и С. М. Середонин склонны придавать опричнине большой политический смысл: они думают, что опричнина направлялась против потомства удельных князей и имела целью сломить их традиционные права и преимущества. Однако такой, по нашему мнению близкий к истине, взгляд не раскрыт с желаемой полнотой, и это заставляет нас остановиться на опричнине для того, чтобы показать, какими своими последствиями и почему опричнина повлияла на развитие Смуты в московском обществе[26]26
  Полн. собр. лет., XIII, с. 394–395. – С.М. Соловьев, «Ист. России», II, 166–167. – К.Н. Бестужев-Рюмин, «Русск. история», II, с. 261–262. – Е.А. Белов, «Об историч. значении русск. боярства», СПб., 1886, с. 107 и сл. (также в «Журн. Мин. нар. просв.» за 1886 г.). – С.М. Середонин, «Сочинение Джильса Флетчера», СПб., 1891, с. 91. – В.О. Ключевский, «Боярская дума», М., 1882, с. 348–349 (иначе в 3 изд., с. 332 и сл.).


[Закрыть].

До нашего времени не сохранился подлинный указ об учреждении опричнины, но мы знаем о его существовании из описи царского архива XVI века и думаем, что в Александро-Невской летописи находится не вполне удачное и вразумительное его сокращение. По летописи мы получаем лишь приблизительное понятие о том, что представляла собой опричнина в своем начале. Это не был только «набор особого корпуса телохранителей, вроде турецких янычар», как выразился один из позднейших писателей, а было нечто более сложное. Учреждался особый государев двор, отдельно от старого московского двора. В нем должен был быть особый дворецкий, особые казначеи и дьяки, особые бояре и окольничие, придворные и служилые люди, наконец, особая дворня на всякого рода «дворцах»: сытном, кормовом, хлебенном и т. д. Для содержания всего этого люда взяты были города и волости из разных мест Московского государства. Они образовали территорию опричнины чересполосно с землями, оставленными в старом порядке управления и получившими имя «земщины». Первоначальный объем этой территории, определенной в 1565 году, был в последующие годы увеличен настолько, что охватил добрую половину государства. Сначала в опричнину были взяты некоторые заоцкие города: Козельск, Перемышль (два жеребья, остальное до времени оставалось, кажется, за князем М. И. Воротынским), Белёв, Лихвин, Медынь, Опаков на Угре и соседние с ними городки Малый Ярославец и Вышегород на р. Протве, также волости и большие села в тех же местах: Товарково на Угре, Суходровь на реке того же имени и др. Это был, можно сказать, сплошной округ. Такими же сплошными округами можно считать Галич, взятый в опричнину со всеми пригородами, и Суздаль с Шуей, с Юрьевцом-Поволжским и Балахной. Когда, немного спустя, взята была в опричнину Кострома с уездом, то она соединила галицкие и суздальские места в одно громадное пространство «опришнинных» земель. Далее, в 1565 же году попали в опричнину лучшие места Поморья: Вологда, Тотьма, Устюг, Двина, Вага, Каргополь; взяты были города Можайск и Вязьма и некоторые места в Новгородском крае: Старая Русса, Ладожский порог на Волхове и р. Ошта, впадающая с юга в Онежское озеро у истоков Свири. Наконец, к новому дворцу были отделены дворцовые села и волости кругом Москвы и в других местах: Гвоздна, Пахра, Хотунь, Аргуново на Киржаче, «Числяки и Ординские деревни», Белгород в Кашине, Гусь на р. Гусе и т. д. Если бы все эти города и земли лежали в одной меже, они составили бы целое государство. Но их все-таки оказалось мало. Устраивая опричнину, царь обещал, если ему «доходу не достанет на его государский обиход, – и иные городы и волости имати»; и он сдержал обещание. В 1566 году присоединена была к опричнине волость Чаронда, также Соль Вычегодская, а с нею и земли Строгановых. В 1567 году взята была Кострома «всем городом». В 1569 году вошел в опричнину Симонов монастырь «со всей вотчиной». В 1571 году, после новгородского погрома, Грозный прислал в Новгород «опришных» дьяков «да Торговую сторону взял в опришную, две пятины, Обонежскую да Бежицкую пятину, царь государь пожаловал». Всеми этими прибавлениями, насколько можно судить, дело не ограничивалось; у нас есть полное основание думать, что к новому «двору» Грозного приписаны были Ярославль и Переяславль-Залесский, взятые из земщины в 1570-х годах, также Ростов, Пошехонье и Дмитров (Дмитров, вероятно, после казни князя Владимира Андреевича, владевшего им): три последних города определенно названы «дворовыми» в 1577 году. Таким образом, территория опричнины нарастала постепенно и, можно сказать, удвоилась; окончательные ее размеры приблизительно определяются прилагаемой картой[27]27
  А. А. Э., I, № 289, с. 349. – Д. А. И., I, с. 380–381. – Грам. Колл. экономии, Белозерск. уезд, № 118–119 (о Чаронде); за сообщение этой и некоторых других грамот того же собрания искренно благодарю А. И. Дьяконова. – Д. А. И., I, № 118. – «Новгородские Летописи», СПб., 1879, с. 105. – Полн. собр. лет., XIII, с. 394–395. – А. И., I, № 178. – Д. А. И., I, № 225. – С. Платонов, статьи (1903), с. 183–185. Кроме волостей, помянутых в тексте, взяты были в опричнину, по летописи, еще следующие: Олешня (Можайского уезда; см. Опис. док. и бум. Арх. Мин. юст., I, № 1263; Д. А. И., I, с. 387), Муромское («Володимир с Муромским сельцом». Д. А. И., I, с. 379; Опис. док. и бум. Арх. Мин. юст., I, № 206), Круг клинский, Вселунь, Прибужь (последних наверняка не приурочивает). – О переходе Ярославля, Переяславля и Дмитрова в опричнину ясно говорят акты князей Засекиных (А. А. Э., I, № 290; С.В. Рождественский, «Служилое землевладение в Москов. государстве XVI в.», с. 169–170); см. также «Сборник актов» Н.П. Лихачева, СПб., 1895, с. 58, 63 (О Переяславле) и «Акты» г. Юшкова (в Чтениях М. общ. ист. и др., 1898, III), № 205. – Любопытные условия мены вотчин, при переходе в опричнину Суздаля, можно читать в сообщении В.О. Ключевского о вотчинах Краснослеповых («Боярск. дума», изд. 3, с. 107).


[Закрыть].

Для каких же надобностей давали этой территории такие большие размеры? Некоторый ответ на это предлагает сама летопись в рассказе о начале опричнины.

Во-первых, царь заводил новое хозяйство в опричном дворце и брал к нему, по обычаю, дворцовые села и волости. Для самого дворца первоначально выбрано было место в Кремле, снесены дворцовые службы и взяты на государя погоревшие в 1565 году усадьбы митрополита и князя Владимира Андреевича. Но почему-то Грозный стал жить не в Кремле, а на Воздвиженке, в новом дворе, куда перешел в 1567 году. К новому опричному дворцу приписаны были в самой Москве некоторые улицы и слободы, а сверх того дворцовые волости и села под Москвой и вдали от нее. Мы не знаем, чем был обусловлен выбор в опричнину тех, а не иных местностей из общего запаса собственно дворцовых земель; мы не можем представить даже приблизительного перечня волостей, взятых в новый опричный дворец, но думаем, что такой перечень, если бы и был возможен, не имел бы особой важности. Во дворец, как об этом можно догадываться, брали земли собственно дворцовые в меру хозяйственной надобности, для устройства различных служб и для жилищ придворного штата, находящегося при исполнении дворцовых обязанностей.

Но так как этот придворный и вообще служилый штат требовал обеспечения и земельного испомещения, то, во-вторых, кроме собственно дворцовых земель, опричнине были нужны земли вотчинные и поместные. Грозный в данном случае повторил то, что было сделано им же самим за 15 лет перед тем. В 1550 году он разом испоместил кругом Москвы «помещиков детей боярских лучших слуг тысячу человек». Теперь он также выбирает себе «князей и дворян и детей боярских, дворовых и городовых, тысячу голов», но испомещает их не кругом Москвы, а в других, по преимуществу замосковных уездах: Галицком, Костромском, Суздальском, также в заоцких городах, а с 1571 года, вероятно, и в новгородских пятинах. В этих местах, по словам летописи, он производит мену земель: «Вотчинников и помещиков, которым не быти в опричнине, велел из тех городов вывести и подавати земли велел в то место в иных городех». Надобно заметить, что некоторые грамоты безусловно подтверждают это летописное показание: вотчинники и помещики действительно лишались своих земель в опричных уездах, и притом сразу всем уездом или, по их словам, «с городом вместе, а не в опале – как государь взял город в опришнину». За взятые земли служилые люди вознаграждались другими, где государь пожалует или где сами приищут. Таким образом, всякий уезд, взятый в опричнину со служилыми землями, был осужден на коренную ломку. Землевладение в нем подвергалось пересмотру и земли меняли владельцев, если только владельцы сами не становились опричниками. Можно, кажется, не сомневаться в том, что такой пересмотр вызван был соображениями политического порядка. В центральных областях государства для опричнины были определены как раз те местности, где еще существовало на старых удельных территориях землевладение княжат, потомков владетельных князей. Опричнина действовала среди родовых вотчин князей Ярославских, Белозерских и Ростовских (от Ростова до Чаронды), князей Стародубских и Суздальских (от Суздаля до Юрьева и Балахны), князей Черниговских и иных юго-западных на верхней Оке. Эти вотчины постепенно входили в опричнину: если сравним перечни княжеских вотчин в известных указах о них царском 1562 года и «земском» 1572 года, то увидим, что в 1572 году в ведении «земского» правительства остались только вотчины ярославские и ростовские, оболенские и мосальские, тверские и рязанские, все же остальные, названные в «старом государеве уложении» 1562 года, уже отошли в опричнину. А после 1572 года и вотчины ярославские и ростовские, как мы уже указывали, взяты были в государев «двор». Таким образом, мало-помалу почти сполна собрались в опричном управлении старые удельные земли, исконные владельцы которых возбуждали гнев и подозрение Грозного. На этих-то владельцев и должен был пасть всею тяжестью затеянный Грозным пересмотр землевладения. Одних Грозный сорвал со старых мест и развеял по новым, далеким и чуждым местам, других ввел в новую опричную службу и поставил под строгий непосредственный свой надзор. В завещании Грозного находим многочисленные указания на то, что государь брал «за себя» земли служилых князей; но все эти и им подобные указания, к сожалению, слишком мимолетны и кратки, чтобы дать нам точную и полную картину потрясений, пережитых в опричнине княжеским землевладением. Сравнительно лучше мы можем судить о положении дел в заоцких городах по верхней Оке. Там были на исконных своих владениях потомки удельных: князья Одоевские, Воротынские, Трубецкие и другие; «еще те княжата были на своих уделех и велия отчины под собой имели», говорит о них известная фраза Курбского. Когда в это гнездо княжат вторгся с опричниной Грозный, он некоторых из княжат взял в опричную «тысячу голов»: в числе «воевод из опришнины» действовали, например, князья Федор Михайлович Трубецкой и Никита Романович Одоевский. Других он исподволь сводил на новые места; так, князю Михаилу Ивановичу Воротынскому уже несколько лет спустя после учреждения опричнины дан был Стародуб-Ряполовский вместо его старой вотчины (Одоева и других городов); другие князья с верхней Оки получают земли в уездах Московском, Коломенском, Дмитровском, Звенигородском и др. Результаты таких мероприятий были многообразны и важны. Если мы будем помнить, что в опричное управление были введены, за немногими и незначительными исключениями, все те места, в которых ранее существовали старые удельные княжества, то поймем, что опричнина подвергла систематической ломке вотчинное землевладение служилых княжат вообще, на всем его пространстве. Зная истинные размеры опричнины, мы уверимся в полной справедливости слов Флетчера (в IX главе) о княжатах, что Грозный, учредив опричнину, захватил их наследственные земли, за исключением весьма незначительной доли, и дал княжатам другие земли в виде поместий, которыми они владеют, пока угодно царю, в областях столь отдаленных, что там они не имеют ни любви народной, ни влияния, ибо они не там родились и не были там известны. Теперь, прибавляет Флетчер, высшая знать, называемая удельными князьями, сравнена с остальными; только лишь в сознании и чувстве народном сохраняет она некоторое значение и до сих пор пользуется внешним почетом в торжественных собраниях[28]28
  Having thus pulled them, and seased all their inheritaunce, landes, priviledges etc., save some verie small part which he left to their name, hee gave them other landes of the tenour of pomestnoy (as they call it), that are helde at the emperours pleasure, lying farre of in an other countrey; and so removed them into other of his provinces, where they might have neyther favour not authoritie, not being native nor well knowen there. So that now these of the chiefe nobilitie (called udelney knazey) are equalled with the rest: save that in the opinion and favour of the people they are of more account, and keepe still the prerogative of their place in al their publike meetings (Giles Fletcher, Chap. IX, 3 – в издании E.A. Bond «Russia at the close of the XVI century». London, 1856, p. 34). Знаменательно, что Флетчер говорит об опричнине в том отделе IX главы, который посвящен именно удельным князьям: удельных князей этих он отличает от «второй степени знати» (the 2 degree of nobility), собственно бояр.


[Закрыть]. По нашему мнению, это очень точное определение одного из последствий опричнины. Другое последствие, вытекавшее из тех же мероприятий, было не менее важно. На территории старых удельных владений еще жили старинные порядки и рядом с властью московского государя еще действовали старые авторитеты. «Служилые» люди в XVI веке здесь служили со своих земель не одному «великому государю», но и частным «государям». В середине столетия в Тверском уезде, например, из 272 вотчин не менее чем с 53 владельцы служили не государю, а князю Владимиру Андреевичу Старицкому, князьям Оболенским, Микулинским, Мстиславскому, Ростовскому, Голицыну, Курлятеву, даже простым боярам, с некоторых же вотчин и вовсе не было службы. Понятно, что этот порядок не мог удержаться при переменах в землевладении, какие внесла опричнина. Частные авторитеты поникли под грозой опричнины и были удалены; их служилые люди становились в непосредственную зависимость от великого государя, а общий пересмотр землевладения привлекал их всех на опричную государеву службу или же выводил их за пределы опричнины. С опричниной должны были исчезнуть «воинства» в несколько тысяч слуг, с которыми княжата раньше приходили на государеву службу, как должны были искорениться и все прочие следы старых удельных обычаев и вольностей в области служебных отношений. Так, захватывая в опричнину старинные удельные территории для испомещения своих новых слуг, Грозный производил в них коренные перемены, заменяя остатки удельных переживаний новыми порядками, такими, которые равняли всех пред лицом государя в его «особном обиходе», где уже не могло быть удельных воспоминаний и аристократических традиций. Любопытно, что этот пересмотр порядков и людей продолжался много лет спустя после начала опричнины. Очень изобразительно описывает его сам Грозный в своей известной челобитной 30 октября 1575 года на имя великого князя Симеона Бекбулатовича: «Чтоб еси, государь, милость показал, ослободил людишок перебрать, бояр и дворян и детей боярских и дворовых людишок: иных бы еси ослободил отослать, а иных бы еси пожаловал ослободил принять; …а ослободил бы еси пожаловал изо всяких людей выбирать и примать, и которые нам не надобны, и нам бы тех пожаловал еси, государь, ослободил прочь отсылати; …и которые похотят к нам и ты б, государь, милость показал ослободил их быти у нас безопально и от нас их имати не велел; а которые от нас поедут и учнут тебе, государю бити челом, и ты б… тех наших людишок, которые учнут от нас отходити, пожаловал не принимал». Под притворным самоуничижением царя «Иванца Васильева» в его обращении к только что поставленному «великому князю» Симеону скрывается один из обычных для того времени указов о пересмотре служилых людей при введении опричного порядка[29]29
  Полн. собр. лет., XIII, с. 406. – И.Е. Забелин, «Домашний быт русских царей», I, изд. 3, с. 49–50 (также «Археолог. известия и заметки», 1893, № 11). – О земских улицах и опричнине в Москве, см. Сборник Ист. общ., т. 71, с. 612, 638, 651. – А. А. Э., I, № 225; «Временник М. о. ист. и др.», XX, с. 41. – Г. К. Э., Костром. уезд, № 144—5111. – А. И., I, № 154, с. 268 и 270. – С.В. Рождественский, «Служилое землевладение в Моск. государстве XVI в.», с. 200–202, 210–215. – В.Н. Сторожев, «Писцовые книги Рязанского края», I, с. 196–197 (о кн. Засекиных). – «Сказания кн. Курбского», изд. 3, с. 87. – Д. А. И., I, с. 389. – С.М. Середонин, «Сочинение Дж. Флетчера», с. 86, 89–93. – И.И. Лаппо, «Тверской уезд в XVI в.», М., 1894, с. 74, 228. – С.М. Соловьев, «История России», II, 180; также «Записки Отд. слав. и русск. археологии Имп. русск. археол. общества», II, с. 371 (в издании Ламанского текст менее исправен).


[Закрыть].

В-третьих, кроме дворцовых, вотчинных и поместных земель, многие волости, по словам летописи, «государь поймал кормленым окупом с которых волостей имати всякие доходы на его государьской обиход, жаловати бояр и дворян и всяких его государевых дворовых людей, которые будут у него в опришнине». Это – верное, но не полное указание летописи на доход с опричных земель. Кормленый окуп – специальный сбор, своего рода выкупной платеж волостей за право самоуправления, установленный с 1555–1556 годов. Мы знаем, что им не ограничивались доходы опричнины. В опричнину поступали, с одной стороны, прямые подати вообще, а с другой – и разного рода косвенные налоги. Когда был взят в опричнину Симонов монастырь, ему было велено платить в опричнину «великие подати» («и ямския и приметныя деньги и за городовое и за засечное и за ямчужное дело» – обычная формула того времени). Когда в опричнину была взята Торговая сторона Великого Новгорода, то опричные дьяки стали на ней ведать все таможенные сборы, определенные особой таможенной грамотой 1571 года. Таким образом, некоторые города и волости были введены в опричнину по соображениям финансовым: назначением их было доставлять опричнине отдельные от «земских» доходы. Разумеется, вся территория опричнины платила искони существовавшие на Руси «дани и оброки», особенно же волости промышленного Поморья, где не было помещиков, на главнейший интерес и значение для опричной царской казны представляли крупные городские посады, так как с их населения и рынков поступали многообразные и богатейшие сборы. Интересно посмотреть, как были подобраны для опричнины эти торгово-промышленные центры. К некоторым, кажется, бесспорным и не лишенным значения выводам может привести в данном случае простое знакомство с картой Московского государства. Нанеся на карту важнейшие пути от Москвы к рубежам государства и отметив на карте места, взятые в опричнину, убедимся, что в опричнину попали все главные пути с большей частью городов, на них стоящих. Можно даже, не рискуя впасть в преувеличение, сказать, что опричнина распоряжалась на всем пространстве этих путей, исключая разве самых порубежных мест. Начнем с севера. Главный путь на север, к Белому морю, шедший через знаменитую Александрову слободу, с самого начала опричнины попал в ее состав. На узловой пункт этого пути, Вологду, Грозный обратил свое особое внимание, жил в ней и построил там каменный кремль. Обе ветви этого пути от Вологды на север – Онега и Северная Двина – также были в опричнине: на Сухоне и Двине опричными были города Тотьма, Устюг, Сольвычегодск, Холмогоры и новый Архангельский город; сюда же тянула и Важская земля. На Онеге опричными были Каргополь и волость Чаронда, лежавшая на волоках от Онеги к Белоозеру и Вологде. Недаром англичане, имевшие дела с северными областями, просили о том, чтобы и их ведали в опричнине; недаром и Строгановы потянулись туда же: торгово-промышленный капитал, конечно, нуждался в поддержке той администрации, которая ведала край, и, как видно, не боялся тех ужасов, с которыми у нас связывается представление об опричнине. Опричнине, далее, принадлежали все пути, ведшие от Москвы на Балтийское море и лежавшие в пределах «опричных» Бежецкой и Обонежской пятин. Это были, во-первых, известные пути на Новгород, связанные с Мстой, а во-вторых, путь на Тихвин через Дмитров, о котором в XVII веке говорили, что то «дорога из-за рубежа старинная, прямая: от Орешка… реками приезжают на Тихвину, а с Тихвины ездят к Москве и по городом на Устюжну, в Кашин, в Дмитров». Даже тот путь к Новгороду, который шел по Деревской пятине и через Старую Руссу, был в распоряжении опричнины, так как ей принадлежал крупнейший и важнейший город на этом пути – Старая Русса. Владея Руссой, Новгородом (именно Торговой его стороной) и Ладожским порогом, опричнина могла распоряжаться всем торговым движением на запад, на берега Балтийского моря, и обратно, не захватывая в свои руки порубежных мест: Невского устья, Нарвы с Ивангородом, Пскова, Великих Лук. Затем, опричнина владела и главным путем за литовский рубеж к Смоленску, так как ей принадлежали на нем Можайск и Вязьма; но и здесь она не брала в свои руки порубежного Смоленска. Другой путь в Литву – через опричные заоцкие города, Болхов, Карачев и Северу, в такой же мере был под ее влиянием, – и опять-таки пограничные северные места не были взяты в опричнину. Совершенно то же видим и на восточных путях: в опричнине находится среднее течение Волги от Ярославля до Балахны и места по Стромынской дороге (Суздаль, Шуя), но окраинные низовые города, даже Нижний Новгород, остаются в земщине. Итак, из всех дорог, связывавших Москву с рубежами, разве только дороги на юг, на Тулу и Рязань, оставлены опричниной без внимания, думаем, потому, что их таможенная и всякая иная доходность была невелика, а все их протяжение было в беспокойных местах южной украйны.

Изложенные нами наблюдения над составом земель, взятых в опричнину, можно теперь свести к одному заключению. Территория опричнины, слагавшаяся постепенно, в 70-х годах XVI века составлена была из городов и волостей, лежавших в центральных и северных местностях государства – в Поморье, замосковных и заоцких городах, в пятинах Обонежской и Бежецкой. Опираясь на севере на «великое море-океан», опричные земли клином врезывались в земщину, разделяя ее надвое. На востоке за земщиной оставались пермские и вятские города, Понизовье и Рязань, на запад – города порубежные: «от немецкой украйны» (псковские и новгородские), «от литовской украйны» (Великие Луки, Смоленск и др.) и города северские. На юге эти две полосы земщины связывались с украинными городами за «диким полем». Московским севером, Поморьем и двумя новгородскими пятинами опричнина владела безраздельно; в центральных же областях ее земли перемешивались с земскими в такой чересполосице, которую нельзя не только объяснить, но и просто изобразить. За земщиной оставались здесь из больших городов, кажется, только Тверь, Владимир, Калуга. Города Ярославль и Переяславль-Залесский, как кажется, были взяты из земщины только в середине 1570-х годов. Во всяком случае, огромное большинство городов и волостей в московском центре отошло от земщины, и мы имеем право сказать, что земщине в конце концов оставлены были окраины государства. Получилось нечто обратное тому, что мы видим в императорских и сенатских провинциях Древнего Рима: там императорская власть берет в непосредственное ведение военные окраины и кольцом легионов сковывает старый центр; здесь царская власть, наоборот, отделяет себе в опричнину внутренние области, оставляя старому управлению военные окраины государства.

Вот к каким результатам привело нас изучение территориального состава опричнины. Учрежденный в 1565 году новый двор московского государя в десять лет охватил все внутренние области государства, произвел существенные перемены в служилом землевладении этих областей, завладел путями внешних сообщений и почти всеми важнейшими рынками страны и количественно сравнялся с земщиной, если только не перерос ее. В 70-х годах XVI века это далеко не «отряд царских телохранителей» и даже не опричнина в смысле удельного двора. Новый двор Грозного царя до такой степени разросся и осложнился, что перестал быть опричниной не только по существу, но и по официальному наименованию: около 1572 года слово «опришнина» в разрядах исчезает и заменяется словом «двор». Думаем, что это не случайность, а достаточно ясный признак того, что в сознании творцов опричнины она изменила свой первоначальный вид[30]30
  Грамота Колл. экон., Владимирский уезд, № 46—1823. – А. А. Э., I, № 282 (ср. № 312) и «Новгородские летописи», СПб., 1879, с. 100–102, 105. – Гамель, «Англичане в России», с. 89–90. – Д. А. И., I, № 118. – А. А. Э., I, № 290. – С.В. Рождественский, о. с., с. 169–170. – Разрядная книга (Башмаковская) Имп. русск. археологич. общества, л. 410 и 420 (7080 год: «бояря из опришнины»; 7081 год: «дворовые воеводы» и далее так же).


[Закрыть].

Ряд наблюдений, изложенных выше, ставит нас на такую точку зрения, с которой существующие объяснения опричнины представляются не вполне соответствующими исторической действительности. Мы видим, что вопреки обычному мнению опричнина вовсе не стояла «вне» государства. В учреждении опричнины вовсе не было «удаления главы государства от государства», как выражался С. М. Соловьев; напротив, опричнина забирала в свои руки все государство в его коренной части, оставив земскому управлению рубежи, и даже стремилась к государственным преобразованиям, ибо вносила существенные перемены в состав служилого землевладения. Уничтожая его аристократический строй, опричнина была направлена, в сущности, против тех сторон государственного порядка, которые терпели и поддерживали такой строй. Она действовала не «против лиц», как говорит В. О. Ключевский, а именно против порядка, и потому была гораздо более орудием государственной реформы, чем простым полицейским средством пресечения и предупреждения государственных преступлений. Говоря так, мы совсем не отрицаем тех отвратительно жестоких гонений, которым подвергал в опричнине Грозный царь своих воображаемых и действительных врагов. И Курбский и иностранцы говорят о них много и вероподобно. Но нам кажется, что сцены зверства и разврата, всех ужасавшие и вместе с тем занимавшие, были как бы грязной пеной, которая кипела на поверхности опричной жизни, закрывая будничную работу, происходившую в ее глубинах. Непонятное ожесточение Грозного, грубый произвол его «кромешников» гораздо более затрагивали интерес современников, чем обыденная деятельность опричнины, направленная на то, чтобы «людишек перебрать, бояр и дворян и детей боярских и дворовых людишек». Современники заметили только результаты этой деятельности – разгром княжеского землевладения: Курбский страстно упрекал за него Грозного, говоря, что царь губил княжат ради вотчин, стяжаний и скарбов; Флетчер спокойно указывал на унижение «удельных князей» после того, как Грозный захватил их вотчины. Но ни тот ни другой из них, да и вообще никто не оставил нам полной картины того, как царь Иван Васильевич сосредоточил в своих руках, помимо земских бояр, распоряжение доходнейшими местами государства и его торговыми путями и, располагая своей опричной казной и опричными слугами, постепенно «перебирал» служилых людишек, отрывал их от той почвы, которая питала их неудобные политические воспоминания и притязания, и сажал на новые места, или же вовсе губил их в припадках своей подозрительной ярости.

Может быть, это неумение современников рассмотреть за вспышками царского гнева и за самоуправством его опричной дружины определенный план и систему в действиях опричнины было причиной того, что смысл опричнины стал скрыт и от глаз потомства. Но есть этому и другая причина. Как первый период реформ царя Иоанна оставил по себе мало следов в бумажном делопроизводстве московских приказов, так и опричнина с ее реформой служилого землевладения почти не отразилась в актах и приказных делах XVI века. Переводя области в опричнину, Грозный не выдумывал для управления ими ни новых форм, ни нового типа учреждений; он только поручал их управление особым лицам – «из двора», и эти лица из двора действовали рядом и вместе с лицами «из земского». Вот почему иногда одно только имя дьяка, скрепившего ту или иную грамоту, показывает нам, где дана грамота, в опричнине или в земщине; или же только по местности, к которой относится тот или другой акт, можем мы судить, с чем имеем дело – с опричным ли распоряжением или с земским. Далеко не всегда в самом акте называется точно, какой орган управления в данном случае надо разуметь, земский или дворовый; просто говорится: «Большой дворец», «Большой приход», «Разряд», и лишь иногда прибавляется пояснительное слово, вроде: «из земского дворца», «дворовый разряд», «в дворовый Большой приход». Равно и должности не всегда упоминались с означением, к какому порядку, опричному или земскому, они относились: иногда говорилось, например, «с государем бояре из опришнины»: «дворецкий Большого земского дворца», «дворовые воеводы», «дьяк Разряду дворового» и т. д.; иногда же лица, заведомо принадлежащие к опричнине и к «двору», именуются в документах без всякого на то указания. Поэтому нет пока возможности дать определенное изображение административного устройства опричнины. Весьма соблазнительна мысль, что отдельных от земщины административных учреждений опричнина и вовсе не имела. Был, кажется, только один Разряд, один Большой приход, но в этих и других присутственных местах разным дьякам поручались дела и местности земские и дворовые порознь, и не одинаков был порядок доклада и решения тех и других дел. Так, в Разряде в 1574–1576 годах земскими дьяками были Щелкаловы, а дворовыми – Андрей Шерефединов и Андрей Арцыбашев. Первые вели свои обычные доклады через думу (почему и стали именоваться «думными»), вторые же через «двор» (почему и назывались «дворовыми»). Это, разумеется, наши гадания, но они находят себе некоторую опору в словах летописи, что, учреждая опричнину, Грозный «конюшему и дворецкому и казначеем и дьяком и всем приказным людем велел быти по своим приказом и управу чинити по старине, а о больших делех приходити к боярам». Очевидно, что старый административный механизм не был разрушен опричниной. В нем все осталось на своих местах и все по-старому обращалось «о больших делех» к боярской думе – к боярам, которым государь «велел быти в земских: князю Ив. Дм. Бельскому, князю Ив. Фед. Мстиславскому и всем бояром». Дума сама решала все обычные «большие» дела, о делах же экстренной важности должна была докладывать государю: «А ратныя каковы будут вести или земския великия дела, и бояром о тех делех приходити к государю, и государь, приговори с бояры, тем делом управу велит чинити». Так летопись определяет порядок вершения дел в земщине, порядок старый, привычный и понятный. Все, что перешло в опричнину, было изъято их этого порядка в том смысле, что было выведено из подчинения «земским» боярам, то есть боярской думе. Дела «опришные» восходили к государю мимо думы, но, кажется, шли они из тех же приказов. По летописи, в опричнине не было устроено особых, параллельных земским, приказов, а только были «учинены» особо «всякие приказные люди». По актам также нельзя проследить существования отдельных «приказных изб» в опричнине, таких, где действовал бы особый штат дьяков: напротив, по местническому делу В. Зюзина с Ф. Нагим (1576 г.) видно, что канцелярия и архив Разряда и Четей не были разделены между земщиной и новым «двором». Но и акты, согласно с летописью, свидетельствуют, что были особые «опричные» и «дворовые» приказные люди. Отсюда у нас и возникает предположение, что при единстве присутственных мест существовал двоякий служебный штат. Одна его часть ведала дела, подчиненные боярской думе и земщине, другая ведала дела «дворовые», изъятые из ведомства думы. Исследователям еще предстоит решить вопрос, как размежевывались дела и люди в таком близком и странном соседстве. Нам теперь представляется неизбежной и непримиримой вражда между земскими и опричными людьми, потому что мы верим, будто бы Грозный заповедал опричникам насиловать и убивать земских людей. А между тем не видно, чтобы правительство XVI века считало дворовых и земских людей врагами; напротив, оно предписывало им совместные и согласные действия. Так в 1570 году, в мае, «приказал государь о (литовских) рубежах говорити всем бояром, земским и из опришнины …и бояре обои, земскии и из опришнины, о тех рубежех говорили», и пришли к одному общему решению. Через месяц такое же общее решение «обои» бояре постановили по поводу необычайного «слова» в титуле литовского государя и «за то слово велели стояти крепко». В том же 1570 и в 1571 году на «берегу» и украйне против татар были земские и «опришнинские» отряды, и им было велено действовать вместе, «где случится сойтись» земским воеводам с опришнинскими воеводами. В 1570 году в Новгород вместе приехали посланные под Колывань воеводы: земский Иван Хирон Петрович Яковлев и опричный Василий Иванович Умной-Колычев; вместе же отправились они из Новгорода, а во время пребывания в Новгороде опричный воевода со своего двора «всегда ездил изутра ко Ивану Петровичу», земскому воеводе, на его двор. В 1577 году «послал государь дворян из земского в розные городы высылати на государеву службу детей боярских»; эти «дворяне из земского» отправлены были, между прочим, в Обонежскую и Бежецкую пятины и в города Суздаль, Галич и Кострому, которые с уездами были взяты в опричнину, а стало быть, и населены не «земскими» боярскими детьми[31]31
  С.М. Соловьев, II, 167; В.О. Ключевский, «Боярская дума» (1882), с. 349, 368 (иначе в 3 изд., с. 336, 353). – А.Н. Ясинский, «Сочинения кн. Курбского», К., 1889, с. 180 и сл. – «Сказания кн. Курбского», изд. 3, гл. VII, «История Иоанна» (и с. 192). – Разрядная книга (Башмаковская), л. 529, 410, 420. – А. А. Э., I, № 312 и 318. Д. А. И., I, № 225. – Арх. Досифей, «Описание Соловецкого монастыря», III, с. 33. – «Журн. Мин. нар. просв.», 1894, апрель, с. 195 (статья М.А. Дьяконова). – Н.П. Лихачев, «Разрядные дьяки XVI в.», с. 467–475. – Полн. собр. лет., XIII, с. 395. – Сборник Ист. общ., т. 71, с. 665–666 и 716. – Др. росс. вивл., XIII, с. 400 и Башмаковск. разр. книга, л. 403 об., 476. – «Новгородские летописи», с. 101. – Любопытно указание на сместный суд губных старост «опришнинцев» и земских в А. А. Э., I, с. 319–320. – Не умеем истолковать, что значит возврат в земщину и старым владельцам некоторых земель, взятых в опричнину. Например, город Шуя в 1565 г. взят в опричнину, а в 1576-м ведается земским великим князем Симеоном (Полн. собр. лет., XIII, с. 394; А. И., I, № 195). Симоновские села, Кувезино, Дятлово, Демьяново, были взяты от монастыря в опричнину, а в конце столетия опять стали монастырскими (Рождественский, о. с., с. 179–180; Г. К. Э., Галицкий уезд, № 35—3365; А. И., II, № 336, 339, 343). Вотчина братьев Зубатых в Костромском уезде вместе с Костромой в 1567 г. была взята на государя, а через десять лет им возвращена (Рождественский, о. с., с. 269).


[Закрыть]. Все подобные факты наводят на мысль, что отношения между двумя частями своего царства Грозный строил не на принципе взаимной вражды, и если от опричнины, по словам Ивана Тимофеева, произошел «земли всей велик раскол», то причины этого лежали не в намерениях Грозного, а в способах их осуществления. Один только эпизод с вокняжением в земщине Симеона Бекбулатовича мог бы противоречить этому, если бы ему можно было придавать серьезное значение и если бы он ясно указывал на намерение отделить земщину в особое «великое княжение». Но кажется, это была кратковременная и совсем невыдержанная проба разделения власти. Симеону довелось сидеть в звании великого князя на Москве всего несколько месяцев. При этом так как он не носил царского титула, то не мог быть и венчан на царство; его просто, по словам одной разрядной книги, государь «посадил на великое княжение на Москве», может быть, и с некоторым обрядом, но, конечно, не с чином царского венчания. Симеону принадлежала одна тень власти, потому что в его княжение рядом с его грамотами писались и грамоты от настоящего «царя и великаго князя всея Руси», а на грамоты «великого князя Симеона Бекбулатовича всея Руси» дьяки даже не отписывались, предпочитая отвечать одному «государю князю Ивану Васильевичу Московскому». Словом, это была какая-то игра или причуда, смысл которой неясен, а политическое значение ничтожно. Иностранцам Симеона не показывали и о нем говорили сбивчиво и уклончиво: если бы ему дана была действительная власть, вряд ли возможно было бы скрыть этого нового повелителя земщины[32]32
  Русск. ист. библ., XIII, с. 272. – Башмаковская разрядная, л. 455, 458, 477. – С.М. Середонин, о. с., с. 80. – «Русск. ист. сборник», изд. Погодиным, V, с. 20 и 22. – Чтения в Имп. общ. ист. и др., 1876, III, Дан. Принц из Бухова, с. 29, 53–56. – Ю. Толстой, «Россия и Англия», с. 174–188. – Н. Лилеева, «Симеон Бекбулатович хан Касимовский», Тверь, 1891, с. 22 и сл., 52 и сл. – Чтения Моск. общ. ист. и др., 1898, III, Акты Юшкова, № 206 (грамота князя Ивана Московского).


[Закрыть].