Текст книги "История России с древнейших времен. Книга XI. 1740–1748"

Благодаря этим союзам Россия наслаждалась миром при всеобщей войне; но при настоящем положении дел осудить себя на бездействие нельзя по святости договоров; таким бездействием можно потерять дружбу и уважение всех держав и союзников. Нужно, следовательно, избрать которую-нибудь сторону, и всего лучше принять мнение вице-канцлера, поданное им 11 сентября 1744 года. Мое мнение состоит в том, что интерес вашего величества, честь и безопасность империи требуют принять такие меры, которыми древняя, истинная европейская система могла бы быть подкреплена и восстановлена без принятия Россиею непосредственного участия в войне; примером служит Голландия, которая помогает Англии и королеве венгерской деньгами и войском, не принимая, впрочем, прямого участия в войне и считаясь только помощницею. Теперь война между двумя союзницами России – Пруссиею и Саксониею; обе имеют право требовать от нас исполнения договоров: на которую же сторону склониться? Разумеется, на саксонскую, ибо Фридрих II – нарушитель всеобщего спокойствия: он без всякой причины напал на Саксонию и на королеву венгерскую, разорвал бреславский мир, гарантированный Россиею и Англиею. Фридрих II, несмотря на все увещания со стороны России, несмотря на собственные его обнадеживания, сделанные здесь через Мардефельда, что он ничего не предпримет против наследственных земель короля польского и против спокойствия в королевстве Польском, воспользовался неудовольствием сендомирского воеводы Тарло и предложил ему польскую корону или если он ее не желает, то обещал возвести на престол Станислава Лещинского, во всяком случае обещал поддержку со стороны Пруссии и Франции, если Тарло образует конфедерацию и откажет в повиновении королю Августу. Если бы принято было мое мнение, сообщенное вице-канцлеру в Киев 6 августа прошлого года, что надобно приготовить к походу 10000 козаков, или если бы принято было представление брата моего из Дрездена и саксонского резидента Пецольда об отправлении 12000 войска, за которые король польский обязывался платить субсидные деньги, то, конечно, король прусский никогда не отважился бы напасть на Саксонию, нам бы теперь меньше было труда, а субсидными деньгами пользовались бы. Итак, если ваше импер. величество не желаете, чтобы король прусский еще более усилился к очевидному вреду всех своих соседей, а король польский, самый верный ваш союзник, предан был ему в жертву со своими наследными землями, если не желаете, чтобы он, не будучи в состоянии обороняться собственными силами, перешел на сторону Франции и принял императорскую корону, отчего в Польше произойдут неминуемые замешательства, для успокоения которых потребуется вдвое больше войска, то необходимо подать королю польскому немедленную помощь».

Говорили, что императрица была недовольна мнением вице-канцлера. 29 августа Елисавета подписала паспорт Воронцову в чужие края. Канцлер доложил, что свадебные торжества препятствовали собранию совета по прусско-саксонским делам; но, по всем вероятностям, он откладывал собрание, чтобы приступить к совещанию по отъезде Воронцова. Бестужев объявил императрице, что Розенберг отзывается своим правительством; Елисавета спросила: что это значит? Бестужев отвечал, что тут нет ничего удивительного: Мария Терезия отзывает своего посла, потому что Россия не хочет признать существования договора с Австриею в такое время, когда последняя крайне нуждается в помощи. И другие послы – датский, голландский, английский – уедут, видя, что им незачем жить и, вероятно, дворы будут присылать в Петербург только посланников или даже резидентов. Елисавета весь тот день была очень задумчива и вечером, уже очень поздно, велела на другой день собраться чрезвычайному совету.

К совещанию были приглашены фельдмаршал князь Долгорукий, фельдмаршал граф Леси, канцлер граф Бестужев, генерал граф Ушаков, обер-шталмейстер князь Куракин, генерал граф Румянцев, тайный советник барон Черкасов, тайный советник Юрьев, тайный советник Веселовский, статский советник Неплюев (Адриан). Предложен был для обсуждения вопрос: «Надлежит ли ныне королю прусскому, яко ближайшему и наисильнейшему соседу, долее в усиление приходить допускать, или несходственнее ли будет королю польскому, яко курфюрсту Саксонскому, по действительному настоящему с ним случаю союза помощь подать и каким образом?»

На другой день, 20 сентября, члены совета представили свои мнения. Канцлер Бестужев написал: «Еще в 1744 году саксонскому министру Флемингу было объявлено (в Киеве), что ее импер. величество всегда верною и истинною союзницею короля польского пребывает и в случае нападения на него скорою помощью поспешить не оставит: я на ее величества соизволение предаю, каким образом с королем польским поступать повелит». Мнение барона Черкасова: «Нельзя допустить короля прусского более усиливаться; королю польскому помочь тем, что находящиеся в Лифляндии и Эстляндии полки ввести в Курляндию и там им зимовать, а на весну и все полевые полки придвинуть к границам. Этот способ всего удобнее даст понять королю прусскому увещания императрицы; а если и это его не исправит, то ее импер. величество может употребить войско по своему усмотрению, что, может быть, и неминуемо». Румянцев представил такое же мнение. Куракин думал, что должно по договору послать на помощь польскому королю 12000 войска, а по надобности и больше. Ушаков – послать эти 12000 и, кроме того, сделать диверсию в Курляндию. Леси стоял за диверсию в Курляндии. Фельдмаршал Долгорукий также; он писал, что надобно положить пределы замыслам прусского короля, иначе он может овладеть Лифляндиею и Эстляндиею для себя или для шведов.

3 октября было снова собрание совета. Все поданные мнения были выслушаны в присутствии императрицы; читан был также перевод с письма Мардефельда к канцлеру и мемория, в которой он снова просил помощи против Саксонии. По выслушании всех этих бумаг императрица начала говорить:

«Хотя король прусский и требует нашей помощи по союзному трактату, но случай союза (casus foederis) здесь признан быть не может, потому что он сам наступлением своим на Богемию нарушил бреславский договор и навлек на себя следствия нынешней войны с Австриею; силы его превосходят саксонские, и он объявил Саксонии войну за то только, что ее войска помогли австрийским; поэтому кажется справедливее подать помощь Саксонии. Сверх того, для русских интересов усиление прусского короля не только не полезно, но и опасно: приходя от времени до времени в большую силу, он может когда-нибудь согласиться со Швециею по своему там влиянию и предпринять что-нибудь против здешней империи, а с другой стороны возбудить и турок. На дружбу его отнюдь полагаться нельзя: пример его обмана виден в предложении нам посредничества, от чего потом отрекся, а в то же время появилось посредничество от турок, как видно, по его же наущению».

Сказавши это, императрица спросила присутствующих, как они думают; те сослались на свои мнения и повторили, что нельзя допускать прусского короля усиливаться и надобно подать помощь королю польскому. Тогда императрица приказала отправить из Лифляндии и Эстляндии в Курляндию такое число полков, какое можно будет расположить на зимних квартирах в секвестрованных герцогских имениях; на их место в Лифляндию и Эстляндию подвинуть другие полки из ближних мест и нарядить к весне несколько нерегулярных войск; королю польскому дать знать об этом движении войск к нему на помощь и поручить русскому министру в Дрездене условиться с саксонским правительством насчет направления и пропитания вспомогательного войска, а королю прусскому чрез министра его представлять, чтобы он от нападения на Саксонию удержался и склонился на мир с королем польским; в противном случае последний получит русскую помощь.

Когда канцлер сообщил Мардефельду декларацию императрицы о движении русских войск, тот онемел от досады или удивления. Говорили, что Елисавета, подписав эту декларацию, стала на колени перед образом, призывая бога в свидетели, что поступает по совести и справедливо, и молила бога благословить ее оружие. Она спросила у фельдмаршала Леси, как он думает о принятых мерах. Леси, несмотря на то что подал свое мнение в совет, отвечал сначала, что он не министр и что его долг исполнять только повеления. Когда же императрица настояла, чтобы он говорил откровенно, то он сказал, что спокойствие ее царствования и личная безопасность требуют немедленного обуздания короля прусского, что для безопасности России у него необходимо отнять Пруссию и если не оставлять ее за собою, то отдать Польше, которой опасаться нечего. Елисавета была раздражена против Фридриха II, называла его шахом Надиром прусским, но сильно досадовала также и на короля английского, который вошел в соглашение с Фридрихом, заключил с ним так называемую ганноверскую конвенцию, на которой Силезия должна была остаться за Пруссиею. Она упрекала канцлера за то, что он слишком дружелюбно расположен к Англии; не раз отзывалась, что Воронцов ей часто говорил не полагаться на англичан, которые заключат с прусским королем отдельный мир. Так по крайней мере рассказывал Бестужев Гиндфорду, и тот писал в Англию: «Теперь наступило время, когда морские державы должны или утвердить дружбу русской императрицы с собою, или навсегда ее лишиться, удержать в силе или привести в упадок Бестужева, единственного друга, которого мы имеем при этом дворе. Он воспользовался отсутствием Воронцова, чтобы побудить императрицу решиться на такой смелый шаг, в надежде, что морские державы вновь предложат знатные субсидии, ибо хотя русский двор нашел довольно денег для приведения армии в движение, однако он не в состоянии продолжать эти издержки без субсидий».

Бестужев пользовался отсутствием Воронцова, а Воронцов писал императрице о своем разговоре с прусским королем 22 октября: «Его величество по принятии сей день моего первого поклона, ретируясь уже к себе, приказал меня позвать в другую камору, где, будучи наедине со мною, изволил мне говорить начать, во-первых, о всегдашней своей дружбе и высокопочитании к вашему импер. величеству, которые он всегда непременно содержать со своей стороны изволит, и что он притом же совершенную надежду полагать изволит, что ваше импер. величество против его никакой резолюции, противной в пользу его неприятелей, принять не изволите; что его величество притом скрыть мне не хочет, что он опасен находится, дабы вашего императорского величества к нему дражайшая дружба чрез столь многие старания и разные оклеветания венского и саксонского дворов не могла наконец отмениться; что его величество из единого высокопочитания к вашему импер. величеству удержал свое оружие против саксонского двора, довольно имея к тому причин на сие поступить, ибо совершенно известен находится о заключенном между саксонским и венским дворами договоре, дабы земли его величества отобрать и между собою разделить, того ради принужденна себя нашел против саксонского двора равномерно недружески поступать, только действительного нападения не учинил для вашего импер. величества, дабы тем не причинить вашему величеству какого неудовольства, наконец, изволил говорить о склонности своей к миру и учиненной для того конвенции с королем английским. – Я на все его величеству только ответствовал, что ваше императ. величество совершенную дружбу к его величеству иметь изволите и всегда с приятностью слышать изволили о имеющемся добром согласии между его величеством и королем польским, а притом же его величеству и сие не донести не могу, что в случае нападения на Саксонию ваше импер. величество по обязательству своему, может быть, против своей во помощь дать принуждены будете. Наконец, его величество изволил говорить, что понеже ваше императорское величество желать изволите, дабы до неприятельства с саксонским двором не дошло, то изволили бы употребить свои дружеские старания, как то и английский король чинить намерен, дабы саксонский двор на сию (ганноверскую) конвенцию склонился, и тем бы окончены быть могли все нынешние замешательства».

Но Фридрих II, как сам говорит, считал ошибкою, раз вооружившись, щадить неприятеля с целью склонить его к миру; он думал, что одни победы могут заставить врага помириться. Слова Воронцова и более решительные заявления Чернышева его не беспокоили, потому что Россия, думал он, могла что-нибудь сделать не ранее шести месяцев, и он решился разгромить Саксонию, объявляя, что Брюль собирается разгромить Пруссию, взять Берлин и потому надобно предупредить его, хотя прусский главнокомандующий принц Ангальт и прусский министр Подевильс первые отказались верить словам своего короля, что у Брюля открылся вдруг такой воинственный жар.

Фридрих вступил с войском в принадлежавшую тогда Саксонии землю лужичей (Лузацию), разбил саксонский отряд, взял город Герлиц. Прусские отряды стали уже появляться за Будишиным, тогда как австрийская армия, не чувствуя себя в силах бороться с пруссаками, отступала к Богемским горам. Ужас напал на жителей Дрездена; король решил, что в случае приближения пруссаков он уедет в Богемию, а между тем требовал от Бестужева, чтоб императрица при таких горестных обстоятельствах велела немедленно своему союзному корпусу вступить в Пруссию. Бестужев, разумеется, немедленно передал в Петербург королевскую просьбу, причем очень искусно, для возбуждения негодования против Пруссии, кончил свое донесение такими словами: «Я не могу словами изобразить печали и отчаяния здешнего двора, ибо он после признания вашим величеством случая союза (casus foederis) ласкал себя надеждою, что прусский король окажет гораздо более внимания к предложенным от вашего величества добрым услугам и вдруг неприятельски действовать не отважится».

Прусский король взял Лейпциг, и его гусары уже начали появляться в трех милях от Дрездена. 20 ноября король, простившись с плачущим народом, уехал в Теплиц, а оттуда в Прагу. Бестужев остался в Дрездене. Между тем Фридрих II прислал в Дрезден предложение, что готов помириться с Саксониею, если она приступит к ганноверской конвенции без сношений с венским двором, и когда английский посланник просил его, чтобы он ввиду мира велел своему войску остановиться, то он отвечал, что несправедливо от него требовать, чтобы он остановил победоносное движение своей армии, ибо теперь ему всякая минута дорога. На донесение брата об этих событиях канцлер Бестужев сделал для императрицы заметку:

«Что по требованию дрезденского двора за субсидные деньги десять тысяч человек здешнего войска в прошедшем мае или июне месяце не отправлены, весьма о том сожалительно, ибо король прусский, усмотря тогда ее и. в-ства серьезность и рассуждая, что впредь и более войска на помощь в Саксонию или для диверсии в Пруссию прислано будет, чаятельно не осмелился бы равномерно, яко в Богемию подкравшись, в такое ныне позднее время, когда скорой помощи подать невозможно, в Саксонию впадение учинить; и хотя его прусское величество, к английскому курьеру оказывая наружную храбрость, о российском помощом войске с посмеянием отзывался, однако ж осязательно приметить можно, что внутренно стоящих в Курляндии российско-императорских войск страшится, дабы иногда в Пруссии диверсия учинена не была, инако бы при толь великих прогрессах с таким менажементом в Саксонии поныне поступлено не было, но уповательно предвещание прусского обермаршала Валленрота, учиненное саксонскому советнику Саулю, что король его государь в Саксонии камня на камне не оставит, городы деревнями сделает, а селы совсем запустошит, исполнить не преминул бы, чем ее и. в-ство как дрезденский двор попремногу одолжить, так и додержанием своего обязательства отличную себе в свете славу и кредит приобрести соизволила».

Фридрих II сам признается, что спешил покончить саксонскую войну с целью не допустить Россию до вмешательства в нее; но Мих. Пет. Бестужев, чтоб побудить свой двор к решительному действию против Пруссии, не толковало менажементе Фридриха II относительно Саксонии. Он писал 2 декабря: «Я крайнейше сожалею, что всегдашняя моя о таком прусского двора поступке опасность ныне в действе самом сбылась, а именно что он, пока вашего и. в-ства союзническое вспоможение сюда дойдет, здешние земли вовсе разорить может и что он, следовательно, поныне как притворными своими ласканиями, так и всякими хитрыми внушениями токмо ваше и. в-ство усыпить и тем прямые свои дальновидные и зело опасные замыслы елико возможно скрыть старался. Немилосердо король прусский как от города Лейпцига, так и от прочих крейзов (округов) к крайнейшему подданных разорению в краткие термины выписанные несносные контрибуции под угрожением огня и меча требует; все королевские казны и денежные доходы забрал и учрежденных при оных служителей себе присягать приневолил; неслыханным между христианами образом природных подданных против собственного своего государя и отечества оружие носить принуждает; одним словом сказать, повсюду крайнейшее бедство и разорение причиняет».

Король прусский вступил в Дрезден; Бестужев выехал в Прагу, откуда доносил императрице о речах Фридриха II, публично сказанных, что если Август III не поспешит примириться с ним и не откажется от русской помощи, то он не оставит в Саксонии камня на камне, прибавив к этому, что вовеки не забудет, что Россия признала случай союза с Саксониею, и не упустит отмстить за это со своими союзниками, при этом он взглянул на шведского посланника.

Саксония принуждена была помириться; в Дрездене заключен был мир между Австриею, Пруссиею и Саксониею: Австрия подтверждала бреславский мир, уступая Пруссии Силезию; Пруссия признавала императором Франца I, мужа Марии Терезии; разоренная Саксония должна была заплатить Фридриху II значительную сумму денег и оставить всех захваченных им саксонцев в прусской службе. Граф Брюль тут же объявил Бестужеву, что они не будут сохранять мира, заключенного с ножом у горла. Бестужев, донося о причинах торжества пруссаков над саксонцами, писал: «И того забывать не должно, что здесь с самого начала о движениях неприятельских и настоящих его силах никогда прямого известия не имели; напротив того, король прусский о малейших и секретнейших поступках здешнего двора имел подробные сведения». Подле этих слов канцлер Бестужев сделал замечание: «Всещедрый боже, да сохрани, чтоб о здешних предвосприятиях не сведал и не предупредил бы, как и саксонцев». Какие же это были предвосприятия?

20 декабря, когда канцлер донес императрице о взятии Дрездена пруссаками и что король польский просил о скорейшей диверсии в Пруссию, она изъявила сожаление о таком несчастии Августа III, прибавив, что с ее стороны сделано все возможное и русские полки отправлены на помощь, но что дальше Курляндии в такое время года им идти нельзя было. «Так как король прусский, – продолжала Елисавета, – теперь час от часу все более и более усиливается, что и для здешней империи безопасно быть не может, и так как надобно ожидать, что при настоящих обстоятельствах польский король согласится на всякий мир, какой только ему предпишет король прусский, а после объявит мир вынужденным и будет искать удовлетворения, то и с нашей стороны по соглашению с королем польским и двором венским можно будет действовать против короля прусского, чтоб сколько возможно силы его сократить. Для такого случая надобно уже гораздо больше войска приготовить и теперь же велеть ему собираться в Лифляндии и Эстляндии, чтобы в нужном случае и с одними своими силами можно было сладить с королем прусским». Для надлежащего об этом рассуждения и распоряжения насчет войска Елисавета на завтрашний же день назначила быть при дворе совету.

21 декабря к 9 часам утра в Зимний ее импер. величества дом собрались на совет канцлер граф Бестужев-Рюмин, обер-шталмейстер князь Куракин, генерал-аншеф граф Румянцев, генерал-прокурор князь Трубецкой, генерал-аншефы Бутурлин и князь Репнин, генерал кригс-комиссар Апраксин, тайные советники Черкасов, Юрьев и Веселовский. Барон Черкасов объявил им указ императрицы: подать свои мнения по довольном рассуждении и уважении таких критических обстоятельств, что король прусский, не обратив никакого внимания на дружественнейшие отсоветования со стороны ее величества и предложения добрых услуг в примирении его с королем польским, под предлогом предупреждения своих неприятелей-австрийцев сделал нечаянное впадение в Саксонию, разорил все это курфюршество, взял столицу, пленил двоих принцев – одним словом, всю Саксонию подвергнул своему игу. Какие надобно принять меры для возвращения королю польскому его наследственной земли, для удержания его на польском престоле и для сокращения сил короля прусского ввиду собственной безопасности Российской империи? За этим указом прочтена была особливая присяга о содержании секрета и подписана всеми присутствующими. Потом начали слушать прежние, касавшиеся того же дела мнения канцлера и вице-канцлера, протокол совета 19 сентября, рескрипты к послам и реляции их, что продолжалось до половины 12 часа. В это время вошла в залу заседания императрица, села в кресла и слушала рассуждения членов совета; рассуждения эти продолжались до двух часов, и ничего еще не было решено. Императрица встала и отправилась обедать, пригласив к своему столу всех присутствующих. После обеда в 5 часов они все опять собрались и занимались слушанием относящихся к делу бумаг до 11 часов, когда снова вошла императрица и с полчаса рассуждала с членами совета о том же деле, после чего члены совета разъехались. 23 числа было новое заседание совета в том же порядке, и в этом заседании составилось единогласное мнение; 24 числа это мнение было написано, подписано и бароном Черкасовым поднесено императрице на утверждение; 25 в 5 часов пополудни императрица подписала мнение совета в присутствии всех его членов в аудиенц-камере.

Мнение состояло в том, что необходимо подать деятельную помощь Саксонии против Пруссии. Спешили загладить прежнюю медленность, и Бестужев торжествовал. Он объявил Гиндфорду, что если морские державы дадут России немедленно шесть миллионов, то императрица выставит 100000 войска и в одну кампанию кончит войну в Германи. Дальон еще до известий о дрезденском мире предложил канцлеру 50000 рублей и получил отказ; Бестужев сделал по этому случаю заметку для императрицы: «Когда Дальон прежде сулил двоекратно канцлеру полмиллиона ливров, то при этом никаких условий не предписывал; и, несмотря на то, оба раза был так отпочтиван, что удивительно, как он опять осмелился предложить 50000 рублей с условием, чтоб назначенные на помощь курфюрсту саксонскому русские войска остались без движения в Курляндии».

Мы видели, что дела в Швеции уже начали идти не так, как бы хотелось императрице и как она могла надеяться по отношениям своим к облагодетельствованному ею кронпринцу. Но если Адольф Фридрих получением наследства шведского престола был обязан Елисавете, то действительно получить престол по смерти дряхлого короля он надеялся только приобретением популярности в Швеции, а популярность эту он не надеялся приобрести, являясь пред народом покорным слугою России. Влияние сильной характером жены, сестры Фридриха II прусского, всего более содействовало утверждению его в этом взгляде на отношения свои к шведскому народу и России.

В январе 1745 года Любрас доносил, что когда он увещевал наследного принца содержать всегдашнюю истинную дружбу и откровенность с императрицею и великим князем, то Адольф Фридрих обнадеживал его, что, невзирая на все противные внушения, он постоянно будет держаться общего интереса Швеции и России, будет поступать всегда с согласия императрицы и ее наследника и что тех людей, которые советуют ему противное, не признает своими друзьями. «Надеюсь, – писал Любрас, – что его высочество слово свое держит, хотя он постоянно окружен молодыми людьми, питающими совершенно противоположные чувства. Я стараюсь посредством малого числа благонамеренных, имеющих доступ к принцу, поддерживать в нем чувства, соответствующие его собственному интересу».

Любрас доносил императрице, что в Стокгольме уже готов проект союзного договора с Россиею, а секретарь посольства Чернев писал к канцлеру Бестужеву: «Мне от одного моего приятеля в крайнейшей конфиденции сообщено, как здешняя наследная принцесса недавно получила письмо от брата своего, прусского короля, в котором он просит приложить все старание о скорейшем заключении оборонительного союза между Швециею и Пруссиею с гарантиею Верхней и Нижней Силезии и дачею от 6 до 8000 шведского войска, также просит помогать министру императора Карла VII, в чем принцесса и обнадежила своего брата. Принцесса обо всех здешних делах королю прусскому подробно сообщает, будучи руководима в своих поступках здесь графом Тессином, который с женою своею, родственниками и креатурами находится у нее в великой милости; но так как Тессин коварный человек и враг России, то не вышло бы из этого каких-нибудь вредных следствий». Русский двор потребовал, чтоб переговоры о заключении союза происходили в Петербурге, а не в Стокгольме, и по этому случаю Чернев писал Бестужеву: «Статс-секретарь Нолькен очень недоволен, что переговоры о союзе продолжаются не в Стокгольме, и приписывает это вашему высокографскому сиятельству, но это очень полезно сделано, ибо этим его неописанному шильничеству лучшие способы вовсе пресечены. Король очень недоволен поступками кронпринцессы, которая вмешивается в государственные дела и персонально очень пренебрегает его величеством. Вследствие своего чрезвычайного честолюбия она неусыпно старается установить здесь самодержавие и надеется достигнуть своей цели с помощью Франции и Пруссии; поэтому не только покровительствует франко-прусской партии, но и старается ее усиливать, для чего учредили особый орден. Патриоты при дворе принимаются с большою холодностью и, не имея себе никакой опоры, легко могут обессилеть, поэтому было бы очень полезно поддержать их обнадеживанием помощи из России». На это при докладе Бестужев сделал такое замечание: «Генералу Любрасу предписано всех патриотов обнадеживать и через них недоброжелающих в случающихся делах и особливо в недопущении суверенства преодолевать. А он, Любрас, вместо доброжелательных из противной партии, а именно графа Гилленборга, всевысочайшею милостью и конфиденциею без указа обнадежил».

Императрица предупредила наследного принца, чтоб не очень сближался с Тессином, и вдруг узнает, что наследный принц сделал Тессина своим обер-маршалом. Когда Любрас напомнил ему о предостережении, бывшем из Петербурга, то Адольф Фридрих отвечал, что имел случай удостовериться в усердии Тессина содействовать всему, что клонится к утверждению дружбы между Россиею и Швециею; впрочем, если бы Тессин паче чаяния и обнаружил враждебные намерения, то это нисколько не может иметь влияния на чувства высокого уважения и благодарности, которые он, наследный принц, до конца жизни будет питать к императрице. После этого разговора пришел к Любрасу от наследного принца голштинский советник Гольмер и объявил, что принц долго медлил назначением Тессина, но принцесса с членами франко-прусской партии ни днем ни ночью не давали ему. покою и так ему наскучили, что принужден был согласиться.

Между тем Чернев в своей переписке с канцлером выставлял Любраса человеком неблагонадежным, преданным франко-прусской партии. Так, от 2 апреля он писал: «Здесь, исключая Минерву (наследную принцессу) и главных учителей епикурейской философии, почти все чуду морскому (Любрасу) скорейшего возвращения отсюда в прежнее его жилище желают, и если это случится, то антагонисты (т.е. преданные России люди) устроят хороший праздник. Но сам он, почитая это место за прямой соломоновский Офир, ни малой охоты к тому не показывает, особенно потому, что еще не освободился от своей жестокой болезни, которая его день и ночь терзает, эта болезнь – великопосольская немощь ». Чернев при этом жаловался канцлеру, что ему «многие угрозы и зело чувствительнейшие разглашения чинятся». Но еще 12 марта императрица, призвав к себе канцлера, объявила ему: из открываемых известным образом секретных писем она усмотрела, что генерал Любрас будто по указу обнадежил графа Гилленборга в ее милости и совершенной доверенности, о чем ему и никому никогда повеления не было; кроме того, он обнадежил Гилленборга и совершенною дружбою канцлера. Все это он сделал самовольно, и в рассуждении таких его продерзостных, равно как и прочих его сомнительных поступков она приказывает приискать на его место способного человека и отправить посланником в Швецию, а его, Любраса, отозвать. Бестужев указал на Корфа, бывшего посланником в Копенгагене.

Шведский посланник в Петербурге Цедеркрейц объявил, что его правительство согласно на заключение союза с условием субсидий и уплаты обещанных 400000 рублей. Канцлер, разумеется, поднес императрице на утверждение ответ с отказом. Елисавета сначала согласилась отказать, говоря, что действительно субсидий давать не за что, да и в обычай этого вводить отнюдь не надобно, но потом переменила мысли: разве уже дать им 400000, чтоб не выпустить их из рук? но дать не вдруг, а в несколько лет, смотря между тем на их поступки и обстоятельства, и чтоб дача эта не имела вида субсидий, а признавалась бы только благодеянием, но и об этом до времени молчать. Канцлер заметил, что не надобно шведам русскими деньгами на Россию же подавать оружие, лучше их содержать во всегдашней скудости, чем обогащать. Но Елисавета осталась при своем. 4 апреля в доме вице-канцлера происходила конференция с Цедеркрейцем, при котором сама императрица присутствовала инкогнито. Цедеркрейц не соглашался на союз без уплаты 400000 рублей. По окончании конференции Елисавета объявила, что соизволяет уплатить 400000 рублей в четыре года, чтоб не порвать дело о союзе, но повторила, чтоб дачу эту не признавать за должную по прежнему обещанию, а только следствием благодушия и склонности ее к дружбе с Швециею по случаю нового союза с этою державою.

В мае в Стокгольме получено было известие, что в Петербурге принят союзный договор и согласились платить субсидии на четыре года, по 100000 рублей ежегодно, но с тем, чтоб дача этих субсидий содержалась в секрете. Это условие всех удивило: зачем скрывать то, что могло бы произвести на шведский народ благоприятное впечатление? Между тем прусские победы радовали членов франко-прусской партии; кронпринцесса показывала Любрасу письмо брата: «Я искал неприятелей и, нашедши, напал на них и совершенно побил, иначе в день Ульрики и случиться не могло; все принцы в добром здоровье, войска мои преследуют неприятеля, и я, обнимая вас, сбираюсь к ним ехать». Король при этом известии обнаруживал совершенное равнодушие, не зная, какую сторону принять; но прусская партия не довольствовалась равнодушием, и Чернев в начале июня писал канцлеру: «Приверженцы Франции и Пруссии стараются всеми силами уговорить короля ехать в Германию, ибо во время его отсутствия правление поручится коронному наследнику, который будет иметь тогда в Сенате три голоса и по горячей привязанности к жене и по коварным советам графа Тессина будет содействовать исполнению их планов». Одним словом, писал Чернев, «здешнее положение дел час от часу становится серьезнее и требует бдительной осторожности». Такого рода известия заставили императрицу написать наследному принцу 6 июля такое письмо: