Текст книги "Улыбка Пеликена"

Четыре восьмерки Дракона

Виктория ойкнула и проснулась.

– Что? – Подошел к кровати Глеб. – Пинается, на волю просится?

Виктория ойкнула еще раз, ощупывая свой живот. Она прислушивалась.

– Да, нет, Савушка лежит спокойно. Но все равно – собирайся, похоже, воды отходят. Вызывай машину и поедем, время наступило…

Глеб выбежал в коридор и только хотел включить рацию, как зазвонил рядом стоящий телефон. Еще раздумывая над очередностью своих действий, он скорее машинально, нежели осознанно поднял трубку.

– О, сынок, здравствуй дорогой!

– Привет пап, только ты извини, долго говорить не могу – Викторию пора отвозить в роддом.

– Отлично! Тогда я коротко. Два часа назад мы с мамой посадили Шурку на военный самолет, в Быково. Поэтому давай, встречай ее у себя часов через восемь.

– А солений-варений положили?

– Спрашиваешь! Сбил здоровый ящик, два солдатика его еле на борт подняли.

– Ладно, пап, извини, нужно бежать! Встречу дочь, рожу сына и позвоню.

Глеб положил трубку, вызвал по рации уазик, и уже через полчаса получил на руки одежду жены, улыбку нянечки и нервную дрожь, бьющую приятными кулачками надвигающихся событий.

Выйдя из больницы, он пошел к себе на работу. Здание райкома было недалеко и стояло на возвышении. Народ должен был знать своих героев, и поэтому в каждом Российском городе эти здания строились монументально строго, подчеркивая важность работающих там людей. Минуя милиционера и поднявшись к себе на третий этаж Глеб, не сбрасывая кожаного плаща и шляпы, сел в кресло. Перевернув листочек календаря, громко прочитал:

– Двадцать восьмое августа, тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Вот это да! Четыре восьмерки, год Дракона! Давай, Викуля, договорись с природой – сегодня потерпи, а вот наступающей ночью, хоть в одну секунду после двенадцати, покажи свету пацана.

Звонок отвлек его от приятных раздумий, он посмотрел на светящуюся кнопку селектора – на линии были военные.

– Да, слушаю вас!

– Глеб Михайлович, это замполит из Гудыма. У меня поручение разыскать вас. В шесть часов вечера мы ожидаем самолет из Москвы, на нем летит ваша дочь…

– А, да-да, спасибо. Сам только что собирался звонить, разыскивать мою красавицу, а тут вы, огромное спасибо. Всего вам хорошего.

Отсоединившись, Глеб прислушался. Большие, напольные часы в углу кабинета бесшумно качали маятник, до прилета дочери оставалось время и он, решив, что может позволить себе немного поспать, прошел в комнату отдыха и развалился на диване, сдвинув шляпу на нос. Закрывание и открывание глаз заняло у него два часа. Сон, который по ощущениям был, улетел, едва в сознание скользнула первая мысль.

Он посмотрел на окно, и проснулся быстрее молнии. До прилета оставалось еще три часа, но тучи, черные тучи, рысцой бегущие по небу, напугали его.

– Этого мне только не хватало! – сказал Глеб, выбегая из кабинета. Причал, откуда на другую сторону лимана ходили корабли, тоже, как водится в маленьких городах, был рядом с райкомом. Но, уже подбегая к нему, Глеб понял: штормовое предупреждение, обозначенное красным флагом и пришвартованными катерами, не даст ему возможности перебраться на другой берег…

– Черт побери! – произнес он громко, вращая головой во все стороны в поисках решения надутой ветрами проблемы.

– Нет, дружок, это Ангел, – шепнули сверху, и он увидел пограничную машину, заруливающую на парковку перед причалом.

– Мичман, рация в машине есть? – выкрикнул Глеб, приближаясь к автомобилю.

Медленно соображающий, но уже хотевший что-то ответить, и для этого открывший рот моряк, тут же получил под нос удостоверение Глеба; мгновенно сориентировавшись и, махнув рукой под козырек, произнес:

– Конечно, у нас все машины с рациями!

– Давай-ка, товарищ, крутани ручки и соедини меня с командиром. Кто-то сверху и в этот раз помог и правильно соединил его, и уже через полчаса Глеб, прыгая на волнах, как ковбой на родео, шел по бурному океану, глотая брызги и вдыхая соль.

Спустившись на берег, он еще какое-то время качался и менял цвет своего зеленого лица на синий. Тучки, приглашенные ветром к веселому гулянью, ударили снежным зарядом, покрывая тундру белым ковром.

– Ну вот, – сказал он, поднимая воротник, – снег в конце августа… Мальчик, точно будет мальчик! Еще не родился, а уже свои драконьи шалости на небе устроил. Прохудил облака, ветра нагнал, похоже… – Он посмотрел на небо. – Пурга собирается. Только бы вояки не развернули самолет с Шуркой для посадки на Шмит, или еще куда подальше!

Сомнения и опасения мучили его всю дорогу, пока он шел, наклонившись на ветер, к посадочной полосе.

Его план, что охрана военного объекта обязательно должна заметить его и выехать навстречу для проверки документов сработал, и уже через тридцать минут он ехал к самолету, который почему-то прилетел раньше и стоял под разгрузкой.

Подъезжая, Глеб сразу увидел дочь – в красном пальтишке и такого же цвета шапке с большим помпоном она переминалась с ноги на ногу рядом с огромных размеров ящиком. Он выпрыгнул из машины, подхватил ее на руки и стал целовать сладкие, загорелые щечки, носик-пуговку и озорные глазки, хранившие усталость большого перелета.

Вокруг шел снег, бегали солдатики, порывистый ветер холодом пробивал одежду, а им было хорошо. Шурка, оказавшись в руках отца, наконец-то почувствовала себя дома, а он смотрел на подросшую за время летних каникул дочь и думал что скоро, очень скоро они будут жить вчетвером…

Закончив с погрузкой багажа и понимая, что рисковать, переправляясь через лиман с ребенком было бы неправильно, Глеб попросил отвести их в поселок Угольные Копи. Там уже две зимовки подряд его московские друзья боролись с бытом общежития шахтостроителыюго управления.

Шурка заснула сразу, как только ее опустили в кровать и накрыли одеялом. Друзья покормили рыбок, плавающих в коричневой чукотской воде, поставили на стол все, что было в холодильнике и висело в авоське за окном, разлили по стаканам водки из бутылки с пробкой-бескозыркой и, занюхивая хлебом, стали отмечать встречу. В четыре часа утра дежурный по общежитию нашел Глеба, уставшего есть и гулять, сообщив всем с порога комнаты главную новость: пурга на улице прекратилась именно потому, что у товарища секретаря родился сын.

– Ура!! – дружно выкрикнули присутствующие, разбудив Шурку. – Выпьем за пришедшего в этот мир мужика!

Глаза, рюмки и стаканы встретились, отдав натиску настроения и счастья звон, а печени – алкоголь. Праздник, получив новость как допинг, зашумел звонкими голосами, смехом и радостью общения.

Под утро, когда уже только состояние эйфории удерживало его тело в равновесии, Глеб вышел на улицу глотнуть свежего воздуха и поговорить с небом. Луна уходила, солнце вставало, снежное полотно тундры искрилось, когда Глеб закрыл глаза и отправил слова своей молитвы высоко вверх.

– Спасибо тебе Господи, что дал моей девочке прилететь до пурги. Спасибо, что прислал на причал мичмана и пограничный катер. Спасибо, что дал нам с Викторией сына, подарив ему при рождении бесконечность и судьбу дракона.

Он посмотрел по сторонам – улица была пуста, склонил голову и перекрестился. На чьем-то дворе прокричал петух, Глеб улыбнулся: его слова и молитва были приняты.

Сверху на все это смотрел ангел и, рассуждая, качал головой.

– Коммунист, чертей поминает, в церковь не ходит, а туда же – с Богом ему нужно разговаривать! Китайских книжек начитался и умиляется, что мальчик родился под знаком великой бесконечности и в год Дракона…

Глеб вернулся в комнату, разделся и лег, обняв маленькое, свернутое калачиком тельце дочери.

– Вот-вот, – продолжил ангел, – спи лучше, сил набирайся! Идут перемены и испытания! Скоро, очень скоро жизнь позовет тебя в дорогу, где самым главным условием будет умение все начинать сначала…

Хана, белые вернулись!

Много на Чукотке мест, куда не ступала нога человека. Есть удивительные поселки, в которых проживает сохранившаяся только в этом месте народность. Однажды, собрав в дорогу рюкзак, Глеб вылетел на вертолете в село Чуванское – жители в нем были чуванцы, а находилось оно в низовье реки Анадырь.

Причина, по которой ему предстояло это путешествие, была, с одной стороны, очень серьезна и строга, но с другой – вызывала улыбку и требовала подробного разбирательства. Поэтому дорогой, чтобы скоротать время в полете, он снова стал читать анонимку, пришедшую к нему из обкома партии с резолюцией срочно принять меры и наказать виновных.

«Уважаемый начальник партии! – Почерк был коряв и неразборчив. – Николай Омрынто, председатель нашего сельского Совета, ведет плохой образ жизни. В одной яранге у него живут жена и двое детей, а в другой – молодая ламутка Наташа. Разве это правильно, что у коммуниста сразу две женщины? А еще у нас в поселке очень тяжелая жизнь, дизельный генератор включают всего на несколько часов. В библиотеке, кроме старых газет и журналов, ничего нет. В местный магазин уже много лет не завозят товары, которые нам очень нужны. Нет батареек к радиолам, керосиновых ламп, упряжек для лошадей, патроны продаются только одного калибра. Чай и сахар сырые, невкусные. А у Омрынто в яранге есть все. Пожалуйста, прилетите и накажите его. Письмо не подписываю».

– О, как! – сказал Глеб, закрывая глаза. – Прямо мексиканские страсти по-чукотски!

Вертолет стучал винтами, как старый Зингер, пробивающий сшиваемую кожу. Глеб немного покрутился на жестком кресле и заснул. Его маленький сын Савва по ночам спал плохо, часто просыпался, и ему, как и всем молодым папам, приходилось укачивать его ночью, давая жене возможность хотя бы немного отдохнуть. Сильный толчок, вызванный ударом колес о землю, разбудил его. Шум работающего двигателя стал стихать, Глеб открыл дверь и спрыгнул на землю. Прямо перед ним, метрах в пятидесяти, стояли несколько человек. Но стоило ему сделать первый шаг, как они тоже двинулись ему навстречу.

– Омрынто, председатель сельсовета. – Высокий человек с красивой проседью, загорелым лицом и уверенным взглядом подошел к нему первый и протянул руку для приветствия.

– Белов Глеб Михайлович, – представился секретарь всем, крепко пожимая руку председателя.

– Вот, это наше село!

Глеб посмотрел по сторонам. Десяток маленьких деревянных домиков расположился вдоль реки.

На поляне стояла единственная сосна, рядом с ней, вертикально, в виде шатров, были сложены палки.

Дети катались на велосипедах, бегали собаки, а молодой жеребенок лежал в тени кустарника, мотал головой и фыркал на приставучих мух.

– Пойдемте, – после небольшой паузы продолжил говорить председатель, – я покажу, где вы будете спать.

Группа не представленных секретарю сельчан пошла следом, прилетевший гость был событием в их уединенной жизни.

Выделенный ему домик внутри оказался еще меньше, чем представлялось. Единственная комната с крохотным окном была убрана, но аскетично пуста, словно келья монаха. Бросив рюкзак на самодельную деревянную кровать, Глеб выглянул в окошко – вертолет отрывался от земли, ветер от винтов гнул траву; ящики с продуктами и почтой горкой лежали на краю поляны.

Он вышел на улицу. Железная стрекоза, сделав круг над селом, полетела в сторону горной гряды, возвращая тишину селу и окружающей его природе. Строго в соответствии с планами партии и своими убеждениями он пошел в библиотеку, где для встречи с ним собрались жители, готовые слушать о перестройке, наступившей гласности, строительстве в Анадыре пятиэтажных домов, бассейна, дворца пионеров и многом другом, что поражало их сознание величием и грандиозностью.

Начав говорить, он видел их жаждущие информации, внимающие лица, казалось, даже дети, сидящие на руках у женщин, были серьезны. Привезенные им из города продукты, приемники, батарейки, пластинки, книги, словом все, что со знанием было подобранно для его поездки товароведами Северосмешторга, весомыми аргументами дополняли его выступление.

Через три часа, счастливый и довольный собой, Глеб вернулся в свой дом и сразу лег отдыхать. На следующий день, утром, он был приглашен на ловлю хариуса.

За окном было светло. Июль в Заполярье не дает солнцу передышки, являя всю красоту белых ночей, и поэтому, когда Омрынто в четыре часа утра пришел его будить, Глеб не сразу понял, сколько времени и почему он «днем» спит.

– Что, Глеб Михайлович, непривычно? – улыбаясь, произнес председатель.

– Да уж! – единственное, что смог произнести Глеб, быстро одеваясь.

Выйдя из дома, они по тропинке пошли вниз к реке. Неожиданно за спиной Глеб услышал звук бьющих о землю копыт, а когда повернулся, то обомлел. По тропинке, прямо на него, неслась мохнатая черная лошадь. Всадник, сидевший на ней без седла, был в кителе белогвардейского офицера, на его фуражке светилась кокарда, портупеи крест-накрест шли через грудь. Размахивая саблей над головой, он приближался, заставляя глаза Глеба расшириться от страха.

– Вот засранец! – Услышал он голос Омрынто у себя за спиной. – Михалыч, отойди, а то, не ровен час, зашибет!

Глеб отскочил в сторону, наездник молодецки присвистнул и промчался мимо него, поднимая пыль.

– Что это было? – Глеб посмотрел на председателя, лицо его было уже спокойно.

– Это наш Ваня. Сирота! Родители умерли, когда он был еще молодым. Сейчас на конюшне работает, конюхом.

– Почему на нем форма белогвардейского офицера? Шашка у него откуда взялась? Знаешь, в первую секунду, когда я его увидел, подумал: хана, белые вернулись.

– Да ну, что вы, Глеб Михайлович, какие сейчас белые! В двадцатых годах это точно, дошли они до этих мест. Вот, например, Ванькин прадед, чей костюм он по праздникам одевает, служил в царской армии и, прячась от красных, осел в этих местах.

– Ничего себе история получается!

Они снова вышли на тропинку, и пошли к речке.

– И много еще у вас таких колоритных конюхов в деревне проживает?

– Это еще что! Так, скромные цветочки… Он, бывает, все село веселит. Летом, вытащит приемник на улицу, поймает американское радио и громко песни поет, язык коверкает.

– Он что, английский знает?

– Откуда! Мы его в интернат отправляли хотя бы русскому научиться, не захотел. «Сбегу, – говорит, – в тундру и замерзну там! Будете тогда за меня отвечать». Потому махнули мы на него рукой и в покое оставили.

– Нет, ну каков в повадках своих, а?! В седле как сидит? Телевизоров у вас нет, где он смог все это увидеть, научиться? Шашкой машет, свистит, прямо заправский есаул!

– Отец его в детстве учил. Тоже лихо по селу скакал, да водка проклятущая сгубила. Заснул у кострища пьяный, а ночью его росомаха взяла.

– Что значит «взяла»? – Глеб мысленно представил себе небольшое животное размером с собаку.

– Задушила спящим! – запрыгивая в лодку, спокойным голосом произнес Омрынто.

– Да как же это возможно! Человек вчетверо крупнее, да еще с оружием.

– Говорю же – водка проклятая. Он, видно, так напился, что когда мы его останки нашли, то по следам поняли: даже и не сопротивлялся.

Омрынто дождался, пока Глеб сядет в лодку, и оттолкнул ее от берега.

– А мать что? Ты говорил, он сиротой рано остался. Тоже несчастный случай?

– Считай, что да! – Председатель сел на весла, и они тихо заскользили по воде. – Туберкулез. Пока подхватились лечить, умерла.

Глеб замолчал, парня было жалко. Суровая природа крайнего Севера поблажек не делала никому и забирала самых слабых.

Проплыв метров триста, они свернули в протоку и остановились. Глеб посмотрел вниз, чистота воды делала видимыми мельчайшие детали дна. Крупные хариусы с огромными, как паруса плавниками еле заметно шевелились, поднимающееся солнце скользило бликами по поверхности воды.

– Что-то я не вижу удочек, – осматривая лодку, уточнил Глеб.

– Удочек! – Омрынто улыбнулся. – Мы таким баловством не занимаемся. И если честно сказать, то и не умеем. Хариус рыба пугливая, а вода тут как слеза чистая, поэтому хоть к носу ей наживку поднеси, она брать не будет. Уйдет.

– А чем же мы тогда ловить будем?

– Сетью! – Председатель развязал свой рюкзак и достал оттуда путанку с пенопластовыми поплавками.

– Ты, Михалыч, давай, бери весло и начинай его вниз опускать так, чтобы ил со дна зачерпнуть. Проще сказать: мути мне нагони, а я в нее сеточку поставлю. Рыба метаться начнет и в нашу ловушку попадется.

Глеб, усердно исполняя поручение, уже через пятнадцать минут перебаламутил всю протоку, а Омрынто, ориентируясь по поплавкам, еще через десять вытащил четырех шикарных хариусов, каждый из которых был не меньше килограмма.

– Отлично! – подытожил Глеб, глядя на бьющуюся на дне лодки рыбу. – Теперь назад, в село?

– Зачем же назад! Мы отлично приготовим ее прямо тут, на берегу. Да и поговорить нам нужно, правда, секретарь? – Омрынто впервые назвал гостя так. Видимо, главная цель приезда была ему известна.

Выйдя из лодки, Глеб пошел прогуляться – собрать небольшие ветки, а заодно избавить тело от скопившейся жидкости. Вернувшись, увидел, что Омрынто разжег огонь не на старом кострище, а рядом.

– А почему на старом месте не разжег? – вырвался вопрос прежде, чем Глеб подумал.

– Мы, чуванцы, так рыбу готовим. Смотри!

Омрынто взял в руки старую, обугленную головешку и стал сильными пальцами превращать ее в мелкую пыль. Еще в трепещущей рыбе взрезал брюхо, выбросил кишки, желчь и жабры. Потом, словно в панировочных сухарях, извалял двух хариусов в угольной пыли и, положив их рядом с костром, поднял глаза на Глеба и произнес:

– Теперь будем ждать. После того, как костер прогорит, положим нашу рыбу на угли и углями присыплем сверху.

– Интересно. Мы так в походах картошку печем, у нее корочка такая вкусная получается, пальчики оближешь.

Они снова посмотрели друг на друга. Возникшая пауза подсказала Глебу, что председатель вежливо ждет начала главного разговора.

– Николай, тема деликатная, – начал Глеб. – Мне с Магаданского обкома партии переправили анонимку на тебя. Пишут, что ты поставил ярангу, поселил туда женщину и открыто, на глазах у сельчан, в двух семьях живешь.

Омрынто отвел взгляд в сторону. Пальцы его сжались в кулаки, желваки на скулах заходили ходуном. Резкая смена настроения насторожила Глеба.

– Эх, секретарь, секретарь! – неожиданно тихо и спокойно произнес Омрынто. – Давай я тебе расскажу, как это случилось, а ты решишь, что будем делать дальше. Этой весной, в конце марта, пошел я на охоту. Моя собачья упряжка лучшая в селе, – не без гордости произнес он, – псы молодые, сильные. Еду я, значит, по сторонам смотрю, а солнце по снегу лучами бьет, глаза слепит и слезы текут. Вдруг вижу, два белых оленя бегут вместе, и сильно так бегут, как будто напугал их кто. Пошел я им наперерез, а они как собак моих почувствовали, останавливаться стали. Дикий олень так никогда не сделает, а вот ездовой, обученный – это другое дело, для него эти запахи знакомы. Вот, значит, останавливаю я их, и вижу остатки кожаной упряжи. Я, знаешь, сначала подумал, что это ритуальные олени, чукчи, ламуты их еще прощальными называют. Но осмотрел со всех сторон – ни порезов, ни ран глубоких нет…

– Ритуальные? – перебил рассказчика Глеб.

– Да, обряд такой есть. Когда, например, ламут умирает, родственники его собираются вместе. Любимого оленя умершего убивают, а потом все вместе съедают, рога за селом на трех жлыгах подвешивают, и на них колокольчик с ленточками закрепляют.

Когда сильный ветер дует, колокольчик звенит, напоминает живым об усопшем. Насытившись, мужчины его рода или семьи оборачивают тело в тряпку и кладут на нарты, в которые впрягают двух оленей. Потом, чтобы олени сами без команды в тундру убежали, кто-нибудь берет нож и пробивает мышцу на задней ноге. Так, чтобы кровь выступила. От боли олени срываются с места и бегут долго, пока не устанут, но тут на след и запах крови выходят хищники: волк, медведь, росомаха. Олени снова бегут, но рана делает их слабыми, и они становятся добычей. Как и тело, лежащее в нартах…

– Ничего себе! Ты хочешь сказать, что тела ваших соплеменников съедают хищники, а кости с черепами лежат в тундре? – снова прервал рассказ Глеб.

– Да, а как по-другому? Это очень древний ритуал. Лопат у нас нет, а подо мхом – мерзлота и лед. Ну, продолбим мы яму и положим туда тело, и что? Мерзлота выдавит его и поднимет через год-два на поверхность, опять же – на съедение хищникам.

– Получается, что мест захоронений у вас нет, и кладбищ в нашем понимании тоже… Как же тогда вы вспоминаете об умерших?

– О, это вторая часть ритуала прощания!

Омрынто, следящий за костром, раздвинул угли и, положив в середину двух хариусов, продолжил:

– Когда олени с телом уходят в тундру, родственники разводят большой костер и приглашают шамана. Начинается танец пичьэйнен, горловое пение, удары бубна, ярара, пляшущие языки огня, все подчинено одному моменту…

Глеб перестал дышать. Таинство рассказа, смешавшись с воображением и мистикой, овладело его телом, обострив все чувства и сознание. На мгновение ему показалось, что он сам сидит сейчас у такого костра.

– Вдруг, – продолжил Омрынто, – шаман останавливается, делает паузу, прислушиваясь к тишине, садиться у самого огня и спокойным голосом говорит: «Дух вашего родственника перешел в волка». Собравшиеся кивают головой в знак понимания. Теперь каждый из них, уходя на охоту, при встрече с волком не будет в него стрелять, признавая, что в нем живет дух их умершего родственника.

Омрынто достал из костра рыбу, положил ее на лист и протянул Глебу.

– Ты шкуру сверху сними, она очень легко сходит, и начинай есть.

– А почему – волка? – от волнения забыв сказать «спасибо», продолжил тему разговора Глеб.

– Это зависит от того, что именно увидел шаман в своем видении. Какое животное первым станет есть или клевать, – если это полярная сова, например, тело умершего, в такое дух и переселился. Поэтому мы, живя в природе, никогда не забываем своих ушедших предков. Ветер звенит колокольчиком в тундре, волк бежит по снежному насту, медведь в излучине реки лапой бьет кету – все напоминание о вечности.

Глеб снял шкуру с хариуса, розовое мясо с прожилками оказалось сладковатым.

Его чувства и настроение, смешавшись с дымом костра, речным воздухом, запахами тундры, купались в наслаждении воссоединения с природой.

Омрынто улыбался. Ему и самому понравился его рассказ и то, как внимательно слушал его гость.

Солнце поднялось высоко. Насекомые, овладевая пространством, тучами перемещались вдоль берега, грязь, поднятая Глебом во время рыбалки, осела на дно, открывая удивительную прозрачность воды.

– Николай, – снова заговорил Глеб, покончив с рыбой, – но ты так и не рассказал мне о тех двух оленях, которых повстречал в тундре.

– О-о-о, точно! Увлекся! Но теперь, зато, будет более понятно, почему я, когда увидел на них остатки упряжи, подумал, что олени ритуальные. Так вот. Потом, когда я закончил их осматривать, по характеру разрывов ремней я догадался, что произошло что-то плохое. Похоже, нарты были прикреплены к упряжи чьей-то неумелой рукой, и во время бега олени, оторвавшись, ушли в тундру. Не знаю, что руководило мной в тот момент… – Лицо Омрынто стало серьезным. – Я развернул собак и поехал по следу оленей.

Он замолчал и тяжело вздохнул.

– Через день пути я сначала увидел легкий дымок на опушке леса, потом – сложенный из веток шалаш, а уже в нем нашел Наташу. Она замерзала, еда закончилась, холод лишил ее сил и возможности сопротивляться. Три дня я отогревал ее, кормил строганиной и поил горячим чаем с еловым настоем. Бог тундры, Пеликен, не взял ее жизнь, и она стала возвращаться в мир живых. Когда я привез ее в село, то сначала поговорил с женой и членами моей семьи. Мы решили, что она будет жить в отдельной яранге, так как молодая женщина должна жить самостоятельно. Я. – Он покачал головой. – Не муж ей, а отец! По нашим северным законам вернув ей жизнь, я становлюсь ответственным за нее. И меня очень огорчают эти разговоры о второй жене. Мои родственники знают все и считают Наташу частью нашей семьи, и только обозленный человек с плохими мыслями мог написать такое письмо в обком партии.

– Хорошо-хорошо, – видя, как расстроился председатель, быстро заговорил Глеб. – Не волнуйся, я верю тебе и напишу в обком правду. Но тот, кто нацарапал эту анонимку, наверняка живет тут же, в этом селе. Как ты думаешь, кто бы это мог быть?

– Тут и думать нечего! Этого писателя ты сегодня на тропинке к речке видел. Наташа ему отказала – он как-то раз к ней вечером в ярангу явился. Думает, если одна, то и заступиться некому. Услышал я крики, прибежал и выставил его вон, а ярангу ее ближе к своей поставил, чтобы ни у кого другого подобных мыслей в голове не появлялось.

Омрынто оторвал зеленую ветку кустарника и бросил ее на угли. Белый дым, поднявшись, отпугнул от них назойливых комаров.

– Понятно. Хочешь, я поговорю с ним? Тем более что мне не понравилось, как этот есаул по селу с шашкой носится.

– Нет, не нужно! Ты уедешь, а что про меня сельчане подумают? Сам не справился – начальника попросил! Нет, он хоть и моложе меня, но мы разберемся. И потом, Иван сирота, один живет, и может, если я с Наташей поговорю, и она его простит, так и сладиться у них чего… Он-то не пьет, мужик нормальный, работящий, конюх хороший, ветеринарное дело чувствует, болезни животных распознает.

Дым от ветки пошел сильнее. Глеб задумался, удивительная мудрость звучала в словах Омрынто. Сейчас им двоим, обладающим властью, ничего не стоило наказать анонимщика и хулигана, но величие силы сидящего напротив него человека заключалось не в справедливой мести, а в желании найти правильный подход к проблеме, погасить конфликт, и закончить все созиданием новой семьи.

– Знаешь, – заговорил Глеб снова, – если бы мы все могли так думать и делать, как ты, скольких проблем можно было бы избежать. Бытовое раздражение, злость и месть стоят между людьми силою крепостных стен. Маленький инцидент, дорожный конфликт толкает людей друг на друга с яростью океанской волны. А уважение и терпение возвращается к людям только в период раскаяния и сожаления за совершенные проступки. Сейчас в стране начинаются большие перемены. Наш самый главный секретарь, Горбачев Михаил Сергеевич, назвал это перестройкой. И я очень боюсь, что старым и изжившим себя назовут твой уклад мыслей, а вот новым будет считаться напористость и вседозволенность, как в случае с твоим анонимщиком…

Омрынто снова покачал головой.

– Нет, Михалыч, ворон, проглотивший в нашей народной сказке солнце, не смог долго сидеть с закрытым клювом. Жизнь сама расставит все по своим местам. Природа заложила в нас созидание и, рано или поздно, мы научимся жить в мире друг с другом.

Он поднялся, залил тлеющие угли водой и пошел к лодке, жестом приглашая Глеба следовать за собой. Дорогой до села они молчали. Омрынто думал о странном секретаре и его рассуждениях, а Глеб испытывал чувство искренней зависти к наивным, утопическим мыслям председателя и очень жалел, что их общение было недолгим.

Поднимаясь по тропинке к сельсовету он еще не знал, что загорелась тундра, и райкомовский вертолет будет задействован в ее тушении. Радиограмма, лежащая на столе Омрынто, подарила ему еще целую неделю общения с этим удивительно простым и искренним человеком, жизнь и рассуждения которого были созданы самой природой крайнего Севера.