Текст книги "Случай в переулке"

Сергей Волков
Случай в переулке

Quod praeterit, effluxit.

Что прошло, того уже нет (лат)

Цицерон

У нас в Цюрихе редко происходят убийства. Видно, так расположились звезды над нашим тихим и спокойным городом.

А уж в нашем переулке ничего похоже вообще никогда не случалось. Но однажды мы все едва не стали свидетелями настоящей драмы. Впрочем, расскажу обо всем по порядку…

…

Я люблю смотреть на звезды вечером, когда они только-только появляются над рафинадными пиками Больших Альп.

 
Воздух, струистый, как газовый шарф.
Небо укутал серебряной тенью.
Музыка сфер – миллионы бесчисленных арф —
Нам наиграют мелодию сна и забвенья…
 

Вы удивлены? Вы всегда думали, что альпийская горная собака не в состоянии написать хотя бы одно четверостишье? Ну, значит я вас приятно разочаровал!

Сказать по правде, я не совсем альпийская горная собака. Эти мохнатые овцепасы слишком легковесны и низковаты в холке, хотя и бегают довольно быстро. Я же – настоящий стопятидесятифунтовый бернский зенненхунд, господа! И прошу это учитывать, да…

Но вернемся к звездам. В тот вечер, когда я впервые заметил Господина-с-бородкой, звезд не было вовсе. Западный ветер пригнал тяжелые сырые тучи, погода испортилась, и мой хозяин герр Мозель затворил окно на террасе – у него больная спина и ему противопоказана сырость.

Я лежал на крыльце нашего дома, что и по сей день стоит себе все там же, в старинном цюрихском квартале Нидердорф. Голова моя покоилась на передних лапах, а уже не молодые кости грел лохматый коврик.

Господина-с-бородкой я заметил, едва только он появился в конце улицы. Невысокого роста, с тростью, в шляпе и при галстуке, он произвел на меня хорошее впечатление и своим внешним видом, и обходительными манерами, и запахом, – а пахло от него сахаром, новыми кожаными подметками и немного лошадью.

Проходя мимо нашего крыльца, он, как и подобает джентльмену, легонько присвистнул, подмигнул мне своим живым, хитрым глазом, чмокнул губами и бросил мятный сухарик.

Понятное дело, в ответ я, как и положено настоящему зенненхунду, рыкнул, обнажив клыки, однако, едва Господин-с-бородкой исчез за дверью своего дома, оказавшегося наискосок от нашего, лапой подгреб сухарик поближе и съел этот заслуженный трофей с превеликим удовольствием.

На следующий день к Господину-с-бородкой приехала его жена, несколько сутулая фрау с усталым лицом, которую он на французский манер называл «Надин», и мать, женщина чопорная и упрямая.

От них пахло по разному. Жена Господина-с-бородкой явно имела проблемы со здоровьем и занималась бумажной работой – чернилами от нее так и разило, а тонкие худые пальцы все были в пятнах.

Мать, напротив, имела прекрасное здоровье, и пахла так, как всегда пахнут женщины такого сорта – ванилью, жимолостью и ивовой розгой, вымоченной в соляном растворе.

Господин-с-бородкой вскоре обжился в нашем переулке, свел знакомство с соседями, и даже мой хозяин, старый герр Мозель, привечал его, хотя и слыл известным мизантропом.

Впервые Двое-без-сапог появились в поле моего зрения утром в пятницу. Они возникли возле дома Господина-с-бородкой, точно черти из табакерки. Возникли – и отошли в сторонку, негромко, но оживленно переговариваясь.

Я потянул носом воздух, и шерсть у меня на загривке встала ежиком.

Дело в том, что я не люблю полицейских. От них пахнет скверно – прелой свиной кожей, ружейным маслом, порохом и железом. Но еще больше я не люблю людей, которые пахнут, как полицейские, однако таковыми не являются, одеваясь в штатское платье.

Людьми именно такого сорта оказались Двое-без-сапог. Почему без сапог? Не знаю, это их дело. Но пахли они так, словно у них на ногах были смазанные дегтем высокие армейские сапоги на толстой подошве.

Потоптавшись возле дома Господина-с-бородкой, Двое-без-сапог ушли, но недалеко. Один спрятался за старый дуб на углу, достал блокнот и принялся что-то записывать, а второй присел на скамейку возле дома фрау Циммель и со скучающим видом развернул газеты.

Мальчишек я заметил немного погодя. Их тоже было двое. Двое симпатичных белобрысых шалопаев, почему-то в явно великоватых им котелках, и с биноклем.

Подняв одно ухо, я прислушался к их разговору, но понял немногое. Мальчики называли друг друга на английский манер, причем один из них чаще именовал другого «мой милый Уотсон», а тот обращался к своему приятелю не иначе как «мистер Холмс».

Очень скоро я понял, что мальчики играют в слежку, и следят они за Двумя-без-сапог. Устроившись за заборчиком, отделявшим проезжую часть нашего переулка от тротуара, «милый Уотсон» и «мистер Холмс» хихикали и передавали друг другу бинокль.

Минуло двенадцать часов дня. Господин-с-бородкой вышел из дому и не спеша отправился куда-то в сторону площади Бель-вю. Тут же к нему приклеился один из Двоих-без-сапог, а оставшийся, тот, что с блокнотом, продолжил наблюдать за домом.

Мальчики тоже разделились. «Мистер Холмс» ушел, «милый Уотсон» остался.

Время неумолимо шло к ужину. Герр Мозель на террасе вслух шепотом читал «Посмертные записки Пиквикского клуба», я валялся у его ног и одним глазом поглядывал – как там оставшийся безсапожник и мальчишка?

И тот, и другой стоически пребывали на своих местах.

Уже вечерело, когда Господин-с-бородкой, волоча за собой хвост из следящих, вернулся домой. «Мистер Холмс», отцепившись от своего «объекта», воссоединился с «милым Уотсоном», и мальчики долго и тревожно о чем-то шушукались.

Двое-без-сапог, напротив, перебросились лишь парой слов – и разошлись на прежние наблюдательные позиции.

Я вышел на крыльцо и лег, ожидая появления звезд над Альпами. Ни при каких обстоятельствах я не намерен был упускать это дивное зрелище.

Неожиданно небо заволокла сизая густая мгла. Ощутимо повеяло холодом. В нашей горной стране такие капризы погоды – дело обычное, и никого ими не удивишь, но я все же расстроился – во-первых, потому что не увижу звезд, а во-вторых, из-за мальчиков. Им, одетым в легкие рубашки и короткие штанишки, явно придется несладко сидеть на голых камнях.

Герр Мозель, потрепав меня по загривку, ушел в дом и зажег лампу. В окнах наискосок, у Господина-с-Бородкой, тоже загорелся свет.

Двое-без-сапог сошлись вместе в густой тени, отбрасываемой афишной тумбой, и принялись деловито бурчат о чем-то. Я напряг слух, но уловил лишь обрывки фраз.

Зато я ясно почуял запах железа, пороха и ружейного масла. Но это было еще полбеды. Вскоре порыв ветра донес до меня кислый запах страха. Люди пахнут так лишь в одном случае – когда собираются совершить убийство…

К этому времени окончательно стемнело. В доме Господина-с-бородкой погасли все окна, кроме одного. В нашем переулке вообще рано ложатся спать, особенно в непогоду. Вскоре лишь одинокий газовый фонарь у дома фрау Циммель рассеивал мрак, а все остальное погрузилось в сонную тьму.

Мальчики за каменным заборчиком сидели тихо, как мышки. Двое-без-сапог сердито и довольно громко ругались, выясняя, кто пойдет первым.

Наконец, из-за тумбы выскользнула темная фигура с револьвером в руке. Запах страха от нее шел такой сильный, что я помотал головой и чихнул, пытаясь хоть как-то прочистить нос.

Вторая фигура проследовала за первой, и замерла у стены дома. Первая тем временем поднялась на крыльцо.

Вдруг и «мистер Холмс», и «милый Уотсон», вскочив на ноги, завопили истошными голосами: «Полиция! Полиция!», и бросились со всех ног бежать прочь из нашего переулка!

Я не осуждаю этих мальчиков. В конце концов, они сделали лучшее из того, что могли. Если бы им взбрело в голову набросится на Двоих-без-сапог, они могли бы погибнуть. Если бы они ушли тихо, то погиб бы Господин-с-бородкой и его женщины.

Как всякая уважающая себя собака, лежащая на пороге собственного дома, я поднял голову и несколько раз гавкнул. Я зенненхунд, в мою пасть целиком помещается десятифунтовый кролик, поэтому лаю я громко. Очень громко.

В окнах соседних домов начал появляться свет. Где-то хлопнула дверь, потом – еще. Скрипучий голос фрау Циммель взвизгнул на весь переулок: «Мужчины! Немедленно наведите порядок!»

Двое-без-сапог замерли, озадаченные. Тот, что поднялся на крыльцо, спрятал револьвер и спустился вниз. Второй зашипел на него, как кот на таксу, но в конце переулка уже показалась белая полицейская пролетка, и Дове-без-сапог поспешили ретироваться.

На этом, собственно, история и закончилась.

Правда, еще долго потом Господин-с-бородкой, проходя мимо нашего дома, останавливался, и подмигнув мне, кидал на крыльцо мятные сухарики, приговаривая при этом на непонятном языке: «Ho-g-oshyi pes, ho-g-oshyi! Ve-g-nyi sto-g-ozh!»

Он так и не узнал, что своим спасением от Двоих-без-сапог обязан вовсе не мне, а заигравшимся допоздна в нашем переулке мальчикам…

…Давно уже уехал куда-то очень далеко Господин-с-бородкой. Вместе с ним уехала его усталая жена и чопорная мать. Над Цюрихом, меняя друг друга, проносились весны и зимы, лета и осени. И вроде все идет так, как положено, как всегда, как надо…

Но почему-то после того случая звезды над Большими Альпами стали казаться мне красноватыми, тревожными, и я стал пореже поднимать глаза к небу.

В конце концов я бернский зенненхунд, черт побери, а не ласточка!

© Сергей Волков