Текст книги "Золотые пешки"

Лучше жёсткая земля, чем земля пухом! Глубоко презирая мягкую посадку, когорта бесшабашных пассионариев полетела из электрички вслед за запущенным ими пробным шаром. Бесстрашные орлы выпархивали из тамбура и после короткого, но неподражаемого полёта камнями падали вниз, украшая скудный пейзаж нехарактерными деталями ландшафта.

Пассажиры, удостоенные редким зрелищем короткого полёта лихих монтажников, припадали к стёклам вагонов и высовывали в окна головы – когда ещё доведётся увидеть подобное, обменивались незабываемыми впечатлениями и живо комментировали увиденное. На величавый полёт кондора эти перемещения по воздуху не тянули. Ну, никак! Даже при всём уважении к героям. Зато по зрелищности акция была сверхкрасочной и впечатляющей! В дальнейшем отдельные наблюдатели это неоднократно подчёркивали. Они же, выступив в качестве экспертов, провели аналогию зафиксированного явления с вываливанием из кузова мешков с картошкой. Это было близко к истине. Глухие стуки падающих тел и фонтаны песка только усиливали это сравнение.

Но главным достижением бездумной выходки было отсутствие потерь. Впрочем, это не вызывало удивления. Блаженным и пьяным бог благоволит.

Тем не менее, мелкая неприятность всё же случилась. У смирновского чемодана оторвалась ручка. А потому, что не пил. Разумеется, не чемодан, его хозяин. Без вины пострадавший ещё долго потом возмущался. Даже после того как инициативная группа коллективно (с использованием медной проволоки) устранила причинённый ущерб, жертва произвола долго костерила всю братию.

Нетрезвая компания (не беря в расчёт отщепенца Смирнова), вдохновлённая успешным преодолением непредвиденных обстоятельств, двинулась пешим порядком на вокзал, до которого, по словам бывалого бригадира, чья командировка на Байконур была по счёту второй, было километра три. Указав верный путь, предводитель повёл свой отряд к цели. Группа, отягощенная ручной кладью, набитой дефицитной сгущёнкой и тушёнкой, купленной или обмененной на водку у солдат, брела неспешно. Бурливший в крови алкоголь тоже не способствовал позитивному влиянию на скорость движения. Ползти бы монтажникам по грунтовке часа полтора, а то и два, не попадись на их счастье машина.

– Земляк, до станции подбросишь? – спросил Корневой у водителя, молодого казаха с чёрной, обветренной кожей.

– Чирик.

– Я погляжу, ты резкий, как понос!

– Нормальная цена.

– Белены объелся? – возмутился бригадир, кладя руку на крыло грузовика.

– Эй, вас пятеро. С каждого по два рубля. Червонец выходит.

– Ты мне чумовые расценки не втирай! По рябчику с носа и весь базар.

– Семь рублей.

– Проваливай, – Корневой отошёл на обочину. – Другого поймаем.

– Ай-ай-ай! Долго ловить будешь. Тут машины редко бывают.

– Да нам бара-бир! Мы не торопимся.

– Эй, ладно! – сдался шофёр. – Пять так пять.

– Орлы! В машину.

Бригадир уселся в кабину, парни погрузились в фургон. После недолгой тряски по ухабам грузовик остановился.

– К машине! – скомандовал по-военному Корневой с блуждавшей на лице пьяной улыбкой. – Пожитки свои в кунге не оставьте.

– Что-то я не понял, – оглядываясь по сторонам, сказал Гена Смирнов, опуская на землю дефективный чемодан. – Куда это мы приехали?

Машина стояла в неухоженном дворе низкого глинобитного дома, у порога которого толпились две женщины – молодая и пожилая, трое детей мал мала меньше и один подросток в коротких штанах. Это было семейство хозяина. Все с любопытством глазели на прибывших. Залётные командировочные смотрели на местных жителей с тем же выражением.

– Это дом Ербека, – оповестил подчинённых Корневой, успевший за время пути не только познакомиться с шофёром, но и согласовать с ним совместные действия. – Я договорился, – бригадир подмигнул парням, – нам достанут топлива. Заправимся и поедем дальше.

– Слышь, бугор, – возмутился Смирнов. – По-моему хватит. Не надо никакой заправки. У вас и так уже под завязку. Из ушей булькает. Давай поедем. Время позднее.

– Уложимся. К тому же я Ербека уже филками зарядил. Он сейчас две банки притаранит. Тут у него по соседству магазин на дому.

– Да сколько ж можно! – по-бабьи всплеснул руками Геннадий и, ругнувшись, плюнул себе под ноги.

Зато прочие приняли новость о дозаправке с энтузиазмом. Скинувшись для возмещения бригадиру выделенной им на напиток суммой, они разместились на деревянных ящиках, сваленных в углу двора, и задымили табаком, прилепив глаза к шофёрскому семейству. Настороженно-любопытные фигуры жались к облупленной стене каменной композицией, обёрнутой в аляповатую материю и, молча, ждали.

– Эй, бала! – обратился Корневой к самому маленькому домочадцу с умилительной кривизной ног, напоминавшей параболу Тейлора-Полмана. – Кель манда! – и, подманивая ребёнка, достал из чемодана банку сгущенного молока.

Мальчишка посмотрел на мать, молча испрашивая разрешения, подтянул резким втягиванием воздуха длинную соплю, нависавшую над верхней губой, и несмело подошёл к незнакомцу.

– Вот, кишкентай, возьми, – Корневой с улыбкой вручил гостинец. Мальчишка схватил банку и побежал прятаться в подол матери.

– Эй, малой, а где рахмат?

– Дырку в халат! – обнажил зубы Голубченко. – Хваткий пацанчик!

– Руку не оторвал? – справился Валерка Цыганков по кличке Цыган, а Острогор присовокупил:

– Задабриваешь?

– Сколько комментариев! Это от чистого сердца.

– Смотри, шеф, – продолжал Сергей, – считаю своим долгом предупредить: не вздумай провернуть сделку с автохтонами!

– Это ты про что?

– А про то, что Байконур не Манхэттен!

– Пошли отсюда! – воззвал к разуму неприкаянный Смирнов, но его глас вопиющего в казахской пустыне остался не услышанным.

Прибыл Ербек с каким-то парнем, представленным уважаемой публике младшим братом, и двумя бутылками водки. Женщины, получившие от хозяина распоряжения, принесли чай, курд, лепёшки и пиалы.

Как приятно в зной потягивать чай из пиалы! Но как противно пить из неё сорокоградусную жидкость в сорокоградусную жару. Самоистязание для мазохистов! Бьющий в нос запах нагретой водки вызывает внутренний протест организма. Но пить надо, и здесь приходилось применять настойчивость и упорство. У монтажников такие качества были. Суровые парни опрокидывали в себя одну пиалу за другой с незначительными интервалами. Братья-казахи не отставали от гостей и выказывали отменную сноровку.

Но водка кончилась. Как на грех совершенно неожиданно и в самый неподходящий момент.

– Что? – Корневой удивлённо таращился водянистым взглядом в сердцевину опустевшей бутылки. – Больше нет?

– Тут нет – сказал Ербек, топорща узкую полоску жидких усиков. – Дашь денег, будет ещё.

– Даю! – бригадир полез за кошельком.

– Прекращай, бугор! – выкрикнул Смирнов, сидевший за дастарханом обделённым изгоем. – Харэ! Завязывайте и поехали!

– Ты, Гена, не возбухай! – напыжился Корневой. – Как я решил, так и будет.

– Не кипешись, Крокодил, – провернул отяжелевшим языком Голубченко, слизнув с губ бело-серые крошки курда.

– Одумайтесь! Мы же на поезд не попадём!

– Их много ходит. Какой-нибудь да наш будет.

– Да вы скоро идти не сможете! Смотрите, что с Серёгой стало.

Все посмотрели на Острогора. Расхристанный вид парня, держащегося в сидячем положении на честном слове, предвещал надвигающуюся фазу полного отключения.

– Заруби себе на носу, трезвенник, я своих не бросаю, – Корневой ударил в грудь кулаком. – Контуженых и раненых эвакуируем. Машина есть. Ербек доставит.

– А как он поведёт? Он же тоже пьян!

Наступило время ситуации, претенциозно именуемой моментом истины. Глаза монтажников остановились на водителе.

Хозяин дома был безмятежен.

– Что молчишь, Ербек? – наконец спросил Корневой.

– А чё? Чё надо?

– Повести машину сможешь?

– Смогу!

– Вот видишь, – обратился бригадир к Смирнову, который стоял над тёплой компашкой телеграфным столбом. – Он сможет.

– Смогу, но не повезу, – внёс поправку Ербек.

– Как так? – с детской искренностью изумился бригадир. – Ты же только что сказал: «Смогу»!

– Смогу. Да. Но нельзя. Гаишник поймает, права заберёт. Как я потом ездить буду?

– Э-э-э, паря, забыл уговор? Или у тебя утрата нюха случилась? Аль потеря страха? – заиграл желваками Корневой, переводя собеседника из ранга союзника в разряд антогониста. – Или ты нас везёшь, или я тебя грохну.

Водитель на минуту задумался, прикидывая в голове варианты. Везти распоясавшуюся банду на вокзал желания не было, оставлять их у себя – тоже.

– Чего думаешь, Мифодий! – встрял в диалог Славка Голубченко. – Завязывай тут ля-ля-фа-фа! Сказано, вези! Не то пропишу в мазаре!

– Уроем, – поддакнул Валера Цыганков, поднявшийся на всякий случай на ноги. – Развальцуем и раскатаем, – его цыганская внешность и устрашающий вид были лучшими свидетельствами серьёзности его намерений. – Без базара. Как два пальца об асфальт.

Острогор, до этого момента балансировавший на грани бдения и сна, вернулся из состояния полудрёмы в реальность и напряг весь арсенал своих органов чувств. Анализ ситуации отнял несколько секунд.

– Аллё, борзота! – Сергей оторвал копчик от ящика и на мгновение застыл на нижних полусогнутых конечностях. – Гаси его! – издав боевой клич, он ринулся управляемой боеголовкой на выбранную мишень.

Траектория полёта была рассчитана верно. Однако цель, первоначально идентифицированная как неподвижная, таковой на самом деле не оказалась и продемонстрировала способность к маневрированию. Предполагаемый объект уничтожения увернулся. Живой снаряд, сметая ящики и посуду, ушёл в «молоко», рухнув оземь и проделав в грунте неглубокую борозду.

– Нет. Не поеду, – окончательно решил шофёр, почему-то оказавшийся за спиной младшего брата. – Давайте лучше я вам водки ещё дам. В подарок.

– Задобрить решил, Мурза Мурзилкович? – Корневой сжимал в руках пустую бутыль-гранату, готовую к немедленному применению.

– Да, – закивал головой Ербек. – Угощаю! В знак дружбы.

– Хрен с тобой, – к бригадиру вернулось миролюбие. – Тащи!

Брат хозяина умчался за водкой, а промахнувшегося Острогора подняли, отряхнули и водрузили на прежнее место. Всё стало, как и прежде. Только Гена Смирнов, грозящий покинуть попойку, портил возобновлённый банкет. Когда уже выпили на посошок, солнце висело на западе шафранно-медовым шаром спелой кандыляшки.

Отряд монтажников покинул гостеприимный приют степняка и выдвинулся на вокзал. Впереди шёл беспокойный Гена Смирнов, вдохновляя товарищей своей целеустремлённостью. Но те никак не вдохновлялись, а плелись, одуревшим от зноя гуртом, и часто останавливались, чтобы подождать Острогора, выписывавшего в хвосте замысловатые галсы.

– Бугор, с Серёгой надо что-то делать, – высказался Голубченко. – Не ровен час, потеряем его.

– Сделаем так, – решил старшой. – Цыган возьмёт его рюкзак, так ему полегче будет, а Гена, как самый работоспособный и не дошедший до кондиции, возьмёт его на буксир.

Боевой порядок фаланги перестроился, и через минуту на безразмерной сцене огромного пространства появился свежий тандем. Гена, держа в правой руке чемодан, а в левой едва живого товарища, который был ниже его на две головы, шёл кораблём пустыни с грустными глазами измученного изнурительным путешествием бактриана. Его спутник был менее монументален и более компактен, что, собственно, составляло необходимый симбиоз, олицетворявший творческих наследников Пата и Паташонка.

Чудовищно несуразный дуэт веселил следовавший позади костяк команды, сыпавшей как из рога изобилия шутками и сравнениями в адрес парочки.

– Тимуровец и инвалид.

– Крокодил Гена и Чебурашка.

– Только безухая и пьяная.

– Малыш и Карлсон.

– Не-а, – выражалось несогласие, – Карлсон не фактурный.

– И без пропеллера.

– Значит, Гена и малыш.

– Штепсель с Тарапунькой.

– Шпунтик и Винтик.

– Ага, два друга. Хомут да подпруга.

Соревнуясь в остроумии, троица гоготала, наблюдая за потугами Острогора и мытарствами Смирнова. Бригада, двигаясь по незнакомому привокзальному посёлку, вытянувшегося вдоль железнодорожного полотна, порождала собачий лай во дворах построек, несовместимых с определением «жильё». Нормальному человеку в этих мазанках жить было невозможно. Редкие фонари с уцелевшими и пока ещё не выбитыми лампами обливали болезненно-желтушным светом бредущие фигуры инородцев из иной цивилизации.

Горячий воздух пустыни, пропитанный запахом горькой полыни, казался плотной марлей. Ночь не давала прохлады. Слабый ветерок, возникший после захода солнца, лишь перемешивал пласты раскалённого за день воздуха, не принося ни малейшей струи свежести.

Смирнов, вконец измотанный живой обузой, не выдержал испытания и встал на защиту собственных прав. Корневой удовлетворил его прошение об освобождении от дополнительной нагрузки и после короткой летучки решил применить к Острогору иную форму патронажа.

Количество наставников для подшефного увеличилось вдвое. Роль опекунов доверили Голубченко и Цыганкову. Отряд принял очертания тевтонского клина, прозванного в древней Руси свиньёй. Особую пикантность конфигурации добавляло её остриё – центральная фигура, доведённая чрезмерным возлиянием до уподобления с упомянутым животным.

Острогор, потерявший где-то в радиусе 50 метров от дома Ербека своё человеческое обличье, поддерживаемый Голубченко и Цыганковым, спокойно транспортировался в штатном режиме, пока в нём вдруг неожиданно не открылось качество иного млекопитающего. Железное упрямство вредного осла, обуявшее Сергея, вынудило группу остановиться. Сергей громогласно объявил о желании двигаться самостоятельно, но его манифест по странному стечению обстоятельств не дошёл до сознания соратников. Пришлось обратиться за помощью к тотему быстроногого скакуна.

Дух грациозного создания пулей вырвался на свободу и унесся во мрак южной ночи, бросив безнадёжно отставшую плоть позади своих бесшумных копыт.

– Тпр-р-ру-у! – Цыганков запустил граблю за шиворот беглеца, похоронив его порыв на третьем шаге. Тулпар, остановленный укротителем, безвольно забил копытом. – Стоять!

– Тохта, паровоз, – ласково промурлыкал Голубченко в ухо товарища. – Без лишних движений.

– Будь спок! – обнадёжил Сергей. – Только дайте мне рюкзак. Получив собственность, он вскинул её за спину. – Я сам дойду! Без посторонних!

Поводыри оглянулись на бригадира.

– Пожалуйста! – разрешил Корневой. – Мы не возражаем.

Получив карт бланш, Острогор, предусмотрительно проинструктированный коллегами о маршруте движения, мысленно проложил курс и смело, широко и уверенно шагнул в бескрайние просторы отечества. Шагнул и оконфузился. Мать сыра земля (хотя какая она, к чертям, в этом выжженном месте сырая) с готовностью приняла в объятья блудного сына. Сподвижники поспешно восстановили вертикаль низко павшего товарища, Сергей гордо выпрямился, отряхнул с себя дорожную пыль и снова шагнул. На сей раз более умело.

Преодолев небольшое расстояние, парень уверовал в твёрдость походки и ослабил самоконтроль, за что тут же поплатился. Не уделив должного внимания висевшему за плечами грузу, он незаметно для себя стал наклоняться вперёд и не сразу пришёл к выводу об увеличении скорости поступательного движения собственной массы. Центр тяжести, смещённый вперёд, вынуждал переставлять ноги всё быстрее и быстрее. Вестибулярная система вышла из строя и утратила способность к восстановлению баланса. Корпус не поспевал за мелькавшими туфлями, гравитация неумолимо тянула вниз, и опорно-двигательный аппарат дал сбой.

Паломники, вымаливающие прощение за великие грехи, используют данный способ достижения святыни, отмеряя свой путь отрезками, равными длине своего тела. Человек вытягивается на земле во весь рост, проводит кончиками пальцев черту, встаёт, ставит стопы на сделанной отметке и ложится снова. Словно гусеница, сгибая и перенося тело вперёд, религиозный стайер ползёт к заветной цели.

Острогор был более оригинален, прибегнув к смешению стилей, так сказать, к комбинированному виду движения. Падая, вставая, опять падая и снова вставая, он с упорством горбуши, идущей на нерест вверх по течению, тащился с сумой на плечах.

Его темп ходьбы был рваным и аритмичным, медленный ход чередовался с финишным спуртом. Прыжкам американских астронавтов на Луне и лихо закладываемым поворотам на мнимых виражах приходили на смену пластунские извивы на животе и перемещения на четвереньках. Порой Сергея так стремительно несло вперёд, что он отрывался от пелетона и пропадал из поля зрения своих контролёров в гуще темноты. Его местоположение определялось лишь по звяканью консервных банок в рюкзаке.

Гена Смирнов, гонявшийся за блуждающим телом, как ковбой по прериям за диким мустангом, согнал семь потов и вымок до нитки.

– Это ты всё виноват, – выговаривал он бригадиру. – Напоил парня до беспамятства. Смотри, на кого он похож! Он же в хламину! В дым и дрызг!

– Ему насильно в рот не заливали.

– А ты бы не наливал! Сравнил свою дозу и его. А вдруг здоровья не хватит!

– Не каркай! – осадил оппонента Корневой. – Ну перебрал малость. С кем не бывает. Однако смягчить его участь надо. Орлы, снимите с этого иноходца седло.

– Не дам! – взревел Острогор, когда с него стали совлекать рюкзак. – Моё-ё-ё!

– Твоё, твоё! – увещевали ребята, но Сергей намертво вцепился в лямки, не понимая сути гуманных побуждений попечителей. Отстояв добро, он с неприязнью смотрел на парней, изготовившись к смертельной схватке.

– Сдохнет, а с мешком не расстанется, – сказал Цыганков.

– Не отдаст, – согласился Голубченко.

– Бульдожья хватка, – бригадир почесал затылок и подошёл к бенефицианту неповторимого шоу. Тот насторожился, втягивая шею в плечи и глядя в упор лихорадочно блестевшими глазами. – Серёга, нужна твоя помощь.

Острогор попробовал выдавить из себя что-то членораздельное. Не получилось. Воздух прострочил бессмысленный набор звуков, похожий на суррогат блеяния и мычания.

– Спасибо, что согласился, – ответствовал Корневой. – Надо донести до вокзала два чемодана. Ребята притомились. Слабаки! Не то, что ты, богатырь! Энергии – как у шаровой молнии!

Два чемодана, предназначенных для уравновешивания, существенно укротили прыть Острогора. Скорость упала, зигзаги сократились, а гарцевание и вовсе исчезло. От метавшегося во все стороны попрыгунчика ничего не осталось. Ванька-встанька превратился во вьючное животное.

– Зачем вы над ним издеваетесь? – сердобольный Смирнов с содроганием смотрел на жертву эксперимента. – Он же загнётся.

– Не загнётся, а выдохнется, – поправил Корневой. – Дойдём до вокзала, будет уже как ветошь. Он там нужен будет спокойным, а не буйным.

Перед станцией чемоданы у Острогора забрали. Обессиленного его втащили в зал ожидания и примостили на лавке. Сергей тут же заснул.

Теперь он сидел в тени деревьев и безуспешно пытался восстановить в памяти события. Голова раскалывалась, мысли путались. Ему было гадко и одновременно обидно за себя. Но более всего – обжигающе стыдно за своё вчерашнее скотское состояние.

Глава 10. Политбюро

Сидя за просторным рабочим столом, Горбачёв вёл активную беседу по телефонному аппарату. Одно рукой он держал трубку цвета слоновой кости, второй – пузатую шариковую ручку. Генсек разговаривал с оппонентом на том конце провода и одновременно с этим вносил поправки в лежавший перед ним машинописный текст.

– Согласен, Егор Кузьмич! – Горбачёв кивнул головой, отмеченной большим родимым пятном, и зачеркнул не понравившееся в документе слово. – Борьба с алкоголизмом необходима! Это действительно весьма насущный вопрос. Он давно назрел. Будем решать! Подготовь своё предложение с рядом конкретных мер!

Закончив диалог с членом Политбюро Лигачёвым, он сосредоточился на подготовке к завтрашнему докладу.

Начальник охраны, глядя на склонившегося над бумагами патрона, подумал: «Вот же, трудяга, обсасывает каждое слово». Зная его привычку тщательно перекраивать подготовленные речи, Медведев откровенно сочувствовал ему. Но вместе с тем он восхищался и гордился этим человеком. Он был уверен, что Горбачёв был рождён, чтобы стать лидером советской державы.

Наконец-то государство дождалось молодого и действенного руководителя, за которого не было стыдно. В сравнении с больным и всегда полусонным Брежневым это был вулкан энергии.

«Спасибо мудрому Андропову, – размышлял Медведев, – заприметил талант, вытащил с окраины, убедил Брежнева, помог укрепиться в центре. Вот она – государева мудрость! А не дай бог, ветераны затёрли бы его и поставили свою креатуру. Увязли бы в болоте. При Чукче, иначе Черненко, и не вспоминают, так и было. Трясина. А теперь у нас настоящий умница: образованный, живой, честный, с идеями, с воображением! И смелый! Идёт напролом, на слом старого и прогнившего!»

Горбачёв лёг спать в начале четвёртого. В 7.30 он был уже на ногах. Туалет, бассейн, завтрак, и в 9.15 бронированный лимузин «ЗИЛ 41052» уже нёсся в Кремль. Рабочий день начинался тут же, в кабинете на колёсах, где Горбачёв, отгородившись переборкой от водителя и охранника, отдавал распоряжения по телефонной связи.

Проезжая по Кутузовскому проспекту, он заметил свежий букетик гвоздик, покоившийся на полочке мемориальной доски, висевшей на стене серого здания.

– Соедините меня с Плехановым! – распорядился генсек, и когда связь с начальником 9-го Управления КГБ установили, язвительно полюбопытствовал: – Ты на Кутузовском бываешь? Обращал внимание на дом под номером 26? Надо фасад привести в порядок.

Сухо и лапидарно. Генерал всё понял с полуслова. Памятный знак, указывающий на то, что в доме проживал Брежнев, исчез в тот же день.

Кортеж промчался по мосту через реку, изогнулся возле раскрытой книги СЭВ, миновал «вставную челюсть» проспекта Калинина, спустился на улицу Фрунзе и вкатил в скворечник Боровицких ворот. Постовые караульной службы, взяв под козырёк, сопроводили машины поворотами голов.

Виталий Синицын выждал, как его учили, трёхсекундную паузу и с автоматической чёткостью отлаженного механизма опустил правую руку. Церемония приветствия главы государства завершилась. Какая всё-таки великая честь выпала ему попасть в кремлёвский полк и чуть ли не каждый день видеть высшее руководство страны!

«Денёк будет напряжённым, – подумал младший сержант, припомнив инструктаж об усилении бдительности при несении службы. – Нынче слёт важных птиц».

Он перевёл взгляд с удалявшихся «ЗИЛов» и «Чаек» на стаю ворон, кружившую в сером небе. Чёрных птиц в Кремле не любили. Это вам не Тауэр, где вороны считаются символом британской монархии, числятся на королевском довольствии и обслуживаются йоменами.

В Кремлёвском гарнизоне всё было наоборот: тут неустанно искали панацею для избавления от каркающих пернатых. Что только ни предпринималось для их уничтожения: отстреливали, травили, пугали низкочастотными звуками – ничто их не брало. Теперь для их истребления завели соколов. Поможет ли?

Единственной успешной акцией в многовековой борьбе с крылатой напастью была польская оккупация времён великой смуты. Взятые в осаду интервенты оказались самым эффективным средством, они съели всех ворон.

Но задача по избавлению от ворон была в Кремле не самой главной. На 17 октября было намечено проведение пленума ЦК КПСС. К его открытию было необходимо определиться по ряду насущных вопросов. Весь бомонд советского партаппарата, собравшийся на очередную рабочую сессию, чутко внимал докладу лидера. Горбачёв предлагал решение по афганской проблеме, затянувшейся за последние годы в Гордиев узел.

– Вот аналитические выкладки: каждый день гибнет 10 наших военнослужащих, массовой поддержки выбранного правительством Афганистана курса нет, население не желает защищать революцию, у которой, собственно, нет прочной базы, – докладывал генсек. – Накануне у нас произошла встреча с Бабраком Кармалем, где я попытался донести до нашего преданного товарища нашу позицию и пути выхода из сложившейся ситуации. Рекомендовал ему обратиться к исламским ценностям, к разделу власти с оппозицией и подготовке экономических преобразований. К сожалению, я не встретил понимания с его стороны. Сложилось впечатление, что Кармаль был даже ошарашен! Он, видите ли, рассчитывал, что мы пришли в Афганистан навсегда! И его страна нам нужна больше, чем ему самому. Пришлось выражаться предельно ясно: к лету 1986 года вы должны будете сами научиться защищать своё дело. Помогать будем, но не солдатами, а оружием. И если хотите выжить, расширяйте базу режима, забудьте о социализме, разделите власть с теми, кто пользуется реальным влиянием, в том числе с главарями моджахедов, восстанавливайте ислам, опирайтесь на традиционные авторитеты и постарайтесь сделать так, чтобы народ увидел, что ощутимо он получает от вашей революции. И превращайте армию в армию, повысьте жалование офицерам и муллам. Позаботьтесь о частной торговле – другой экономики вам долго ещё не создать.

Горбачёв обвёл взглядом зал. Он прекрасно знал, что не все разделяют его точку зрения. А за тезисы об отказе от социалистической модели развития афганского общества и внедрении в его экономику элементов частной собственности особо непримиримые оппоненты с удовольствием повесили бы ему ярлык антисоветчика и предали анафеме.

Горбачёва это нисколько не смущало. Реформатор должен действовать радикально, ломая стереотипы и разрушая догматы.

– Кое-кто может возразить: а как же наш интернациональный долг? А во имя чего такой долг, когда уже столько лет гибнут наши ребята? Вот письма от матерей, потерявших своих сыновей на этой войне, – над головой зашелестел ворох конвертов и тетрадных листов. – Описание похорон – чтение не для слабонервных. Тут не только слёзы, горе и боль! Тут прямые обвинения в адрес государства!

Горбачёв сделал короткую паузу и резюмировал:

– С Кармалем или без Кармаля, но будем твёрдо проводить линию, которая должна в предельно короткий срок привести к уходу из Афганистана.

Красную линию продолжил министр обороны Сколов. Он был по-военному краток и полностью согласен с выводами Генерального. После маршала выступил Громыко, предлагавший несущественные поправки к общим рекомендациям. Патриарх номенклатуры читал свой текст с присущим ему лёгким южнорусским говором, а Горбачёв сверлил его острыми «алмазами» и не скрывал своего выражения лица. «Что ж ты, мастодонт старый, теперь рассуждаешь да советуешь! Втравил страну в это грязное дело и делаешь вид, будто в ответе все!»

Их было четверо, кто в 1978 году принял решение о вводе в Афганистан советских войск: Генеральный секретарь КПСС Брежнев, министр обороны Устинов, председатель КГБ Андропов и министр иностранных дел Громыко. Именно Громыко, этот последний из того квартета могикан, был инициатором проведения «дружеской интервенции».

Но прежде, чем выйти с этим предложением к Генсеку, специалистам из оборонного ведомства было поручено проработать план операции. Огарков, Ахромеев и Варенников сочли спущенную им сверху политическую инициативу за циркуляр в стиле императора Павла I, вздумавшего захватить Индию, но письменный доклад всё-таки подали.

Военноначальники были категорически против, расценивая прожект как авантюру, но, вызванные министром обороны на ковёр и разделанные под орех, пошли восвояси делать работу над ошибками. Приказы не обсуждаются, и подробный план операции вторжения был подготовлен.

«Учинил нам кровавую баню в Афгане, а мне расхлёбывай!». Горбачёв выжигал на Громыке узоры невидимым электролобзиком и периодически делал пометки на бумаге. Толстые столбики восклицательных знаков отнюдь не являлись заурядными знаками препинания. То были символы жирных крестиков на судьбе старого коммуниста. Политическую карьеру прожженного функционера, несмотря на совершенно новое назначение на пост председателя Президиума Верховного Совета, подводили к последней черте. В нынешней обойме партаппарата старым кадрам не было места.