Текст книги "Польза от неудач"

Глава 2
Неудача как единственный способ понять
– эпистемологическое прочтение –

Истина – это всегда не более чем исправленная ошибка.

Гастон Башляр

Философ и поэт Башляр так определяет ученого: это тот, кто способен увидеть свою первоначальную ошибку и найти в себе силы исправить ее. По его словам, великие ученые такие же, как мы: они начинают с ошибок, заблуждений, ложных представлений. То есть они, как и мы, изначально верят в то, что губка «впитывает воду» и что деревяшка «плавает». Но учеными их делает то, что они не останавливаются на своих первоначальных заблуждениях. Они начинают ставить опыты, для того чтобы проверить обоснованность своих предположений, и затем находят в себе особое мужество исправить ошибку, вскрывшуюся при сопоставлении своих первоначальных представлений с реальными законами природы. Проверка показывает, что губка сама по себе ничего не впитывает, а просто капли воды заполняют ее полости, и что деревяшка плавает не потому, что она деревянная, а просто благодаря соотношению между ее массой и объемом вытесняемой жидкости, то есть благодаря выталкивающей силе Архимеда. Отсюда и следует столь радикальный вывод Башляра: «истина – это всегда не более чем исправленная ошибка».

В своей работе «Становление научного духа» (La Formation de l’esprit scientifique) он переосмысляет всю историю науки и показывает, что нет ни одного ученого, который пришел бы к истине, не совершив сначала ошибку. Путь к истине не может быть прямым, как нет прямых выигрышных ударов в карамболе. Наши первоначальные интуитивные представления слишком наивны, чтобы они могли открыть нам законы природы. Они показывают скорее то, как устроен наш разум, нежели как устроен мир. В связи с этим мы вынуждены констатировать неспособность наших первичных представлений приблизить нас к истине. Поэтому, пишет Башляр, нужно уметь «разобраться с этой мусорной кучей первичных интуитивных представлений», что требует от нас немалых усилий и мужества. Но, когда эта ошибка исправлена, она становится трамплином, придающим нам мощный импульс в движении к знанию. Ошибка не просто помогает нам быстрее выучиться: для ученого она становится единственным средством научиться хоть чему-нибудь, единственным путем к познанию истины. Ученый, который не сталкивается с этой проблемой, которому не приходится преодолевать свои первоначальные интуитивные представления, никогда ничего не найдет.

Томас Эдисон, основатель General Electric, за свою жизнь зарегистрировал более тысячи патентов. Среди прочего он изобрел фонограф и кинетоскоп – устройство, благодаря которому стала возможной кинематография. Но еще до всего этого, в 1878 году, он провел много бессонных ночей в своей мастерской в Нью-Джерси, пытаясь создать работоспособную электрическую лампочку. Одержимый этой целью, спавший по четыре часа в сутки, он провел тысячи опытов, пытаясь довести до свечения вольфрамовую нить накаливания в наполненной газом лампе. Почему он не отчаялся? Что удерживало его, что побуждало продолжать попытки? Пытаясь отвечать на эти вопросы, люди часто выдвигают на передний план его исключительную силу воли, словно ключ к успеху кроется попросту в упорстве. При этом упускается главное: Томасу Эдисону было чрезвычайно интересно все то, что он узнавал о законах природы благодаря этим неудачам. Он понимал, что сначала нужно потерпеть неудачу, чтобы потом добиться успеха, что никогда еще ни один ученый не постигал истину с первого взгляда. В конце концов Томас Эдисон добился успеха и создал первую работоспособную электрическую лампочку. Секрет его потрясающей изобретательности кроется в его отношении к реальности. Он никогда не смотрел на реальность как на пластилин, из которого можно вылепить все что угодно, чтобы доказать свое могущество. Напротив, он всегда рассматривал реальность как предмет исследования, как загадку, которую нужно разгадать, как неиссякаемый источник удивительных открытий.

Его опыт показывает нам, как можно изменить свой взгляд на неудачу. Даже когда вольфрамовая нить в ходе эксперимента никак не реагировала, для Томаса Эдисона это не было «неудачей». Это была очередная удавшаяся попытка. Он не терял любопытства. Он знал, что единственный путь, позволяющий приблизиться к истине, пролегает через непонимание.

«Даже длинная череда успешных испытаний не доказывает истинность гипотезы, но достаточно одного неудачного эксперимента, чтобы доказать ее ложность», – говорил Альберт Эйнштейн. Если теория подтверждается успешным опытом ее применения, это еще не значит, что она верна; просто еще не подошел черед эксперимента, который опровергнет ее. И при этом достаточно одного опровергающего эксперимента, для того чтобы доказать, что она неверна.

Следовательно, эксперимент неудачный, опровергающий теорию, позволяет достичь значительно большего прогресса в знаниях, чем эксперимент успешный. «Мало чему учат победы, но многому учат неудачи», – гласит японская пословица. Настойчивость ученых ничем иным не объясняется. Даже когда им не удается подтвердить свои предположения, их усилия не пропадают даром; они добиваются прогресса. Они готовы терпеть неудачи, потому что эти неудачи многое говорят им о природе вещей.

О достоинствах ошибок хорошо знают во всех научно-исследовательских лабораториях, в медицине, неврологии, биологии, физике, астрофизике… Ошибки там анализируются, считаются нормой, а то и на пьедестал возносятся. Как же это контрастирует с тем отношением к ошибкам, которое можно видеть во французской школе! Хотя есть, конечно, учителя и преподаватели, убежденные в том, что мы учимся на ошибках, система народного образования в целом относится к этому по-другому. Иначе как – на фоне столь убедительных тезисов Башляра – понять тот негатив, которому подвергаются юные учащиеся, неспособные постичь или просто применить те знания и методы, которым их учат? На учеников, которые не справляются со своими заданиями, зачастую показывают пальцем. Их плохие результаты объясняются проявлением лености, недостатком силы воли или, что еще хуже, ума. А ведь эти результаты с таким же успехом можно рассматривать как этапы на пути к пониманию. Даже удивительно, что сам факт совершения ошибок воспринимается большинством французских школьников как что-то постыдное, притом что ученые всего мира видят в ошибках нормальный и необходимый процесс движения к знаниям.

Исследования в рамках Международной программы по оценке образовательных достижений учащихся (Programme for International Student Assessment, PISA), проводимые под эгидой Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), показывают среди прочего, что боязнь ошибок в среде французских подростков чересчур высока. На это указывает и их поведение при проведении проверочных тестов с выбором ответов: даже при уровне знаний выше среднего они предпочитают вообще не отвечать, чтобы исключить риск ошибиться. Мало того что ошибки так низко ценятся в этой системе образования, они зачастую воспринимаются как что-то постыдное, позорное.

Стоило бы напомнить этим учащимся о том, сколько ошибок совершали в своей жизни гении, ученые, великие художники. Помочь им понять, сколь многому они научились сами на своих ошибках, и объяснить, что ничему этому они никогда не научились бы, если бы не ошибались. Показать им все тетради художников, заполненные черновыми набросками и их многочисленными переделками, исправлениями, вычеркиваниями, партитуры композиторов, испещренные исправлениями и порой в сердцах перечеркнутые или замаранные. Листая рукописи и рабочие материалы Марселя Пруста, особенно к роману «Под сенью девушек в цвету», хранящиеся в Национальной библиотеке Франции, поражаешься количеству ошибок и переделок, измененных или переставленных фраз. Создается впечатление, что лучшие фразы и пассажи никогда не получаются с первого раза; им всегда предшествуют неудачные попытки. Необходимо ошибиться в их построении раз, потом другой, прежде чем наконец придешь к тому, что ищешь. Наверное, именно это имел в виду Сэмюэл Беккет, когда писал: «Ошибайся еще, ошибайся лучше прежнего». Это было его определение профессии художника; это и есть секрет успешной жизни.

Теннисист Станислас Вавринка, победитель «Ролан Гаррос» в 2015 году, а также Открытого чемпионата Австралии и Кубка Дэвиса в 2014 году, кажется, понял это. Недаром он вытатуировал на своем левом предплечье известную цитату из книги Сэмюэла Беккета «Худшему навстречу» в ее полной версии: «Ever tried. Ever failed. No matter. Try again. Fail again. Fail better» («Вечно пытался. Вечно ошибался. Не беда. Пытайся еще. Ошибайся еще. Ошибайся лучше прежнего»). Когда у него спросили, какова причина такого выбора тату, он ответил, что эта цитата из Сэмюэла Беккета всегда вдохновляла его и что, по его мнению, нет лучшего послания надежды.

Все эти перебои и шероховатости в процессе художественного творчества напоминают ошибки ученых: они могут вызывать чувство досады, но в целом воспринимаются как необходимые этапы процесса, как ступеньки к конечной цели. Без правильного понимания ошибок отношение к этим промахам и неудачам было бы гораздо более болезненным. Художники и ученые были бы подавлены, парализованы чувством разочарования, как это иногда случается с нами. Однако вместо этого, потерпев неудачу, даже если она вызывает чувство горечи, они сразу же возвращаются к работе, увлеченно продвигаясь к цели шаг за шагом с оптимизмом и верой в успех. В сущности, неправильное отношение к ошибке приводит к возникновению болезненного ощущения неудачи. Правильное понимание как раз и призвано защитить нас от появления этого парализующего ощущения.

Те учащиеся, которых страшат науки, должны усвоить истину: ученый – это прежде всего человек, который умеет ошибаться, а научный прогресс есть не что иное, как, по мнению Башляра, последовательное исправление ошибок. Каждому ученику, парализованно сидящему над сочинением на заданную тему, полезно заглянуть в рукописи Марселя Пруста и увидеть его исправления и переделки. Что касается учителей, то, вместо того чтобы усугублять ситуацию своими негативными замечаниями типа «тема не раскрыта» или «никуда не годится», почему бы им не посоветовать ученику: «Сделай так, как Пруст: попробуй переписать»?

«Человеку свойственно ошибаться» – есть такая расхожая фраза. Обычно мы придаем ей упрощенный смысл: допущенная ошибка не является серьезной, а потому простительна. Но в этих словах скрыто и другое, более глубокое значение, проясняющее тезис Башляра: ошибаться – это чисто человеческий способ учиться. Больше никто так не учится – ни животные, ни машины, ни боги, если они существуют.

Происхождение этой фразы точно не установлено: ее можно обнаружить как у авторов-стоиков, таких как Сенека или Цицерон, так и у христианских авторов, таких как святой Августин. И слишком часто ее цитируют лишь частично, забывая концовку: «Человеку свойственно ошибаться, но лишь глупец упорствует в своих ошибках». Если человек действительно может учиться только на ошибках, то повторять ошибки – значит замкнуться в невежестве, лишить себя возможности что-то понять.

Один руководитель предприятия как-то сказал мне: «Когда кто-нибудь из моих сотрудников однажды допускает промах, я говорю ему „браво“, но, если он еще раз ошибается таким же образом, я называю его идиотом». Поначалу мне не понравились эти слова. Они показались мне проявлением высокомерия, почти презрения к служащим. Но это при условии, если забыть об уроках великих художников и ученых. Так что сегодня я нахожу эти слова очень даже мудрыми.

Глава 3
Кризис как открывающееся окошко
– проблема нашего времени –

Где опасность, там и спасение.

Фридрих Гёльдерлин

Кризис как «кайрос»

Слишком часто мы рассматриваем неудачу как дверь, закрывающуюся перед нами. Но что, если это еще и окошко, которое открывается?

Таков, во всяком случае, этимологический смысл слова «кризис», которое происходит от греческого глагола krinein (крино), означающего «разделять». В момент кризиса два элемента разделяются, создавая проем, пространство, в котором становится возможным что-то разглядеть. Это в самом прямом смысле лазейка, окошко, то есть отверстие, через которое можно что-то увидеть. Греки для обозначения того момента, когда реальность открывается нам с неожиданной стороны, использовали термин kaïros (кайрос), который можно перевести как «благоприятный момент» или «счастливый случай». Воспринимать кризис как кайрос – значит рассматривать его как возможность понять то, что было непонятно, прочитать то, что было скрыто.

Мы можем наблюдать эту позитивную сторону кризиса во всех сферах жизни, будь то медицина, экономическая наука, личная жизнь или политика.

История прогресса медицины – это, по сути, история болезней. Изучая организм человека именно в критических состояниях, когда нарушаются его нормальные функции, врачи набираются знаний, и каждая новая болезнь служит им окошком для понимания особенностей метаболизма. Склоняясь над телом человека, когда оно «не работает», они лучше поняли, «как оно работает». Например, занимаясь больными диабетом, врачи задались вопросом, каким образом в организме вырабатывается сахар и как регулируется его уровень в крови. Если бы не диабетики, неизвестно, когда врачи поняли бы роль гормона инсулина в этой регуляции.

То же самое можно сказать про инструменты, которые мы используем: когда что-то перестает работать, это зачастую становится отправной точкой для размышлений и более глубокого понимания. Возникают вопросы, которые мы в противном случае просто не задали бы себе. Кому не случалось застрять в сельской глуши среди бескрайних полей, открыть капот заглохнувшей машины и впервые задуматься над тем, а как вообще устроен автомобильный двигатель? Здесь тоже мы спрашиваем себя, как это работает, только тогда, когда оно перестает работать. Мы не задаемся этими вопросами, когда летим на полной скорости по освещенному ярким солнцем шоссе. Машина мчит нас, и, опьяненные счастьем, мы ни о чем таком не думаем. Мудрость неудачи начинается с первой поломки: капот открывается как окно к пониманию устройства двигателя.

Точно так же после каждой авиакатастрофы проводится независимое расследование, о результатах которого затем оповещаются все службы, имеющие отношение к авиации. И в каждом случае ужасная драма содержит в себе важные уроки, позволяющие в дальнейшем повысить безопасность полетов. После крушения лайнера, летевшего по маршруту Рио – Париж в 2009 году, крупнейшей по числу жертв авиакатастрофы за всю историю Air France, анализ черных ящиков показал, что решающей причиной стал отказ датчиков скорости, изготовленных компанией Thales. Эти датчики оказались забитыми кристаллами льда, что привело к нарушению показаний скорости самолета, из-за чего пилоты не смогли должным образом отреагировать, когда самолет начал стремительно падать вниз.

После этого Air France, как и другие авиакомпании, заменила эти датчики на всех своих самолетах. Эта катастрофа стала кайросом в том смысле, что позволила в целом повысить безопасность полетов для всех пассажиров.

История полна таких кризисов, которые послужили окошками в будущее, моментов хоть и трагических, но в то же время ставших кайросом. Об успешной высадке союзников в Нормандии 6 июня 1944 года рассказывают во всех учебниках истории, но часто при этом не указывают на то, что она стала возможной благодаря провалу операции «Юбилей» в 1942 году. Ранним утром 19 августа 1942 года союзные войска, состоящие из канадцев и британцев, попытались высадиться в Дьеппе. Попытка обернулась полным фиаско. Из 6000 переправленных солдат 4000 погибли или попали в плен. Ошибка союзников заключалась в том, что они пытались высадиться и в лоб атаковать хорошо защищенный порт без предварительной бомбардировки с воздуха или моря. Именно в разгар этого кризиса стало понятно, что для того, чтобы высадка союзников на побережье Франции была успешной, ее следовало замаскировать и предварительно провести отвлекающий маневр.

Столь же поучительны и кризисы, возникающие в личной жизни. Кризис в отношениях часто служит поводом для того, чтобы лучше разобраться во взглядах и желаниях партнера и найти общий знаменатель, опираясь на который супруги могут быть счастливы вместе. А если говорить о депрессии, то что это, если не приглашение, пусть и болезненное, открыть окошко и посмотреть на то, чего нам совсем не хочется видеть. В этом наверняка и заключается функция депрессии как защитного механизма: побудить нас остановиться и задуматься о себе, о несоответствии между действительностью и нашими ожиданиями, о своих отрицаниях и неосознаваемых желаниях. Многие из нас так и не удосуживаются задуматься над своими бессознательными страхами и желаниями, пока не случится психический срыв. Складывается впечатление, что психика «ломается» и перестает работать должным образом только затем, чтобы мы наконец соизволили задаться вопросом «Как же она работает?». Симптомы депрессии указывают на то, что там, «под капотом» сознания, есть то, что вам необходимо прояснить для себя, расшифровать или услышать. И это может стать началом процесса самоисцеления, психоанализа, в ходе которого вы лучше узнаете себя, поймете всю сложность своего «я», одним словом, станете мудрее. Депрессия станет для вас кайросом, моментом, когда вы прорубаете окно в тайну своего внутреннего мира.

Хотя многочисленные кризисы, возникающие в истории капитализма, также кажутся окошками, через которые для нас открываются реалии капиталистического мира, сам факт их повторяемости, по-видимому, указывает на то, что бывает не так-то просто проанализировать то, что мы видим через эти окошки.

Возьмем, к примеру, ипотечный кризис 2008 года. Быстрое распространение по всему миру, перенос финансового кризиса на реальную экономику, взрыв спекулятивного пузыря, который можно было предвидеть… Несмотря на некоторые отличия, во многих аспектах этот кризис был слишком похож на крах фондового рынка 1929 года, чтобы можно было говорить о сколько-нибудь значимом прогрессе экономической науки. Экономисты тоже хотели бы, подобно авиационным инженерам, научиться повышать стабильность и надежность экономических систем после каждой такой катастрофы. Но в области их деятельности успехи более чем спорные. И это повод задуматься над тем, насколько мы должны быть бдительными, быть всегда начеку и воспринимать каждый кризис как возможность для новых открытий. Сам факт, что окно открывается, еще не означает, что мы обязательно поймем то, что нам открылось.

Идет ли речь о физических или психических недугах, о событиях, имеющих место на исторической сцене или в личной жизни, любой кризис означает некий разрыв в реальности: внезапно нашему взору открывается то, что было скрыто. Именно в этом смысл слов немецкого поэта Гёльдерлина, вынесенных в эпиграф: «Где опасность, там и спасение». Но, чтобы распознать «спасение», надо уметь держать глаза открытыми.

Наш коллективный кризис

Поразмышлять над этой строчкой Гёльдерлина было бы полезно в условиях политического, социального, экономического кризиса, а главное, «кризиса идентичности», переживаемого Францией. Система представительства интересов больше не работает: она не способна представлять Францию, а тем более Европу, население больше не доверяет своим представителям. Каждый следующий президент Республики превосходит в непопулярности своего предшественника, а классические партии теряют своих лучших активистов. Во многих случаях, лишь оказавшись за границей, можно снова почувствовать себя французом. Даже перед лицом террористических нападений восстановить национальное единство удается разве что на несколько дней. Особенно ярко кризис идентичности проявился во время миграционного кризиса: французы оказались неспособными ни принять мигрантов, ни отвергнуть их. Франция продолжает называть себя страной, уважающей права человека, но готова принять лишь несколько десятков тысяч беженцев, тогда как Германия принимает целый миллион. Однако при этом французы не допускают и мысли, чтобы просто полностью закрыть перед мигрантами двери по примеру Австрии. Они по-прежнему апеллируют к правам человека, но на деле ведут себя почти как австрийцы. Эта шизофреническая раздвоенность показывает, что французы больше не знают, кто они, какие они. Они утратили чувство общности судьбы и, в сущности, уже не понимают, что вообще значит «быть французом».

Такие коллективные кризисы тоже играют роль открывающихся окошек. В полном соответствии со словами Гёльдерлина они одновременно открывают нам глаза на «опасность» и на «спасение». Рассматривать переживаемые нами неприятности только как печальный конец начатого большого дела значило бы признавать эту двойственную природу любого кризиса. Ослепленные чувством тревоги, мы склонны забывать о том, что кризис – это столько же начало, сколько и конец. Это всегда точка перелома. Когда мы обращаем взгляд в прошлое, повторяя про себя «тогда было лучше», это мешает нам заглянуть в самую гущу кризиса и увидеть там, что могло бы стать для нас спасением.

Чтобы добиться этого, мы должны быть предельно внимательными, а главное, не бежать от всех сложностей и проблем настоящего, не прятаться в нафантазированном прошлом, мусоля свои обиды. Если мы всерьез прислушаемся к истинному смыслу слов Гёльдерлина, то отношение к любому кризису сразу изменится: пробудившееся любопытство выведет нас из состояния угрюмости. Мы смотрели в окошко, обеспокоенные нависшим мраком, а теперь взволнованы ожиданием скорого рассвета.

Оставаясь под гнетом мрачных мыслей, страхов и обид, мы обрекаем себя на вечное состояние депрессии. И это заразно. Те, кто только и знает, что оплакивает упадок своего былого могущества и успеха, стараются увлечь окружающих своими печальными страстями. И ничто так не раздражает скорбящий ум, как душа, полная надежды.

«There is a crack in everything, that’s how the light gets in» («Трещины есть во всем, и через них проникает свет»), – поет Леонард Коэн в своем «Гимне». Кризисы – те же трещины: фильтруя свет, они усиливают его сияние.

А что, если правда Запада – этимологически «страны заходящего солнца» – родилась в этих закатных лучах? Выступая с лекцией в Коллеж де Франс, историк Патрик Бушерон ставит под сомнение правду Запада и в большей мере находит ее в «свете заката», нежели в чувстве ясного и безоговорочного могущества. Запад, подчеркивает он, испытывал это чувство упадка на протяжении всех великих эпох в своей истории. Будучи специалистом по эпохе Средневековья, он уточняет, что тогдашние люди, современники религиозных войн, уже стремились придать более позитивный смысл идее Западной Европы. По выражению другого историка, Люсьена Февра, это были «печальные люди XVI столетия». До них идея Западной Европы не имела большого смысла, если не считать таковым, уточняет он, «общий смысл Магриба, который для арабских географов был стороной заката и дурных предзнаменований». «Магриб» (от арабского al Magrib — «страна заходящего солнца», Запад) тогда противопоставлялся «Машреку»: Леванту, Востоку. «Когда говорят о закате Запада, это словосочетание само по себе содержит почти комичный плеоназм, – добавляет историк, – поскольку само слово „Запад“ подразумевает страну заката». Но для Патрика Бушерона правда и красота Запада открываются именно в этом «свете заката»: в том, как вечные тревоги живущих там людей делают их сильнее, и в том, как их сомнения в себе свидетельствуют о высоком уровне цивилизации.

«Кто же мы? – вопрошает Патрик Бушерон. – Если сегодня Запад страдает […] от прискорбного регресса идентичности, который отравляет нашу современность, то это потому, что таким образом мы удаляемся от того, что составляет самое ценное наследие его истории: нечто вроде болезни Европы – непреходящего чувства беспокойства, которое одновременно служит мощной пружиной его величия и всегдашней неудовлетворенности достигнутым».

Таким образом, особенность Запада, по мнению профессора, заключается в том, что он всегда умел сочетать свой блеск с какой-то формой беспокойства и превращать свое чувство неудовлетворенности в движущую силу гуманистических ценностей. Он сожалеет о том, что извечный непокой Запада сегодня привел его к «прискорбной регрессии идентичности», искушающей закрываться от других.

Запад действительно переживает упадок. Солнце действительно заходит над тем, чем он когда-то был. Франция больше не та страна, где можно жить в ладу всем вместе, где умеют преодолевать и сглаживать различия в интересах единой Республики. Голос Франции, к которому когда-то прислушивались во всем мире, больше не звучит. Французы перестали быть образцом для подражания для других народов, если не считать весьма узких областей высокой моды и гастрономии. Но этот упадок может и возвысить французов, если они вспомнят, насколько они – и жители всех стран Запада – способны раскрывать свое величие в «свете заката».

Аристотель предупреждал нас: поймать кайрос нелегко. В греческой мифологии Кайрос – практически лысое божество с крошечной прядью на голове. Рука, которая хочет схватить его, скользнет по гладкому черепу… если только не исхитрится ухватить этот жидкий клок волос. Для этого нужны зоркость и ловкость – и нужно любить трудности. Возможно, это как раз то, чего сегодня не хватает французам. Держаться за выдуманное прошлое, чтобы защитить французскую идентичность, застывшую и замкнутую на себя, лелеять свои страхи и пытаться отрицать перемены – все это означает избегать трудностей, поддаваться искушению легкости. История подтверждает: гораздо легче и в то же время опаснее играть на своих страхах, чем пробуждать в себе мужество.

Бывает непросто понять, что конец и начало, поражение и предчувствие победы, печаль и радость могут сосуществовать одновременно. Согласно Ханне Арендт, подлинная, искренняя политика – это «открытие нового времени». В противном случае она сводится к простому решению повседневных вопросов. По мнению автора «Кризиса в культуре», политическая добродетель по своей сути является «добродетелью начинаний». Так давайте попробуем проанализировать коллективный кризис, осмелившись задаться вопросом: что же начинается? Точнее: что интересное начинается? Поддаться реакционному раздражению – значит бежать от этого прекрасного вопроса, чисто политического, к другому навязчивому вопросу: что утрачено? Этот последний вопрос является вполне закономерным, особенно поначалу. Но он перестает быть закономерным, когда становится единственным. Тот, кто дает этому вопросу затмить собой остальные вопросы, не способен постичь достоинства кризиса и красоту политики.