Текст книги "Одержимый"

– Боюсь, единственный турецкий рахат-лукум, которым я балуюсь, присыпан сахарной пудрой.

– Перестань быть таким отсталым, лучше закури! Пустишь облако дыма, и с тобой начинают твориться чудеса, понимаешь? «Волшебный туман» прогоняет хандру, рождает веру в лучшее, превращает страх в смелость и делает молчуна красноречивым. Тебя поразили бы вещи, которые ты можешь вообразить, когда дым ласкает твое лицо. Черт, ты даже можешь обнаружить давно дремавшего поэта под собственной добропорядочной оболочкой.

– К сожалению, у меня совсем нет воображения, – проворчал Броутон.

Линдсей не был поэтом, но он определенно обладал живым воображением. Даже теперь, когда кровь загустела и медленнее потекла в жилах, Линдсей мог представить Анаис, стоящую на коленях, ублажающую его член своим ртом. Линдсей хотел видеть, как этот восхитительный розовый ротик обхватывает его толстый ствол. Он мечтал наблюдать за тем, как член блестит от прикосновений ее влажного рта и пульсирует от нетерпеливого желания обильно разрядиться на ее полные вздернутые груди.

– Мне не нужно ничего, чтобы расслабить свое сознание, благодарю. Да и тебе тоже, – принялся читать нотации Броутон. – Слушай-ка, а тебе уже не достаточно? – спросил он, и в его голосе вдруг послышалось беспокойство. – Ты выглядишь так, будто вот-вот уснешь.

– Не-а, – улыбнулся Линдсей, чувствуя себя обмякшим и расслабленным. Он мог уснуть, прямо в объятиях Анаис – собственно говоря, он так и сделает сегодня ночью, сразу после того, как хорошенько позанимается с ней любовью. Этой ночью он собирался пригласить ее домой – на диван, заваленный подушками. Он похитил бы ее, свою одалиску, и забрал в свой гарем. Он собирался раздевать ее, ласкать языком, жадно поглощать ее долгими часами.

Линдсей планировал все это с ней, своей возлюбленной, своей второй половинкой, ожидая ее и того момента, когда сделает ей предложение – это будет нечто запоминающееся, особенное. Линдсей представлял, как будет держать Анаис в своих объятиях – изнуренную ласками, обессилевшую после страстной разрядки. Он воображал, как склоняется над любимой и нежно целует ее, предлагая руку и сердце. Но эта блаженная картина тут же сменилась ярким ощущением погружения в ее мягкое, распахнутое, ждущее, чтобы им овладели, тело. Линдсей уже видел себя, толчками продвигающегося глубоко внутрь, властно заявляя права на Анаис и наблюдая, как ее губы приоткрылись от блаженства. Он снова погрузился бы в нее и прошептал свое предложение. «Да, определенно, это должно произойти именно так», – подумал Линдсей, и эти мысли заставили его член томительно напрячься. Он сделает предложение, пронзив Анаис своим мужским естеством, в тот самый момент, когда она будет дрожать от оргазма. И когда он выплеснет в нее свое семя, она судорожным, охрипшим от страсти голосом согласится стать его женой.

– Милорды? – позвал ласковый женский голос.

– Нет-нет, благодарю вас, – пробормотал Броутон, в напряжении замирая на соседней подушке.

Линдсей открыл один глаз и бросил взгляд вниз, на пару кремового цвета грудей, вываливавшихся из лифа украшенного бисером – лифа гурии, подумал он, заметив золотистое мерцание шелковой тесьмы, обрамляющей этот тесно обтягивающий бюст лиф.

– Попробуй это, Реберн, дружище! Турецкое лакомство, – усмехнулся Уоллингфорд с другого конца комнаты, когда его вечернее развлечение скользнуло тонкой ручкой вниз, к застежке брюк графа.

Линдсей открыл другой глаз и увидел, что гурия держит перед ним серебряный поднос. Взглянув в глаза наложнице, он увидел, как ярко те блестят. Линдсей видел эти глаза прежде, но никак не мог вспомнить где.

– Ну же, Реберн, – продолжал язвительно посмеиваться Уоллингфорд. – Попробуй кусочек! У греков есть их знаменитые виноградные листья, у турок – их «губы красавицы».

Безразлично пожав плечами, Линдсей потянулся к лежавшему на подносе бледно-желтому кружку в форме губ, напоминавшему маковый пирог.

– Думаю, вам больше придется по душе красный, – обольстительно промурлыкала гурия.

– Что ж, хорошо, – отозвался Линдсей, забирая с подноса другой, красный кусок пирога. Он засунул лакомство в рот и принялся жевать жесткий пирог. – Черт возьми, это ужасно, – пробормотал Линдсей Броутону, энергично работая челюстью. – Турки могут оставить эти «губы красавицы» себе. Я, несомненно, предпочел бы виноградные листья.

– Эта девушка кажется очень знакомой, – задумчиво произнес Броутон, внимательно следя за плавными передвижениями гурии по комнате.

– Возможно, она покажется еще более знакомой после проведенной с ней ночи? – с усмешкой бросил Линдсей.

Броутон стрельнул в него возмущенным взглядом:

– Могу я тебе напомнить, что ухаживаю за мисс Томас?

Линдсей снова пожал плечами и отвел взгляд. Это, конечно, его не касалось, но Ребекка Томас не представлялась исключительно хорошей партией для друга. Было в этой девушке нечто, чего Линдсей никак не мог понять и объяснить, но это ощущение казалось сомнительным, даже неприятным. Ему самому никогда не нравилась Ребекка. Она слыла интриганкой, умевшей ловко манипулировать людьми, к тому же бессердечной, равнодушной ко всему. Расчетливая холодность всегда читалась в ее глазах. Ну а кроме того, Линдсей не собирался смотреть сквозь пальцы на то, как циничная Ребекка пыталась вторгнуться в его нежную дружбу с Анаис.

«Ах, Анаис!» – спохватился Линдсей, пытаясь разглядеть в густеющем дыму циферблат часов.

– Ладно, мне пора, – сказал он, увидев, что стрелки приближаются к полуночи.

– И куда это ты собрался? – полюбопытствовал Броутон, когда Линдсей встал и принялся поправлять свой и без того безукоризненного вида жилет.

– Я ухожу, чтобы встретиться с очаровательной молодой леди на террасе.

– Береги ее. – В голосе Броутона зазвучали предупреждающие нотки, но Линдсея это не особенно взволновало.

– Я люблю ее, Броутон.

– Я знаю, но иногда…

Линдсей понимал, что собирался сказать его друг:

«Иногда ты ведешь себя так, что становишься недостойным столь хорошей девушки, как Анаис Дарнби».

– Мои дни в Кембридже остались в прошлом, Броутон. Я больше не тот наглый гуляка, не тот прожигатель жизни, которого ты знал по университету. Тогда я пытался понять, чего хочу от жизни, искал свое место и, помнится, был весьма безрассудным. Но мне больше не нужно ничего искать. Я знаю, чего и, главное, кого хочу.

Броутон потянулся к Линдсею и схватил его за руку, не давая уйти.

– Только не совершай ошибку, полагая, что ты – единственный, кому она дорога. Я дружу с Анаис столько же, сколько и ты. И мне бы не хотелось, чтобы она ощущала себя так, будто с ней легкомысленно поигрались, а потом бросили.

– На что это ты намекаешь? – сердито стрельнул глазами Линдсей.

– Думаю, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, Реберн. Если твои намерения по отношению к Анаис не отличаются благородством, не стоит добиваться ее взаимности.

Линдсей смахнул цепкую кисть Броутона со своей руки.

– Я никогда не обреку ее на бесчестье.

– Хотелось бы в это верить. Надеюсь, ты станешь прикладывать усилия – всегда! – чтобы быть таким мужчиной, который ей нужен и которого она заслуживает.

Отрывисто кивнув и стиснув зубы, Линдсей повернулся и направился к двери, немного сбиваясь с пути в этом тяжелом пару, висевшем в воздухе.

Открыв дверь, он с облегчением вывалился наружу, мечтая глотнуть свежего воздуха и прочистить сознание от всей этой беспорядочной паутины, внезапно опутавшей мозг.

«Анаис, – думал Линдсей, прислоняясь к стене, чтобы вернуть себе равновесие. – Я не такой, как мой отец. Я достоин тебя. Я могу быть тем мужчиной, который тебе нужен. Клянусь».

– Добрый вечер, Линдсей.

Он обернулся. Коридор резко сузился, заставив Линдсея ощутить приближение тошнотворного обморочного приступа. Огни свечей замерцали неистово, безумно, словно соскочив со своих восковых подставок, и Линдсей тревожно отпрянул, увидев, как язычки пламени запрыгали к нему, угрожая приземлиться прямо на одежду. Видение рассеялось так же стремительно, как и возникло, сменившись калейдоскопом ярких кружащихся пятен цвета, затуманивших его взор.

Моргая, Линдсей поднял взгляд от черно-белого пола, который, казалось, немного колыхался под его ногами, как лента на ветру. А потом Линдсей увидел ее, Анаис, стоящую в конце коридора в изумительном, в высшей степени соблазнительном пурпурно-золотистом одеянии.

– Анаис? – не веря своим глазам, произнес Линдсей.

Он попытался сделать шаг вперед, но не смог, ноги не слушались. Ему никак не удавалось сфокусировать взгляд на возлюбленной, он едва ее видел.

Черт возьми, что с ним происходит? «Губы красавицы», – внезапно вспомнил он. Чем же накормила его та гурия? Совершенно точно, он никогда прежде не баловался ничем подобным. Никогда не употреблял ничего, что обладало бы таким мощным действием.

– Линдсей! – вскричала Анаис, тут же устремляясь к нему.

Линдсей поймал возлюбленную в свои объятия и прижал ее к стене. Его руки принялись жадно бродить по округлостям Анаис, восхищаясь нежной кожей ее бедра, мелькнувшего под низко посаженной юбкой. Пальцы Линдсея запутались в тонком, как паутинка, пурпурном шифоне, и он заурчал, благодарный Анаис за обольстительный костюм, вдруг почувствовав себя таким возбужденным, как никогда еще в своей жизни.

– Поцелуй меня, – промурлыкала она тихим, гипнотическим голосом, который заставил его уже успевший затвердеть член прямо-таки вздыбиться в брюках. – Поцелуй меня, Линдсей, – повторяла она снова и снова, словно исполняя обольстительную песнь сирены.

Он отыскал уста Анаис и поцеловал ее, сначала медленно, потом более жадно, чувственно, ощущая, как она скользнула языком между его губами. Линдсей застонал, когда соблазнительница потерлась своим сокровенным холмиком о его пульсирующий вздыбленный ствол. Линдсей уже не мог себя сдерживать. Его кровь бурлила. Тело казалось вялым, расслабленным, словно Линдсей уже провел в постели уйму времени, словно они с Анаис уже вернулись из его спальни, а не стояли в коридоре, где их мог случайно увидеть кто угодно.

Она застонала и потянулась к оттопырившимся брюкам Линдсея, принявшись смело поглаживать его главное достоинство. Черт возьми, где скромница Анаис всему этому научилась?

– Прикоснись ко мне, Линдсей. Ласкай меня своим ртом, как тогда, в конюшне.

– М-м-м, да… – отозвался он, чувствуя, как пол снова уходит из-под ног. Опустив ее лиф, Линдсей взял в ладони соблазнительные округлости. И, открыв глаза, с трудом попытался сосредоточить взгляд на бледных грудях в его руках. Но вместо двух пышных, округлых полушарий перед глазами маячили четыре расплывчатых небольших мячика с неистово колебавшимися, будто танцующими сосками. Линдсей принялся моргать, силясь зафиксировать двоящееся изображение, чтобы припасть губами к Анаис и неистово ласкать ее груди, но чем больше он моргал, тем больше расплывалась перед глазами картинка.

– Попробуй меня на вкус, Линдсей, – подстегнула обольстительница, заполняя его ладони своими грудями, теми самыми грудями, что две ночи назад казались ему намного больше. Впрочем, теперь Линдсей явно пребывал не в здравом рассудке. Что-то неведомое управляло им. Даже в этой смутной пелене он не сомневался в том, что не одна только сила страстного желания стремительно неслась по его венам.

Линдсей попытался отбросить прочь все сомнения, все эти странные мысли. Он не должен овладевать Анаис прямо здесь, это было бы неправильно. Ради всего святого, он и так забрал ее девственность в конюшне, нельзя теперь взять Анаис вот так, у какой-то стены! Но он не мог сказать это собственному члену. Линдсей сгорал от желания быть с ней, погрузиться в ее соблазнительное, сочное тело. Он должен был услышать, как с уст Анаис слетает его имя, когда она закричит от блаженства. Ему нужно было услышать, что она любит его.

Давние страхи вдруг принялись настойчиво заползать в сознание Линдсея. Он отмахнулся от тягостных мыслей, но они вернулись, еще более упрямые, более ясные и убедительные. Нет, он не такой, как его отец. Линдсей никогда не погубил бы Анаис так, как его отец погубил его мать. Он любил Анаис. И знал, что будет любить ее вечно.

Желая показать Анаис всю силу своей страсти, Линдсей склонился к ее грудям и взял один из сосков в рот. Он жадно посасывал этот розовый холмик до тех пор, пока любимая не вцепилась ему в волосы пальцами и сладострастно не зашептала его имя, щекоча сбившимся дыханием его висок.

– Ты нужна мне, Анаис, – резко, судорожно бросил Линдсей. – Ты так мне нужна…

И все-таки что-то было не так. Он никак не мог отмахнуться от этой навязчивой мысли, снова и снова предательски вползавшей в голову, несмотря на все волшебство прикосновений Анаис. Определенно с его возлюбленной что-то происходило, что-то неправильное. Ее тело под пальцами Линдсея ощущалось не так восхитительно, как прежде – Анаис казалась слишком худой. А ему хотелось чувствовать ее такой, какой она была той ночью в конюшне – со всеми ее округлостями, мягкостями, пышными, чувственными формами.

– Скажи мне, – упрашивала чаровница, сжимая его член так, что Линдсей стонал от наслаждения и сладостной боли. – Скажи мне, что это намного лучше, чем в первый раз.

Он не мог отказать Анаис – не сейчас, когда она поглаживала его твердое копье через брюки. Он готов был взорваться, и все же его разум продолжал сопротивляться. Но Линдсей хотел доставить ей удовольствие. Черт возьми, как же сильно он хотел быть именно таким мужчиной, которого жаждет Анаис! А еще он отчаянно нуждался в разрядке. Боже, он больше не мог выносить эту чувственную пытку! Сейчас ему требовалось выплеснуть семя в руку Анаис и прижаться лицом к ее сладостно благоухающему горлу.

Она расстегнула брюки Линдсея, скользнула рукой внутрь и, найдя его член, принялась водить пальчиком вокруг влажной головки.

– Как же ты возбудился! Ты весь мокрый, уже изливаешь свое семя.

Член напрягся еще сильнее, и Линдсей толкнул бедрами вперед, вдохновляя ее не прекращать нежные поглаживания. Он никак не мог поверить, что его застенчивая крошка Анаис оказалась такой смелой. Но это только распаляло его. Чем больше дерзкая девчонка гладила мужское естество Линдсея, тем более возбужденным и безрассудным он становился.

– А ты, маленькая развратница, оказывается, умеешь раздразнить член, – прошептал Линдсей, когда она бесстыдно сжала в ладони его яички.

– А тебе нравится, как я дразню твой член?

– Мне кажется, ты знаешь ответ на свой вопрос, особенно после той нашей ночи.

– А я сейчас лучше, чем той ночью? – требовательно спросила она, не уставая воспламенять Линдсея своими неожиданно умелыми ласками. – Сейчас я лучше дразню твой член?

Он поднял юбку своей соблазнительницы и погладил ее обнаженные ягодицы. Странно, но теперь эта пикантная часть тела казалась другой, не такой, как он помнил, совсем не похожей на восхитительную, в форме сердечка попку Анаис. Но это была именно она, его любимая Анаис. Линдсей ощущал ее присутствие так же, как и всегда. Это та проклятая штука отравила его мозг, поселила в его сознании столь безумные мысли.

– Чего ты от меня хочешь, что мне сделать с этим? – дерзко спросила Анаис, еще крепче сжав мужское естество в своей руке.

– Пососи его, – простонал Линдсей, эти слова выплеснулись из его горла судорожным, хриплым дыханием, стоило вспомнить свою самую сокровенную фантазию. И тут же, повинуясь неистовому порыву, он почти яростно стал целовать, нуждаясь в ней так отчаянно, так безрассудно, как никогда прежде. – Я должен тебе сказать. Я не могу ждать. Я люблю тебя, – пылко хрипел Линдсей в перерывах между длинными, одурманивающими не хуже любых наркотиков поцелуями. – Я всегда тебя любил. И больше не могу этого скрывать. Не хочу прятать свои чувства. В моем сердце всегда была только ты – и навечно останешься в нем лишь ты, ты одна…

Чье-то судорожное, надрывное дыхание резко прервало мерный звук их вздохов. Линдсей взглянул на женщину в своих объятиях и сощурился, в который раз пытаясь сфокусировать взгляд на расплывавшемся перед глазами изображении. А потом картинка заметалась, неспешно обретя четкость, и он почувствовал, как содержимое его желудка угрожает хлынуть горлом и выплеснуться на пол. Линдсей смотрел на прижавшуюся к нему женщину и слышал лишь раздававшееся рядом яростное, полное отчаяния дыхание. Мысли лихорадочно заметались в голове, сознание никак не могло вместить то, что казалось просто невозможным.

Анаис застыла на месте, потрясенная, объятая ужасом. Смысл сцены, свидетельницей которой она только что невольно стала, с ошеломляющей скоростью завертелся в ее голове. Грудь Анаис стала стремительно подниматься и падать, сейчас она чувствовала себя так, словно кто-то накинул на ее горло широкую ленту и стал душить. Трясущимися руками бедняжка сорвала шляпку со своей головы. Неужели Линдсей мог так с ней поступить? Как это возможно, как – после всего, что их связывало, что произошло между ними в конюшне, так легко упасть в объятия другой?

– Боже праведный, ты давно здесь? – Ошеломленная Анаис не знала, почудились ей эти слова, или Линдсей действительно произнес их вслух.

– Достаточно давно, чтобы увидеть тебя с ней и услышать, что ты любишь ее, – прошептала Анаис, из последних сил пытаясь подавить рвущиеся из груди рыдания. Она отвела взгляд от внушавшего отвращение Линдсея и увидела, в первый раз четко увидела женщину, которая крепко прильнула к нему.

– Почему? – одними губами, задыхаясь от ужаса, прошептала Анаис.

Закончить фразу ей так и не удалось. Она просто не могла смотреть на Ребекку, прижимавшуюся к Линдсею, на ее груди, блестящие от смелых ласк его влажного рта. Нет, это было выше ее сил: глядеть на женщину, которую считала своей близкой подругой, облаченную в этот костюм – единственную за всю жизнь Анаис вещь, которая не была придумана или заказана ее матерью. Это был единственный наряд, в котором Анаис так мечтала предстать перед Линдсеем. О боже, какой же глупой и доверчивой дурочкой она была, когда думала, что Ребекка забрала ее муслиновый мешок с костюмом по ошибке! Нет, это была не случайная ошибка, а замысел – жестокий, омерзительный замысел.

– Это тебе предназначались слова любви, которые я говорил! Я думал, что со мной была ты, Анаис. – Линдсей запнулся. – Позволь мне объяснить…

– Не думаю, что здесь требуются какие-то слова, любимый, – сладко пропела Ребекка. Сейчас подруга напоминала Анаис коварную змею, каковой, в сущности, и была. – Мне кажется, то, что Анаис видела, говорит само за себя. Нам не нужно больше скрывать свои чувства.

– Не прикасайся ко мне, – со злостью бросил Линдсей, пытаясь стряхнуть Ребекку, вцепившуюся ему в руку. – Черт тебя подери, что ты наделала?

– Это наделал ты, Линдсей, – горько возразила Анаис. – Ты, ты сам сотворил это.

– Позволь мне объяснить, – пробормотал он и, пошатнувшись, придвинулся ближе. – Я был с Уоллингфордом. И я… взял что-то… то есть я съел что-то, от чего мое сознание помутилось. Я думал, что Ребекка – это ты. Я нисколько, ни капли не сомневался, Анаис, что на самом деле это – ты.

– Как ты мог подумать такое? Мы совершенно разные!

– Да, мы явно не одного размера. – С острого языка Ребекки сочился яд.

Линдсей метнул в Ребекку убийственный, полный ярости взгляд и сильнее оперся о стену, с трудом удерживаясь на шатающихся ногах.

– Анаис, послушай меня. Это было какое-то дурманящее средство, наркотик. Я не пьян. Клянусь. Это была ошибка. Я думал, что со мной ты. И, полагая, что это ты… поверь мне, Анаис.

– Ложь, – отрывисто прошептала Анаис, устремив затуманенный слезами взор на Линдсея. – Все, что ты говоришь сейчас, все, что ты говорил мне раньше… все это ложь, ложь! И все, что нас связывало, было ложью. Ты лишь забавлялся со мной – боже, как ты, должно быть, смеялся надо мной, так легко попавшейся на твою удочку и позволившей себя соблазнить!

– Не говори так, Анаис…

– Не говорить? О чем? О том, что ты так сильно заскучал тем вечером, что решил взять меня – такую невзрачную, нежеланную старую деву – с собой в конюшню, чтобы немного поразвлечься? Ты, вероятно, думал, что сделал мне одолжение, переспав со мной! И наверняка чувствовал ко мне жалость той ночью, когда пытался возбудиться в обществе такой неопытной, никому не нужной уродины, как я, особенно когда ты мог… – Анаис бросила взгляд на Ребекку и ощутила, как сильным спазмом сдавливает горло. – Когда ты мог овладеть кем-то столь же красивым, столь же желанным, как она.

– Я хотел тебя – я хочу только тебя, – поправился Линдсей, нахмурившись. – И ты знаешь это. Просто вспомни, как это было, Анаис!

– Я помню все слишком хорошо. Помню женщину, неприметную, с округлым, пышным телом, слишком полными животом и бедрами, женщину, которая думала, что достаточно красива для кого-то вроде тебя. Понятно, что я была лишь игрушкой на один вечер – до той поры, пока ты не переметнулся к другой, лучше и красивее меня.

Боже, подумать только, она слепо доверяла ему! Никогда не сомневалась в искренности Линдсея, на самом деле считая, что он не сделал предложения после того, как занимался с ней любовью, только потому, что хотел преподнести это по-особому, как он и говорил. И она клюнула на его обещания, безрассудно поверила ему…

– Нет, это ошибка! Все совсем не так, как кажется… – снова затянул Линдсей, делая еще один неверный шаг к ней и опираясь рукой на стену для поддержки.

Анаис почувствовала, как ее губы скривились в отвращении. Сейчас Линдсей сильно напоминал своего отца: он брел к ней, то и дело спотыкаясь, неловко возясь с застежками своих штанов, его вьющиеся волосы разметались в беспорядке, подол рубашки свешивался с брюк. Анаис едва ли могла смотреть на него, не чувствуя позывов к рвоте. Это был не Линдсей из ее детства. Не тот мужчина, с которым она предавалась страсти две ночи назад. Перед ней стоял незнакомец – распутный бездельник, гуляка, которого она никогда прежде не видела.

– Нет, пожалуйста… Не смотри на меня так, Анаис. Не смотри на меня так, как на него! Я – совсем не такой, не такой! – что есть мочи закричал он и, покачиваясь, снова сделал шаг в ее сторону. – Выслушай меня, позволь мне все объяснить. Я не хочу Ребекку. Я не хочу никого, кроме тебя.

Анаис неожиданно почувствовала чье-то близкое присутствие. Даже не посмотрев в сторону, она поняла, что это был лорд Броутон. Его рука обвилась вокруг ее талии сильным, утешительным жестом, и Анаис безвольно повисла на плече друга.

– Броутон! Слава богу… скажи ей – скажи ей о том наркотике… – принялся молить Линдсей, покачиваясь в их направлении. – Броутон знает… он был со мной…

– Пока живу, я буду помнить тебя таким, – резко выдохнула Анаис сквозь дрожащие губы, силясь сдержать горькие рыдания. – Никогда еще ты не напоминал мне его, своего отца, больше, чем сейчас. Ты разбил мне сердце. – Она прижала ладонь ко рту, молясь, чтобы успеть уйти прежде, чем даст волю отчаянию и захлебнется в потоке слез. – Как бы я хотела, чтобы ты никогда ко мне не прикасался!

– Нет, Анаис, – продолжал умолять Линдсей. «Боже праведный, нет, любимая, не говори этого!» – стучало в его висках.

Но Анаис отвернулась от него, и Гарретт, который был не меньше ее потрясен изменой Ребекки, потянулся к ней и заключил в свои объятия.

– Прости! – уже кричал Линдсей. – Господи, только не уходи!

Анаис закрыла глаза, стараясь не реагировать на звук его голоса, ненавидя слова, которые она так много раз слышала от Линдсея прежде. Такие бессмысленные, пустые слова. Такие бессмысленные поступки. Какой же дурочкой она была! Неисправимой, романтичной дурочкой.

– Я не могу тебя потерять! – исторгся из груди Линдсея мучительный крик, когда она повернулась и побрела прочь, все еще отчаянно цепляясь за руку Гарретта. – Ты не можешь убежать от меня, Анаис. Я найду тебя, Анаис!

Ее имя, вырвавшееся из глубины измученной души Линдсея, эхом пронеслось по всему коридору. Анаис дрожала, все еще слыша гулкие отголоски своего имени даже после того, как колеса кареты застучали по до роге.