Текст книги "Чужое сердце"

Она открывает большой пухлый рот и предлагает мне следовать за ней.

– А зачем плошка с рисом?

– Это фэн-шуй, дает процветание, как и маленький фонтан при входе.

– Фэн-шуй?

– Китайское искусство жизни, позволяющее сочетать материальный мир и различные энергии, отрицательную энергию инь и положительную энергию ян…

– Я знаю про инь и ян.

– Ну так фэн-шуй – это умение их уравновешивать.

Ясновидящая одета в элегантный кафтан яркой расцветки, и на ней целое скопление бус из искусственного жемчуга и разных камней, – видимо, они вносят весомый вклад в царственность ее осанки. На пальцах у нее множество колец из всяческих металлов – жести, меди, серебра, всех форм и самых разных стилей.

Во время моих эзотерических встреч одна и та же мысль занимает мой ум: как человек, заявляющий, что располагает даром читать будущее и, значит, управлять им – а это дар уникальный, сумасшедший, бесконечно ценный и даже дьявольский, – как подобный человек может жить в таких стесненных обстоятельствах?

Если бы Наташа умела угадывать будущее людей, весь мир обивал бы у нее пороги, Наташа стала бы богатой…

– Зачем вы обращаетесь к гадалке, если вы в это не верите?

Я удивлена, что Наташа так легко может читать мои мысли.

– Может быть, для того, чтобы услышать разумный вопрос – вроде этого. Да, действительно, полностью я в это не верю, но, признаюсь, я противоречива.

– Вы, кажется, актриса.

– Да, то есть была…

– Можно? – говорит Наташа и берет меня за руку.

Потом она раскрывает ладонь и разглаживает ее, как будто разворачивает секретную карту.

– Вы вернетесь в кино и на телевидение, но я вижу еще какую-то творческую работу – вы рисуете, поете?

– Я занималась живописью – да, немного, ничего из ряда вон выходящего, еще я пою, обожаю петь, беру уроки, записываю пилотный диск с гениальными друзьями, осталось только найти продюсера…

– Все получится – это или что-либо другое… А как ваше здоровье? (Книга моя к тому времени еще не вышла.) Как ваше здоровье?

– Я хочу узнать это от вас!

Наташа всматривается в мое лицо, в декольте, и я тут же закрываю глаза, чтобы очистить мозг. Не хочу, чтобы она еще раз прочла мои мысли. Она либо знает, либо не знает.

– У вас усталый вид, что это за метки у вас вокруг шеи? И я вижу начало шрама. Это к сердцу, да? Но не беспокойтесь, ваше сердце вас не подведет.

– То есть вы хотите сказать, новое сердце не подведет…

Наташа выглядит удивленной и тут же заявляет:

– Да, вот именно…

Она хватает карточную колоду, просит меня перетасовать и снять левой рукой. Я даю ей несколько карт, которые она по одной открывает.

– А что ваша мать – она не очень в форме…

Наташа показывает пальцем на даму червей, которую я только что открыла, потом на пиковую восьмерку…

У меня возникает нервный смех, и мне тут же становится неловко.

– Да уж точно. Она даже умерла от рака семь лет назад.

– Да, точно, я видела, что там какая-то проблема…

Наташа не сдается.

– Да, серьезная проблема… – говорю я.

– Ясновидение – не точная наука… Ваша мать вас охраняет, вы знаете это?

– Надеюсь. Иногда я ощущаю ее присутствие, но предпочитаю об этом не говорить…

– Вы хотите, чтобы мы закончили, Шарлотта? Я не чувствую в вас большой восприимчивости.

– …А любовь?

– Я вижу встречу, этот человек работает в той же области, что и вы, актер или профессионал кино, он, кажется, боится, очень боится, но чего?

Я продолжаю молчать. Наташа говорит снова:

– А может быть, это врач, кто-то, кто вас лечит, он робок, вы производите на него большое впечатление, он любит вас тайно, вы с ним уже встречались, да?

Наташа, возможно, интерпретировала так широкую улыбку, которая возникла у меня на лице, хотя оно и застыло в ожидании новой сенсации.

– Я встретила человека, это точно… Вернее, у меня была приятная… биопсия…

– Себастьен?

До меня доходит, что я даже не знаю имени доктора моего сердца.

– Я слышу имя Себастьен, – длинное имя, начинающееся на «с», что-то такое свистящее…

– Не знаю. А с этим Себастьеном… что получится?

– Возьмите эту колоду и тасуйте ее, сосредоточенно думая о нем, снимите и дайте мне семь карт, левой рукой, это важно…

Новая колода не совсем обычная, в ней и кубки, и золотые монеты, и сабли…

– Долго это не продлится. Настоящая любовь придет позже, сначала в ваших снах… Вы ведь сейчас часто видите сны, правда?

– Как обычно… То есть нет, я не помню своих снов, потому что принимаю снотворное… Прекрасно. Мне пора, у меня не очень много времени.

– И вы слегка разочарованы?

– Да, чуть-чуть. – Я не умею врать.

– Но я не сержусь на вас. Вы симпатичная.

– Любовь придет, Шарлотта, сердце выдержит, и верьте своим снам…

– Великолепно…

Я улыбаюсь, вскакиваю, машу рукой и убегаю.

Едва выйдя на улицу, принимаю звонок от любопытной Лили.

– Ну, она супер, правда?

– Да не очень. Она увидела проблему со здоровьем у моей матери и роман с Себастьеном, актером или врачом. Роман продлится недолго, но большая любовь придет, естественно. Есть и хорошие новости: она не взяла с меня денег.

– Однако обычно она на высоте, странно.

Лили огорчена.

– Я позвоню в больницу.

– Зачем?

– Я поняла, что не знаю имени доктора Леру! Или поищи, пожалуйста, в гостиной! Я где-то положила его карточку… на письменном столе! Перезвони, целую.

Лили выполняет просьбу и через несколько минут выпаливает:

– Не такая уж она плохая, моя гадалка: доктор С. Леру!

– Стивен, Стивен Леру! – кричит мне Генриетта по телефону, чтобы я наверняка расслышала.

Моя доисторическая Генриетта не доверяет мобильным телефонам, они раздражают, часто барахлят, она отказывается заводить себе мобильник.

– Доктор после понедельника несколько раз про вас говорил, попросил номер вашего телефона…

– Гениально! Стивен. Это же бретонское имя, да?

– Да, кажется, он родом из Бретани. Но я мало его знаю. Он не очень разговорчивый.

– Ну хорошо хоть, что его зовут Стивен…

– Какое это имеет значение?

– Потому что с Себастьеном у нас бы долго не продлилось. Значит, я жду его звонка, да?

– А Себастьен – это кто?

– Никто, потом объясню.

– Вы загадками говорите, детка…

– А правда, что мой трансплантат взяли в госпитале Венсан-де-Поль? Это записано у меня в деле?

– Что такое?! Да кто вам это сказал?

– Он.

– Этого не может быть. Вы бредите, деточка. Доктор Леру ни в коем случае не мог дать вам такую информацию… Вы прекрасно знаете, что все это абсолютно анонимно… Хотите, чтобы я передала доктору Леру, что вы звонили?

– Нет… Погодите! Да, передайте!

Скоро начнется рекламная кампания по продвижению моей книги, она обещает быть очень активной. Выбранная моим издателем пресс-атташе – Тони – предлагает мне провести несколько дней в рыбачьем домике, которым она владеет на Корсике, недалеко от Порто-Веккьо.

– Там жутко мило, все так неформально, будем готовить рыбу на гриле и жариться в бухте под утесом, можем заодно обсудить рекламную кампанию, отдохнуть перед сентябрьским штурмом, – знаешь, мне жутко понравилась твоя книга. Так ты приедешь?

– О'кей, приеду, очень мило, что ты пригласила меня.

Тони – одна из самых известных пресс-атташе Парижа. В ее ежедневнике – небольшого формата, но толстый, как справочник «Желтые страницы», без которого, как она твердит, она бы пропала, – наверняка весь Париж. Возраста у Тони нет. Она еще красива. Голос у нее хрипловатый, прокуренный. Ее улыбка кажется мне элегантной маской на весьма негладкой жизни. Когда я из любопытства пытаюсь потихоньку спросить ее ассистентку про возраст начальницы, та молча смотрит на меня, выпучив глаза, как будто я собираюсь нарушить государственную тайну. У Тони не будет легального возраста для выхода на пенсию.

Ее энергия меня просто поражает. Рецепт? «Удовольствие и только удовольствие. От жизни, от работы, от всего – от всего, что случается в жизни, милочка».

Тони – человек очень профессиональный, но и ласковый, любящий очаровывать, оберегать, очень спонтанный.

Она действует «по наитию, по зову сердца». Ей понравилась книжка, она хочет за нее бороться. Она берет меня с собой и под свое крыло. Я знаю прекрасно, что пройдет несколько месяцев – и все закончится. Что Тони исчезнет из моей жизни с окончанием рекламного периода. У нее столько друзей, что времени для меня не найдется. Это нормально. Значит, сердечно обнимемся после встречи с прессой, может, даже всплакнем, пообещаем созвониться «как-нибудь на днях» и не созвонимся. Такое дело – шоу-бизнес, связи очень сильные и мимолетные. Обожание и расставание, любовь и забвение. Чувствительные сердца лучше поберечь.

Я встретила Стивена в понедельник, теперь четверг, длинный уик-энд на Корсике приближается, и ничего не происходит. Ни сообщений, ни звонков, ничего. Мои планы совместной жизни с милым доктором постепенно исчезают из виду. Настроение у меня грустное. Лили не понимает. Как можно выдумать себе целый роман после одного-единственного приема у врача? Да, я такая, я человек интуитивный, может быть, даже больше, чем Наташа. Что-то такое произошло между доктором и мной. Я почувствовала ток. Когда он первый раз дотронулся до меня, мне захотелось снова ощутить его прикосновение, чтобы он трогал меня везде, все время, чтобы его рука как можно дольше лежала на мне. Нет, со мной не каждый раз так бывает, Лили. Тут дело в температуре кожи, в неизвестной алхимии. Мимолетный блеск в глазах – и миг спустя человек раскрывается тебе, отдается, он беззащитен, его можно взять, как спелый плод с ветки. На мгновение два стыдливых существа сталкиваются и дополняют друг друга. Но время идет и убивает это мгновение, если не воссоздать его снова. Я еще увижусь с доктором Леру, я знаю это. Я сама пойду к нему, если он не объявится. Я бы хотела, чтобы он позвонил мне, чтобы он по-старомодному немного поухаживал за мной. Нет, я не сделаю первый шаг, решено. Я устала от манипуляций, устала от нерешительных мужчин, которых надо подстегивать. У меня традиционное воспитание, и я твердо намерена вернуться к истокам. Шарлотта – вольная охотница – сегодня умирает. Я не буду звонить доктору. Я сбегу на Корсику, на простор, сложу пожитки, буду жариться на солнце и загорать до полного забвения. В пятницу в полдень я складываю сумку. На Париж вдруг навалилась жара. На секунду я прерываю сборы и разгибаюсь. «Если он не пойдет ко мне, я сама к нему пойду…» Внезапно эти мысли, адресованные доктору, находят во мне иной отклик. Смогу ли я когда-нибудь узнать, кто был мой донор, познакомиться с его близкими, раскрыть тайну? Я не фиксируюсь на этих поразительных мыслях. Я обнимаю своего кота Икринку, наполняю ему миску и засыпаю в аквариум моей Коко щедрую горсть гранулированного корма. Я уезжаю всего на несколько дней, завтра зайдет Лили. Тара у отца. Он прекрасно с ней справляется. Настроение у дочки отличное. «Ты привезешь мне подарочек?» – «Да, ангел мой». Отвечая Таре, я вдруг понимаю, что ничего не знаю о Корсике и о том, что там может оказаться. Я еду совершенно спокойно, или почти спокойно. И тут раздается тихий звон. Сообщение! Я бросаюсь к мобильнику. Лили желает мне приятных выходных. Очень мило. На этот раз непонятно, кто мне звонит. Скрытый номер. Я дергаюсь, как будто мне пятнадцать лет, и я сама на себя сержусь. Я не отвечаю на звонки со скрытых номеров. Я прослушаю сообщение. Это Тони, не может найти свой мобильник и авиабилет, звонит с телефона дочери, опаздывает и предлагает встретиться прямо в аэропорту. Хорошо.

Вещи наконец сложены. Не умею путешествовать налегке. Куда бы я ни отправлялась, мне всегда нужно брать с собой теплое большое пальто – это бретонская привычка.

Я мерзлячка и беру с собой свитера даже на Корсику, даже летом, несколько шикарных нарядов и несколько неформальных и весь косметический набор. Я прочла как-то очень трогательную статью, очаровательно-романтическую и старомодную, об актрисе Франсуазе Дорлеак. Я люблю ее страстность, ее грацию. Постоянно в кого-то влюбляясь, она всегда путешествовала с чемоданами, набитыми всевозможной одеждой, где были вещи на все времена года, меха, шелка, бальные платья и джинсы, независимо от направления и времени года, – не из каприза и не ради себя, нет, просто чтобы быть готовой последовать за человеком, которого она может встретить, хоть на край света, в тропики, в любой климат.

Снова звонит телефон. Я неторопливо беру его, я потеряла надежду, но хорошо, что сняла, это таксист звонит и говорит, что ждет внизу.

Я захлопываю дверь и в узком зеркале лифта вижу свое грустное лицо и мерно проплывающие за спиной лестничные площадки. Да что же я за дура! Еду позолотить пилюлю, меня принимают как королеву, и я еще дуюсь. Иногда я просто не выношу себя. Я делаю гримасу, натужно смеюсь в зеркало, высовываю язык, хлопаю себя по щекам, а потом прекращаю обезьянничать, потому что сосед со второго этажа открывает дверь, здоровается и втискивается рядом со мной в это скудное пространство.

Это очаровательный и жутко вонючий старичок. Я покидаю лифт в состоянии кислородного голодания. Останавливаюсь перед почтовым ящиком, не знаю, проверять ли почту, – я не помню, когда забирала ее последний раз, я не каждый день открываю почтовый ящик. Встаю на цыпочки и вижу скопление разных писем и рекламок. В такси я сажусь обремененная толстой стопкой конвертов. На окружной дороге затор, шофер начинает бурчать, а я – разбирать корреспонденцию. Счет, счет, налоги, реклама, банковская выписка, я уже знаю, какого она цвета, остается только угадать оттенок красного, из Тариной школы, соцстрах, конверт с логотипом «Мерседеса» – неужели я выиграла лимузин? – с надеждой открываю. «Напоминаем… Вы по-прежнему должны нам сумму в 10 294 евро!» Я перечитываю еще раз. 10 294 евро.

Но откуда?! Зачем я только тронула эту проклятую почту, как ящик Пандоры. Таким простым письмом мне сообщили о том, что я ВИЧ-инфицирована, – почти двадцать лет назад, с тех пор у меня некоторая фобия бело-серых конвертов без марок и с таким прозрачным окошком. Ваше имя, напечатанное за ним, как будто смотрит на вас из тюрьмы.

«В результате ошибочных действий банка вы потеряли 10 000 евро!» Я спокойно складываю эту плохую новость и засовываю ее в сумочку, разберемся потом. Пока что я мчусь на юг – только бы парижане дали мне уехать.

– Да уж, могу вам сказать, девушка, до отъезда пока далеко! – бубнит шофер. Я решаю расслабиться как ни в чем не бывало. Вытягиваю, как могу, ноги и отметаю рукой свою жалкую корреспонденцию, которая рассыпается по заднему сиденью. Мое внимание привлекает угол фотографии. Почтовая открытка… Из Парижа. Роскошная Эйфелева башня на искусственно-синем фоне неба.

Забавно. Переворачиваю открытку. Читаю. «Дорогая Шарлотта, я не очень умею говорить, но, когда вы были у меня в кабинете, я был готов сказать что угодно, лишь бы вы не уходили. Я не имею на это права. Вы не будете на меня сердиться? Я хотел бы увидеть вас раньше чем через шесть месяцев. Стивен Леру». Я взвизгиваю и начинаю дрыгать руками и ногами, беспокоя и так уже сильно заведенного шофера. Он качает головой, мрачно глядя на меня в зеркало заднего вида. Мне смешно, я читаю в его мыслях: «Истеричка. У меня в салоне истеричка». Я смотрю на почтовый штемпель – 7 августа, это когда же было? В среду. Он отправил его позавчера. Он целых два дня раздумывал, а потом отправил открытку в среду, чтобы я получила ее до субботы. Он ждет меня в выходные, а я лечу на Корсику! Его визитка у меня на письменном столе… Не могу же я прямо сейчас повернуть назад, это жутко неприлично по отношению к Тони. Я позвоню ему, он приедет, я знаю, он приедет. Франсуаза Дорлеак тоже сказала бы: «Приезжайте, я жду вас на солнце…»

Я позвонила в больницу, стала умолять, чтобы мне дали номер его мобильного, моя добрая Генриетта была выходная. Все отказывали, пока одна коллега Генриетты не узнала меня. Я позвонила Стивену. Он ответил сразу же, после первого гудка. «Это Шарлотта! Эйфелева башня очень красивая, но, говорят, Корсика еще лучше…» Я говорила без умолку, я ни за что не хотела услышать «нет», я уговаривала его, говорила, что мне правда доставит большое удовольствие его приезд, что все будет очень просто, мирно, без всяких обязательств. Он мало что сказал в ответ, он засмеялся, и после паузы послышалось: «Я приеду».

Вы верите в Бога? Я не всегда, иногда приходится искать Его. Иногда я думаю, что Он меня бросил, что Он – изобретение людей, для того чтобы переносить страдание. Иногда я просто раздавлена агрессивностью мира и бессилием Бога. Иногда я еще надеюсь.

Сегодня я твердо уверена в одной истине, и я хочу поделиться ею с вами. Рай существует. Не наверху и даже не потом – на Корсике!

Тони опоздала на самолет. Я буду ждать ее на месте. В самолете я спрашиваю, не сядет ли кто-нибудь вместо меня в кресло у прохода. Немолодая дама, уже начинавшая дремать, мило соглашается. Она уверяет меня, что предпочитает смотреть, как ходят стюардессы – «они всегда такие нарядные», и потом, «так удобнее выходить в туалет». Я благодарю ее и проскальзываю к иллюминатору.

Я боюсь самолета, у меня клаустрофобия. Когда закрывается толстая дверь этого космического корабля со своей ручкой от сейфа, мне каждый раз хочется крикнуть: «Не закрывайте, оставьте приоткрытой, пожалуйста, вдруг мне надо будет выйти». Потом мне удается себя образумить, я отвлекаюсь на зрелище неба в маленьком круглом окошке. Это часто совершенно магический миг, когда самолет, после судорожной тряски корпуса, прорывает толстый слой тумана, когда лучи солнца брызжут по радужной стали крыльев. И тогда на этом невидимом воздухе самолет успокаивается в полете и как будто парит – совсем как я. Мой открытый рот почти приклеен к овальному плексигласу иллюминатора, я пялюсь во все глаза. Когда небо прозрачно, я смотрю, как удаляется земля и то, что с ней делают люди, смотрю на лоскутное одеяло, на коллаж земельных наделов. Каждый кусок земли обременен изгородью, вставлен в рамки, у каждого свой цвет и часто прямоугольная форма – неизвестная в природе. Видение моего раздробленного мира погружает меня в размышления. Люди разделили землю на невероятно разные куски. Вот тот большой бутылочно-зеленый прямоугольник при удачном стечении обстоятельств прикупит в игру «Монополия» маленький, желтенький, прилегающий к нему квадратик, и тот тоже станет зеленым. Размер и цвет наделов будут вечно меняться. Расчерчивание круглой земли на квадраты кажется необратимым.

– Можно предложить вам какой-нибудь напиток, мадемуазель?

– Да, кока-колу, пожалуйста.

– Соленое печенье, сладкое?

– Только колу, спасибо.

Теперь я закрываю глаза, снова ослепленная солнечным светом. Я забываю про людей и про передел мира, мне хочется мечтать о романтике и о дикой земле. Я лечу к незнакомым берегам. Мне хорошо. Самолет не болтает. Это момент упоения надеждой и легкостью, которым надо полностью насладиться. Порто-Веккьо. «Благородный город Портувеккио был гнездом пиратов», – поясняет мне сосед из местных жителей, бородатый ворчун, который в отсутствие Тони присматривает за ее домом. «А почему был?» Сосед-корсиканец не в восторге от моего юмора. Я смотрю на его жесты, неторопливые, несмотря на его молодость, – здесь жизнь течет как будто замедленно, в своем природном ритме. Я смеюсь и хлопаю его по плечу, беззаботно шагая рядом, и вдруг нам открывается бесконечный вид на залив. Море одето яркой синевой, оно гораздо темнее неба, его ровная поверхность сверкает, и ясно видны широкие спокойные потоки, текущие в противоположных направлениях, смешивающиеся возле охряных утесов, неподвижные сосновые рощи, светлые пляжи… Сайта-Джулия, Паломбаджия, Бенедетту – «благословенный богами» песчаный полуостров, – таково его имя. Воздух горяч, небо кажется белым от избытка света, я срываю золотые бутоны и думаю о Таре, и на этой земле, где не ловит мобильный телефон, где живут одни безвредные насекомые, в этот самый миг я понимаю, что пройдет несколько часов – и ко мне в рай приедет Стивен.

Париж, декабрь 2005 г.

Наш роман нежно зародился на Корсике и продолжается до сих пор.

Скоро шесть месяцев, как мы встречаемся по нескольку раз в месяц, когда не моя очередь брать дочку.

Стивен ласков, надежен, немного застенчив. Он мне с самого начала сказал, что не очень любит разговоры. Он считает, что словами можно сказать что угодно, а дело – это совсем другое. «Любви нет, есть только доказательства любви»… Вот его девиз. Он редко говорит «я люблю тебя», он не доверяет словам и предпочитает заниматься любовью. Он назначает мне свидания у себя дома, или в ресторане неподалеку, где нет косых взглядов, или у меня. Наш роман течет спокойно, размеренно, наши чувства сильны. Я уважаю его потребность в одиночестве – большую, чем у меня. Иногда я чувствую, как вся моя натура восстает, как проклевывается желание присвоить его себе, стать чем-то главным в его жизни. Но, к удивлению своему, я сдерживаюсь. Мне кажется, что всепожирающая страсть ушла вместе с моим первым сердцем. Мне хочется гармонии, какого-то счастья, а не такого постоянного горения, вряд ли существующего в природе, хочется вереницы счастливых моментов и связи между нами, сотканной из умения слушать друг друга, из удовольствия, из благожелательности. А может, я просто образумилась, остепенилась, наконец-то научилась чему-то у прошлой любовной жизни?

Иногда мне становится страшно от немногословности Стивена или когда он говорит, что не может увидеться со мной сегодня, и я боюсь того, что он недоговаривает, боюсь того мира, в котором он живет, когда меня нет рядом. Так жили мои родители, они часто молчали, недоговаривали. Для меня это было просто невыносимо, и потому я говорила громко, смеялась громко, танцевала, провоцировала, хотела услышать в ответ что угодно, только не молчание. Я хотела звуков и света. Родительский мир остается тайной, ты пытаешься от него избавиться и все же часто к нему возвращаешься, почти против воли. То, что ты считал внешним по отношению к себе, оказывается сидящим глубоко внутри. Я бежала от тишины, я обожала звуки, рок-музыку, дискотеки, звездную жизнь, но тишина снова настигает меня – со Стивеном или даже у меня дома, потому что тишина манит меня к себе. Тишина пугает. Кажется, что невозможно избавиться от каких-то шаблонов детства, ведь мы созданы из них. Они являются частью нас.

Мне кажется, мое отношение к тишине – это еще и доказательство моего противоречивого характера.

Но теперь тишина ассоциируется у меня с чувством спокойствия, уверенности, а еще – забвения, безразличия, запустения, всего того, что леденило мне душу, когда я оставалась наедине со своим одиночеством.

Я понимаю Стивена, я размышляю о его характере, мне бы хотелось, чтобы наша с ним история продолжалась, мне необходимо знать, что у нашего романа есть будущее, просто есть будущее. Для меня клятвы в вечной любви – это из разряда фантастики, вымысла. Мое здоровье никогда не позволяло мне строить планы на будущее, но все же я мечтаю о браке… Я сформулировала свою философию жизни. Жить сегодняшним днем, заглядывать в завтра, но мечтать – всегда.

Я вижу, как вокруг остается все меньше «вечных» ценностей. Все становится каким-то хрупким.

Рекламная кампания моей книги продлена из-за того, что книга пользуется успехом. «Пари-матч» хочет посвятить мне обложку. «Но ты должна быть там не одна, – заявляет мне Тони. – Они хотят одно фото в духе „Шарлотта и ее новая любовь“, понимаешь?» Да. Меня не слишком воодушевляет эта тема. Тони догадывается и сразу начинает уговаривать: «Обложка „Пари-матч“, от такого не отказываются, дорогая, некоторые ради этого готовы на убийство!» Только не я, ведь я джайнистка, я абсолютно миролюбива и где-то эгоцентрична. И все же я предлагаю Стивену сфотографироваться вместе со мной, это может остаться на память, фотографии часто выходят красивыми. Он колеблется. Стивену начинает нравиться блеск шоу-бизнеса. «Хоть как-то отвлекает от пороков сердца». Он часто сопровождает меня на телепрограммы, на интервью. Когда он встречает знаменитостей, это для него кайф, хоть он и старается не показывать этого. После раздумья в конце концов он отказывается: нет, обложка «Пари-матч» – это не для него, это невозможно. Такой ответ вызывает у меня растерянность, он эхом звучит у меня в голове. Я вижу в нем нежелание быть связанным, появиться вместе со мной на публике. Это как отказ от меня. Стивен оправдывается, он просто хочет остаться в тени. Он говорит, что такая скромность – нормальна. Что не хочет, чтобы узнали в больнице. Чего он боится? Его пугает огласка, публичность. Коллеги не поймут, или даже начнут завидовать, или отвернутся от него. Он выдает мне откровения порциями.

Стивен дошел до ключевого момента своей карьеры, когда нужно «играть по правилам, чтобы продвигаться наверх». Продвинуться в больничной иерархии очень сложно. Но чего он боится на самом деле? Может ли он мне сказать? Я чувствую его замешательство, правда оказывается иной. Может ли врач обнародовать свою связь с ВИЧ-инфицированной женщиной? Может ли это внушать страх даже в 2005 году? Врач – это символ здоровья. В глазах людей, во всеобщем сознании врач – это всемогущий целитель. Он должен бороться с ВИЧ, а не объединяться с ним.

«На обложке „Пари-матч“ я буду одна, или с Тарой, если ее отец не будет возражать, или с котом, или с тем суперкрутым парнем из сериала „Побег“, если ты можешь с ним связаться, но только не с новой любовью…» – сообщаю я Тони. Она была готова к этой новости и в конце концов не придает ей большого значения. Я тоже.

По мне, так лучше быть со Стивеном, чем сообщить об этом миру.

Однажды он просит показать ему мои анализы крови. Это невозможно, потому что я не храню весь этот бумажный хлам. Тогда он предлагает пойти со мной на следующий анализ. Он хотел бы помочь разобраться, что со мной происходит. Я соглашаюсь. Читая выписку, он заверяет меня, что благодаря тритерапии действие вируса ослабло. Вирус уже практически не обнаружить. В таком состоянии нет никакого риска возникновения сопутствующего заболевания. Моя иммунная система нормально защищает меня. Я остаюсь серопозитивной и потенциально заразной, но в гораздо меньшей степени, чем без лечения. При этом, конечно, я должна продолжать предохраняться с помощью презерватива. Стивен кажется спокойным. Так ли это на самом деле? Я не спокойна. Я чувствую одно: этот чертов вирус, даже незначительно присутствующий во мне, даже не обнаруживаемый, все равно является препятствием для любви ко мне другого человека, тончайшей преградой, невидимой и существующей лишь в форме латекса презервативов. Я буду испытывать любовные чувства, но никогда – полноценную любовь.

Я забываю о медицинском заключении моего возлюбленного, прячу его где-то глубоко в себе, я сосредотачиваюсь на настоящем и радостно назначаю дату нашей следующей встречи.

Завтра.

Сегодня – звонок, зов о помощи.

«Здравствуйте, меня зовут Марианна, мне дал ваши координаты ваш издатель, я президент ассоциации „Подари жизнь“, выступающей за донорство для пересадки, и я хотела бы встретиться с вами».

Марианна несколько минут сердечно и страстно говорит мне о том, что моя история, на которую она наткнулась в прессе, поразила ее. Она не могла и представить себе мою жизнь, когда видела меня в роли неугомонной Мириам из сериала «Кордье – стражи порядка». Это нормально, я же комедийная актриса. Я даже знаю людей, которые все время улыбаются, в то время как внутри они медленно умирают. Кто-то скрывает свои страдания под маской жизнерадостной элегантности, чтобы продолжать нравиться, чтобы жить. Мы ведь все немного блефуем, правда?

Я узнаю от нее цифры, свидетельствующие об ужасной нехватке трансплантатов. Марианна хочет, чтобы я приняла участие в ее борьбе, тем более что эта тема касается ее самой, говорит она с неожиданной печалью, приглушающей ее энтузиазм. Она убеждена, что я была бы отличным послом и смогла бы привлечь внимание людей к жизненной необходимости донорства органов. «Нужно очаровать людей… Это будет действеннее, чем медицинская статистика, каждый человек должен иметь донорское удостоверение и открыто выражать свое желание спасать жизни, это срочная необходимость».

В то время как я внимательно слушаю слова Марианны, это слово – «необходимость» – пробуждает во мне воспоминания об Изабелле. Я почти совсем стерла их, как и многие другие…

Мне только что пересадили сердце и поместили в реабилитационный центр где-то в тоскливом пригороде Парижа. Мне была невыносима тишина, пустота ночи.

Я мучилась ужасно. И в этом тупике она стала моим лучом света – молодая итальянка, ослабленная болезнью, но жизнерадостная, к которой я сразу прониклась симпатией. Она была немного моложе меня. Мы были друг для друга чужими людьми, объединенными общей потребностью: трансплантат. Мне повезло. Она называла меня Карлоттой. Ее кожа, ее глаза были тускло-желтыми, как блеклое солнце. Она ждала пересадки печени, которая так и не появилась. Однажды ночью она умерла в одиночестве в своей палате, слишком далеко от своего дома и в двух шагах от меня, через несколько бесконечных недель после нашей встречи. Когда вечером мы расставались, скрывая страх перед наступающей ночью, она, улыбаясь, со своим красивым акцентом говорила мне, показывая скрещенные пальцы: «Дай бог, до завтра!» И, стоя на пороге палаты, я отвечала ей воздушным поцелуем, щелкала пальцами возле рта, пытаясь сделать это как можно громче, чтобы нарушить тишину.

Я целую тебя, Изабелла.

Я встретила Марианну, умеющую убеждать. Я согласилась стать послом, проповедовать, пытаться всех очаровать, убедить – но только при одном условии: не посещать больницы, не воскрешать эту невыносимую боль.

Я купила две красные виниловые подушки с размашистой надписью наискосок: «ЗВЕЗДА», чтобы мой чересчур строгий диван выглядел немного повеселее. Мне смешно видеть эти подушки. По крайней мере, я не скрываю амбиций! Выбирая наилучшее место для моего нового декора, я размышляю о причине, о «подлинном значении этого акта покупки», как говорила моя психологиня. «Почему именно слово „звезда“, Шарлотта?» Я рассуждаю вслух, как псих-одиночка. Так я развлекаюсь. Может быть, это из-за кино, телевидения, которого мне не хватает, или это моя гнетущая безработица. Я делаю речевые упражнения у себя в гостиной. «Да, почему „звезда“?» – пародирую я акцент моей психологини. И отвечаю себе тем же, немного высокомерным тоном: «Ради гламура, красоты, ради пустяков…» Представляю себе сообщение возлюбленному: «Моя звезда – тот, в чьих объятиях я буду лежать сегодня на моем диване» – или ободрение для самой себя, позитивный взгляд на мое шаткое положение: «Никогда не поздно стать звездой!»