Текст книги "Полкоробка спичек и вся жизнь (сборник)"

Сиэн Мунду
Полкоробка спичек и вся жизнь

Звезда (Сказка, рассказанная сыну)

Давным-давно это было. В одной стране жили веселые и дружные люди. Они были очень трудолюбивыми, и если у кого-то возникали трудности, то всем миром помогали этому человеку. Они никогда и ни с кем не воевали. Воинственные соседи, видя, как они дружно живут, боялись на них нападать.

Когда наступала ночь, то на небе этой страны загоралась всего одна звезда. Но зато она была неописуемой красоты. И все люди этой страны боготворили свою

Звезду. Поэты воспевали ее, художники состязались в умении ее изобразить, влюбленные сравнивали своих прекрасных дам с этой прекрасной Звездой, и это было высшей похвалой. И неудивительно, что высшая награда этой страны была в виде этой Звезды.

И вот однажды, в один из обычных вечеров, когда солнце уже село, на черном бархатном небе вместо их прекрасной Звезды высыпало великое множество маленьких звездочек. Все были поражены, удивлены и испуганы. Так прошла ночь, в которую никто не сомкнул глаз. Весь последующий день люди ничем не могли заниматься – они обсуждали происшедшее и с нетерпением и страхом ожидали наступления следующей ночи.

И вот наступила ночь. И снова, как вчера, на небе загорелось множество маленьких звезд. И люди разбрелись по домам еще более удрученные, чем вчера.

Так прошло несколько дней. И однажды, когда по привычке люди этой страны высыпали на главную площадь в ожидании темноты, к ним подошел Некто. Но они сначала не обратили на него никакого внимания.

А между тем на черном небе опять появилось бессчетное количество маленьких звездочек. Люди в подавленном состоянии опять начали было расходиться по домам, но тут Некто взобрался на возвышенность и сказал:

– Люди! Я знаю, где наша Звезда!

Все остановились и устремили на него взоры, исполненные надежд. А тем временем таинственный Некто продолжал:

– Вот видите, – и Некто ткнул пальцем в небо над своей головой. – Вот она, наша Звезда!

Все заволновались, начали глядеть в небо и спрашивать друг у друга: «Где она? Где она?» Все молчали, но тут из массы людей послышался голос другого человека, что он тоже видит Звезду. Ему, видимо, не понравилось, что не он первый сказал о том, где находится их прекрасная Звезда.

– Он лжет! Не верьте ему! Наша Звезда не может быть такой маленькой и некрасивой! – говорил он и показывал на другую звезду, хотя она была такой же маленькой, как и все остальные звезды на небе.

Затем объявился и третий, говоривший, что только он один знает, где находится их Звезда.

Вскоре кто-то затеял драку, отстаивая свою правоту, и с тех пор вся страна разделилась на множество мелких групп и партий, каждая из которых доказывала свою правоту. Скоро дело дошло до междоусобной войны.

Соседи узнали о том, что они начали драться между собой, и пошли на них войной и без труда завоевали некогда цветущую страну, а всех ее жителей превратили в своих рабов.

Теперь никто и не помнит, где находилась эта некогда процветающая страна, на небе которой сияла одна великолепная Звезда.

Якутск, 1989 г.

Мой первый костюм

Мне с костюмами всегда не везло. Это однозначно. А все началось с самого первого самостоятельно купленного мною костюма.

На первом курсе нам выдали стипендию за несколько месяцев. Я тогда был молодой, неженатый, мама была далеко, и посоветоваться было не с кем. Впрочем, как и большинство молодых людей, которые только-только вышли из-под родительской опеки, считал себя вполне самостоятельным человеком. К моменту получения денег я уже твердо знал, что мне в первую очередь надо обязательно купить костюм. И притом не какой-нибудь, а именно костюм-тройку. По тогдашней моде, вернее, по моему представлению о ней.

Как я уже сказал, мне не с кем было посоветоваться. И хотя у меня уже была девушка, с которой дружил, я тогда считал неудобным советоваться с ней по таким вопросам. Это сейчас я себе даже нижнее белье не покупаю, не говоря уже о носовых платках и носках. Опыт говорит, что эти вопросы надо полностью доверить женщине, так удобнее, а если у нее со вкусом все в порядке, то считайте, что вам и вовсе повезло.

Но я отвлекся. Короче, получив стипендию, я первым делом отправился в магазин «Манчаары». Почему именно туда? Да просто он находился рядом с домом моих родственников, где я тогда жил. О том, что покупка костюма дело серьезное и не терпит дилетантства и суеты, я тогда еще не знал. Это только теперь я готов ради стоящей покупки объездить полгорода или вовсе отложить оное до лучших времен. А тогда все было не так. Было такое ощущение, что сейчас или никогда.

Сойдя с «восьмерки», я уверенным шагом направился в сторону магазина. До сих пор не знаю, какими критериями руководствовался, самостоятельно выбирая свой первый костюм. Видимо, только тем, что это должна быть именно тройка. По крайней мере, других мотивов не помню. О том, что при покупке надо обязательно примерять не только пиджак, но и брюки, я, честно говоря, как-то не подумал. Мне тогда самым главным казался пиджак. И, конечно, можете себе представить конечный результат. Я только дома обнаружил, что брюки кое-как сходятся на поясе. Это в мои планы никак не входило, ведь я собирался носить костюм и зимой. С теплыми штанами. Но, как говорится, было уже поздно. И опять же о том, что можно пойти обратно в магазин и вернуть или обменять покупку, я не догадывался.

Сейчас, анализируя тогдашние свои поступки, я удивляюсь тому, с какой беспечностью относился ко всему тому, что должно было определить в дальнейшем мою жизнь. Разумеется, это касается не только покупки костюма. Я таким же образом женился в первый раз.

…Она была подругой моей девушки, мы все вместе учились. Дело молодое, и мы с Наташей частенько ссорились по всяким пустякам. В такие моменты она переставала со мной разговаривать, и это было, как я теперь понимаю, самое страшное и действенное наказание. Даже тогда, когда ты приходишь домой на бровях, и жена тебя лупит почем зря, это не так страшно, как полное игнорирование и отказ с тобой разговаривать. И в такие моменты нашей с Наташей ссоры с нами рядом всегда была Лида. Я ей жаловался, что она, то есть Наташа, не хочет меня понимать, что обижается по пустякам. Это сейчас я понимаю, что нельзя было так делать, но тогда я просто об этом не задумывался. Не знаю, что там Лида говорила Наташе, но действительно через некоторое время мы с ней мирились. В такие моменты я был просто счастлив и не знал, как благодарить Лиду за ее миротворческую миссию. Хотя, как я понял позже, мы с Наташей помирились бы и без Лидиного посредничества.

Лида была на год старше меня и после школы, до поступления в университет, успела поработать в одном учреждении секретаршей. Что и говорить, она была гораздо опытней меня в простых житейских ситуациях. Ее глаза смеялись, когда она в очередной раз нас примиряла, ее глаза смеялись, когда она говорила мне: «Дурачок!» Я не обижался, мне нравилось то, как она заботится и буквально как мама нянчится со мной. Видимо, это «как ма-ма» и сыграло позже решающую роль.

Так долго продолжаться не могло, и перед Новым годом наступили дни, когда они обе приходили ко мне и сидели в разных комнатах. Но это были уже не подруги. Я бегал от Наташи к Лиде, от Лиды к Наташе и что-то говорил. Все это кончилось тем, что Лида пересидела Наташу. Наташа просто не явилась в очередной раз ко мне, а Лида пришла и осталась со мной на целых семь лет…

…Тот мой первый костюм был какого-то ужасного песочного цвета. Что касается брюк, то выход нашелся довольно-таки простой – двоюродная сестра сделала сзади брюк незаметную клиновидную вставку. Это было просто и хорошо, за исключением того, что в гостях я пиджак снять уже не мог. Были потом в моей жизни разные костюмы – хорошие и не очень, но тот, самый первый, запомнился навсегда. Иногда мне даже кажется, что вся моя жизнь идет под знаком того костюма, и теперь и судьба у меня с разными нелепыми клиновидными вставками…

Якутск, 1991 г.

Полкоробка спичек и вся жизнь

…Уже десять минут четвертого, но Петьку с женой еще не вызывали. В коридоре городского суда немноголюдно и тихо. Время от времени открывается одна из бесчисленных дверей, и мимо с деловым видом проходит какая-нибудь сотрудница. Иногда из-за некоторых дверей явственно слышны веселые голоса и женский смех.

Петьке захотелось покурить, но не оказалось спичек, и он опять принялся изучать скучный плакатик, висящий на такой же скучной стене. Его жена сидела рядом и безучастно смотрела перед собой. Чуть поодаль разместилась пожилая пара. То, что они именно муж и жена, чувствовалось сразу – время наложило отпечаток одинаковости на их лица. Кажется, ничто так не роднит людей, как перенесенные вместе горести. Мужчина беспрестанно теребил шляпу, а жена часто-часто подносила платок к покрасневшим заплаканным глазам. «Интересно, а что у них? – подумал Петька. – Наверное, с сыном что-то…» Он почему-то уверен, что у них именно с сыном что-то случилось.

– Федоровы! – Дверь напротив отворилась, и выглянула женщина. Судя по возрасту, это и есть та самая судья, которая и определит дальнейшую их с женой жизнь.

– Мы здесь, – сказала жена.

Женщина поверх очков глянула на них:

– Подождите еще! Помощница освободится, тогда и разберемся с вами.

Петька с женой одновременно сели. Он старался не глядеть на нее. Вспомнил о том, что семь лет назад он точно так же сидел в этом невеселом коридоре и тоже ждал, когда вызовут.

…Тогда была весна. Яркое солнце освещало через грязные стекла коридор. За окном вовсю капало с крыш. Лида, первая жена Петьки, сидела и крепилась изо всех сил, чтобы не расплакаться. Она не хотела разводиться и с ужасом думала о том, как останется одна с двумя детьми. Вспомнила слова матери: «Ничего, дочка, успокойся… Раз он решился, все равно не удержишь…» Так-то оно так, но Лиде от этого легче не становилось. А Петька в состояние жены особенно не вдавался, он был невнимателен и рассеян. Это была рассеянность влюбленного человека…

Влюбился тогда Петька в Веру, свою будущую вторую жену, как мальчишка, позабыл обо всем на свете. Развелся и переехал к ней жить. Потом у них родились погодки – два славных мальчугана. Вера до него уже была замужем, но дети и в том браке у нее не появились, хотя прожила с первым мужем пять лет. И как водится, народ в деревне, откуда была родом она, во всем обвинял ее – мол, пустая баба, ребенка понести не может. Но Вера сразу забеременела, как только стала жить с Петькой. И сразу все досужие разговоры прекратились. Успокоилась и молодая мама, и ее родители.

И когда Петька приезжал в деревню к Вериным старикам, то они, которые раньше бросали на него косые взгляды, всячески ублажали дорогого зятя. И, выпив с мужиками, Петька частенько, словно бы невзначай, рассказывал собеседникам эту историю. Слушатели согласно кивали головами, и это поднимало Петьку в его собственных глазах. В такие моменты он чувствовал себя большим, сильным и добрым… А сейчас он сидит и старается не глядеть на Веру. «Да нет, не разведут», – подумал Петька, а в памяти всплыл крик его сына от первой жены: «Папка! Папка! Поехали с нами! Папка! Поехали!..»

…Это было сразу после похорон мамы. Мелко накрапывал дождик, в автобусе запотели стекла. Петька сидел впереди с Верой, а Лида – в конце салона с сыном на руках. Автобус тронулся и поехал, петляя по узкой кладбищенской дороге. Люди вполголоса переговаривались о вещах, не имеющих никакого отношения к только что состоявшимся похоронам. Петька чувствовал себя не-уютно. И не оттого, что похоронил мать, а оттого, что в автобусе находились две его жены. Он обернулся и словно наткнулся на глаза младшего сына, который все это время, не отрываясь, смотрел на него. Ему было всего четыре годика, и он не понимал всего того, что происходит. Единственное, что он четко знал – это то, что папка опять уедет куда-то с другой женщиной, и он опять долго-долго не увидит его. И вот тогда-то он и закричал:

– Папка! Папка! Поехали с нами! Папка! Поехали!..

Петька отвернулся. Уставился глазами куда-то под ноги и так и просидел до самого дома, вечером он напился, плакал пьяными слезами, ругался и матерился на Веру. Наутро они с женой сделали вид, будто ничего и не произошло, но у Петьки в душе навсегда осталось то противное чувство, которое он испытал, когда услышал крик своего сына в автобусе. В автобусе, едущем с похорон…

Дверь напротив отворилась, и выглянула девушка: «Федоровы, проходите!»

– Рассматривается дело по заявлению гражданки Федоровой Веры Николаевны о расторжении брака с гражданином Федоровым Петром Викторовичем.

Дальнейшее произошло совсем не так, как представлял себе Петька. Судья попросила Веру выступить по сути заявления. Вера встала, посмотрела на него, потом на судью и начала говорить. Вначале медленно, а потом все быстрее и увереннее. Она сказала, что супруг измучил ее своими постоянными пьянками, изменами. Особо налегала на то, что в последние полгода он не приносил домой зарплату, а сейчас вообще нигде не работает.

Петька как уставился на Веру, так и не сводил с нее удивленных глаз до конца ее обличительного монолога.

– У вас все? – спросила судья.

– Да, – сказала Вера.

– Ответчик, прошу встать. Что вы можете сказать по сути изложенного?

У Петьки заранее заготовленные фразы напрочь вылетели из головы. «Да, конечно, иногда выпивал, не без этого, но не пьяница же… Ну, было пару раз по дурости с женщинами, а кто сейчас без греха?.. Ну, денег нет, так ведь Вера прекрасно знает, что на их предприятии полгода зарплату не выдавали. А сейчас без работы, потому что с одной ушел, а на новую еще не успел устроиться…» – все эти мысли роем пронеслись в его голове.

– Вы согласны с тем, что сказала истица?

Петька в ответ промычал что-то невразумительное.

– Суд удаляется на совещание. Попрошу вас выйти.

Не успели Петька с женой выйти в коридор и сесть на уже надоевшую скамейку, как их попросили обратно. И опять все дальнейшее произошло совсем не так, как он предполагал. Вера отказалась от алиментов, а он – от имущественных, как выразилась судья, притязаний.

– Прошу встать. Суд вынес постановление, и ваш брак считается расторгнутым. Распишитесь здесь. Судебные издержки кто будет оплачивать?

– Сколько? – быстро спросила бывшая уже жена.

– Двести.

– Двести тысяч? – уже медленнее переспросила Вера.

– Нет, всего лишь двести рублей – у нас расценки пока старые остались. Вам повезло, – с улыбкой ответила судья.

– Двести-то я заплачу, чего уж там, – облегченно проговорила Вера.

Петька все еще словно в оцепенении вышел из здания суда, пошел было за Верой, а затем остановился. На него навалилось огромное одиночество, которое ему еще предстояло осознать до конца. Ему было некуда идти, и как он будет жить дальше, он не знал. Петька подошел к киоску и купил спички. Они стоили ровно четыреста рублей…

Якутск, 1997 г.

Операция «Контактные линзы»

…После развода со своей второй женой Сашка почти год скитался по разным друзьям-подругам. Его бывшие жены эти дома иначе, как бичарнями, не называли. Действительно, жилища одиноких и пьющих людей, где стены навечно пропитались запахами дешевых сигарет и алкоголя, собак и кошек, порой неряшливых, как и сами хозяева, благоприятного впечатления произвести ну никак не могли. Но Сашке брезговать и выбирать не приходилось – ему где-то надо было жить, идти было некуда. Он старательно избегал родственников и своих старых знакомых – стыдился. Позже удивлялся, как ему в тот год удалось вообще выжить, не замерзнуть пьяному на улице, не попасть в пьяной драке под чей-то шальной нож.

Последние четыре месяца он жил у своего друга, с которым вместе учились в университете: Сашка – на филологическом, а Афанасий, так звали его друга, на историческом. В свое время Афанасий подавал очень большие надежды, даже защитил кандидатскую и ездил учиться в аспирантуре Московского гос-университета. Но потом слишком часто, как признавался сам Афоня, стал искать научную истину на дне бутылки. И покатилось…

Четыре года назад Афанасий стал инвалидом. Тогда его в очередной раз уволили из института, и он устроился работать в городскую пожарную охрану, где всегда были нужны здоровые, не судимые и отслужившие в армии люди – там платили мало, и потому желающих стать доблестными было немного. Однажды после смены Афанасий, как водится, крепко выпил с коллегами, такими же бойцами пожарного отряда, как и он сам, и пьяный возвращался домой. В автобусе уснул и проснулся только на конечной остановке, где его и разбудил водитель. Кое-как сообразив, где находится, Афанасий пошел домой пешком и был сильно избит на улице подростками, которые сняли с него шапку, всю верхнюю одежду и новенькие унты. Дело было зимой, и он, пролежав на снегу какое-то время, отморозил пальцы рук, которые у него позже ампутировали. Мог вовсе замерзнуть и умереть, но его спас случайный водитель такси, искавший в этом районе частный дом, куда его вызвали на заказ…

Дом Афанасия находился на окраине города, куда не всякий сунется даже в светлое время суток. Этот околоток, сплошь застроенный унылыми одноэтажными четырехквартирными деревянными домами и частными покосившимися домами еще в 50-х годах двадцатого века, был в основном заселен городской беднотой: людьми без постоянного места жительства и работы, алкоголиками и уголовниками, освободившимися с мест не столь отдаленных, обступивших Якутск со всех сторон.

Здесь жила особая каста людей, которые не различали друг друга по национальности, не спрашивали, откуда человек родом и чем он занимается. Здесь более важным считалось умение разделить вместе горести и радости, возможность занять по-соседски денег на бутылку или налить сто грамм беленького, как ласково называли местные бабушки водку, когда останавливается сердце после вчерашней гулянки. А такое в этом околотке было каждый день: если не в одном доме, то в соседнем, если не у бичеватого вида мужика, то у пацанки или миловидной девушки обязательно.

Здесь часто поселялись семьи, которые переезжали в Якутск с разных улусов республики – в этом околотке было дешевое, по сравнению с другими районами города, жилье. Вчерашние деревенские жители, как только становились на ноги, быстренько продавали свой дом и переезжали в более благополучные микрорайоны. Их дома занимали новые выходцы с улусов. «Кругооборот людей в природе!» – смеялся по этому поводу Афанасий, у которого за три года поменялось несколько соседей. Но так было не со всеми. Некоторые без твердой жилки сельчане втягивались в бездумную жизнь городского околотка, где, казалось, воцарилось безвременье. Здесь по вечерам на столбах фонари горели через раз или вовсе не горели на протяжении всей улицы, не говоря уже о многочисленных переулках. Здесь бродили стаи злых диких собак, открыто нападавших на припозднившихся прохожих, здесь годами не проводились ремонтные работы, а мусорные горы, достигавшие за зиму размеров Эвереста, убирались только весной. Дороги были в неискоренимых ухабах, на компенсаторах теплотрасс до сих пор висели плакаты советских времен, призывающие выполнить решения очередного партсъезда…

Афанасий был холост, от природы наделен спокойным нравом, и Сашке с ним было легко и просто. В доме друга не было надоевших ему сцен ревности, семейных скандалов по поводу выпитого и отсутствия работы и денег. Не было телевизора, что, впрочем, компенсировалось большим количеством книг и журналов, сохранившихся еще с тех времен, когда Афанасий серьезно занимался наукой.

Афанасий раз в месяц получал небольшую пенсию по инвалидности, Сашка нигде не работал, но они пили практически каждый день. К хозяину дома постоянно приходили его многочисленные друзья то по университету, то бывшие коллеги по пожарке или просто пьянчуги с околотка, и почти каждый обязательно приносил выпить. Частенько приезжали родственники Афанасия из деревни – эти подбрасывали еды и немного денег.

Обычный день в этом доме, как в известной комедии «День сурка», проходил по одному и тому же сценарию.

С утра, как водится, у них болела голова, они с трудом вставали и пили неимоверное количество холодной воды. Затем включали невесть каким чудом сохранившееся проводное радио – чтобы по привычке услышать прогноз погоды, закуривали, а потом Сашка начинал прибираться в доме. Подметал пол, выносил в сарай пустые бутылки, которые потом они сдавали в пункты приема стеклотары, и ходил в колонку за водой. В это время Афанасий, ловко орудуя своими культяпками, вытирал стол и ставил чайник. Затем они усаживались за стол, пили спитой чай, курили и за дежурным, ни к чему не обязывающим разговором, в котором они с одной темы перескакивали на другую, начинали ждать. Ждали, когда кто-нибудь придет и принесет выпить. Когда долго никто не шел, они, лежа в разных комнатах, читали книги или журналы. В доме стояла тишина, вполголоса бормотало радио, изредка слышался шум проезжающей машины, и снова устанавливалась тишина. Но эта была не напряженная, а спокойная тишина.

Что интересно, практически не было дня, чтобы никто к ним не пришел. Но все же иногда такие печальные для друзей дни наступали, и тогда они, как говорили сами, начинали соображать.

Впрочем, эти «соображения» особой оригинальностью не отличались – Афанасий одевался и шел занимать деньги у соседей. Его здесь шутя называли «наш профессор» и деньги, если они у них были, в долг давали – Афанасий всегда возвращал. Он, как и большинство опустившихся людей, отличался щепетильной честностью.

Но иногда Афанасию, когда и гостей не было, и у соседей деньги отсутствовали, приходилось выдумывать что-нибудь особенное. Например, однажды, когда пошел уже девятый час и стало ясно, что они вряд ли дождутся сегодня кого-нибудь, он предложил сходить к бывшей жене Сашки и взять на выпивку денег у нее.

– Так тебе Вера и дала. Догнала и еще раз дала, – усмехнулся Сашка, но, тем не менее, спросил: – И как ты это себе представляешь?

– Очень просто, – уверенно ответил ему Афанасий и хитро посмотрел на своего друга. – Послушай, какую я придумал бадягу…

– …Главное, чтобы она открыла мне двери, – закончил он излагать свой план.

План, придуманный Афанасием, был прост, как три копейки, но они – утопающий хватается и за соломинку! – надеялись, что он сработает. Они поехали к Вере. Сашка, зайдя в подъезд, еще раз напомнил Афанасию номер квартиры и остался ждать его внизу. Тот поднялся на второй этаж и на вопрос: «Кто там?», сказал Вере через дверь, что пришел к ней с очень важным сообщением от ее бывшего мужа Александра. «Что за сообщение?» – допытывалась она, не открывая дверей и пытаясь разглядеть незваного гостя через глазок.

– С ним случилась неприятность, – брякнул Афанасий первое, что пришло ему в голову.

– Что с ним случилось? – Вера тотчас открыла дверь.

Афанасий сделал чрезвычайно грустное лицо и с безучастным видом поведал Вере, что он только что вышел из мед-вытрезвителя, где якобы и познакомился сегодня с Александром.

– Он до сих пор там, – сказал Афанасий, – меня отпустили, поскольку я инвалид. Он попросил меня, чтобы я съездил к вам. Александр просит передать ему через меня его старые очки, которые здесь оставил. Говорит, что они находятся в каком-то черном футляре, сказал, что вы сами знаете где…

– С ним все в порядке? – перебила его Вера, все-таки Сашку она когда-то любила, и он был отцом ее детей.

– Да говорит, что он уснул в линзах – пьяный был, и теперь его глаза воспалились, нужны очки…

План Афанасия именно вокруг этих контактных линз и строился, поскольку не многие знали о том, что Сашка их носит. Тогда они в Якутске были еще в диковинку. Услышав это, Вера поверила, что этот человек именно от ее бывшего мужа. По крайней мере, случайный человек таких подробностей знать не мог. Когда Вера передала Афанасию футляр с очками, он попрощался, но в дверях немножко замешкался и изобразил смущение:

– Спасибо, Вера, – произнес он таким печальным тоном, на какую только был способен. Наступил решающий момент, ради которого все это и затевалось. – Вы не могли бы…

– Что?

– …одолжить денег на такси, а то мне сейчас надо в мед-вытрезвитель съездить, очки Александру отвезти, а потом домой. Сейчас поздно, боюсь, что автобусы уже не ходят, а мне далековато ехать… Сашка, то есть Александр, сказал, что потом вернет вам эти деньги…

Вид грустного инвалида, да к тому же вызвавшегося помочь её мужу, пусть и бывшему, внушал доверие. Все было сыграно Афанасием настолько убедительно и правдоподобно, что тогда ей и в голову не могло прийти, что ее дурят самым натуральным образом.

– Вот вам на такси, – Вера протянула Афанасию деньги, – а это от меня за ваше беспокойство. Не многие нынче помогают постороннему человеку. Спасибо вам…

– Это вам спасибо! Спасибо! – вдруг излишне горячо для стороннего человека произнес Афанасий и быстро вышел из квартиры.

Позже Сашка не утерпел и рассказал Вере, как они ее разыграли, на что она, к тому времени уже успокоившаяся, сказала, что почувствовала подвох лишь тогда, когда Афанасий слишком горячо начал ее благодарить: «Ушел бы молча, я бы вообще ничего не подумала», – посмеялась она.

…Денег, выданных Верой Афанасию якобы на такси, и «премиальных» за его заботу о «постороннем человеке», хватило на три бутылки водки, нормальные сигареты и закуску. Вечер обещал быть славным…

– Все. Сегодня больше никого не пускаем, – Афанасий закрыл двери на крючок.

– Как бы не так, – отозвался Сашка, выкладывая бутылки и рыбные консервы из пакета. – Сам же знаешь, как только мы сядем и откроем бутылку, припрется куча народа. И потому я предлагаю тебе две бутылки сразу спрятать.

– Это ты правильно говоришь, – произнес Афанасий свою любимую фразу, которая свидетельствовала о его чрезвычайно хорошем настроении. Такое обычно бывало перед хорошей выпивкой. – Ну, давай разливай, успокоим для начала душу и сердце. Заслужили…

После третьей рюмки, когда, по словам Афанасия, он наконец-то начал дружить со своей головой, продолжился разговор, затеянный друзьями накануне.

Неделю назад Афанасий получил пенсию по инвалидности, и друзья решили сходить на знаменитый японский фильм, про который тогда в городе все и говорили – «Легенду о Нарайяме». И уже вечером того дня у них завязался спор. Вернее, это Сашка пытался доказать другу, что у якутского народа есть сюжет покруче, чем в этом фильме. Афанасий, который, как мы уже сказали, был историком, отвечал, что такого предания у якутов вообще нет.

«Как это нет! Да какой из тебя после этого историк! Тоже мне!» – кипятился Сашка, но вспомнить, где он это читал, не мог. Он точно знал только одно – про это предание он вычитал в какой-то книге в доме Афанасия. Причем, не так давно.

Все это время он безуспешно пытался вспомнить, но все тщетно. И вдруг только сегодня, закуривая сигарету, Сашка вспомнил, где он это читал. Он зашел в комнату, нашел на полке искомую книгу, полистал ее и вынес оттуда одно из изданий известного семитомника якутского классика Платона Ойунского и гордо зачитал другу предание про добровольную смерть у древних якутов.

– Ну, что я тебе говорил! Эх, ты, горе-историк, еще спорить со мной будешь! – торжествовал Сашка.

Он захлопнул книгу, потом снова раскрыл и еще раз со смаком зачитал понравившийся отрывок: «Добровольно умирающим обычно давали глотать сердце скотины; в тот момент, когда сердце застревало в глотке, стариков бросали в яму и зарывали…»

– Ну, что, Афанасий, убедился?!

– Ладно, – нехотя согласился тот. – Но тогда ты мне объясни – чем этот сюжет, как ты мне говоришь, круче японской Нарайямы?

– Да как ты не понимаешь?! – прямо-таки взорвался Сашка. – Там старики просто уходят из жизни. И все! И только вокруг этого размалевана вся красота, которой так восхищаются зрители…

– Но тебе же фильм понравился…

– Да, фильм понравился, и сейчас я этого не отрицаю. Просто мне обидно, что у нас, у якутов, есть классные материалы, сюжеты, которые я считаю круче, чем сюжет японского фильма, но мы его не можем реализовать – нет писателя или драматурга, который бы на основе этого предания сделал действительно классную вещь.

При этих словах Сашка разлил по кружкам водку и залпом выпил.

– Помнишь в фильме щемящий душу момент, когда старуха камнем старается выбить себе зубы, – продолжал он. – То есть старики, зная, что еды на всех не хватает, а они как бы лишние едоки, стараются тем самым ускорить свой уход. Они своими выбитыми зубами показывают, мол, мы до того стары, что нам даже нечем есть и нам самое место только на священной горе…

– Саш, а ты покороче можешь…

– Да ты пей и слушай… Не ради пьянки же сидим…

– Ха-ха! Так надо совмещать!

– Ладно тебе. Слушай дальше. Почему я тогда тебе сказал, что наш якутский сюжет круче…

– Почему?

– Потому что наши старики не просто уходили в мир иной, а оставляли после себя еду для своих детей и внуков…

– Это каким же образом? – Афанасий от неожиданности даже поставил кружку с водкой на стол.

– А-а! В том-то и дело! – воскликнул Сашка с нескрываемым удовольствием. – Сам знаешь, что нашим предкам ни в коем случае нельзя было забивать последнюю корову. Какой бы ни был голодный год! Поэтому и произносят, как заклинание, как молитву: «Кµ³х эрэ окко µктэммит ки´и»[1]1
  «Лишь бы ступить на зеленую травку». (Прим. автора).


[Закрыть]. Афанасий, ты еще раз перечитай этот отрывок и поймешь, что наши предки фактом своего добровольного ухода из жизни снимали табу на неприкосновенность единственной коровы! Старик же только сердце глотал перед смертью, а все мясо оставалось его детям и внукам! И его потомство точно доживет до зеленой травки следующего года – жизнь продолжается!

– Ну, за жизнь! – произнес Афанасий, пародируя генерала из известного фильма.

– Нет! Я предлагаю выпить за операцию «Контактные линзы», – перебил его Сашка.

– Это правильно! – тотчас согласился Афанасий, и друзья одновременно запрокинули кружки…

Якутск, 1998 г.