Текст книги "Сад опавших листьев"

Синъити Юки
Сад опавших листьев

1

Каяма исполнилось шестьдесят лет, когда он занялся садом. С тех пор прошло десять лет… Тогда, в шестьдесят, не верилось, что он сможет прожить еще десять лет; самое большее – два-три года, вот и придумал себе занятие. А нынче уже семьдесят… Правда, он с самого начала сознавал, что потребуется по меньшей мере лет десять, чтобы сад мог дать ту необъяснимую радость, на которую он рассчитывал, и тем не менее почти весь свой капитал Каяма истратил на покупку участка в двести цубо.[1]1
  Цубо – мера площади, 3,3 кв. м.


[Закрыть] Капиталом же было то немногое, что оставалось у него от денег, полученных при уходе с работы.

На краю рощи близ реки Тамагава, где еще сохранился облик прежней равнины Мусасино, он построил дом, в остальном полностью доверившись природе. А потому летом он жил в прохладе деревьев, осенью – среди ворохов опавших листьев. Во все времена в сад залетали птицы, летом появлялись змеи. Так и жил бы он, предоставляя ветрам ворошить и трепать опавшие листья, если бы вдруг не охватило его желание садовничать – это произошло через год после того, как двое его детей почти одновременно обзавелись семьями и покинули дом.

Каяма было пятьдесят два года, когда умерла его жена. А вскоре и дети – сын и дочь – попросили его согласия на брак. С тех пор они почти не появлялись в доме Каяма. Иногда Каяма невесело думал: уж не превращается ли он в типичного старого брюзгу? Может быть, в этой долгой трудной жизни без спутника как-то незаметно накапливаются странности, калечащие душу? – пытался он разобраться в самом себе. Но эти попытки лишь оставляли какое-то ощущение подавленности. Когда сын объявил о намерении жениться, Каяма испугался, не просит ли он согласия на брак уже после свершившегося факта, но, поговорив с сыном, сразу дал согласие. И с дочерью было почти так же. Да нет, скорее уж он проявил снисходительность.

Дети с семьями жили в удобных современных домах и не очень-то стремились бывать в его старом доме. Это вызывало у Каяма не столько чувство горечи по поводу нравов современной эпохи, сколько опять же ощущение одиночества и оторванности… Прежде детей было двое, теперь их стало четверо, и, когда он думал о них, ему казалось, что и потерял он уже четверых… Ведь Каяма и не женился вторично только потому, что решил прежде вывести детей в люди. И может быть, чувствуя себя одиноким, именно в саде пытался он найти друга, к которому взывал.

«…Вырастить сад – и можно проститься с этим миром, вобрав последним взглядом все созданное тобой. Вероятно, единственное, что можно унести с собой в тот мир, – это лишь последнее мгновенье, запечатлевшееся в глазах…» – часто шептал Каяма, как бы убеждая в чем-то себя самого, хотя и не задумывался глубоко над тем, что такое тот мир, – над вопросом, на который вряд ли вообще есть ответ. Только говорил неопределенно – тот мир. И о саде он поначалу говорил без твердой уверенности или большого желания, ибо не принимал его очень всерьез, считая, что жить осталось самое большее два-три года.

2

Наступила осень, и к Каяма пришли садовник и торговец камнем. Садовника – звали его Судо – Каяма пригласил сам, торговец же появился неожиданно. На небольшом грузовичке он возил камни с горы Окутитибу. Найдя дом или сад, хозяевам которого нужен был камень, он продавал весь грузовик за двенадцать или пятнадцать тысяч иен. Машину обычно вел его сын, парень лет двадцати, торговец же сидел рядом. Иногда заказы ему делали заранее, но чаще он на машине, нагруженной восемью-десятью большими камнями, сам искал дома, которые еще только строились.

Так же случайно попал торговец и в дом Каяма – его привлекли размеры сада. «Вы только взгляните на мои камни», – сказал он. Лицо красное, узкие глаза и белые зубы, под носом – маленькие усики. Без них его внешность, вероятно, казалась бы и вовсе не примечательной, хотя в лице этом было все же что-то ясное и открытое.

«Ладно уж, взгляну», – подумал Каяма, а в результате купил у торговца не один грузовик, а несколько. Приглянулся ему и сын торговца – еще более скромный, чем его простой и открытый отец, и очень работящий.

Случалось, что Каяма отказывался покупать камни или просил сбавить цену. «Учитель, вы прекрасно научились торговать», – с серьезным лицом подтрунивал торговец и отдавал свой товар по той цене, которую называл Каяма. Вероятно, он знал от садовника, что Каяма когда-то преподавал в школе.

– Учитель, вероятно, понимает, что на такой большой сад, – торговец широко развел обе руки в стороны, – нужно машин десять камней. И не менее ста каменных плит для дорожек. А потом вы, я не сомневаюсь, захотите и большой камень.

– Но ведь у меня под сад отведено лишь пятьдесят цубо… А какой он, этот большой камень, о котором вы говорите?

Торговец развел в стороны свои сильные руки:

– Вот такой и еще раза в два больше и толще. Голубой. Он один займет целый грузовик.

«Интересно, где бы его разместил садовник Судо?» – подумал Каяма и тут же поймал себя на мысли, что, вероятно, голубой камень и завершит рисунок всего сада.

– Денег у меня маловато. Так что этим камнем и закончим. А у него действительно настоящий голубой цвет?

– Прекрасный голубой цвет! Я нашел его совсем недавно, еще никому и не говорил, сын только знает. Такой за всю жизнь всего два-три раза и встретишь. Вы, наверное, думаете, что дело наше прибыльное – продавай себе камни, которые ничего не стоят. А ведь бывает, что за три дня работы – всего одна сделка, и то неизвестно, сумел ли окупить затраты. Три дня потратишь, чтобы доставить камни в Токио: день – найти в горах камни, сочетающиеся друг с другом, еще день – погрузить их на грузовик, день – на перевозку. Бензин нужно покупать, с машиной бывают поломки, или помощник, если не очень умелый, случайно испортит хорошую находку. Бывает, так ни с чем домой и вернешься, да еще в долгах – какой уж там заработок. Кроме того, и рабочих ведь нужно рюмочкой угостить – парни-то молодые. Просто я люблю горы, люблю камни. А этот голубой чем-то меня особенно покорил. По-моему, в вашем саду ему самое подходящее место. Думаете, я стал бы его продавать, если бы у меня были деньги? – От возбуждения и без того красное лицо торговца полыхало, словно вечерняя заря.

Каяма вдруг почувствовал, как сильно забилось у него сердце. «…Взять большой голубой камень на тот свет? Мирно заснуть на нем?…»

Примерно через неделю торговец привез на своем грузовичке голубой камень. Отирая пот со лба, он сказал взволнованно:

– Верных пятьсот каммэ[2]2
  Каммэ – мера веса, 3,75 кг.


[Закрыть] будет!

Снять эту глыбу с грузовичка и перетащить ее было уже заботой садовника. Пять человек, ловко орудуя рычагами, постепенно перемещали камень в глубину сада. Мягкая земля задыхалась под его тяжестью. Торговец разделся и вместе с сыном суетился рядом с рабочими.

– Осторожнее, не поцарапайте, – громко предостерегал их Каяма, но было это скорее заклинанием, чем предостережением. Обычно Каяма говорил почти шепотом, сейчас же он сам поразился неожиданной силе своего голоса и решил: «Все, наверно, потому, что этот камень станет моим надгробием».

– Хороший камень. Великолепный камень. – Каяма похлопал по плечу торговца, но вдруг увидел, что это не он, а его сын. Сын мягко улыбнулся в ответ и чуть пожал плечами. Торговец же, прищурив и без того узкие глаза, сказал:

– На таком камне днем спокойно спать можно. «Пожалуй, – искренне кивнул Каяма в знак согласия. – Днем поспать хорошо, но еще лучше позвать сюда детей и выпить с ними на этом камне хорошего зеленого чая. – Душа его неожиданно переполнилась радостью, но мгновенное замешательство подавило это чувство. – До чего же я наивен…»

Уже начало смеркаться, когда глыбу дотащили до середины сада. «Наверное, камню нужна вода», – подумал Каяма и, вручив деревянную бадейку молодому рабочему, приказал принести несколько раз воды из колодца. Политая водой гладкая поверхность камня мгновенно расцвела густым ярко-синим цветом… Перед взглядом Каяма словно раскинулось далекое море. Глаза торговца слегка увлажнились, он приблизил лицо к Каяма:

– Приложите ухо. Слышите, как журчат горные реки в долине?

– Похоже. Хорошо бы после моей смерти эти звуки стали еще слышнее. – Каяма поглаживал рукой мокрую поверхность камня. По Щеке торговца скатилась слеза.

– Я приду еще, когда мне захочется взглянуть на камень. Вы разрешите тогда зайти хоть на минутку с черного хода?

– Да, пожалуйста, вы уж нам разрешите тогда… – нерешительно добавил сын.

3

Спустя два-три дня Судо пришел с хорошей новостью:

– В Аобадай распродается огромный сад. Правда, на него претендуют еще несколько садоводов-любителей, так что решать надо сегодня-завтра, если хотите купить. Продают почти даром, к тому же там, на мой взгляд, еще на три грузовика настоящих старинных камней – прекрасных, таких уже не привозят, и вы при всем желании нигде их не купите. Камни из Курама, Коею, Тикуба. Ведь, говоря откровенно, иметь камни, привезенные лишь из одного места, неинтересно. "Хорошо бы соединить их с вашими. Что скажете на это?

Каяма расспросил поподробнее о хозяине, о причинах продажи сада.

– Это был особняк директора какого-то банка. Во время воздушного налета он сгорел. Прошло уже более десяти лет, а дом так и не восстановили, вот вдова и решила продать сад. Там пять, нет – семь тысяч цубо. Землю она продает отдельно – без камней и деревьев. У нее масса прекрасных каменных плит, которыми была когда-то выложена дорожка к чайному домику, их вам вполне хватит. А если там копнуть, то можно найти еще больше. Особняк-то сгорел, а камни огонь не тронул, так что это просто находка.

– Хорошо, вы сходите завтра со мной?

– Конечно. Сейчас же пойду предупрежу.

Каяма подумал, что он уступил Судо так же быстро, как и своим детям, когда они пришли просить его согласия на брак. Сын и дочь покинули его дом, но зато теперь здесь будет множество старинных камней из Курама, Коею, Тикуба, будут камни из горного потока, сбегающего с Окути-тибу… Каяма почувствовал вдруг странное волнение, охватившее его, и в тот же миг ему показалось, что он словно проваливается в холодную пустоту… Впервые с тех пор, как он занялся садом, темная тень коснулась его души.

4

От дома Каяма до Аобадай – минут тридцать ходу. Каяма встал рано: по утрам, когда от прохладного осеннего воздуха было зябко, он поливал водой голубой камень, и это уже стало его ежедневной радостью и утешением. Камень напоминал мощный торс. Лежащий торс. Каяма видел, как синел камень, впитывая капли дождя, падающие с деревьев, и сердце его трепетало. Ему казалось, что от поверженного торса исходит не журчание горного потока, а божественный голос.

«…Взять с собой камень на тот свет? Мирно заснуть на нем…» – ожили слова, которые и прежде мелькали в его сознании. В этот момент с черного хода вошел Судо.

– Этот новый камень, конечно, хорош, но в камнях, прошедших сквозь годы, есть особая прелесть. Итак, я готов вас проводить.

Каяма вышел вместе с ним, не позавтракав.

Они вошли в сад Аобадай, и Каяма был поражен. Похоже, здесь не пять, а все десять тысяч цубо. За искусственным холмом – огромные кроны. Камни и деревья, по всей видимости, свозили отовсюду, не считаясь с расходами… Каяма долго бродил по саду, где словно витал еще дух древней Японии и все напоминало о вольготной жизни его хозяина до войны. Но в то же время было в этом саду что-то гнетущее – Каяма ощутил это всем существом. Будто эти десять тысяч цубо до сих пор хранили память о рушащемся, горящем в пожаре войны особняке – без сомнения, роскошном и вполне соответствовавшем такому саду.

– Были ли жертвы? – спросил Каяма у Судо.

– По слухам, в доме во время пожара оставались одни женщины – человек пять, кажется, погибли.

Каяма молча зашагал дальше. То тут, то там в огромном саду, который и глазом-то не охватишь, стояли грузовики, приехавшие за деревьями и камнями, и рабочие, садовники, как хлопотливые муравьи, не прекращали своей лихорадочной деятельности.

Судо привел Каяма к задним воротам и стал показывать ему камни. Глаза его при этом блестели, он то и дело восхищенно вздыхал. Затем Судо потащил Каяма по тени «стой тропинке, тянувшейся вдоль рощи низкорослого бамбука.

Каяма увидел старый чайный домик, настолько ветхий, что он походил на завалившийся амбар. Трое молодых рабочих ломали его с такой же энергией, с какой ломают бараки. Казалось, они радовались возможности сокрушить все одним махом. Каяма взглянул на их оживленные лица и почувствовал, как вновь души его коснулась темная тень. «Домику-то этому, наверное, более ста лет…» – подумалось ему.

Они пошли по другой узкой тропинке, идущей от чайного домика вниз, как вдруг садовник обернулся к Каяма и, воскликнув в крайнем возбуждении: «Здесь!», показал на группу рабочих. Те, услышав его голос, прервали работу, но потом вновь взялись за лопаты. Из-под земли, перемешанной с истлевшими листьями, появлялись черные каменные плиты. Штук пятьдесят уже выкопанных плит грудой лежали неподалеку, как бы напуганные ярким солнечным светом, заливавшим землю.

– Слышите? – спросил Каяма у Судо.

– Что?

– Ну, раз не слышите…

«Должно быть, женщины, погибшие в огне, часто, если не каждый день, ходили по этим плитам», – подумал Каяма. Но разве скажешь Судо, что он и сейчас слышит далекие звуки их шагов… Садовник только посмеется над ним. Услышит ли он эти звуки, когда плиты уложат в его саду?…

Скрестив руки, Каяма зашагал по саду и вновь ощутил, как в душе его промелькнула темная тень.

5

Вскоре Судо вновь принес хорошую новость.

– Здесь совсем рядом продают еще один сад, все деревья. Что вы скажете на это?

Каяма сначала решил отказаться:

– Я ведь не собираюсь превращать в сад весь свой участок. Мне хочется и рощу сохранить, и эти лесные деревья, и уложить декоративные камни.

– Знаю, знаю. Но неплохо бы насадить и других деревьев – чтобы они гармонировали с камнями. Азалии, зонтичные сосны, что-нибудь еще… А возле воды так и просятся сливы…

– И все это там есть?

– Да.

Оказывается, Судо хорошо знал эти деревья, так как сам привозил их туда в самом начале войны. Он ручался, что деревья прекрасные. По его словам, там есть и пять больших, в обхват, литокарпусов, и гранаты – в общем, все самое лучшее.

Каяма и не предполагал, что рядом с его домом существует такой сад.

– Зачем же им продавать его?

– Хозяин имения умер недавно, а вдове деревья ненужны, она говорит, что хочет сделать лужайку и бассейн.

«…Значит, в моем саду сольются в один хор звуки тех каменных плит и деревьев этого сада. Все, что было близко умершим, объединится в моем саду и станет мне утешением…» Каяма прислушался к шелесту падающих листьев, которые кружил в воздухе легкий ветер. Вместе с листьями, бегущими по земле, они рождали какую-то единую тихую мелодию. И вдруг сквозь эту мелодию ему послышался голос: «Сад опавших листьев…» День был настолько прозрачным и светлым, что казался нереальным.

«Сад опавших листьев… Неплохое название», – подумал Каяма и сказал Судо:

– Хорошо. Я покупаю этот сад целиком.

Каяма исполнилось шестьдесят пять лет, когда умер Судо. На седьмой день после смерти садовника он зашел в маленький садик за домом Судо. Там росла старая белая слива. Договорившись, что ему ее уступят, Каяма попросил другого садовника, приятеля Судо, перевезти это дерево к нему.

«…Вот и еще прибавилась одна вещь, которая была близка умершему…» Каяма смотрел, как перевозят белую сливу, и вспомнил день, когда Судо привез ему деревья из того сада.

…Корни деревьев, положенных на большую грузовую тележку, были большими и тяжелыми. Чтобы уравновесить их, спереди подвесили камни. Тележку тащили трое молодых парней, а маленький Судо торжественно шел впереди, медленно поднимаясь в гору, как во время праздничного шествия. Лицо его сияло. Неожиданно тележка, уже въехавшая во двор Каяма, наклонилась.

«Осторожно!» – крикнул кто-то, но Судо уже был у передней части тележки. Как ни в чем не бывало он приказывал молодым рабочим: «Сначала снимите камни». Его строгое лицо выражало недовольство ненужной суетой и криками вроде этого «осторожно».

Камни были сняты с тележки; освободившись от их тяжести, передок ее резко подскочил вверх, и деревья стали похожи на вздыбленных ржущих лошадей. Каяма подивился тогда легкости и подвижности Судо.

«Не хочу хвастаться, но травм у меня еще никогда не было. Может быть, потому, что я маленького роста. А вот со спортсменами-любителями, к примеру, без конца что-нибудь случается. На мой взгляд, одних лишь тренировок недостаточно».

И такой человек уступил болезни. Скорее, правда, не болезни, а сакэ. Каяма вдруг пришла в голову мысль, что тот торговец камнем с красным лицом тоже, наверное, любит выпить. Со смертью Судо торговец стал ему как-то ближе. «Я приду еще, когда захочется взглянуть на этот камень. Вы разрешите зайти хоть на минутку с черного хода?» – спросил он тогда, но с тех пор так и не появился.

6

Прошло пять лет. Голубой камень прекрасно прижился в саду. «Если приложить ухо, слышно журчанье горного потока», – говорил торговец. Но уж если что и было слышно, то скорее голос самого камня, тоскующего по горным рекам на его родине.

Но голубому камню не суждено было увидеть родину. Его поверхность, помнящая дожди и ветры, впитывала в себя голубизну неба, в многочисленных узких морщинах ее жил темно-зеленый мох. Камень нежно обнимали пышные нижние ветви широко разросшегося над ним дерева. После дождей во впадине на груди этого похожего на торс камня оставалась вода. Прилетала откуда-то стайка быстрых воробьев, иногда с птенцами. Вытянув шейки, они пили эту воду, затем барахтались в ней, хлопая крыльями. Если вода высыхала, Каяма не забывал сам принести ее из колодца. Когда во впадине скапливались листья, Каяма сбрасывал их. У него теплело на сердце от ощущения близости живых существ.

Со смертью Судо уход за садом практически прекратился. Каяма не приглашал больше никого, считая Судо единственным и непревзойденным садовником. Так и росли ветви, осыпались листья. Ветер гонял их по каменным плитам.

Все шло, как заведено в природе, и сам Каяма, также следуя ее законам, стал быстро угасать. Спина не была уже такой прямой, болели плечи и поясница, сдавали глаза: в них поселилась тень смерти.

Два-три раза в день Каяма спускался в сад. Его все чаще донимала ноющая боль во всем теле, особенно если целый день он проводил в комнате, погруженной в неподвижное безмолвие. В слабых глазах поднималась рябь, похожая на облака. В такие минуты его неодолимо тянуло в сад.

Управившись со своими нехитрыми повседневными заботами, он читал старинные книги, которые собирал в течение многих лет. Иногда занимался каллиграфией. Радость охватывала его, когда он опускал на бумагу кисть с черной тушью. Но он при всем желании не мог бы назвать эти дни днями спокойного, как принято считать, уединения, ибо тень смерти падала и на иероглифы.

В последнее время Каяма часто слышал звуки, исходящие от камней. Казалось, каждая каменная плита, по которой он прошел, отвечает негромким эхом.

«Может быть, это шаги тех пяти сгоревших женщин?…» – задумался однажды Каяма, и вдруг его охватил страх. Нет, конечно, это его собственные шаги.

Но однажды ночью к комнате Каяма, пройдя по плитам, приблизилась молодая женщина в белом кимоно.

– Кто там? – спросил он, но в ответ женщина лишь повернулась спиной. Пояс ее кимоно был не затянут. Женщина медленно, словно скользя, стала удаляться. Ясно, что она приходила звать его. Каяма босиком быстро спустился в сад, боясь от нее отстать.

Он шел по плитам, по которым ступала женщина, и шептал, что вряд ли у духов есть ноги, что все это ему не снится. Его поразило тепло каменных плит… Может быть, это тепло ее ног?…

В саду Каяма из восьмидесяти плит сада Аобадай были выложены разбегавшиеся веером три дорожки, и Каяма потерял из виду белую фигуру. Придя в себя, он увидел, что стоит у голубого камня. Шагнув к нему, он хлопнул в ладоши, как обычно зовут у пруда карпов, и услышал эхо, отозвавшееся из глубины камня. И вдруг вновь зазвучали за спиной каменные плиты. Каяма вспомнил, как Судо говорил ему, что погибших женщин было пятеро. «Может быть, это одна из пяти? – с трепетом подумал он, и перед его глазами вновь возник старый чайный домик, похожий на завалившийся амбар. – Может быть, к домику ходила только одна из пяти женщин?… Именно та, которая появилась сегодня?»

– Слышите?

– Что?

– Ну, раз не слышите…– вспомнил Каяма свой разговор с Судо. Вряд ли сегодня за ним приходила его жена, умершая более десяти лет назад. Нет, фигура этой женщины была совсем другая – похоже, это молодая девушка. Каяма раздирали сомнения.