Текст книги "Анютины глазки"

@snabzhenia
Анютины глазки

© @snabzhenia, 2021

* * *

Пролог

В выборе есть несколько путей, каждый из которых ведет к перекрестку идей, мыслей, планов или людей. Кто-то говорит, что уже изначально мы находимся под влиянием чужого мировоззрения и идем вдоль переулков, открытых великим некто, и только он знает истину, – а итог? В итоге, все сведется к одному, вот и вся дорога. Для кого-то уже изведанный путь – есть путь к пониманию, к принятию себя, своих истинных взглядов, ценностей и страстей. Но его ли это путь? Пусть думает так и живет. И так сойдет. Как состав с железнодорожного пути. Разберем по составу.

1. Вспомним предков

Говорят, что перед смертью люди видят свою жизнь, как в ускоренной киноленте, поэтому отмотаем ее до начала конца.

За завтраком отец чуть ли не протыкал газету носом, как обычно. Вычитывал блоки рекламных текстов one by one[1]1
  С англ. Один за другим.


[Закрыть] и протирал очки, запотевшие от только что сваренного кофе с корицей. Он щурил черные глаза, словно крот, и облизывал темные усы от пенки взбитых сливок, обязательно причмокивая на точке каждого абзаца.

После женитьбы, как говорит мама, он перестал что-либо видеть дальше собственных волосатых ноздрей в зеркале, утратив последние нотки юмора и былой романтики вместе с подтянутым телом и привлекательным нежно-басистым голосом. Его излюбленным местом в доме стал обветшалый грязно-оранжевый диван, который скрипел от тяжести любой приземлившейся на него точки. Этот ветхий предмет мебели достался нам от бабушки, а той – от ее мамы, поэтому выбрасывать было жалко, а покупать новый не имело смысла. Изредка то один, то другой член нашей небольшой семьи проходил мимо и распылял освежитель воздуха, дабы перебить аромат затхлости или случайный выброс азота.

Мы жили в однокомнатной квартире самого дождливого города Европы – города немногочисленных миллионеров, в число которых мы вряд ли когда-нибудь войдем. Отец служил обычным клерком в крупной корпорации, где каждого сотрудника считали расходным материалом. Огромное число неработающих жаждало оказаться хотя бы на его месте, чем скитаться в поисках постоянного заработка. Как-никак отец получал свои гроши, но каждый день выслушивал недовольства начальника, а вечером срывался на жену и мать своих двоих детей за бутылкой хмеля.

Она пыталась уходить от конфликтов в свой мир. Все сложности жизни переносила на холст и растворялась в нем в свободные минуты. Красок добавляли редкие путешествия, слова «мы любим тебя», пополнение счета банковской карты или немногие довольные заказчики на дизайн проектов. Мать создавала впечатление человека, который не знал, что такое тяготы судьбы, и любой другой бы поверил в это, но только не я.

Каждое утро она порхала вокруг стола. Ее длинные русые волосы колосились золотом и качались из стороны в сторону, напоминая пшеницу в поле. Казалось, она легко вышла бы из своего тела, чтобы принести еду, собрать детей в школу и поесть самой перед тем, как отправиться в арт-студию. Только у нее то и дело происходило зависание в облаках: она подходила к окну и, наблюдая оливковыми глазами за каждой каплей дождя, пыталась телепатически их удержать.

Мама происходила из богатой семьи. Все ее братья и сестры окончили престижные высшие учебные заведения и сейчас живут своей жизнью, изредка присылая поздравления и открытки в праздничные дни в социальных сетях. Бабушка и дедушка помогали нам, но втайне от папы, потому что, если бы тот узнал про «подачки», ушел бы куда-нибудь, чтобы вернуться подвыпившим.

Ее родители не одобряли брак и до последнего пытались вбить в голову легкомысленной дочери, что выбрала она человека не своего круга и что то, к чему привыкла в детстве, просто исчезнет. Но мама решила, что все ценности мира для нее дешевле папиной любви, с того момента, когда впервые его увидела.

Произошло это довольно-таки необычным образом. Когда мама еще была юной девушкой, лет двадцати, и приезжала на каникулы в большую семейную усадьбу, каждый вечер вылезала из окна своей комнаты на большой навес, чтобы полюбоваться звездами и помечтать, а днем, когда ее младшие брат и сестра играли на лужайке, доставала мольберт и под музыку двигала кистью, вырисовывая тихое бирюзовое море или балтийский шторм. В один из солнечных дней ей захотелось изобразить идеального мужчину: она выводила высокие бледные скулы, медленно влюбляясь в черты – вымышленные алые губы и темно-синие лучики вокруг зрачков. Когда картина была завершена, молодая девушка вытянула ее в руках к окну и, покачав головой из стороны в сторону, сморщилась, как от кислого киви, и порвала работу одним движением сверху вниз. Каково было ее лицо, когда она увидела через стекло невообразимого мужчину.

Мой отец родился в семье неблагополучной. Дед был пьяницей, а бабушку увидеть не довелось, потому что, когда моему папе было десять, ее унес рак легких. С четырнадцати лет парнишка трудился на стройках, в компании гастарбайтеров, а единственный его предок пропивал эти деньги за несколько дней. В возрасте восемнадцати лет папа ушел из дома по-английски – не выдержал очередных побоев – и начал жить в строительной бытовке, которая за три версты пахла потом и тухлой одеждой. Однажды бригада выехала на ремонт фасада здания, которое содержали известные в округе бизнесмены. Филипп забрался на стремянку, чтобы покрасить навес, и чуть не свалился с нее, когда увидел перед собой в окне милейшее женское лицо с совиными глазами и профилем колибри. Ее грудь поднималась и опускалась от страха и возбуждения под ярко-салатовой футболкой, руки застыли на шее с растопыренными, как пальмовые листья, пальцами, а на лице уже блестели случайные боевые отметины от искусства.

Ее улыбка лишила парня дара речи и сна. Ночью он расхаживал по лужайке и заглядывал в таинственное окно, мысленно воссоздавая лицо девушки, которая украла последнее, что можно было забрать, – сердце. Он отдал его без сомнения, а Виолетта ответила взаимностью в ту же ночь, случайно встретив его у сенника. Они проводили все время вместе, но тайно, как Монтекки и Капулетти, а затем «Ромео» объявил о том, что его больной алкоголизмом предок скончался и освободил квартиру. Мама заявила родителям, что съезжает, но после их презрительного ответа сбежала.

Сколько было обид и разочарований как с одной, так и с другой стороны! Виолетта посерела, впала в депрессию, апатию, перестала смотреть на жизнь в розовом цвете и увядала на глазах Филиппа. Он старался поддерживать ее всеми возможными способами, нашел работу сначала для нее, затем себе, и вскоре уже не хватало времени и сил на то, чтобы унывать и печалиться.

Таким образом, моя мама окончательно обрубила пуповину и начала жить самостоятельно, вступив, наконец, на взрослую тропу рутинной жизни. Спустя некоторое время мои богатые бабушка и дедушка, конечно, простили непослушную дочь и перевели приличную сумму на счет банковской карты, но не знали о том, что через несколько месяцев должны будем появиться на свет мы с братом.

2. Сезон скидок

Мы остановились на том, что мама у окна считала капли дождя, перед тем как углубиться в прошлое, поэтому стоит продолжить.

Она еще несколько раз устало промычала, что завтрак готов, перед тем как на кухню влетел смерч и сбил несколько тарелок на пол. Мы с братом никогда не ладили и угомонились только после звонкой игры стекла и плитки. Родители и ухом не повели, пока страсти не ушли в тишину.

Джон – это отдельный вид маминого искусства. Конечно, я иногда думала о том, что хорошо быть единственным ребенком в семье, но такие мысли, как правило, тут же испарялись после очередного примирения. Несмотря на то, что он очень часто меня доставал и заставлял мою пятую точку пылать, все равно был для меня каким-никаким разнообразием в однотипных буднях, и я не представляю, как бы выживала одна.

После минуты молчания отец, наконец, взял слово.

– Дорогая, только послушай: «Летний лагерь со скидкой! Не упустите возможность отправить любимых детишек в место, где они проведут время весело и с пользой! Ваш ребенок плохо учится? Мы сделаем так, что он станет лучшим в своем классе! Он сидит дома и его трудно заставить выйти погулять? Тогда наши занятия физической культурой укрепят его здоровье и дух! А если он не сидит на месте и ищет приключения? Мы их обязательно найдем! Отправляйте заявку прямо сейчас на сайт, указанный ниже, и ждите подтверждения со временем и местом сбора! Мы – лагерь «Анютины глазки» – светимся от счастья!» А если закажем прямо сейчас, то получим дополнительную скидку! – и воодушевленно посмотрел на жену.

Та, скрестив руки на груди, повернулась от окна к семейке и, взглянув на три пары глаз, устало выдохнула:

– Как хорошо, что сегодня последний день перед каникулами, – а потом кивнула любимому мужу, собрав губы в трубочку, и оглядела пол в надежде найти быстрое и действенное средство от всех проблем. Если честно, нам не хватало того лысого мужчины из рекламы моющих средств.

Собирались весь день, точнее, мама. Пришлось все начинать заново после того, как она увидела полунаполненные чемоданы. К нескольким парам носков-неделек брата добавились теплые свитера и кофты, термобелье и дополнительные труселя, а к моему спортивному костюму и другим мелочам на две недели она положила фен, мыльно-рыльные принадлежности и другую чушь, которая априори должна быть в лагере.

– Мам, я думаю, что туалетная бумага там будет.

– Если будет, то хорошо, а если нет, то ты мне еще спасибо скажешь.

– А шапка зачем? – заныл братец.

– За надом.

После всевозможных цоканий мамины потные щеки стали пылать. Она то и дело сдувала с них прилипшие, выбившиеся из пучка пряди волос, пытаясь застегнуть молнию уже толстого чемодана. Пришлось на нем и попрыгать, и полежать, и побить ладошками, и обозвать знакомыми и незнакомыми словами, но чемодан не поддался и даже передразнил взрослую женщину, высунув разноцветные тряпки, словно языки. Я аккуратно пихнула брата локтем. Намек до него не сразу дошел, и он решил мне ответить посильнее.

– Да что ты делаешь, идиот, помоги маме!

– На себя посмотри, чучело.

Наверное, у каждого ночь перед поездкой волнительная. Сердце стучит, думаешь о том, что вот-вот сменишь привычную обстановку на что-то неизвестное, – но только не я: спала как убитая. Обычно мне снятся цветные сны, и даже иногда могу ими управлять, но в этот раз была глубокая, темная пустота, которая затянула меня, словно в черную дыру, и не отпускала до тех пор, пока где-то далеко я не услышала звуки будильника и нервные возгласы матери, которая бегала по углам и собирала всех и все в кучку, словно колли – непослушных овец. Еще и зубами щелкала, когда все разбредались кто куда и не выполняли ее команды.

Приехали на автовокзал единственные, кто был готов к переезду в другую страну, благодаря фразе «на всякий случай». Стояла непривычная жара, но мама отнеслась к ней с подозрением, поэтому заставила нас одеться потеплее, на всякий случай. Все на всякий случай.

Предки долго напоминали нам о правилах приличия, наверное, потому, что больше в наличии тем для разговоров у них не было. А мы стояли и пытались спрятать головы от стыда в худи, как улитки, улавливая незримыми рецепторами смеющиеся взгляды со всех сторон. Мне одной кажется, что если не знаешь, о чем говорить с детьми, то лучше не говорить вообще, пока не подвернется благоприятный случай?

После недолгого сканирования нас с головы до ног одна брюнетчатая мадмуазель прошептала нечто своим подругам, отчего те прыснули. Оказалось, что мы были почти единственными тинэйджерами, которые пришли с родителями, да еще и не в коротких шортах, откуда виднелось все нежелательное. Фу, лучше не вспоминать.

Мама то и дело стряхивала с нас пылинки, пока ждали автобус, а отец продолжал зевать, поглядывая на скопления молодых тел. Его компас инстинкта размножения сходил с ума, а глаза указывали на разные стороны света одновременно.

– М-а-а-а-м, я уже не маленький! – с раздражением рыкнул брат, когда она начала поправлять прическу, спрятанную под капюшоном.

– Но и не взрослый. Будьте паиньками и не забывайте чистить зубы, а то лечение дорогое. Я это тебе говорю, Джонни. Ты меня слышишь? Ну-ка повернись.

– Да-да, я слышу.

– Детка, а ты не забывай, что подмываться нужно каждый день, иначе…

– М-а-а-а-а-а-а-а-м! – взорвалась я, когда краем глаза увидела, как рядом стоящие девки начали держаться за животы и приседать от смеха, выставляя напоказ все свои прелести. – Я знаю, ты говорила это сотню раз. Папа, мне уже плохо! Может, позвонить им? Пап?

– А? Да-да, сейчас, – он быстро повернулся и начал доставать доисторический кнопочный кирпич из кармана, но руки не слушались. Любой музей был бы рад такому экспонату, и это я не про телефон.

К счастью, мы услышали скрип и глухие хлопки еще одной раритетной модели – автобуса. Он выплевывал жидкость из выхлопной трубы и источал аромат еле переработанного горючего. Все в окружении превратились в сурикатов и вытянулись, чтобы приготовиться к старту, а затем понеслись занимать очередь, толкая друг друга и выясняя, кто первый пришел. Нас одёрнули, как щенков, и заставили всем уступить, дабы не конфликтовать. Мы с братом, закатив глаза, встали почти в самый конец колонны и терпеливо ждали, наблюдая за тем, как из запотевших окон высовываются средние пальцы отсталых подростков, успевших занять лучшие места. Тут я поняла, что враг моего врага – мой братик, и что ближайшее время я проведу уж лучше в его компании, чем с людьми, похожими на животных.

Когда стадо рассеялось, пришло время аккредитации и для нас. Мы поцеловали взрослых и побыстрее зашли внутрь, оттирая рукавами мокрые следы от родительских губ. Пробрались в самый конец, перешагивая через подножки, и оказались рядом с кучерявым парнем. Будь он девушкой, я бы сказала, что это диснеевская принцесса в чистом виде: волосы темные, как грива вороного жеребца; кожа белая, почти как замазка; губы алые, как мамин лак, а на нас ноль внимания, что за воспитание? Несмотря на недостатки, он был очень даже хорош собой. Я как-то видела его в школе, но не обращала особого внимания, поскольку меня интересовал другой объект, который, к сожалению, в лагерь поехать не захотел.

Мы разместились на шершавых, темных, пыльных сиденьях, а затем открыли окно – стояла адская духота. Как только тронулись, помахали родителям рукой и сели. Я оглянулась: сосед неподвижно сидел и не выказывал никаких эмоций, скрестив руки на груди и откинув голову на спинку кресла. Из его ушей доносились глухие звуковые волны, сменяющиеся отчетливыми ударами барабанов знакомой рок-группы.

– Хэй! А почему ты не прощаешься? Вы же с отцом вроде как стояли рядом с нами. Вон он, заглядывает в окно и ищет тебя, – начала я, но после того, как он не среагировал, решила дотронуться до него.

– Ну что тебе?

– Тебе там машут в окно!

– Прощается тот, кто знает, что больше никого не увидит, – огрызнулся он и отвернулся, тряхнув вороной гривой, словно разгоняя надоедливых мошек. Его волосы электризовались и прилипали к спинке кресла. Казалось, что густую шевелюру не мыли целую вечность, потому что она сверкала так, будто кто-то переборщил с гелем для укладки. На вид парень был старше нас – лет восемнадцать, но, скорее всего, еще не познал всю силу расчески.

– Прости, а как тебя зовут? – продолжила я.

– Барри.

– Очень приятно, я Джина, а это мой брат – Джон. Мы двойняшки.

– Не буду врать, что мне не все равно, – процедил сквозь зубы новый знакомый.

– А ты чего такой злой? Тебя этикету не учили? У тебя вообще есть друзья?

Он закатил глаза и уставился в стекло, рассматривая проплывающие мимо серпантинные склоны, сменяющиеся сосновыми чащами.

– Ты что до него докопалась? Ну не хочет человек общаться, зачем донимать? – вмешался братец, и мы завели старую добрую шарманку на четверть часа.

– Господи, ну надо было оказаться рядом с клоунами…

– Ты сейчас кого клоуном назвал? – хотел было налететь на соседа Джон, как по всему автобусу раздался громкий, похожий на львиный рык: «А ну всем заткнуться!»

Оказалось, что весь автомобиль гудел, кричал и смеялся, накаляя обстановку до предела. Кондиционеры не работали, стало окончательно нечем дышать после того, как попросили закрыть окна, чтобы не летела пыль. Как я уснула – не помню, но от недостатка кислорода начала ужасно болеть голова, да еще и подташнивало в придачу, когда изредка открывала глаза, чтобы вытереть слюни со щеки.

Ни с того ни с сего мы со свистом подались вперед и врезались головой в спинку переднего кресла.

– Приехали! – повторился недоброжелательный рев.

Двери запищали, но с диким нежеланием выпустили нас, после того как в них врезался огромный кулак неизвестного.

– Выходим парами! Не разговариваем! Слушаем внимательно мои команды! – лаял плотный мужчина в тошно-фиолетовой, грязной форме. Он топтал землю так, что из-под ботинок во все стороны разлетались куски засохшей земли, и нетерпеливо посматривал на наручные золотые часы, которые подчеркивали желтизну больной, изуродованной шрамами и рубцами кожи.

– Наверное, бывший военный, – прошептала я скорее себе, потому что все остальные старались выйти из транспорта как можно быстрее.

Пробила дрожь. Рядом с мужчиной в форме, в зачехленных прозрачным материалом туфлях на широченных каблуках стояла статная молодая женщина с большими лазурными глазами, которые блестели, словно два драгоценных камня. Они были глубокими и умными. Ее волосы чуть закрывали ухо (их цвет напоминал лед в Антарктиде), а серебряные сережки нескромно демонстрировали лебединую шею, подчеркнутую хайлайтером. Ослепительная женщина.

Мы безмолвно двигались через лесную чащу – никто не решался заговорить под взглядами незнакомцев. Они бурно обсуждали бумаги, которые светились в руках у «Снежной королевы», и о чем-то спорили. Сквозь густой туман медленно вырисовывались темное здание и несколько прилегающих к нему строений округлой формы и заброшенная детская площадка. Дряхлые качели дрожали даже от самого легкого ветерка, а железные трубы завывали от сквозняка и выплевывали воздух из образовавшихся из-за ржавчины дыр. Сам лагерь был окружен редкими больными соснами, которые старчески скрипели и желали прилечь. Земля еще не успела подсохнуть после недавнего дождя, а под ногами слышался хруст ломающихся шишек и палок. Кто-то раскусил зубами орех.

Брат вполголоса начал сравнивать это место с зоной отчуждения в Украине, но тут же стих, делая вид, что зевает, когда голова офицера вновь повернулась. Сзади плелись те самые «звезды», что смеялись над нашим походным луком. В этот раз они то и дело возмущались и чертыхались, пытались согреть себя руками, и на каждом шагу смотрели на проваливающиеся в землю каблуки. Я не удержалась от злорадства и язвительной улыбки.

– И-извините, а-а м-можно вопрос? Что э-это за запах?

– Никаких вопросов в строю, пока я не дал команды! – заорал мужчина. – Это ваш завтрак, обед и ужин на следующие четырнадцать дней, – он облизнул тонкие губы бледным языком и сравнялся с перепуганной рыжеволосой девочкой, а затем взглянул в ее томные травяные глаза и улыбнулся, обнажив акульи зубы. Девочка, теряя в залитых краской щечках веснушки, наверное, захотела раствориться в сырой земле и споткнулась о первый возникший под старыми ботинками корень. Прилетела к ногам остановившихся начальников, но еще чуть-чуть, и ударилась бы головой о металл. Она медленно испуганно поднялась и врезалась взглядом в глаза отвратительного мужчины.

– Добро пожаловать в лагерь «Анютины глазки»! Светитесь от счастья! – высоко пропищал командующий, и ржавые стальные ворота со скрипом отворились.

3. День 1: время испытаний

Я негодовала: раздувала ноздри и озиралась по сторонам, в надежде увидеть хоть что-то интересное. Внимание привлек постоянно скачущий диапазон эмоций на лицах ребят, в такт стуку обуви по сиреневой плитке. Она вела нас в большой зал, заполненный болезненного цвета врачами и аппаратами. При виде нас доктора перестали копошиться с приборами и встали по стойке смирно, неестественно улыбаясь. Такие физиономии в ужастиках обычно появлялись перед пытками или маниакальными убийствами.

– Встать в две колонны по росту лицом ко мне: девушки – слева, парни – справа! Арш! – тот же знакомый мужик выскочил в центр, закинув руки за спину и вздернув подбородок.

Один из врачей ненароком подался вперед, но вовремя очнулся и поймал испуганные взгляды коллег. Подростки начали толпиться и толкать друг друга, меряясь ростом, а через несколько секунд образовались идеально ровные параллельные прямые. Братец оказался справа, и мне впервые захотелось протянуть ему руку. Перед ним стоял Барри. Его волосы еще больше вились от влажного воздуха и лезли Джону в лицо. Тот то и дело отплевывался и закрывал глаза, когда знакомый делал едва заметные движения головой или разминал шею.

– Сейчас испытания! Леди Селена озвучит результаты в конце. Желаю удачи. Это повлияет на цвет вашей формы.

– Если она будет такого же отвратительного цвета, то у моей фортуны вкуса нет, – выцедила русая барышня с щечками, стоявшая передо мной, и я тут же почувствовала волну веселья, которая цепью передалась в самый конец, откуда раздался поросячий визг. Командир шутки не оценил и прошептал что-то врачу на ухо.

– Вопросы есть? – он окинул взглядом толпу и, не обращая внимания на поднимающиеся вверх руки, продолжил. – Тогда шаго-ом марш!

Мальчики ушли направо, а девочки – налево. За каждым из нас, не моргая, следили две пары глаз, которые находились у входной двери. Если вы видели гвардейцев, охраняющих Букингемский дворец, то знаете, с какими каменными лицами они выполняют свой долг. Так вот, здесь было то же самое. Я обнаружила «холодную» даму на выходе из врачебного зала, а за ней впопыхах выбежал молодой конопатый человек, размахивая пергаментом.

– Леди Селена, л-леди Селена, подождите! Вы не подписали! – он несколько раз споткнулся на ровном месте и чуть не уронил папку, жонглируя ею то одной, то другой рукой; чуть ли не потерял очки и свое достоинство – вылитый ботан. Меня накрыл испанский стыд[2]2
  Чувство неловкости за другого человека.


[Закрыть], и я хотела бы отвлечься от жалкого зрелища, но любопытство взяло верх.

Охранники напряглись – были готовы защитить свою королеву. Та черканула несколько раз на листках с таблицами, а затем покинула лобби летящей походкой, не ответив на приветствие. Странные мужчины не приложили руку к голове, как это делают военные, но резким движением вздернули воротники униформы, которые стояли, словно накрахмаленные. Шевроны их формы переливались золотистым оттенком (ненароком вспомнила маму и запах ее волос), на них красовался непонятный символ. Я не смогла разглядеть его с такого расстояния, даже при идеальном зрении. Черная рваная шевелюра смахивала на хохолок какаду, а руки охраняли что-то на темном поясе, который был несколько раз обмотан вокруг талии. Берцы начищены до такой степени, что вторые подбородки отражались, словно в тонированном темной пленкой зеркале.

Мой живот начал петь арию, а за ним весь холл превратился в сцену Большого театра, который опустел лишь через два часа. Как ни странно, время пролетело незаметно. Сначала вокруг нас порхали врачи и проводили медосмотр так, будто до этого они проверили тысячи таких, как мы. Колонна двигалась быстро, записи велись размашисто и непонятно – я не успела разобрать почерк ни одного специалиста.

Затем через открывающийся шлюз мы прибыли в другой корпус, где следовало пройти контрольные точки. Было нечем дышать, но с языком на плече я все же пробежала положенную дистанцию. Для этого был отведен специальный зал диаметром в сто метров и выдана временная серая спортивная форма. Беговая дорожка была обрамлена, неудивительно, фиолетовой светоотражающей лентой, которая в полумраке резала глаза. Когда, наконец, я разобралась с десятью кругами, то закрыла глаза, в висках запульсировало, тело повело в сторону, и я увидела неоновое большое кольцо – не упала. Послевкусие такое, будто съела яйца с сахаром, – не вывернуло.

Пришлось выполнять еще и спринт. На старте было по четыре девочки: вызывали по алфавиту, поэтому я успела отдышаться после предыдущего забега и пронаблюдать за тем, как курицы машут крыльями и пытаются взлететь.

Только когда девочка с каштановым высоким хвостом, бежавшая, кстати, с весьма приличной скоростью, в духе арабской лошадки, не успела затормозить, поскользнулась и вписалась в оградительную стенку, где сидели наблюдающие, – только тогда во мне проснулось искреннее сочувствие, и я подбежала к ней, чтобы помочь. Она оперлась о мое плечо и попыталась пойти, но, в конечном итоге, попрыгала с врачом в травмпункт.

Далее мы прошли проверку на дальность прыжка, метание гранаты, на растяжку и завершили все плаванием. Последний этап проходил в отдельном здании. Десять дорожек освещались подсветкой, а потолок и плитка были выложены из мозаики. Узор напоминал бесконечно связанные между собой геометрические цветки. Когда-то мы посещали храм, и его витражи были украшены таким же орнаментом, поэтому я почувствовала даже что-то родное и теплое, когда плыла кролем на спине. Быть может, тепло шло от девочки, плывущей на соседней дорожке.

В конце этапа я сняла очки, которые впились резинками в глаза, и почувствовала, как лицо начало гореть. Я растерла его ладошками и попыталась умыться водой из бассейна, но стало только хуже: дошел резкий запах хлорки. Я добежала до шкафчика в раздевалке и вывалила из чемодана вещи, суетливо ощупывая содержимое, чтобы достать таблетки. Накопила слюну и проглотила пилюлю. После того, как отек немного спал, решила собрать все вещи обратно и переодеться, но разглядела лишь изрезанные ткани, отчего покраснела пуще прежнего. Я была готова порвать всех, но после голосового сигнала поторопилась на экзаменационный этап, который проводили в головном здании.

Высушив полотенцем волосы и завязав на голове тюрбан, я пальцами напялила кроссовки и с хлюпаньем отправилась на испытание, не забыв при этом взять чемодан. Отыскала нужный кабинет и кое-как отворила дверь, поскольку замок не хотел поддаваться. Наконец, передо мной нарисовалась дюжина глаз мужчин и женщин.

– Здравствуйте, извините, а здесь проходит экзамен? – я шмыгнула носом от слизи и постаралась ответить на каждый возможный взгляд, но мой упал на большое количество мониторов и другой электроники; кто-то снял наушники, а кто-то разлил стакан с кофе – все остальные будто в рот воды набрали. Одна из женщин решила подать голос, но получилось нечто вроде хрипа и кашля:

– Это крыло персонала, вам в правое крыло.

– Поняла, спасибо.

Я медленно закрыла дверь и проверила табличку. На ней под номером «три» была надпись: «только для персонала», которую я, конечно же, не увидела из-за размытого зрения. Теперь я была кротом. То же самое разглядывала и на других дверях, пока плелась по коридору странного здания, утирая ладонью с лица ненужную жидкость и почесывая внутреннюю сторону предплечья. Я прошла через шлюз и попала на развилку, где изначально нужно было повернуть направо. На самом перекрестке чуть не врезалась в темно-синюю фигуру. Мужчина был полным и высоким, с тяжелыми веками, закрывающими половину глаз, и глубокой залысиной, в духе среднестатистического сотрудника дорожно-патрульной службы, и не излучал ничего плохого, как, впрочем, и хорошего. Его второй подбородок начал движение:

– Придержи коней, модная девочка, – он оглядел меня с головы до пят и с отдышкой выдал, на его взгляд, смешную историю. – Слушай, жила-была девушка по имени Анна. Красивая, нежная, глаза ее впитывали солнце и блестели золотом и бла-бла-бла, в стиле приторной ванили. Короче, любила она себя очень, но полюбила одного парня больше и пожелала быть с ним и в болезни, и во здравии. Так случилось, что столкнулась Аннушка с проблемой – кожа местами фиолетовой стала. Муж ее холил и лелеял, все зеркала убрал, чтоб не расстраивалась любимая, но не выдержал тоски-несчастья и на сторону пошел. Вышла Анна в лес погулять, чтобы не видел ее стыд никто, и встретила пару. Узнала она избранника своего и пуще прежнего посинела, дождь пошел, глаза мокрыми стали. Заглянув в лужу, свое отражение увидала, а потом в дом помчалась, рассудок растеряв, и выколола глаза свои, дабы не видеть больше никогда. «Что ж ты наделала, Аня?» – расплакался мужик. «За красоту меня любил!» – «Да, я любил тебя за красоту очей твоих, потому что в них я рассмотрел прекрасное. А сейчас я вижу пустоту, которая начала расти, болезнью порожденная! Так забери же сердце ты в знак истинной любви и усмири тоску свою и в горе утопи!» В общем, был пацан, и не стало пацана. Баба пошла, закопала глаза свои в саду вместе с бывшим, и выросли на месте том цветы небывалой красоты, потому что поливала она их водой из дыр. Ну, из тех, где глаза раньше были. Солнце наполнило растения яркостью, и стали светиться они и днем, и ночью, и песни петь заунывные. В итоге убежала баба в лес, и там нашли ее останки, конец сказке. Это я к чему? Ах, да. Так вот, если бы я себя не любил, то выколол бы себе глаза, когда впервые тебя увидал.

Выдавила из себя смех.

– Детка, я бы на твоем месте не обнажал зубы. Все это весьма прискорбно. Да я об экзамене, который начался минут семь назад, а ты со мной флиртуешь.

– Я не…

– Ш-ш-ш. Идешь прямо, и третий кабинет по левой стороне. Желаю удачи. Себе, чтоб не видеть более этого кошмара.

Он похрюкал, подмигнул и тяжелой походкой закосолапил в левое крыло здания, насвистывая что-то знакомое. Я проводила мужчину взглядом, пожала плечами и достигла, наконец, пункта назначения. Конечно, вы уже представили картину: почти стерильный кабинет, где сухие и переодетые подростки нарушают тишину шуршанием бумаг, и тут врывается мокрое чучело в купальнике с полотенцем на голове. Многообещающе.

– Вы так долго не могли определиться с выбором одежды и решили притащить гардероб с собой? Или есть другое объяснение вашему внешнему виду и опозданию?

Я смогла разглядеть ее лицо, значит, отек почти спал. Это была неприятной наружности женщина с секущимися темными волосами до плеч, с небольшими крысиными глазками и писклявым голосом. Задавала вопросы четко, делая театральные паузы после каждого слова, и опиралась о стол. Под тяжестью он со скрипом сдвинулся с места, но хватка оказалась сильной и моментально вернула его обратно.

– Меня зовут Джина. Джина Флотт. Мою одежду порезали на части. Опоздала, потому что забрела не в то крыло, и меня остановил мужчина в форме, чтобы рассказать сказку.

Кто-то хихикнул, но я с гордым видом не шевельнула головой и не удостоила взглядом окружающих меня гиен. Широкая скула на лице мадам двинулась.