Текст книги "Вероятно, дьявол"
Автор книги: Софья Асташова
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 5. Юлия и Абеляр
Я влюбилась в него с первого взгляда по фотографии задолго до того, как впервые увидела вживую.
Листая ленту «Фейсбука», я случайно наткнулась на фотоальбом с вечеринки по случаю посвящения первокурсников Школы в студенты. Я знала про существование Школы, но у меня и в мыслях не было, что когда-нибудь я буду там учиться – Школа находилась в Москве, а я жила в другом городе. Несколько десятков фотографий, с которых брызгами била в лицо безудержная энергия. Казалось, они были сделаны не сейчас, но десятки лет назад, где-то во время существования «Студии 54» под патронажем Энди Уорхола.
Люди похожи на вампиров – вспышка поджигала красные зрачки, высвечивала мертвенно-бледные лица девиц со смазанной красной помадой вокруг ртов. Мутно-размытые фигуры застывали в полуфазе, застигнутые камерой врасплох, другие позировали в утрированно расслабленных позах, катались по полу, курили, пуская кольца дыма, или, изображая кровожадные взгляды, выставляли в камеру средний палец. Одна девица застыла в падении, выкинув в воздух ноги в колготках, с ползущей под подол стрелкой. Был ещё чей-то язык во весь кадр, а парень в расстёгнутой рубашке, обвешанный цепями, как наркобарон, показывал написанное на груди слово «говно».
Я никогда не была на вечеринках вроде этой, но увидела в тенях знакомое лицо: девушка со стройными ногами, выполняющая акробатические упражнения, – пафф! пафф! – то одна, то другая нога взлетает в воздух и сверкает белизной в свете вспышек, как влажный живот речного карпа, была мне знакома – Марианна, в Новосибирске мы вместе учились. Что я про неё помнила? Высокие скулы, оливкового цвета кожа, в аудитории она всегда сидела за последним столом. Узнав её на фото, я как будто сама перенеслась в то пространство и неистовствовала вместе с ней среди молодых, пьяных, безбашенных, уверенных, что завтра будет ещё прикольнее, ещё больше красивых людей вокруг, ещё больше веселья.
Увидев следующий чёрно-белый зернистый снимок, я испытала не сравнимый ни с чем приступ восторга и тревоги с привкусом железа во рту. На нём тигрица и тигр в полосах теней. Изогнутые, как арфы, две фигуры друг напротив друга. Мастер и ученица. Они целовались, будто борются, пожирают друг друга. Через тела била лучами вибрация стаккато из «Лета» Вивальди. Allegro Crescendo. Арина Ясная, так звали девушку. Ясная. Она, как я узнала позже, попала на вечеринку первокурсников, будучи дипломницей. Они встречались два года.
Я смотрела на фото. Моё сердце колотилось так, будто меня застукали за каким-то постыдным занятием. Я глубоко вдохнула, пытаясь усмирить этот стук, но это не очень помогло. Я влюбилась. Я бы всё отдала, чтобы оказаться на месте этой девушки, я плакала от беспомощности, как клавесин в «Каприччо» Баха на отъезд возлюбленного брата. Я смаргивала и сквозь слёзы запоминала силуэт. Силуэт, который потом будет рассекать коридоры Школы, как лезвие ножа масло. Сейчас, оглядываясь назад, мне кажется, что уже тогда я знала, что буду сидеть в аудитории напротив Профессора и смотреть, как он пишет на доске своё имя.
– Здравствуйте, меня зовут Родион Родионович.
Наш набор встретил его затяжным настороженным молчанием, но очень скоро на смену этому пришло искреннее благоговение. Не знаю, как остальные, но я каким-то чудом за суровой маской и покровительственным тоном уловила некую уязвимость, происходящую, как видно, из возвышенного образа мыслей.
– Моя фамилия Принцып через «ы», – он подчёркивает фамилию мелом, – Принцып через ы, потому что у меня нет никаких принципов.
– Интересно, он каждый год так говорит? – за партой передо мной парень с причёской «горшок» наклоняется и шепчет на ухо соседке, покусывающей кончик ручки. Она никак не реагирует.
Сначала мы, конечно, не верили – что такое? Разве можно совсем не иметь принципов? Наверняка это такой красноречивый приём, призванный произвести впечатление на аудиторию. С детства меня учили, что у человека должны быть принципы, и чем больше, тем лучше. Принцип не обижать слабых и уважать старших, или появившийся позже принцип не есть после шести. Всё это было странным до любопытства.
Любопытные взгляды везде сопровождали Профессора. Студенты шептались, спешили, полагаясь на непроверенные источники, поделиться скудными подробностями о его жизни. Когда он входил в столовую на первом этаже Школы, все, чуть шеи себе не сворачивая, оборачивались на него, стараясь рассмотреть, пьёт ли он кофе с молоком или без, с сахаром или без сахара. Капля сливок. Без сахара. Можно было бы сравнить их со стайкой суетливых папарацци из «Сладкой жизни» Феллини, если бы они, как только он заходил в класс, не разбегались по углам под его пристальным взглядом, как тараканы на кухне от щелчка выключателя. Шпионы, как называл их Профессор. «Повсюду шпионы», – морщась, говорил он. «Умоляю, месье, берегите себя, – шептала я в ответ, – будьте начеку. Здесь полно хищников. Тут хищники повсюду. Везде».
Нашу мастерскую считали сектой, хотя мы не были так уж закрыты: Мастер охотно консультировал любого студента, обратившегося к нему с вопросом. Я видела, что он, несмотря ни на что, часто себе во вред, не мог не делиться переполняющей его силой, знаниями, мудростью со всеми, кто попадал в его поле зрения.
Одна девушка, первокурсница из другой мастерской, с болезненным содроганием в голосе, обращаясь к нашей группе на одной из потоковых лекций, так и сказала: «Как вы его терпите? Если я вижу его в коридоре, прячусь в первой открытой аудитории – от греха подальше». Это правда – по коридорам Профессор ходил как по завоёванной колонии. Мой страх боролся с другим неистовым желанием – обратить на себя лучик, всего лишь кусочек, малюсенькую дольку его внимания.
У него было полно недоброжелателей, которые придавали его имени демоническое звучание, даже среди преподавателей. Были те, кто на своих лекциях не стеснялся в завуалированной форме нанести оскорбление, бросить как бы шутливый упрёк, который будет понятен всем студентам мастерской Принцыпа, а потом наслаждаться своей смелостью, представляя, как мы побежим докладывать Мастеру.
Ничто не огорчало меня так, как несправедливые обвинения. Слухи о нём наполняли меня каким-то особым унынием, смешанным с презрением и физическим ощущением тошноты. Я бойкотировала пары, где студенты усаживались кружком на полу вокруг преподавателя, который позволял себе злобную шутку в адрес Профессора. Профессор журил меня за пропуски, называл прогульщицей, отчего я таяла, как рожок сливочного мороженого.
Все разговоры о нём обретали пугающую вязкость кошмара. Меня предупреждали быть осторожной – не рисковать лишний раз остаться с ним наедине. Среди моих знакомых было много тех, кто верил слухам, выставляющим Профессора настоящим злодеем. «Он – чудовище, – говорили они, – он – людоед. Берегись!» Но я решила для себя, что всё это ерунда. «Вы думаете, что всё знаете, – хотелось выпалить мне. – Так вот, вам только кажется, ни черта вы не знаете!» Возможно, Профессору случалось быть грубым, но это для нашего же блага, чтобы подготовить нас к жизни и научить быть стойкими. «Вы все просто завидуете», – думала я, но аргументов, чтобы защитить его, у меня не было.
Однажды Мастер закинул удочку и среди тьмы мелких рыбёшек выловил самую яркую – Balaenoptera borealis[12]12
Сейвал, или Ивасёвый кит (Balaenoptera borealis) – вид китообразных из семейства полосатиковых парвотряда усатых китов.
[Закрыть].
– Борис Дмитриевич – мой ученик, а сейчас большой друг и наставник для вас, – говорит он, указывая на молодого человека рядом с собой, – мы будем вместе вести курс. «А мне везёт, – думаю я, – ещё две буквы «эр» в имени».
Борис был не только самым любимым учеником, но и самым успешным. В чём-то, а именно в изобретательной жестокости, он мог превзойти Мастера. Я бы назвала бульвар его именем – бульвар Бориса Лютого. Ему, конечно, больше подойдёт не кудрявый, загибающийся дугой бульвар, но широкий, по природе консервативный проспект. Борис, пронзительно острый, как наконечник стрелы лука чероки, смотрел на нас, явно скучая.
У помощника Мастера и соруководителя мастерской был по крайней мере один принцип, о котором мне было известно. Он встречался только с высокими длинноногими блондинками. Может быть, это акт нарциссизма красивого, как бог, блондина, может быть, он был из числа джентльменов, которые, по тонкому веянию из далёкого заатлантического мира, предпочитают блондинок, а может быть, – совсем смелое предположение из перешёптываний, которое невозможно проверить, – имел слабость к чистокровной арийской расе.
Первокурсники кормились слухами, будто Борис увлекается историей и на досуге коллекционирует военную форму времён Третьего рейха, хранит коллекцию в фамильном замке на горе и никому не показывает, только раз в год приглашает избранных на закрытую вечеринку-маскарад. Интересно, а какой костюм выбрал бы Мастер? Что-то из итальянской комедии дель арте – Пульчинелла, Бригелла, Арлекин.
Я тоже нечаянно продолжаю рыбачить и вылавливаю мерцающие, в нарядной чешуе слухи. Борис ухаживал за известной актрисой, потом за известной моделью. А теперь за молодой художницей из списка перспективных жён до тридцати, которой до тридцати было как нам два раза Школу закончить. Словом, Борис задал высокую планку, но все белокурые головки на курсе мечтательно представляли, как с дипломом получают обручальное кольцо с бриллиантом. «А вдруг, когда я получу диплом, он на мне женится? Или даже в выпускном классе?» Кольцо с бриллиантом – метафора такого более ценного ресурса, как протекция в академической карьере или на поприще искусства. Бриллианты, карьера – это хорошо, но Профессор – у него же куда больше власти и возможностей? Профессор Принцып неприступен, к тому же у него уже есть охраняющая его, как волчица, девушка или жена – доподлинно неизвестно.
Борис был молод и, чтобы вести такую шикарную жизнь, какую вёл он, посещая Школу раз в неделю, а всё остальное время посвящая девушкам и светской жизни, должен был работать где-то ещё на номинальной должности.
– Интересно, он ещё где-то работает? – спрашивает блондинка в тёмных очках.
– В какой-то большой важной институции, – отвечаю я. Мне представлялось, что его должность – хранитель страшных тайн, беззвучно ступающий по коридорам и выключающий на ночь лампочки.
Профессор вёл не просто семинары по литературе. Скажи, что курс называется «Основы литературного мастерства», он бы громко рассмеялся.
– Кто это сказал? – лукаво спрашивал он.
– Так написано в расписании, – отвечали мы.
– Ну допустим, – говорил он, веселясь ещё больше.
Он допускал, мы подыгрывали, оглушённые демоническим смехом. Это мог быть такой же курс о литературе, как о теории игр в классики, об искусстве говорить о книгах, которых не читал. Сегодня это был курс о работе с металлом, завтра – о высечении огня из камня, курс игры на клавесине кончиком носа. Вчера на курсе о смирении мы собирали пазл с картинкой Розеттского камня, ползая по полу тёмной аудитории, как слепые котята. Это была идея Бориса Дмитриевича – ученика, в жестокости превзошедшего учителя. Пазл мы так и не собрали, а на курсе о теории закона подлости вычисляли скорость падения с отрубленного сука, на котором сидишь. А сегодня на курсе по искусству приготовления ядов пили шампанское и дарили друг другу розочки из разбитых бутылок. Искусство говорить чёрствым, как хлеб, голосом. Искусство уходить от погони. Курс по забиванию гвоздей. На курсе об отражениях в мутном стекле мы учились моргать по очереди. Искусство тереть лампу Аладдина.
Но сам он называл курс коротким немецким словом Mut – мужество. На курсе молодых головорезов он говорил:
– В основе всего – мужество.
На курсе выживания на необитаемом острове продолжал:
– Если вы это усвоите, жить будет намного проще, а главное – интереснее.
Его дыхание пахло дымом и вином. Мужество было в моде, как когда-то у бриттов, готовящихся к штурму замка во главе с королём Артуром.
Всё на нашем курсе стремилось быть мужественным. Мужествен был второй Мастер с мужественным именем: «Борись!» Мужественна была восьмая аудитория, где неизменно проходили наши семинары – непроницаемая, заколоченная, вечно холодная, как гробница Тутанхамона.
Мужеством было отказаться от принципов. Он натурально злился, когда кто-то из студентов с непривычки обранивал это слово вне контекста его имени.
– Принцип? У меня нет принципов. Моя фамилия – Принцып, был ещё студент Принцип, стрелявший в эрцгерцога австрийского Франца Фердинанда. А больше принципов не было и нет.
Ещё большее возмущение у него вызывало слово «душа»:
– Душа? Не знаю, что такое. Может, у вас она есть, но у меня нет никакой души.
Я произносила его имя тягуче, растягивая, как молодая итальянка на глазах любовника медленно расправляет шёлковый чулок по чудной фигурной ножке. Так, наверное, Моника Левински растягивала по слогам обращение к своему кудряшу «Мистер президент».
Весь первый год обучения я слонялась вокруг, поглядывала на него и делала всё возможное, чтобы постичь его привычки, жесты, выражения лица, считая, что беглое понимание языка его тела сумеет помочь мне, когда придёт мой час доставить ему удовольствие. Подавшись вперёд и широко раскрыв глаза, я впитывала каждое его слово.
– Я предлагаю вам подумать над вопросом: что общего между уличным фонарём и женской ножкой? – спрашивал он на одном из семинаров.
Головы студентов интуитивно поворачивались к окнам, вероятно, чтобы прочитать ответ в озарённой фонарями тьме.
– Ну же, это лёгкий вопрос. Молодые люди должны знать.
Молодые люди переглядывались с блуждающей улыбкой на лицах, ища поддержки теперь не у фонаря, а друг у друга. Я, как обычно, устроилась в дальнем углу и не отрывала от него взгляда. В обсуждении я не участвовала – только слушала. Мы все пока ещё мало знакомы, стесняемся и стремимся произвести впечатление.
– Фонарь длинный, как ноги, – говорит высокий парень с хвостиком.
– Под фонарём хочется целоваться, – отвечает девушка с первой парты в серьгах-обручах и сапогах на высокой платформе.
– Grazie! Это уже лучше.
Правильный ответ я узнала много позже, когда мы ехали по ночному, озарённому светом фонарей городу в Подколокло на жёлтом такси.
– А почему всё-таки дух захватывает? – спросила я, прильнув к спинке пассажирского сиденья рядом с водителем.
– А, это, обычная пошлость. Неудивительно, что ты запомнила. Чем выше поднимаешься, тем больше дух захватывает, – он развернулся к водителю и попросил включить погромче радио, по которому заиграла песня Рианны All of the light.
Всё, что он говорил, не было лишено пафоса комедии. Было сложно понять, говорит ли он серьёзно или шутит, но наше внимание, а в моём случае – безраздельную верность и преданность, он завоевал.
Профессор работал в Школе с самого первого дня её открытия и создал ей репутацию. Школа и есть он. Что бы кто ни говорил.
* * *
На первом в этом году семинаре я со злорадством обнаружила, что не все вернулись в Школу после каникул. На потоковых лекциях сосчитать людей было невозможно, потому что общие пары студенты посещали от случая к случаю. Обычно на первой паре в десять утра было совсем пусто и сонно, а после обеденного перерыва коридоры гудели, как трубы, по которым пустили горячую воду после сезонного отключения.
Я украдкой бросила взгляд на новенькую ведомость посещений, лежащую, как всегда, на столе Профессора – она подтянулась за лето, став короче на две фамилии. Первый год адаптационный – те, кто не смог адаптироваться в своей мастерской, могли перейти в другую, если оба Мастера не были против. Также сам Мастер мог предложить студенту поменять мастерскую, миролюбиво посоветовав, где ему будет лучше, или не слишком миролюбиво донести до администрации, что такой-то студент не соответствует его требованиям и, если не уйдёт добровольно, к сожалению, будет отчислен. Так произошло с неразлучной парочкой Юлии и её Абеляра.
В Школе учились только красивые люди. Вероятно, проходили какой-то особый отбор, будто участвовали в конкурсе красоты. Красота дробилась на полутона – каждый обладал какой-то чарующей особенностью вроде манящей щели между передними зубами, сахарно-хрустким голосом, глазами с поволокой цвета расплавленного молочного шоколада, трогающей сердце походкой, жемчужно-бледной или с головы до ног усыпанной веснушками кожей, по-птичьи тоненькими ножками. К сожалению, этим всем обладала не я, но у меня была моя с налётом порока, как говорил Профессор, – картавость.
В каждом новом наборе, в этом море красивых людей, с молчаливого одобрения большинства выбиралась ученица на звание секс-бомбы. Дело не столько в красоте, потому что красивы были многие, но в поведении – секс-бомбой становилась та, которая выделялась нарочитой развязностью поведения. Но я попала на курс, где весь первый год две девушки перетягивали на себя одеяло главенства, а господа присяжные-однокурсники не могли сойтись во мнении, кто же из них всё-таки сексуальнее.
Очевидно, Юлия на полшага опережала соперницу, одеваясь более вызывающе в костюмы госпожи – кожаные корсеты и бандажи, ремешки босоножек перекрещивались до самых колен, на всех открытых местах и под капроном сверкали татуировки, с которых развратно улыбались женские персонажи диснеевских мультфильмов – Белоснежка, Белль из «Красавицы и Чудовища» и моя любимая – дамочка с мундштуком из фильма «Кто убил кролика Багза-Банни?». Белокурые волосы, намазанные гелем и зачёсанные назад, зверски сверкали, огромные кольца серёг зловеще раскачивались от каждого движения. Глядя на неё, мужчины содрогались от желания.
Она так вызывающе много и вызывающе громко, запрокидывая голову, смеялась, что сразу становилось ясно: та, кто так смеётся, не знает ни застенчивости, ни неловкости, а если у неё и случится какое-нибудь огорчение, стоит ей засмеяться, найдётся армия желающих развеять все мыслимые недоразумения.
У неё были поклонники даже среди геев, которым являлся её вечный спутник – Абеляр. Они познакомились в первый день на первом курсе и с этого момента не расставались. Неразлучная парочка – она обладала ещё более головокружительными формами на фоне его худой большеголовой фигуры. У него была плохая кожа в красных оспинах и всегда растерянное выражение лица, у неё – напряжённое недовольство на лице сердечком, словно коробка конфет на День святого Валентина. У него приоткрытый невинный рот, у неё – бордовый и кровожадный. Он тихий, она громкая. Они вели один «Инстаграм»[13]13
Социальная сеть, принадлежащая Meta, которая признана в РФ экстремистской организацией.
[Закрыть] на двоих, вместе посещали и вместе прогуливали занятия и даже к просмотрам делали общий проект – поэму-трактат о женской сексуальности.
Её соперница Мария обладала другой, фламандской красотой. Она была похожа на Венеру с картины Микеланджело – персиковая кожа и струящиеся, как золотые лучи, волосы. Всё в ней было какое-то вытянутое. Длинные волосы, длинные ноги, длинные руки – даже пальцы казались длиннее, чем у обычных девушек. Без единой татуировки. Она одевалась скорее замысловато, чем сексуально, в странные сарафаны наизнанку и платья-рубашки. Она могла быть прототипом загадочной красотки из фильмов Хичкока. Я видела в ней большой потенциал, и стихотворения её были великолепны, к тому же меня раздражал резкий, будто скрежет наждачки, смех Юлии.
Мария рассказывала, что жила в Италии, и у неё там остался бойфренд-итальянец, поэтому никто не слышал, как она смеётся. Весь первый год обучения она носила печать разлуки с ним. Она была неотразима. Она была неприступна.
Кто бы ни побеждал между ними – я уж точно не была секс-бомбой и близко не могла с ними тягаться. Я участвовала исключительно в категории «Серая посредственность». Какая жалость. А Профессор, как я догадывалась по его безраздельному вниманию к Юлии, отдавал предпочтение последней. Говорили даже, что между ними что-то есть.
– Да ничего между ними нет, – подслушивала я в разговорах на перемене, – он просто вообразил, что безумно влюблён в неё.
– Ничего у него не выйдет, – говорили другие, – зря только время тратит.
На занятиях Профессор стремился её разговорить, но она разговаривала только с Абеляром и с мускулистыми парнями из класса скульптуры.
После каникул Мария очень изменилась – вернулась бледной, лишившейся персикового боттичеллиевского налёта, острой и тонкой, как хлыст. Однокурсницы подумали, что у неё анорексия, они-то сидели на диетах, но ничего подобного, скорее уж дело было в лёгких наркотиках.
Исчезли прекрасные волосы, опускавшиеся раньше ниже талии и которые, когда она на лекциях усаживалась на пол ближе к преподавателю, хотелось поддержать, уберечь, чтобы локоны не касались грязного пола. Вместо них появилась соответствующая новому образу выбеленная и по-мальчишечьи дерзкая стрижка в стиле Твигги. В этом году я бы смело поставила на неё – она явно собиралась играть без правил и выиграть.
На первом курсе мы всеми силами стремились подружиться, сплотиться, а Профессор поощрял совместную работу, совместные проекты и встречи во внеурочное время. В том числе он просто любил вечеринки, ибо постоянно надеялся, что, если в одном месте собирается столько молодых людей, непременно должно произойти что-то нехорошее.
– А когда у нас будет вечеринка? Я хочу вечеринку, – подначивал нас Профессор после мастерской, когда мы перемещались в кафе «Вьетнам».
Мы молча переглядывались.
– Вы же взрослые люди – студенты. А что делают студенты? – прикрываясь шутливым тоном, спрашивал он, и сам, довольно хохотнув, отвечал: – Ходят на вечеринки!
Наползала холодная и серая осень. В один дождливый вечер Абеляр после регулярных уговоров Профессора предложил устроить вечеринку у себя дома, где он жил со своим парнем. На губах Мастера появилась улыбка, а в уголках глаз – весёлые морщинки.
В день вечеринки я просыпаюсь, полная надежд и возросшей тревоги. До вечера время тянется ужасно медленно. Небо хмурое и влажное. Ветер треплет волосы. Я иду пешком от метро по улицам, пока они не становятся кривыми и извилистыми. Слышу внезапный скрежет трамвая, голоса прохожих, шум города.
Возле нужного дома задерживаюсь на крыльце, чтобы насладиться разреженным холодным воздухом и предвкушением от встречи. Наша первая вечеринка. Я собиралась улучить подходящий момент и спросить у Профессора, согласится ли он быть моим дипломным руководителем, хотя до диплома было впереди ещё три года.
На вечеринке, как и на занятиях, всё внимание Профессора обращено к Юлии. Он не притворяется, ему нет смысла притворяться. Я то и дело выпадаю из камерной беседы на подсвеченной неоновым светом кухне и озираюсь, чувствуя себя посторонней, словно я подглядываю за цветными рыбками, прижавшись носом к стеклу аквариума.
Пристальным взглядом я смотрю, как он кружит по квартире, как открывается и закрывается его рот. Он смеётся. Его смех похож на большой пузырь, поднимающийся из болотной глубины. Я долго жду, когда место рядом с ним освободится, и наконец тихо, незаметно подсаживаюсь к нему. Мне нравится сидеть подле него, соприкасаясь плечом к плечу и слегка задевая ногой его ногу – только в эти минуты я ощущаю человеческое прикосновение. Меня охватывает смешанное со страхом томление.
Я не представляю, с какой стороны подступиться к нему, как заговорить. Вот бы открыть рот и сказать: «Я люблю вас так сильно, как только способна, как никто вас не полюбит!» Но в горле, будто сливовая косточка, встаёт ком.
– Родион Родионович, – раз за разом начинаю я. Голос звучит хрипло и глухо. Я слышу его будто со стороны, он отделяется от тела и парит по комнате. Профессор, кажется, меня не слышит, даже головы не поворачивает. Пахнет сигаретным дымом, окурками заполнены две стеклянные пепельницы на столе. Я наливаю себе бокал вина и торопливо выпиваю, запрокинув голову и мельком цепляя взглядом кружащих по комнате людей.
Я перехожу от окна к окну, желая одеться и незаметно смыться, но продолжаю пассивно смотреть вокруг, словно ожидая какого-то знака. Внезапно ловлю на его лице выражение унылого отвращения. Вероятно, вечеринка не оправдала его ожиданий, хотя под столом выстроилась шеренга пустых винных бутылок. Он спасался от скуки как умел – обильно пил красное вино и пытался разговорить девушку, которая не обращала на него внимания, а Абеляр, воодушевлённый тем же вином и присутствием своего парня, который, если что, сможет его защитить, хотел в свою очередь защитить Юлию от притязаний Профессора.
Мне больно видеть, что Мастер меня в упор не замечает, хотя я понимаю, что с такой соперницей, как Юлия, мне тягаться не стоит. Я была замухрышкой, у которой даже не было своего Абеляра. Проходя мимо зеркала в прихожей, я содрогаюсь от собственного отражения. Лицо трусихи. Лицо дуры.
Отыскав в куче перевёрнутой обуви у двери свои, успевшие избежать печальной участи, ботинки, я незаметно, ни с кем не попрощавшись, ухожу и, как назло, пропускаю момент, когда началось всё самое интересное. Впрочем, отсутствие мне с лихвой восполнили на следующий день. Перед первой парой очевидцы не торопились заходить в аудиторию и, толпясь перед дверью, обсуждали прошлый вечер. Я с опаской встала рядом.
– А ты во сколько вчера ушла? – на меня уставились несколько пар глаз.
– Где-то в девять, – ответила я.
– Да ты же всё пропустила!
– А что случилось? – спросила я с нетерпением, счастливая, что со мной заговорили.
– Принц подрался с Егором!
Так звали Абеляра.
– Не может быть! – воскликнула я, ожидая подробностей.
Последовали подробности и документация в виде фотографий и видео в телефоне.
– Юлия танцевала, Принц подошёл к ней сзади и стал тереться. Ну Егор сказал ему: «Отвяжитесь от неё».
– Он сказал «отвяжись», а потом – что ему лучше уйти.
– Да ладно, не говорил он про уйти.
– Я слышал.
– А Принц сказал: «Не твоё собачье дело, когда мне уходить». – «А это похоже на правду», – подумалось мне.
– Я тоже слышала, – соврала я, стараясь обратить разговор в шутку, хотя всем было очевидно, что слышать я ничего не могла.
Я вдохнула поглубже и напомнила себе, что не всем словам одногруппников, которые изрядно выпили на вечеринке, можно верить. Даже наутро, в трезвом сознании, рассказы часто оказывались обманками, обыкновенным миражом, вызванным перепадом температур в воздухе. Но в эту историю мне до смерти хотелось верить, и я поверила. Почему? Может быть, потому что Абеляр и меня бесил, может быть, потому что после такого случая Юлия будет ещё больше игнорировать Профессора, на шаг к нему не подойдёт, может быть, хотела верить, что и Профессор перестанет купать её в своём внимании. А может быть, потому что видела видео, на котором Профессор сначала отворачивается, а потом проезжает кулаком по лицу Абеляра. На губах кривая усмешка, глаза чуть прищурены.
Сердце сделало перебой. Я вспомнила, как на мастерских Профессор любил повторять: «Всякий стоящий сюжет включает элемент насилия. Безмятежное счастье – не та тема, о которой интересно читать».
– Он потом ушёл, но оставил прощальный привет.
Я придвинулась ближе к протянутому телефону. На фотографии Профессор, полностью в своём кожаном облачении, стоит спиной к камере в позе победителя, подразумевающей ещё один воинственный жест, по которому можно догадаться, что он мочится на сгруженную у двери обувь. Я словно попала в какой-то триллер – такого просто не могло быть в реальной жизни.
После этого случая у Профессора появился зуб на эту парочку. Юлия, вставшая на сторону своего защитника, больше не была любимицей. Он и думать о ней забыл. А они перестали посещать мастерские, на которых и до этого появлялись нечасто, но теперь они были персонами нон грата. Я бы на их месте, натерпевшись такого страха, сразу бы отчислилась, но они нашли покровителя среди преподавателей, недолюбливающих Профессора, и договорились об официальном переводе из мастерской после окончания первого курса.
Весь остаток года они откровенно храбрились: мол, ничего он нам не сделает. Мы-де сами решили поменять мастерскую. А Мастер называл их отныне только «эти двое, как их», словно правда ему память отшибло.
Юлия, лишившись благосклонности Профессора, будто подрастеряла свою сексуальность, уступив звание секс-бомбы Марии, и даже стала тише смеяться, а нашу группу этот случай сплотил – мы стали хранителями совместной тайны, заключающейся в том, что мир, кажущийся простым и понятным, в один момент может перевернуться с ног на голову. Я уж точно была на седьмом небе от счастья, не верила своей удаче – лишиться главной соперницы! Да, я снова мечтала.
А что ещё из новенького на втором курсе? У Профессора появилась новая шляпа-федора, которую ему привёз из отпуска в Италии Борис Дмитриевич. Ещё раскрылся секрет произошедших с Марией, которая теперь известна под творческим псевдонимом Святая Мари, изменений. Она вошла в класс под руку с Борисом Дмитриевичем. Стало очевидно, что в Италию летом они ездили вместе. Борис бросил свою молодую перспективную художницу и теперь встречался с нашей Святой, сменившей образ и занявшей освободившееся место секс-бомбы Школы.
– Здравствуйте, – обратился к ней Профессор, – какой у вас сегодня необычный стиль.
Она лишь едва заметно кивнула. На ней был траурно-чёрный костюм, чёрные туфли на шпильках и тёмные очки, которые она, как голливудская звезда, не сняла в помещении. А у Бориса Дмитриевича было такое непроницаемое выражение лица, что можно орехи колоть. Она выпустила его руку, села и сложила тощие ноги одним резким движением, словно бросила лезвие гильотины.
Так в начале второго курса я лишилась разом обеих соперниц.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?