Текст книги "Капиталистическое отчуждение труда и кризис современной цивилизации"

Глава 1. Капиталистическое отчуждение труда в свете формирования и кризиса «общества потребления»

Проблема отчуждения труда впервые была поставлена еще Г. В. Ф. Гегелем, писавшим в своих «Лекциях по философии истории»: «Бесконечное право субъекта заключается в том, что сам он находит удовлетворение в своей деятельности и в своем труде» [28, 75]. Однако гармония, по мнению Гегеля, является в истории не нормой, а исключением: «Всемирная история не есть арена счастья» [28, 79].

Эта проблема приобретает особое значение у молодого К. Маркса, который уже в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» рассматривает процесс превращения человека в товар в рамках капиталистической экономики: «Спрос на людей неизбежно регулирует производство людей, как и любого другого товара. Если предложение значительно превышает спрос, то часть рабочих опускается до нищенского уровня или до голодной смерти» [85, 307-308]. Не верящие Марксу чувствительные либералы могут посмотреть на то, что происходит сейчас в беднейших странах Африки и Юго-Восточной Азии. Но и повышение зарплаты часто оборачивается для рабочего серьезными проблемами, так как стимулирует его надрываться за работой, сокращая свое и без того небольшое время досуга и продолжительность собственной жизни [85, 310]. Данная ситуация в условиях современной пролетаризации интеллигенции блестяще отражена в известном анекдоте о том, почему учителя работают на полторы ставки: на одну ставку есть нечего, а на две – некогда.

Рабочий превращается в раба капитала, «накопление которого противостоит ему как нечто для него опасное» [85, 311-312]. Разделение труда делает рабочего все более односторонним и зависимым, создавая конкуренцию не только людей, но и машин [85, 312]. Заработная плата рабочего определяется тем, сколько ему необходимо, чтобы иметь способность трудиться [85, 315]. Чем больше совокупный рабочий производит, тем более низко ценится сам: «В прямом соответствии с ростом стоимости мира вещей растет обесценение человеческого мира» [85, 324]. Так процесс труда порождает самоотчуждение: «Самоотчуждение рабочего в его продукте имеет не только то значение, что его труд становится предметом, приобретает внешнее существование, но еще и то значение, что его труд существует вне его, независимо от него, как нечто чужое для него, и что этот труд становится противостоящей ему самостоятельной силой; что жизнь, сообщенная им предмету, выступает против него как враждебная и чуждая» [85, 325]. Узкоспециализированный рабочий оказывается в рабстве у предмета своего труда: «Венец этого рабства в том, что он уже только в качестве рабочего может поддерживать свое существование как физического субъекта и что он является рабочим уже только в качестве физического субъекта» [85, 326].

Сам труд становится для рабочего не средством саморазвития, а средством саморазрушения, принудительным трудом: «В результате получается такое положение, что человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций – при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т. д., – а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным» [85, 328]. В условиях капитализма деятельностное саморазвитие, по мнению К. Маркса, неизбежно превращается в свою противоположность – в самоотчуждение: «Деятельность выступает здесь как страдание, сила – как бессилие, зачатие – как оскопление, собственная физическая и духовная энергия рабочего, его личная жизнь (ибо что такое жизнь, если она не есть деятельность?) – как повернутая против него самого, от него не зависящая, ему не принадлежащая деятельность. Это и есть самоотчуждение…» [85, 329].

Самоотчуждение человека неизбежно влияет на всю систему общественных отношений: «Непосредственным следствием того, что человек отчужден от продукта своего труда, от своей жизнедеятельности, от своей родовой сущности, является отчуждение человека от человека» [85, 333]. В основе отчуждения находится частная собственность [85, 337]. При этом отчуждение распространяется на все классы общества, включая капиталистов, служащих увеличению своего капитала: «Прежде всего необходимо заметить, что все то, что у рабочего фигурирует как деятельность отчуждения, самоотчуждения, у не-рабочего выступает как состояние отчуждения, отчужденности» [85, 339].

Противоположностью обществу отчуждения, обществу частной собственности у К. Маркса выступает коммунизм: «…коммунизм есть положительное выражение упразднения частной собственности; на первых порах он выступает как всеобщая частная собственность» [85, с. 340]. Именно такой в значительной степени была ситуация в СССР в период расцвета социалистической системы, хотя равенства в оплате труда так и не наступило. Но для К. Маркса это лишь первая стадия. В своем развитии коммунизм – это «…положительное упразднение частной собственности – этого самоотчуждения человека – и в силу этого как подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека; а потому как полное, происходящее сознательным образом и с сохранением всего богатства достигнутого развития, возвращение человека к самому себе как человеку общественному, т. е. человечному» [85, 343–344]. При этом общественное и индивидуальное не противопоставляются друг другу: «Индивид есть общественное существо. Поэтому всякое проявление его жизни – даже если оно и не выступает в непосредственной форме коллективного, совершаемого совместно с другими, проявления жизни, – является проявлением и утверждением общественной жизни» [85, 347]. Главным результатом должен стать новый человек – целостный, всесторонний, глубокий во всех своих чувствах и восприятиях [85, 352].

Современный отечественный философ Е. Я. Режабек писал: «Единственно достойная цель общественной жизнедеятельности – обеспечить каждому производящему индивиду способность к вечному движению становления» [103, 42]. По мнению данного автора, именно саморазвитие субъекта в процессе деятельности и является преодолением отчуждения: «В чем моя внутренняя уверенность, что выпрямляет мою спину, поднимает голову, направляет мой взгляд вперед? – спрашивает М. М. Бахтин. И отвечает: я восполняю себя из предстоящего, должного, желанного, только в будущем лежит действительный центр тяжести моего самоопределения» [103, 29]. Противоположная ситуация в деятельности – это и есть отчуждение: «Если активность принадлежит объекту, если он целиком поглощает меня, то я зависим от него: не я делаю себя другим, а он делает меня другим; я его объект, а не он мой объект. Там, где объект целиком вбирает или превышает активность субъекта, он лишает субъекта свободы выбора, свободы движения в будущее» [103, 27]. Развитие узкой специализации в результате углубления общественного разделения труда при капитализме как раз и приводит к такому результату: «Если деятельность односторонняя, замыкается на специфическом предмете, то в субъекте укореняется лишь одно предметное определение. Человек делается слепым и глухим ко всему, что выходит за пределы его упрочившегося предметного бытия. Из такого понимания Гегель сделал далеко идущие социально-экономические выводы. Вслед за Адамом Смитом Гегель ухватывает калечащее индивида содержание общественно-разделенного труда» [103, 31].

Карл Маркс пытался найти выход из данной ситуации. Ссылаясь на него, Е. Я. Режабек отмечает: «Кругообороты производства индивида, производства материальных условий его существования и производства общественных отношений направлены на то, чтобы дать “индивиду возможность посредством его особенной деятельности пользоваться всеобщим производством”, сделать его способным ко всестороннему общественному развитию» [103, 60]. Сам Е. Я. Режабек, правда, видел выход в переходе к государственно-финансовому капитализму и в развитии информационной сферы [103, 275–302], но современная ситуация наглядно показывает, что данные процессы не только не устраняют противоречий капитализма, но обостряют их. Д. Бенсаид пишет: «Тогда как технологии воспроизводства и коммуникации могут обеспечить бесплатный доступ к значительному числу благ, частная собственность представляется результатом общего процесса экспроприации и, соответственно, тормозом инноваций» [10, 51].

Современные отечественные авторы А. В. Бузгалин и А. И. Колганов видят корень отчуждения в зависимости Человека-творца от материального производства, от чуждых ему социальных сил: «Собственные качества и способности Человека-творца истории (цели и средства, процесс и плоды его деятельности, его чувства и отношения к другим людям) превращаются в мир внешних, чуждых, неподвластных человеку и непознаваемых им социальных сил. Эти социальные силы – разделение труда и отношения эксплуатации, денежный фетишизм и религия – как бы присваивают человеческие качества и тем самым превращают Человека-творца в функцию и раба данных внеличностных сил» [15, 45–46]. Противоположностью отчуждения для данных авторов является синтез социального творчества и труда (деятельности), задача состоит в том, чтобы изменить социальные условия так, чтобы к сотворчеству оказался причастен каждый [15, 52].

Современная информатизация, по их мнению, не ликвидировала отчуждения, создав новый мир псевдокультурных благ (массовую культуру), направленных или на воспроизводство рабочей силы, или на разрушение личности [15, 61–62]. В новых условиях, по мысли А. В. Бузгалина и А. И. Колганова, именно свободное от работы время становится временем формирования творческой личности, являющейся главным средством прогресса мира [15, 70–72]. Данному процессу противостоит процесс узкой профессионализации, формирования частичного работника, подчиненного машине, компьютеру или информационной сети [15, 81]. Важнейшей консервативной социальной силой, формирующей идеологию (неолиберализм) и методологические основы (постмодернизм) господства капитала выступает интеллигенция. А. В. Бузгалин и А. И. Колганов отмечают: «Для этой социальной группы характерны не только индивидуализм (идущий от творческого начала деятельности), а значит и разобщенность, но и подчиненное социальное положение в системе гегемонии капитала (любимый холуй хозяина), а также отсутствие прочной материальной базы своей деятельности (например, “обычной”, относительно более устойчивой, чем интеллектуальный капитал, частной собственности)» [15, 435].

Однако, как все мы хорошо знаем, в условиях информатизации и повальной бюрократизации современного капитализма положение значительной части интеллигенции оказывается весьма неустойчивым, а ее предназначенное для саморазвития свободное от работы (добывания средств к существованию) время, пожираемое выполнением различных ненужных инструкций, составлением формальных планов и отчетов и т. п., стремится к нулю. Д. Бенсаид отмечает: «В реальности современного мира капитализм совмещается со своим понятием. Он превращает в товар все – вещи, услуги, знания, живые организмы. Он доводит до предела приватизацию общего достояния человечества. Он развязывает конкуренцию всех против всех. В развитых странах 90 % трудоспособного населения – это наемные работники» [10, 6]. Это, по мысли А. В. Бузгалина и А. И. Калганова, и порождает необходимость участия интеллигенции в социальном протесте: «Поскольку же в мире отчуждения культура (в частности, познание законов исторического развития) и энергия социального протеста отделены друг от друга, постольку задача социального освобождения рождает грандиозной сложности проблему интеграции конструктивной творческой деятельности, создающей и воспроизводящей мир культуры (креатосферы) и энергии социального протеста, порождаемой противоречиями мира отчуждения; интеграции культурно-творческого потенциала интеллигенции и потенциала социального протеста трудящихся» [15, 437]. По мнению данных авторов, социальная революция и «простого» человека делает творцом [15, 457].

И здесь данные авторы прямо следуют мысли К. Маркса. Э. В. Ильенков писал: «Именно в “Философско-экономических рукописях”, т. е. именно в ходе критики гегелевского взгляда на природу человека, Маркс как раз и освободился полностью от понятия абсолютного духа как от принципа, существующего до и вне реального человека, и самое понятие этого абсолютного духа вывел как результат, как следствие определенных, исторически конкретных взаимоотношений между лицами умственного и физического труда, из разделения труда, из факта реального “отчуждения” науки, т. е. мышления в его высших потенциях, от основной массы индивидов, составляющих большинство человеческого общества» [49, 250]. Данный автор считает: «Превратить “частную собственность” в собственность “всего общества” – это значит превратить ее в реальную собственность каждого индивида, каждого члена этого общества, ибо в противном случае “общество” рассматривается еще как нечто абстрактное, как нечто отличное от реальной совокупности всех составляющих его индивидов» [49, 277]. И здесь же возникает проблема полноты человеческой самореализации уже при социализме: «Со стороны “индивида” эта задача как раз и предстает как задача социальной педагогики, как задача превращения каждого индивида из односторонне развитого профессионала, раба наличного разделения труда во всесторонне развитую индивидуальность, способную без особого труда и личных трагедий менять виды деятельности» [49, 283].

Это, конечно, не означает, что при коммунизме все будут заниматься всем. На наш взгляд, это означает, что у каждого человека должен быть достаточно широкий веер возможностей самореализации, а такая ситуация складывается только при коллективном характере труда. Э. В. Ильенков отмечал: «Непосредственно кооперированные, т. е. сознательно объединившиеся вокруг общего (коллективного) дела, индивиды оказываются не только способны, но и вынуждены взять на себя осуществление всех тех деятельных функций, которые движение “частной собственности” от них отчуждает» [49, 285]. Социальные потребности, в том числе и потребность в творчестве, и потребность в освоении новых сфер деятельности, и потребность в познании, и потребность в участии в управлении, – не застывшие категории, они постоянно диалектически развиваются. Только при капитализме их развитие лимитировано в первую очередь интересами капитала и им же подчиняется (это хорошо видно, например, при рассмотрении обязательного регулярного повышения квалификации преподавателей, которое ныне часто превращается в новый налог на них, уплачиваемый иногда временем, а иногда и деньгами). Ссылаясь на К. Маркса, тот же Д. Бенсаид пишет: «Маркс имел в виду, что социальные потребности несводимы к элементарным физическим потребностям в питании и сне. Они исторически развиваются. Они обогащаются, становятся более разнообразными, и их признание обществом – результат соотношения сил» [10, 107]. Отметим, что уже при современном капитализме возникает проблема организации коллективной деятельности. Конечно, многие виды деятельности навсегда останутся индивидуальными. Но разве когда мы пишем книги или картины, мы не опираемся на опыт предшественников и современников?

Из работ современных зарубежных марксистов, обращающихся к проблеме отчуждения труда, отметим книги уже неоднократно цитированного нами французского философа Даниэля Бенсаида и англичанина Тьерри Иглтона. Д. Бенсаид отмечает, что в современном мире происходит резкая актуализация проблемы отчуждения, вызванная принудительной индивидуализацией, атомизацией общества: «Индивид эпохи модерна, чтобы достичь самореализации, нуждался в разных формах социальной солидарности (рабочий кодекс, социальное страхование, пенсия, статус постоянного работника, государственные услуги), которые как раз и стремятся разрушить либеральные контрреформы, чтобы низвести общество до состояния безжалостных джунглей всеобщей конкуренции» [10, 58]. Даже в развитых странах происходит относительное (а порой и абсолютное) снижение доходов трудящихся: «В период 1980-2006 гг. доля заработной платы в добавленной стоимости предприятий уменьшилась, таким образом, с 67 % до 57 % в пятнадцати наиболее богатых странах Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР). Итогом стало относительное понижение платежеспособного спроса, сглаживаемое наращиванием кредитования и военных расходов, а также ужасающим разрывом в доходах» [10, 137]. К этому добавилось стремительное сокращение социальных обязательств капитала, выразившееся в переводе расходов на медицинское обслуживание и образование в разряд частных трат [10, 107].

Превращение части рабочих в акционеров отнюдь не привело к какому-либо положительному решению проблемы отчуждения, создав ситуацию социальной шизофрении: «Разорванный рабочий, раздвоившийся на наемного сотрудника и акционера, обратившись против самого себя, отныне будет заинтересован в том, чтобы, будучи акционером, еще больше эксплуатировать себя и даже уволить себя, чтобы поднять курс собственных акций» [10, 109]. В условиях господства капиталистического рынка любое акционерное предприятие с участием рабочих останется капиталистическим, и это найдет свое отражение не только в его взаимодействии с рынком, но и во внутренних взаимоотношениях. В конечном результате, по мнению Д. Бенсаида, данную систему радикально изменить может только революция: «Сохранять верность критическому посылу марксизма – значит по-прежнему считать, что наш мир конкуренции и войны всех против всех невозможно реформировать при помощи косметического ремонта, что его нужно ниспровергнуть, и задача эта сегодня как никогда актуальна» [10, 180]. Конечной целью здесь выступает преодоление отчуждения: «Развитие способностей и возможностей каждого – это более надежный критерий прогресса, нежели рост производства, оборачивающийся экологическими бедствиями» [10, 59].

Английский марксист Тьерри Иглтон обращает первоочередное внимание на кризисные явления, связанные с деиндустриализацией развитых стран и усилением капиталистической эксплуатации остальных в рамках современной миросистемы: «Новые информационные технологии превратились в ключевой ресурс нарастающей глобализации системы, и одновременно горстка транснациональных корпораций в погоне за легкими прибылями распределяла по планете свое превосходство и инвестиции. В результате перевод значительной части производственных мощностей в “слаборазвитые” страны с дешевой рабочей силой привел некоторых не видящих дальше своего живота западных деятелей к выводу, что тяжелая промышленность вовсе должна исчезнуть с нашей планеты. Последовавшие за этими масштабными изменениями массовые международные перемещения рабочей силы, в свою очередь, по мере того как в наиболее развитые экономики вливались обездоленные мигранты, привели к возрождению расизма и фашизма [48, 30–31]. В новых условиях неверие прежних радикалов 1960-х в возможность сущностного изменения мира привело к победе постмодернизма, основным постулатом которого был вера в то, что будущее есть просто повторение настоящего плюс больше разнообразия [48, 32–33].

Впрочем, возможно, что дело было не только в неверии, но и в предательстве. Современный марксистский исследователь Б. Ю. Кагарлицкий писал о практике постмодернистской политики: «Если уж заниматься практической работой, защищая интересы представителей ущемленных групп, то проблему проще всего решать в индивидуальном порядке (что уже показали на собственном примере бывшие бунтари). В итоге высший средний класс, ранее пополнившийся некоторым числом выходцев из рабочих семей, впитывает в себя определенное число афроамериканцев, пуэрториканцев, гомосексуалистов. Увеличивается и число женщин, занимающих ответственные посты» [52, 163–164]. Увы, продвижение вверх по социальной лестнице отдельных лиц той или иной ущемленной группы обычно отнюдь не улучшало положения остальных ее представителей, да и дискриминация, как правило, осуществляется не по одному (интересному для определенного политического движения), а по нескольким признакам [52, 164]. А бывшие бунтари, сделав карьеру, присмирели.

С конца ХХ века реальная ситуация для большинства населения Земли стала резко ухудшаться, что создало угрозу глобальной катастрофы. Т. Иглтон пишет: «Согласно данным Всемирного банка, в 2001 году 2,74 миллиарда человек жили на сумму менее двух долларов в день. На этом фоне отнюдь не выглядит невероятным будущее, в котором ядерные державы ведут войну из-за оскудевших ресурсов, причем это оскудение в значительной мере является следствием как раз капиталистического хозяйствования» [48, 35]. При этом положение работников в самих развитых странах и в интеллектуальных сферах деятельности также имеет тенденцию к ухудшению: «Многие из тех, кого традиционно относили к нижнему слою среднего класса – преподаватели, муниципальные работники, механики, журналисты, администраторы среднего звена и офисный персонал, – поскольку они попадают под пресс строгого руководящего контроля, становятся предметом неумолимого процесса пролетаризации» [48, 222].

Демократичность, бесконфликтность и бесклассовость современного капитализма все более явно обнаруживают свой мнимый характер: «В то время как главы корпораций надевают джинсы и кроссовки, демонстрируя демократичность, более одного миллиарда человек ежедневно ложатся спать голодными» [48, 210]. В этих условиях трудящиеся должны взять историческую инициативу в свои руки. Иначе крах капитализма может привести не к прогрессу, а к варварству [48, 245], как это было, например, при развале Римской империи. Новые левые движения (например, движение за равноправие женщин), которые порой пытаются противопоставить коммунистическому с целью раскола левого блока, по мнению Т. Иглтона, совсем не новые: «Женщины всегда составляли значительную часть рабочей силы, а расовое угнетение всегда было трудно отделить от экономической эксплуатации. Так называемые новые социальные движения по большей части вообще не являются новыми. А мнение, будто они “приходят на смену” классовоодержимому, антиплюралистическому марксизму, упускает из виду тот факт, что в течение значительного времени все эти движения и марксизм работали в плодотворном контакте» [48, 277].

Коммунизм для Т. Иглтона – это прежде всего возможность самореализации каждого человека: «Для Маркса каждый человек должен иметь равное право на самореализацию и на активное участие в формировании условий общественной жизни. Тем самым барьеры неравенства будут разрушены, но главным результатом этого станет обеспечение каждому человеку возможности максимально полно развернуть свой потенциал как уникальной личности, коими мы все и являемся. В конечном счете, для Маркса равенство существует ради различий» [48, 144]. При этом, конечно, переход к коммунистическому (тем более, социалистическому) способу производства отнюдь не означает построения бесконфликтного общества: «Коммунизм едва ли сможет положить конец человеческим спорам (разве что при этом случится буквальный конец истории). Зависть, агрессия, доминирование, собственничество и конкуренция все еще будут существовать; просто они более не смогут проявляться в таких формах, какие принимали при капитализме» [48, 126]. Не исчезнет (во всяком случае, сразу) и государство: «Для Маркса при социализме государство еще продолжает существовать; только по завершении социалистического этапа, при коммунизме принуждающее государство (курсив мой – С. Б.) уступает место координирующему органу» [48, 260]. Таким образом, именно преодоление капиталистического отчуждения труда, открывающее возможности самореализации для каждого, является важнейшим элементом процесса перехода к коммунизму.

Экономическо-философские рукописи (Парижские рукописи) К. Маркса писались в 1844 году, когда промышленная революция в континентальной Европе еще только начиналась, неся обнищание большей части рабочего класса и разорение массе ремесленников. С середины XIX века ситуация меняется, сначала в Англии, а затем и в других наиболее промышленно развитых странах Запада заработная плата (в норме) начинает расти быстрее, чем цены [13, 673–678]. Но исчезло ли отчуждение? Положение рабочих сблизилось с положением служащих и интеллигенции, но все они вместе оказались под контролем капиталистической и государственной бюрократии, что, думается, позволяет нам говорить о новом классе пролетариата, выделяемом именно по признаку отчуждения труда. В стимулировании к труду и в контроле за поведением во внерабочее время этого нового класса все большую роль начинают играть СМИ, особенно реклама, создающая новые искусственные потребности престижного типа во имя сохранения капитализма [109, 516].

Естественно, что постановка К. Марксом и Ф. Энгельсом проблемы отчуждения труда не могла не вызвать критики со стороны буржуазных авторов. Одну из наиболее известных попыток позитивного преодоления марксизма в умах интеллигенции в начале ХХ века предпринял М. Вебер, для которого капитализм означал в первую очередь рационализацию. Не отрицая возникающего при этом отчуждения, М. Вебер считал, что на ранней стадии формирования капиталистического духа оно в значительной степени компенсировалось особым духом протестантизма [24, 64].

Капитализм, по М. Веберу, основан на принципиально новом отношении к труду, главной идеей которого является идея профессии-призвания. Наиболее чистое воплощение новый дух, согласно М. Веберу, находит в кальвинизме, особенно у эпигонов Ж. Кальвина, где формируется концепция неутомимой профессиональной деятельности как средства спасения. В результате возникает не только новый тип предпринимателя, но и новый тип трезвых, добросовестных, трудолюбивых рабочих, рассматривающих свою деятельность как угодную Богу цель жизни [24, 149–202]. Но насколько живучей оказалась эта тенденция?

Новое капиталистическое отношение к труду, по М. Веберу, появилось далеко не сразу: «…человек “по своей природе” не склонен зарабатывать деньги, все больше и больше денег, он хочет просто жить, жить так, как он привык, и зарабатывать столько, сколько необходимо для такой жизни. Повсюду, где современный капитализм пытался повысить “производительность” труда путем увеличения его интенсивности, он наталкивался на этот лейтмотив докапиталистического отношения к труду…» [24, 81]. Результатом, по мысли М. Вебера, становилось стремление капиталистов удержать зарплату на низком уровне [24, 81]. Для Маркса низкая зарплата есть результат растущего отчуждения, а для Вебера она – результат традиционализма работников и недостатка у них капиталистического духа. Но, по мнению М. Вебера, низкая зарплата выгодна только на ранних стадиях развития капитализма, с повышением роли квалифицированного труда ее значение падает [24, 82].

В работе «Протестантские секты и дух капитализма» М. Вебер, продолжая разработку проблемы, поднятой им в «Протестантской этике», отмечает особое значение протестантских сект для экономики США. Американская секта, писал немецкий социолог, являлась «…волюнтаристским объединением лишь достойных (по идее) в религиозно-этическом отношении людей, квалифицированных в качестве таковых и добровольно вступающих в это объединение, при условии столь же добровольно данного им разрешения, ввиду доказанной религиозной избранности»[24, 277].

Историк литературы Ф. Моретти видит в труде новый тип легитимации власти буржуа в период утверждения капитализма, одновременно отмечая демагогичность этой легитимации, ее подчиненность стремлению к прибыли любой ценой. Приводя пример Робинзона, он пишет: «Работать на себя как на другого: именно так и существует Робинзон. Одна его часть становится плотником, горшечником или пекарем и неделями над чем-то трудится, а затем появляется Робинзон-господин и указывает на изъяны плодов этого труда. Потом цикл повторяется заново. А повторяется он потому, что работа стала новым принципом легитимации социальной власти. Когда в конце романа Робинзон Крузо оказывается “владельцем состояния ‹…› почти в пять тысяч фунтов стерлингов” и всего остального имущества, его двадцать восемь лет непрерывного тяжелого труда нужны для того, чтобы оправдать его богатство. В реальности эти вещи никак друг с другом не связаны: он разбогател благодаря эксплуатации безымянных рабов на его бразильской плантации, тогда как его собственный одинокий труд не принес ему ни единого фунта» [92, 49]. Кстати, данный пример показывает, что стремления к быстрому спекулятивному обогащению и к планомерной наживе совсем не противоречили друг другу.

В занимающей полупериферийное положение в рамках капиталистической миросистемы России ситуация была еще иррациональнее. Ссылающийся на Ф. М. Достоевского Ф. Моретти пишет: «…жадность старухи-процентщицы Алены Ивановны, безжалостная тирада студента об ее убийстве, попрошайничество пьяного Мармеладова, бессловесное проституирование Сони, его отголосок в решении Дуни (“Для милого, для обожаемого человека [себя] продаст!”) и даже “лектор всемирной истории”, подделывавший билеты займа с лотереей, – все это и многое другое указывает на то, что деньги способны лишь породить гиперболизированные искажения современного экономического положения. На Западе деньги, как правило, упрощают дело, здесь они его осложняют. Их кругом слишком мало – и они слишком дороги. Вместо западноевропейской процентной ставки, низкой и стабильной, эхом по всем страницам Достоевского отдаются слова старухи-процентщицы, сказанные Раскольникову: “Вот-с, батюшка: коли по гривне в месяц с рубля, так за полтора рубля причтется с вас пятнадцать копеек, за месяц вперед-с”» [92, 227].

Дальнейшее развитие тематики отчуждения применительно к различным странам, на наш взгляд, можно связать с наметившимся синтезом марксизма и мир-системного анализа. Здесь отчуждение имеет уже не только классовое, но и историко-географическое измерение. Б. Ю. Кагарлицкий, говоря о веберовской идее протестантской этики, отмечает: «Практическое накопление капитала в XVI и начале XVII века отнюдь не было подчинено логике рационального инвестирования, не было оно связано и с производством. Рациональное начало, столь высоко оцениваемое Вебером, проявлялось скорее в правильной и деловой организации грабежа…»[53, 230]. По его мнению, протестантизм, конечно, оказал идеологическое воздействие на развитие капитализма, но там, где уже назревала буржуазная революция. Государство превращало протестантизм в официальную идеологию преобразований. Важную роль протестантизм сыграл в распространении грамотности и стандартизации языка, подготавливающем другие стандартизации, необходимые для формирования единого внутреннего рынка и национального государства [53, 231–237].