Текст книги "Мозаика. Америка глазами русского"

Мозаика
Америка глазами русского
Станислав Хабаров

«Мозаика» – это незванно-негадано приходившее в голову в начале нашей жизни в Америке. Другими словами – пестрая смесь

© Станислав Хабаров, 2016

ISBN 978-5-4483-1745-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Моё открытие Америки

Школа в церкви

Теперь считается, что Америку открыл вовсе не Колумб, а Эрик Рыжий, из викингов задолго до него. И первое название ей дали – Винлянд по найденной виноградной лозе. Известно также, что заселение материка шло с Алтая. Когда-то наши соотечественники – предки индейцев – из Азии перешли в Америку по Беринговому «мосту». Не думаю, что и тогда была эта земля пуста; вероятно, шла допотопная колонизация. И ещё доказал на собственном примере Хейердал, были рейсы из Африки, и это подтверждает сходство воплощения представления величия в виде пирамид. Всё это – хрeстоматийные истины.

Я же открываю Америку заново. Для себя, потому что моими родственниками она открыта уже двенадцать лет назад. Наш въезд в страну был похож на весёлую игру. Хотя потом оказалось, что цена игры – недостаточное внимание, и оно дало соответствующий результат: моя жена прождала гринкарту многие месяцы, тогда как я получил её буквально через считанные дни. Но это всё – «плюсы и минусы». И всё-таки приятна радушная встреча «на пороге» страны! Четверть часа, и мы среди своих родственников.

Первый раз в первый класс.

Мы гостили в доме сына ровно месяц и пять дней, до середины января. Затем, помня совет, что лучше сразу жить своим домом, стали снимать квартиру в комплексе Belle Haven Towers на Richmond hwy, недалеко от станции метро Huntington. Не только отдельный дом, для самостоятельности нам нужен был и другой фундамент – языка.

Есть у нас в Вашингтоне своя палочка-выручалочка, сестра нашей невестки. Она владеет и русским и английским языком. Она и нашла эту школу при церкви, которая вскоре стала для нас родной.

Первый раз мы отправились на занятия в школу 3 февраля. Шел сильный дождь, у нас не было зонтов. Мы промокли ещё не дойдя до автобусной остановки. Жена вернулась домой, а я на автобусе доехал до церкви, но в неё не попал. Она была закрыта. Мы стучались в разные двери – я и высокий симпатичный мужчина, приехавший на машине и говорящий по-английски. Прождав час, мы отправились во-свояси. Мужчина подвёз меня, назвавшись в машине Абрахамом из Египта.

От перекрестка, где попросил я высадить меня, до моего дома недалеко, метров пятьдесят. Тогда я точно не знал, хотя и предполагал – это из-за погоды. «Как же так, – подумал я тогда. – Что мы растения? И у меня на родине ни снег, ни мороз, ни ливень, ни град – не отменяют ни школьных занятий, ни космических запусков».

Подумал я так и был тут же наказан. На ровном месте, на асфальте, покрытом тонкой коркой льда с пленкой воды, ноги мои внезапно взлетели вверх, портфель улетел в сторону с лопнувшими замочками, и я упал, ободрал руки и испачкался.

«Как хорошо, – подумал я тогда, – что здесь думают об учениках и отменяют занятия в плохую погоду. Как хорошо, что здесь и обо мне заботятся».

ESOL (English to Speakers of Other Languages).

Остальные ученики для нас, как скрытая часть айсберга. Знаем только, что здесь собрались или бедные или жадные. Кому не по карману платные курсы или кого привлекает бесплатное. Кроме того, они не работают утром по вторникам и четвергам, когда проходят занятия. Чаще всего это – замужние женщины с детьми. Мы из учеников – самые дряхлые. Все всё-таки объясняются по-английски и по-испански, ведь это, как правило, их родной язык. И это выглядит символично – идёт объединение двух американских материков. Сумеют Соединенные Штаты ассимилировать растущее население или слияние опустит планку уровня развития страны?

Все одеты по-разному. Рядом с мусульманкой в черном платке и ослепительно белых кроссовках женщина в традиционных индийских нарядах. Кроссовки – дань местным правилам и уместны здесь, Как говорила приехавшая в Москву американка: «Я привезла пять джинсов, и думала этого хватит. Но пожила здесь и попросила прислать мне вечерние платья».

Кого у нас только нет? И из Вьетнама, из Ганы, из Ирана и Пакистана. Но чаще из Центральной и Южной Америки. Русские мы одни. Может, вообще русских нет в этом районе?

Хотя на русском сайте с предложениями работы встречаются объявления: «Очаровательной девочке 16 месяцев требуется няня. Всего минута от метро Huntington». Однако с русскими мы практически не встречаемся. Хотя – не верно, встречаемся. В одной из наших редких поездках на метро я обратил внимание на «супермена с обложки журнала». Внезапно он подошел к нам и поздоровался по-русски. Он здесь в командировке и услышал нашу русскую речь. То же случилось и в нашем рейсовом автобусе: молодая женщина из Западной Виржинии услышала нашу русскую речь. А в остальном, мы со своей русской речью, словно на необитаемом острове.

Язык мой – друг мой.

Ещё во время программы «Союз-Аполлон», в которой я активно участвовал, мне встретилась фраза. Один из коллег-участников вспоминал, что самыми трудными были не технические проблемы, а языковые. В свете тогдашних эпитетов космонавтике это выглядело убого. Её считали верхом успехов человечества, а с языком справлялись многие тысячи. Но это действительно так. Я убеждаюсь в этом теперь на каждом шагу, в трудностях овладения им в преклонном возрасте.

Мой внук появился в Америке в возрасте 4 лет. Ученики его класса говорили родителям: «У нас в классе появился новый мальчик. Немой. Ничего не говорит, только улыбается». Через полгода «немой» заговорил, да так, что не было сомнения в его владении английским языком. Нам это сделать труднее, и потому первые проколы с бытовым языком.

В итальянском ресторане в Александрии, куда мы зашли всей большой семьей, я пробовал убедить официанта зажечь на столе свечу. Он что-то отвечал, но свечу не зажег. В Pentagon Mall к обеду, будучи простуженными, мы заказали Smooth в полной уверенности, что получим смесь соков, а вместо того получили мороженное. И так, до бесконечности. Поражала быстрота местной речи и её обилие. И хотелось словами японской пословицы сказать: «Говорить нужно мало. Думать много».

Весна, весна.

Весной по утрам меня будят поющие соловьи. Они заливаются здесь, как и у нас под Москвой, в нашем саду, среди цветущих слив, вишен и яблонь. Ещё громче гремят по воскресениям рокеры. Как говорится, рокер и в Африке – рокер. Его удовольствие – вынестись без глушителя на хаввей, но и у дома они грохочут, будя всех. Вот они, наконец, выносятся с немыслимыми коками, с татуировками на руках, с безумным грохотом, на страх живущим возле шоссе.

В этот раз я как-то пропустил особое весеннее чувство. Говорят, оно связано с кристаллизацией воды и таянием льдов, но в Америке лёд – обычный атрибут застолья. И перехода в весну не чувствуется или это связано с возрастом? Когда-нибудь совсем перестанешь изменения ощущать и будешь действовать по календарю: весна, лето, осень…

У Вашингтона – известные символы: Washington Monument, Capitol Building and White House. Но к ним следует добавить цветение сакуры в DC. Сакура – подарок Японии – и другие цветущие деревья весной украшают Вашингтон, создают неповторимую картину праздника.

Первым делом – самолёты.

В семестре с нами контактировали три учительницы. Основная – Беверли, наша первая учительница, моложавая и даже чуть кокетливая. Одета скромно, но вместе с писателем можно о ней сказать: «мало, кто знал, что на её скромной одежде имелись индивидуальные клейма ведущих парижских кутерье». Впрочем, всё это – домыслы. Но достоверно известно, что она жена лётчика и поколесила по миру и по стране.

К лётчикам у меня особое отношение. Жизнь свела меня с легендарным лётчиком Сергеем Анохиным, заслуженным лётчиком испытателем России №1, потерявшим глаз, но продолжавшим испытывать самолёты (он испытал их 200 типов) и собиравшимся летать на космической технике. С другими лётчиками я был знаком по программе космического челнока «Буран». Они были лётчиками-испытателями, продолжали испытывать самолёты и гибли на глазах.

Мы учились у Беверли. С другими учителями у нас был только временный контакт. Пару раз с нами занималась Барбара. Нам казалось, что она связана с правительственными структурами, так как через неё мы знакомились с государственной системой страна. И была еще вторая Барбара, которая провела с нами занятие однажды, о котором мы знали: она серьезно занята танцами и изучением пауков. О других учителях высших групп мы знали немногое. Так Брюс, например, переступивший восьмидесятилетний рубеж, в обычной жизни был адмиралом.

Спасибо, Thanks, Pardon!

Преподавательница Мэри учила нас политесу. Каждый раз, встречая нас, она говорила: «Как вы?» Итут же сама отвечала, наставляя нас: «Прекрасно, спасибо». Мы, конечно, знали ответы, но не хотели выглядеть попугаями, и, ещё в сответствии с российским менталитетом не приято отвечать как бы «в лоб». Нам были близки слова джазовой песенки из фильма «Касабланка»:

– Скажите: кто несчастлив?

– Мы несчастливы.

– Как несчастливы?

– Слишком несчастливы.

«Вы помогаете жене вымыть посуду?» – спрашивает Беверли походу урока. На это я пытаюсь ответить шуткой. Мол, есть такой анекдот.

«Привозят беременного мужчину в роддом.

– Как Вы дошли до этого? – спрашивает его врач.

– Все началось с мытья посуды».

Вероятно, шутка моя была не понята, ответ был признан неправильным. Так здесь не говорят. Мне было нужно ответить именно «в лоб»: Да, я помогаю жене мыть посуду.

– Американцы очень приветливы, – говорит Барбара. – Вы не находите?

– Они как дети, – отвечаю я.

– Нет, это не так.

Вокруг сплошная любезность, незнакомых приветствуют на улице и предлагают место в автобусе и мои слова воспринимаются сказаными «для эффекта».

Лицом к лицу.

Я называю дом напротив нас «замком Броуди», хотя он не похож на дом в романе Кронина. Подобие – не внешнее.

Мы всё-таки ведём здесь в основном уединенную жизнь, сидя дома. И окном в мир нам служат наши окна. Они здесь необычные – от пола до потолка. Выходят окна на север и нам не нужно загораживаться от солнца. Мой стол стоит у окна, и я свидетель всего, что делается за окном.

В течение дня движение солнца отслеживается в окнах противоположного дома. Когда бы я не посмотрел на дом напротив – поздним вечером или в глухую полночь – кто-то в нём бодрствует, не гасит свет, и этим поддерживает меня, словно дежурный, готовый прибыть и помочь. Как всегда, незнакомое -таинственно. На третьем этаже много месяцев не убрана, например, новогодняя елка. Некто с девятого этажа с апреля загорает целые дни в открытом стеклянном фонаре балкона.

Из далёкого прошлого доходят к нам культы прежних времён. Когда-то были, например, отчаянные солнцепоклонники. И теперь кое-кто из них видно сохранился и в наши дни. С ранней весны и до поздней осени в доме напротив в стеклянном фонаре постоянно раскрыты окна, и в них подставляет своё тело солнцу белокурая девушка. Я просто для себя так считаю, что девушка, хотя плохо видно издалека. Кто она стойкая солнцепоклонница? Что в основе желаний её превратиться в чёрную.

В конце концов, здесь это опасно. Возможны поражения кожи. В этих южных широтах достаточно отраженных лучей. Во всяком случае никто больше не поступает так. И откуда у неё бессрочный лимит времени? Может, её приковала к креслу болезнь? Или она – пенсионерка и теперь у неё масса времени для солнца? Но мне приятней представлять её лицо прекрасным и юным и что она просто влюблена в солнце. Современная солнцепоклонница.

Внизу, прямо под окнами стоянка автомашин, и нередка деловая суета. Но это всё обычное, а дом напротив кажется за пределами всего обычного, и это добавлено воображением.

Закончив наш курс, Беверли пропала. Для меня её исчезновение выглядело загадочнм и непостижимым в основном в силу незнания языка. Куда подевалась она – организаторша местного ESOL? Она говорила, что будучи женою лётчика перемещается вслед за ним. Но куда? Ещё удивляла она нас рассказами об уик-эндах в Денвер с горными лыжами.

Легче потерять неважное, чем отличное, и мы безмолвно грустим о ней, о Беверли, нашей первой учительнице. «Что имеем, не храним, потерявши, плачем», – утверждает пословица. Действительно, это – так.

***

По ночам меня будили странные звуки, сказочный звон. Словно тронутые хрустальные подвески колыхались и звенели. Звон был еле слышный и доносился из ниоткуда. Я просыпался и лежал с открытыми глазами, не понимая, что это, потом засыпал. По-настоящему будили звуки реальные: потока хайвея, отъезжающих автомашин, а иногда бесцеремонные восклицания их владельцев. Поздним утром начиналась хозяйственная деятельность дома: подъезжали мусорные и ремонтные машины, привозили сменное оборудование, а волшебного звука не было, словно ему были отведены особые ночные часы.

***

Я живу в прекрасном, замечательно обслуживаемом доме. Десятки людей с раннего утра пытаются обеспечить мой быт. Кругом цветы, красота и чистота, а из окна совсем необыкновенный вид, и окна здешние, словно стеклянная стена от пола до потолка, представляют необычный обзор. Нас охраняют по ночам. Не только нашу безопасность, но и тишину и покой. Мы ходим в пустующий огромный бассейн, и нас каждый раз благодарят за то, что пришли. Ну, что ещё? По прежним понятиям здесь просто рай, да и по названию комплекс наших домов называется Райские Башни, а это высокое место – Прекрасный Вид.

***

Соседей я не вижу и не слышу совсем. Есть только маленькая девочка, которую иногда выпускают в коридор, и она, как чёрт из табакерки, начинает бегать по коридору и кричать, пока ей не затыкают рот. Остальных соседей не видно и не слышно. Мой рабочий стол стоит у огромного – от пола до потолка – окна, и я, конечно, вижу, как люди идут к машинам и наоборот. Но, во-первых, это происходит беззвучно, во-вторых, безадресно, и я до сих пор не знаю, кто есть кто. Просто это, как правило, молодые пары и отдельные особи, вступившие только что в самостоятельную жизнь и вчера, ну, может, от силы позавчера отселившиеся от родителей.

***

Учитель – паук

Паутина была построена по всем правилам паучьего искусства. Один конец её уходил к раме окна, в сторону и вверх. Другой в сторону и вниз и вот на этой растяжке и помещалась совершенная ловчая сеть, с трудом различимая со стороны. Из окна комнаты она хорошо была видна, что позволяло бы исследователям пауков разглядывать её в деталях. Она была совершенна и представляла собой красивый узор. Только в одном месте казалось, что паук сбился, может быть устал, напутал или не сложились размеры всей паутины и пришлось её скомкать, подогнать под размеры окна, словом, допустить местный маленький дефект, чтобы спасти целое.

Сам паук был маленький и прятался в уголке окна, в запутанном коконе, и предъявлять претензии было не к кому. А если бы он даже был на виду, то как с ним говорить? Кому известен паучий язык? И как связаться с ним? Ах, если бы только существовал паучий телефон.

Хотя исследователи были хорошими специалистами и хорошо знали пауков, они ошибались и в первом и во втором случае. Телефон у паука как раз и существовал. Нити паутины своим дрожанием передавали пауку массу информации: и о том, кто попал в паутину и где он теперь находится. А в том «напутанном» месте, оказалось, и находился центр паучьей информации. Здесь были сильфоны, и лазеры, чем гордится современная связь и то, чего еще пока в связи людей не было и чему следовало бы поучиться у пауков.

Словом, ошибался не паук, а исследователи, и когда они, наконец, разобрались, то, как говорится, сняли перед пауком шляпы, потому что созданное природой людям следует тщательнее изучать, прежде чем делать выводы, хорошо это выполнено или плохо?

В природе, как правило, всё сделано хорошо. И стоит у неё поучиться, как уже сделано, прежде чем самим изобретать. И подсказка в отличии от уроков обычной школы – здесь дело хорошее, и можно учиться и у паука тем более.

***

Бонжиха

После занятий в школе мы отправились покупать коробку. Коробка должна быть красивой, для подарка, который мы купили в магазине «Good Will»: изящные металлические вазочки из Аргентины для десерта, мороженного, а так же любых коктейлей от «Маргариты» до коктейлей с Seafood. Выйдя из магазина, мы пошли в сторону, думая, что выйдем на North Kings hightway, сократив путь. Но не тут-то было. Уйдя в сторону мы заплутали среди красивых богатых домов. Было жарко. Возвращаться далёко. И тут мы встретили её.

Она, возможно, вышла в ближайшую лавочку-распивочную, если такие здесь есть, а может кликнуть кого. Была она в джинсах, шлёпанцах на босу ногу, с истёртым, а может испитым, хотя и не старым лицом, и мы попросили её подсказать нам дорогу. Я задал совсем некорректный вопрос про North Kings highway. Он здесь продолжался своей южной ветвью, а северный был далёк. Жена моя корректней поставила вопрос. И вот мы пошли за ней, хотя она всё нам перед этим объяснила, но видя, что мы её не поняли, пошла впереди, сначала по аллее, а дальше среди бассейнов и роскошных домов. Мы шли за ней, но когда перешли через дорогу, то стало видно, что это ей не по пути, и она идёт исключительно для нас.

Мы перешли проезжую часть шоссе, окаймлённую зеленью мини-лесов, и поняв суть, поблагодарили её, не зная кого: богачку или бонжиху, но человека несомненно с доброю душой, но странной с виду. И прощаясь она поцеловала Светлану в щёку. А через сотню метров пошли для нас совсем уже знакомые места, и мы могли спокойно обсудить эту встречу.

***

Пешком до Вашингтона

Всё началось с задуманной газетной статьи. Маршрут был выдуман целиком и полностью ради красного словца. «Пешком до Вашингтона». Это придумал я, и это хорошо выглядело в заголовке, хотя я собирался всего лишь перейти по мосту через Потомак из Арлингтона в ДиСи. Невестка высадила меня из автомашины перед военным городком Порт Майер, и я пошёл, огибая его с северной стороны, по улицам жилого массива, как я считал, облюбованного военными, потом по арлингтонскому кладбищу и, наконец, по мемориальному мосту через Потомак. Солнце уже поднялось достаточно высоко, и по мосту, по обеим сторонам его проезжей части бежали любители бега трусцой, приветствуя меня, как такого же любителя бега и ходьбы для здоровья.

Слева, на горизонте выделялся профилем Washington National Cathedral. Словно две остроухие собаки улеглись рядом и смотрят на тебя, повернув к тебе свои морды. С собаками нужно всегда вести себя осторожно. Ведь то, что далеко для тебя, недалеко для собак, и с этим следует считаться с осторожностью. Их острые уши запомнились мне, хотя очень скоро их не стало. Они стали жертвами землетрясения.

***

Удручало содержимое почтового ящика и то, что ящик наш был ежедневно забит разноцветной рекламной бумагой, а за потоком макулатуры мерещились мне вырубленные и вырубаемые леса, сокращающиеся зелёные покровы планеты, а время, идущее на выращивание каждого отдельного дерева, по продолжительности сравнимое с временем человеческой жизни, выбрасывалось коту под хвост. Как раз та зелень, что ежедневно наблюдал я из своего окна, успокаивала и внушала надежду.

***

Чего бы это не стоило

Тот, кому довелось поселиться в «Belle Haven Towers», особенно с северной стороны, не мог налюбоваться видами, открывающимися из окон все четыре сезона года. Это, конечно, же весеннее цветение, когда из-за белой и розовой кипени не видно листвы, это багрянец и пурпур и все неправдоподобно чистые цвета осени, это и летняя плотная зелень вздёрнутых и плакучих ветвей деревьев, поднимающихся вверх по склону и от этого кажущихся невероятно высокими. Правда, всё это картины в лоб, а если посмотреть в сторону, где даже не виден, а лишь подразумевается Потомак, то вам откроются убегающие туманящиеся дали, со вторым, третьим и прочими планами, то есть та необъяснимо манящая даль, рождающая беспокойство и желание путешествовать.

Дома эти выстроились на высоком холме, и капелька воображения позволит сравнить их с группой слонов, протянувшейся к водопою. За домами, если пройти через бейсбольное поле и стоянку для автомашин, станция метро Huntington, конечная желтой ветви метро столицы. Мемориальный щит у её южного входа повествует о том, что здесь в гражданскую войну находились оборонительные сооружения северян, защищавшие столицу. Несколько сбоку к бейсбольному полю примыкает лесок. Он маленький, как говориться, всего ничего, в несколько сотен деревьев. Однако он гордо именуется Mоunt Eagle парком. В нём среди деревьев разместились вытянутые столы и скамьи для барбекю, вечно пустые, потому что даже удавшиеся пикники проходят внутри комплекса зданий, за столами у плавательного бассейна. Тут в Mount Eagle парке и завязалась эта история.

В жизни нашей большую роль играют сложившиеся стереотипы. Так удобней, так экономней и правильно: чтобы в большинстве случаев не размышлять, а действовать в соответствии со случаем. Видя типичное, мы не задумываемся. У нас готов ответ. Но иногда такой ответ заводит нас в тупик. Что бы вы сделали, увидев плачущего моряка? Что бы вы подумали? Такое встретилось нам, когда мы гуляли по нашему woodlet. Нас поразили странные лающие звуки. За столом для барбекю сидел моряк. По его лицу катились крупные слёзы. Мы не знали, что делать?

– Можем ли мы вам помочь? – спросили мы.

Моряк нам не ответил. Он лишь повторил как бы про себя: «В пустую всё», и махнул рукой, как отгоняют порой назойливое. Мы отошли. Плачущий моряк не выходил из головы. Мы вернулись домой и отобедали, когда в дверь постучали. Перед нами стоял тот же моряк.

– Ради бога извините меня, – сказал он, – я всё объясню. Только разрешите войти.

Получив разрешение, моряк решительно подошел к окну. Оно у нас необычное, во всю стену, от пола до потолка. Моряк подошёл к окну и начал вглядываться в него так, словно с мачты корабля разглядывал долгожданную полоску земли, ещё не решив, не померещилась ли она ему? Нам показалось, что его преследуют. И он выглядывает: здесь ли его преследователи или ушли? На самом деле всё было не так.

– В чём дело?

Мы были встревожены, а моряк наоборот успокоился и на лице его появилось выражение, принятое нами за желание выпить и поговорить. Ведь всем и во всём нужна разрядка. Мы сели за стол, на который поставили запасенную четверть вина, и моряк поведал свою историю.

– Я родом с севера, а точнее с Бостона, – начал он, – и море с детства у меня в крови. Я хорошо плаваю и никогда не скучаю у моря. Оно меня успокаивает и, можно сказать, развлекает. Оно для меня, что для других кино или консерватория. Поэтому неудивительно, что выбрал я, выражаясь высокопарным языком, морскую стезю. И в каботажном плавании я с юношеского возраста. Порою между рейсами я оседаю на берегу. Обычно пароходные компании устраивают курсы профессиональной переподготовки, и в эти дни я наслаждаюсь берегом, а затем опять-таки ухожу в дальний рейс. Бывает на море неистово, в штормы, когда корабль любого водоизмещения что щепка среди волн, я, как и все, кляну свою судьбу и собираюсь всё переменить окончательно на этот раз, но позже всё снова повторяется. И если что в жизни моей меняется, то разве что очередное судно.

Последний раз я удачно устроился. Рейсы намечались дальние, и условием контракта было беспрерывное трехмесячное плавание. Суда курсировали между Европой и Южной Америкой. Судно приходило в порт и становилось под разгрузку, а команда пересаживалась тут же на встречное загруженное судно. Условия контракта были выгодными, я даже думал поправить свои дела, как всегда пошатнувшиеся на берегу. До выхода в море мы жили в пригороде Вашингтона, и отставные капитаны читали нам курсы по навигации и судовождению. Но нам было слушать их невмоготу. Мы сами в этом – профессора, более того именно от этого я в юности и в море сбежал. Но ничего не поделаешь, слушать приходится. Таковы условия игры. Я слушал, но чаще думал о своём. Пора, наконец, – думал я, – скопить деньги и зажить на берегу, жениться, и, наверное, даже о море лекции читать на этих же курсах. Пора зажить как все люди, в соответствии с возрастом, оседло на земле, но для этого придётся опять уйти в море, возможно, даже не один раз. А потом по сторонам оглядеться.

Дело в том, что на земле я, как правило, живу отшельником. Вот и тогда я снял комнаты в стороне от всех в этом комплексе зданий. И коротая время, часто сидел безвыходно с книжкой у окна, любовался открывающимся видом, который, по правде сказать, был действительно хорош, но не более того. С соседями я не общался, разве что только видел, как внизу (я жил на девятом этаже) они сновали, вечерами и по утрам, как муравьи, от подъезда к машинам.

Всё в этой жизни кончается, закончилась и моя подготовка. Я ушёл в рейс с удовольствием, как всегда мой очередной этап наземной жизни закончился. Но на исходе второго месяца со мною стало твориться чорте что. Мне стал сниться один и тот же сон, будто я иду знакомой маленькой улочкой, сижу на скамье за столом для барбекю или выглядываю из окна этой комнаты. Я потерял и покой и сон. Мне стало мерещиться это и во сне и наяву. Я разорвал контракт и вернулся сюда. Мечтам моим поправить как-то денежные дела сбыться не удалось, наоборот мне предстоит выплачивать неустойку. И вот я здесь, прямо с самолёта. Но посмотрел и успокоился и не увидел ничего особенного, так что повторно даже смотреть не хочется. А как назвать то, что было со мной? Не иначе, как наваждением, что сваливается нам как снег на голову и от которого мне кажется ещё не выдумано средств и тянет просто поступить, как я, чего бы это нам не стоило.

***