Текст книги "Степан Разин. Книга первая"

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«ОРЛЕНОК»

Донское утро

В смутной мгле сентябрьского холодного рассвета два всадника – станичный казак Тимофей Разя и его пятнадцатилетний сын Стенька – скакали на лошадях. Они ехали уже третьи сутки от своей Зимовейской станицы вдоль Дона к низовьям, где на острове был расположен казачий город Черкасск.

Седоусый Тимош Разя не раз бывал ранен в битвах с татарами, турками, шведами, поляками. Теперь, под старость, одна из ран, нанесенная татарской стрелой еще при азовском осадном сидении, разболелась и не давала старому казаку покоя. Он обращался к знахаркам Дона и Запорожья – никто не мог унять нудной боли. По совету соседей казак решился испытать последнее средство: дойти пешком до Белого моря и поставить свечку перед мощами соловецких угодников Савватия и Зосимы. На Дону говорили, что это средство иной раз помогает лучше припарок и наговоров.

В казачью столицу Разя скакал, чтобы взять в войсковой избе проходную грамоту через Москву до Белого моря.

За три дня скачки Стенька осунулся. Его цыганское, загорелое лицо вытянулось, черные кудри от пота прилипли ко лбу, но темно-карие глаза, как всегда, сверкали задором.

Они ехали по правому берегу Дона. Город был уже близко. Под крутым бережком, недалеко, была паромная переправа. Если бы не туман над рекой, они уже увидали бы город.

Всадники свернули с наезженной ухабистой дороги на плотно утоптанную верховую тропу, пересекая щетинистую осеннюю степь у изгиба реки…

Из-под берега, снизу, послышался крик сразу в несколько глоток:

– Э-ге-ге-ге-эй!

– Эй! Иван Борода-а-а!

– Старый черт, подымайся-а-а! Застыли тут на ветру-у!

На Черкасском острове загремела железная цепь парома, бултыхнуло в воде огромное рулевое весло, и смутное темное пятно, отделившись от острова, в тумане медленно поползло к правому берегу.

– А ну, припустим, Стенько! Поспеть бы к первому перевозу, – сказал Тимофей, подхлестнув свою лошадь.

Стенька давно ждал этой минуты. Он свистнул, и серый коник Антошка, весь покрытый белыми яблоками, как ковровый узор украшавшими его серебристую шерсть, полетел стремглав по надбережной тропе. Тропа круто спускалась под косогор, к Дону, и оба всадника сдержали коней, сравнявшись с толпой казаков, ожидавших у переправы. Разя едва успел поздороваться со знакомцами, как, посеребрив туман, блеснул первый луч солнца, и тотчас же с единственной в городе колокольни прогудел над гладью реки удар колокола, возвещая пробуждение казачьей столицы.

Толпа на берегу ожила. Череда груженых возов, стоявших на съезде с высокого берега, сдвинулась ближе к реке, какой-то понурый вол, привязанный позади арбы, уныло и протяжно взревел, заржали лошади. С острова воинственной перекличкой отозвались петухи. Пешеходы и всадники, стремясь обогнать возы в узкой лощинке дороги, протискивались к самой воде…

Резвый, холодный ветерок вдруг сдернул с реки серебристую дымку тумана, и все вокруг засверкало отблеском солнца, яркими красками, словно умывшись утренней осенней свежестью. На воде стали видны рыбачьи ладьи и челны.

Едва паром подвалил, как все зашумели. Люди, лошади и быки затопотали по толстому дощатому настилу, теснясь и толкаясь. Кто-то с громкой бранью оступился с берега в воду и зачерпнул в сапоги.

– Куды, к черту, прете! Потонете так! На всех места хватит! – суетливо размахивая руками, кричал старенький казачишка-паромщик на деревянной ноге. И правда, когда уже все разместились, достало бы места еще на добрый десяток возов.

Две молоденькие казачки в теплых кацавеях под общие веселые шутки вбежали последними на паром.

– Давай навались! – неожиданным атаманским покриком загремел паромщик, расправив седую бороду и повелительно сверкнув из-под шапки глазами на всю толпу казаков.

– Взя-ли! Дру-уж-но! – поплевав на ладони, подхватили казаки.

И под гомон голосов тяжелый, неуклюжий паром со скрипом пополз обратно.

С разных сторон к Черкасску сплывались рыбачьи ладьи, нагруженные мокрыми сетями и свежей добычей, еще трепетавшей живым серебром на солнце.

Радостно смеющимися глазами посматривал Стенька на реку, на казаков, на молоденьких припоздавших девушек, о чем-то со смехом шептавшихся между собою. Он гордился своим серым, в яблоках, коником и своей казацкой осанкой. Была бы трубка в зубах, и он пустил бы такой же пышный куст сизого дыма, как тот бородастый казак на волах…

Молоденькие казачки, шепчась, взглянули на юного казака и захихикали. Степан, стараясь не показать смущения, перевел взгляд на кручу правого берега, теперь залитого солнцем, и увидел там ватагу скачущих всадников.

– Дывись, атаманы, что там за вершники! – воскликнул Степан, довольный, что первым увидел на берегу поспешавших казаков. Все оглянулись.

– Бачьте, братове, гонцы якись, что ли! С чем бы? – заговорили казаки.

– Наметом идут. Кубыть, к переправе.

– Эх, смотри, припоздали! – сочувственно протянул кто-то.

– Не наши станичные, словно б чужие.

– Да то запорожцы! Гляньте-ка: польски жупаны и шаровары красные, как у турка!

Всадники, видимо, тоже заметили отваливший от берега паром. Передний из них, сияв шапку, махал ею плывущим. Он что-то крикнул, но ветер отнес его крик.

– Лихо спешат гонцы! Знать, крепко побили польских панов! – довольно сказал с седла старый Разя. – Стой, стой, дядько Иван! Ворочай! – закричал он паромщику. – Поворотимся к берегу, подождем!

– Диду Тимош, ты всем запорожцам свойственник: кому – кум, кому – сват! – с насмешкой заметил дородный щеголеватый казак с бирюзовой серьгой в ухе. – Пошто ворочаться! Пождут у бережка, да в другой раз и перевезутся!

– Пождут, не беда! Нам уж рукой подать, – подхватили казаки, спешившие на базар.

– Полно глазеть, атаманы! Тяни дружней! – крикнул паромщик.

Запорожцы взлетели вскачь на кручу над переправой. С берега донесся их крик в несколько голосов.

– Зараз ворочу-усь! – сложив ладони трубою, откликнулся паромщик в сторону берега и ответно махнул шапкой.

Паром уже достиг середины течения, когда запоздалые всадники спустились к воде. Как бы смерив взглядом ширину реки, их вожак из-под ладони взглянул на Черкасский остров и разом спрянул с коня. Вслед за ним спешились и остальные украинцы.

– А головой у них Боба! – обрадованно узнал Тимофей Разя. – Бобу по малым делам не пошлет Запорожье!

Старый знакомец Рази полковник Андрий Боба в последний раз приезжал на Дон перед весной для покупки казацкой сбруи. Сорок тысяч конских удил и столько же пар железных стремян заказал он тогда донским кузнецам, чтобы не ковать их на Украине, где панские подсыль-щики могли увидать прежде времени подготовку украинцев к битвам против ненавистного панского ига. Да еще ухитрился Боба тогда где-то тайком купить сотню бочонков пороху и толику свинцу панам на гостинцы. Когда он уезжал домой, то наказывал ждать вестей о великих победах над польским панством. И вот прискакал теперь сам, должно быть, с большими вестями.

– Надысь проезжал из Польши домой армянин. Такая война, говорил, – и товары покинул, абы душу спасти. Запорожцы, мол, гонят панов и колотят, – заметил казак с серьгой.

– Пошли им господь одоленье! – сказал Тимофей. Он снял шапку и перекрестился.

– Дай бог! – подхватили вокруг на пароме.

– Батька! А что же он на буланом? Ведь он прошлый год купил Воронка! Неужто сменял? – звонко спросил Стенька.

– Да что они, чертовы дети, купаться затеяли, что ли! – тревожно выкрикнул удивленный паромщик, заметив, что запорожцы начали раздеваться.

С парома глядели на берег с любопытством: гонцы поскидали с себя одежду, освободили коней от подпруг и по-татарски сложили платье и седла на вязанки сухого камышняка, захваченного с собой для переправ через реки.

– Батька, куда ж они?! Ведь вода ледяная! – в волненье воскликнул Стенька, когда запорожцы направили лошадей в осенние воды глубокого Дона.

– Куда вы там, бешены черти! Зараз ворочу-усь! – закричал им паромщик.

Во всех челнах и ладьях гребцы покидали весла, уставившись на запорожских вестников.

Когда кони зашли глубоко и могучее течение начало быстро сносить их книзу, всадники поспрыгивали с коней в воду и, держась за их гривы, пустились вплавь…

Донские казаки издавна были союзниками запорожцев в борьбе со степными ордами, которые рвались на север с приморского юга.

Плечом к плечу стоял Дон с Запорожьем, и много раз под татарскими саблями смешивалась их кровь. В битвах с крымцами множество запорожских казаков было вызволено донцами из турецко-татарской неволи и немало пленных донцов избавлено запорожцами. А сколько украинских крестьян уходило от мести польского шляхетного панства в пределы донских земель и в соседнюю Слободскую Украину, где вырастали их поселения и создавались новые станицы и города. У казаков был почти что один язык; одна вера и давняя дружба связывали их. На Дону всегда радовались победам запорожцев и сочувствовали их поражениям…

Паром достиг черкасского берега, но никто из казаков, переправившихся на нем, теперь не спешил уже в город, будто не они только что отказались воротиться за запорожцами. Никто не ушел от пристани, и все дожидались, пока чужедальние гости осилят холодный Дон.

С десяток черкасских жителей уже бежали к берегу с теплыми зипунами, чекменями и кожухами, казачки – с горячими пирогами.

Но, выйдя на берег, запорожцы приняли только по чарке водки, натянули на посиневшие тела свое платье и молча стали седлать прозябших коней.

– Ондрий, здорово, брат! – воскликнул Разя, кинувшись к вожаку запорожцев.

Боба обнялся с боевым товарищем, потрепал по плечу «разиненка».

– Дядько Боба, а где же твой Воронок? – спросил Стенька.

– Забили, хлопче, паны проклятые Воронка. Метили пулей в лыцаря, да попали в коня, – сказал Боба, затягивая подпругу на своем молодом Буланке.

– Пошто торопились так, атаманы? Чего вам было парома не подождать? – с обидой спросил паромщик.

– По то и спешили, что единого часа терпеть не можно: хаты горят, дети гинут у нас! – угрюмо сказал Боба, уже ставя ногу в стремя. – Приходите, добрые атаманы, на круг послушать да слово свое сказать за наше правое дело, – вскочив на коня, обратился он к донским казакам.

И все товарищи Бобы, суровые, без улыбки привета, вскочили по коням и поскакали в город в сопровождении ватаги донских казаков.

– Вот тебе и Варшаву взяли! – развел руками казак с серьгой в ухе.

– Гайда, Стенько! – позвал Тимофей сына, тронув бока своего Каурого.

Они проскакали мимо городского глиняного вала, укрепленного плетнем от размыва, и въехали в город. Но вместо того, чтобы двинуться в общем потоке к войсковой избе, они свернули в сторону и удержали коней перед богатым домом войскового атамана Корнилы Яковлевича Ходнева, украшенным замысловатой резьбой белых наличников, яркой зеленой краской стен, цветными стеклами в окнах и золотым петухом на высокой кровле.

Батька крестный

Стенька был крестником и баловнем атамана.

С месяц назад, когда Разя ездил в Черкасск, войсковой атаман посетовал, что старый не взял с собой Стеньку, для которого у него лежал приготовленный подарок – мушкет иноземного дела.

Стенька мечтал об этом ружье со всем мальчишеским пылом. Но, кроме подарка, его влекла в Черкасск также и бескорыстная, искренняя привязанность к атаману Корниле. Он восхищал Стеньку величием, важностью и богатством, как и независимостью суждений и властным обхождением с людьми. Подражать во всем крестному, вырасти таким, как он, и стать войсковым атаманом было заветным желанием Стеньки.

Тимофей Разя иначе относился к куму: ему не нравилась боярская холя, в которой жил войсковой атаман и которая, по мнению Рази, не пристала казаку. Он недолюбливал в Корниле богаческую спесь и воеводский покрик.

Но когда злые языки говорили, что атаман завел тайные сговоры с московским боярством, Разя решительно отвергал этот поклеп:

«Нет, не таков кум Корнила, чтобы продать казачество московским боярам. Хитрость его понуждает хлеб-соль водить с горлатными шапками. Чем раздором да поперечною сварой, – он крепче удержит хитростью волю казачью от жадных боярских рук».

Тимофей втайне даже несколько гордился близостью атамана со своим семейством и его любовью к живому, горячему Стеньке.

Не сходя с седла, Разя с нарочитой смелостью стукнул в косяк окна рукояткой плети.

– Эй, кум Корней, заспался! – крикнул он. – Гонцы с Запорожья, кум!

– Здоров, кум Тимош! – узнав Тимофея по голосу, лениво и хрипло откликнулся атаман из-за закрытой ставни. – Чего ты трудишься, кум? Не молод! На то довольно у нас вестовых казаков в войсковой избе, чтобы бегать с повесткой.

– Я, кум, хотел тебя упредить по дружбе. Мыслю: важное дело послы привезли. А коли тебе не надобно, то уж не обессудь за тревогу. Ваши, значных людей, порядки иные, не как у простых казаков, – сказал с обидою Разя. – Едем, Стенька, – позвал он и тронул коня.

– Кум! Эй, кум! – крикнул Корнила вдогонку. – Воротись-ка, кум! Я спросонок, может, неладно сказал. Воротись! – Атаман распахнул окно и предстал в чем мать родила. – Ух, как солнышко светит! Ай лето назад пришло? Заходи, зараз встану, оболокусь, – сказал атаман и, тут только заметив Стеньку, с неожиданной приветливостью улыбнулся. – А-а, и крестник здесь! Здоров, Стенька, здоров? За ружьем? Уговор – дело свято. Получишь нынче ружье. Веди батьку в курень.

Обиженный Разя был молчалив. Он хотел дождаться нетерпеливых расспросов Корнилы, но пылкий Стенька, предупредив крестного, с жаром пересказал ему все, что случилось на переправе. Он ждал, что Корнила все бросит и помчится в войсковую избу. Однако атаман одевался не по-казачьи степенно, медлительно.

– Так, стало, кум, им и парома уж некогда дожидаться? – обратился он к Разе, словно не Стенька, а сам Тимофей рассказывал ему обо всем.

– Знать, то великая справа, кум, – подтвердил Тимофей.

– Хитрый атаман Ондрий Боба! Теперь, чай, все казаки закипели в Черкасске. Чай, на круг собрались у помоста… – с усмешкой сказал Корнила, натягивая высокий мягкий сапог. – Эх, Стенько, каков пес у меня завелся для травли! – почти по-мальчишески оживленно похвалился Корнила, озадачив Тимофея внезапной легкостью мысли. – Да-а, напрасно гетман Богдан понадеялся снова на крымского хана! У хана своя забота – чтобы Польша и Запорожье ослабли, – вдруг опять обратясь к Тимофею, сказал атаман. – Легковерен Хмель – вот и расплата за легковерье. Второй раз хан продал его королю… Помстятся, кум, нынче паны над казаками за повстание! Аж печень кипит, как помыслишь: браты ведь родные гинут! – с искренней болью воскликнул Корнила.

И Тимофей Разя тотчас понял, что уже давно все известно атаману о запорожском посольстве. Не так-то он прост. Всюду и обо всем его лазутчики успевают проведать и донести!..

– Да что ты, кум! Неужто мыслишь, что Хмелю ныне не выстоять против панов?! – в тревоге воскликнул Разя.

– А ну, брызни-ка, Стенька, водицы, – вместо ответа Разе сказал атаман, наклонясь над широкой лоханью.

Степан поливал ему из глиняного кувшина. Корнила тер красную, крепкую шею, довольно кряхтел, отдувался и фыркал, когда из войсковой избы прибежал вестовой.

– Корнила Яковлевич! – громко позвал он под открытым окошком. – Из Запорожья вести!..

– Слыхал, – оборвал атаман. – Пошли вестовых по черкасским станицам и к войсковой старшине: тотчас бы к тайному кругу сходились. А войсковых есаулов вместе с писарем ко мне зови живо. Где гонцы? Проси ко мне хлеба-соли откушать.

Разя нахмурился: в старое время большие казачьи дела решались на общем сходбище – «кругом». Теперь же завели «тайный круг» – совет лишь одной старшины. Новый порядок раздражал старых казаков.

Атаман, растираясь шитым холщовым рушником, кликнул девушку и приказал накрыть большой стол в белых сенях да щедро поставить закусок…

Меж тем Стенька уже завладел мушкетом. Сияющими глазами разглядывая узорную чеканку черненого серебра, он не думал больше о запорожцах. Корнила искоса наблюдал за радостью крестника. Именно страстная непосредственность всего существа Стеньки, брызжущая в выраженье любого чувства, и подкупала Корнилу.

Растерев докрасна грудь, шею, плечи и даже лицо, атаман подошел к крестнику.

– Цалуй, – самодовольно сказал он, подставляя ему румяную, пахучую щеку.

Готовясь ко встрече с послами, атаман смазал лоснящейся, душистой помадой свои темные густые усы, вдел в ухо тяжелую золотую серьгу с изумрудом, накинул на плечи польский зеленый кунтуш с парчовой отделкой на откидных рукавах, как крылья, лежавших на его широкой спине, прицепил богатую саблю с драгоценными камнями и взял в руки шелковистую донскую папаху.

– Корнила Яковлевич! Не идут запорожцы, – возвратясь, сообщил вестовой. – Сказывают – хлебосольничать нет досуга. Дожидают тебя в войсковой.

– Богато в избу казаков набежало? – осторожно спросил атаман.

– Сошлось-таки, – сообщил посыльный. – Пытают послов – с какими вестями, а те молчат…

Старый Разя, чтобы не быть навязчивым, заторопил Стеньку.

– Пойдем, сынку, надо спешить в войсковую, покуда там не так еще тесно, – позвал он.

– Мушкет тут покинь, – сказал атаман Стеньке. – После круга обедать ко мне придешь вместе с батькой, тогда возьмешь.

Сам Тимофей давно уже не ходил в старшине. Сварливый нравом, он перессорился со всеми заправилами своей станицы и, сколько ни выбирали его по станичным делам, каждый раз отвечал, что есть люди умней его и корыстней, а он-де не хочет лихвы и почета, а мыслит дожить до гроба одной только правдой.

Но хотя сейчас в войсковой избе созывали сход тайного круга, куда сходилась лишь должностная старшина, быть среди атаманов и ведать казацкие дела Тимофею Разе позволяли и возраст, и боевая слава, и то, что в течение жизни он сам не раз и не два ходил по большим казачьим делам в есаулах и в наказных атаманах.

Когда отец ушел в войсковую избу, Стенька кормил коней на площади, где обычно собирался большой войсковой круг – всенародное сходбище. Казаков было на площади мало. Все столпились в одном конце ее – у войсковой избы, скрываясь в тени широченных столетних верб, росших возле крыльца и вокруг всего большого строения.

Мысли Стеньки были о крестном и о родном отце. Он видел, что отец затаил неприязнь к атаману, когда Корнила посмеялся над поспешностью запорожцев. Стенька был несогласен с отцом:

«Что же из того, что крестный умней и хитрей, чем Боба, – на то войсковой атаман! Легковерен батька, а крестный все и разгадал. Неужто и вправду не было часа у запорожцев дождаться, пока поворотит паром?! Вот сидят ведь гонцы, дожидают, когда все сойдутся к тайному кругу. Не ближний свет Запорожье – сколь дней оттуда скакать!.. Что тут час!»

Стенька взглянул в направлении атаманского дома, скрытого в зарослях винограда и роз, и увидал, как выходит из них атаман с разодетой, пышной свитой – с есаулами, войсковым писарем и судьей.

Проходя через площадь, над которой, сверкая под солнцем, летала нитями серебряная паутина, Корнила шутливо схватил крестника за кудрявый вихор.

– Почем яблоки, Стенька? – спросил он.

– Где яблоки? – удивился Степан.

– А вот: не конь у тебя, прямо – сад, пошутил атаман над мастью Антошки.

– Сад брата Ивана. Мои только яблоки, крестный, – отшутился Степан. – Да я больше гладких мышастых люблю. Мне батька на тот год обещает купить…

– А хочешь, и раньше будет? – с хитрой усмешкой сказал Корнила. – Нынче после обеда мы с тобой ко мне на конюшню сходим. Авось и по сердцу коника сыщем, – легко посулил атаман.

Степан покраснел, не умея скрыть радости. Корнила взглянул на него и, довольный смущением крестника, громко захохотал.

– Я бы сейчас зашел, да вишь – нынче дела, – закончил он уже на ходу и, оправив черный лоснящийся ус, кивнул своей свите.

Стенька восторженно глядел ему вслед, пока он не скрылся в дверях войсковой избы.

Крестный всегда всех умел одарить: то в праздник пришлет отцу бочонок вина, то, когда матка идет от причастья из церкви, пошлет казачек накинуть ей на плечи новый нарядный плат. Когда Иван победил на скачках, он дал ему, сверх войсковой награды, еще от себя пенковую трубку и бисером шитый табачный кисет. А к именинам купил Стеньке турецкие сапоги и папаху.

«И все его любят», – подумал Степан.

Ему нравилось, что крестный бреет бороду, нравился запах его усов, польский кунтуш на плечах, веселый нрав, темный румянец, громкий, сочный голос, большой рост и хитрая, ласковая усмешка…

«Поеду на ловлю, козулю забью и крестному привезу в поклон», – раздумывал Стенька, вспомнив, что брат Иван обещал его взять с собой на охотничью потеху.

Он представлял себе, как лихо промчится по улицам Черкасска и, не сходя с седла, постучится к атаману в окно. Черноглазая падчерица крестного Настя выглянет и зардеется румянцем, как нынче, когда Стенька столкнулся с ней в сенцах… Стенька опустил голову, чтобы скрыть от прохожих невольную улыбку.

Вокруг войсковой избы все теснее толпился народ. Казаки, не знавшие, о чем будет речь на тайном кругу, толковали между собою, высказывая догадки.