Текст книги "Дьявол и Дэниэл Уэбстер"

А рассказывать он был мастак, хоть о гноме не обмолвился ни словом, решил, что с этим лучше повременить. И вот уже Пат Мэлоун предложил ему сигару, а потом и говорит:

– Только у меня, я вижу, все кончились, я сейчас сбегаю в лавочку за углом.

А сам Тиму подмигивает.

– И я с тобой, – говорит мамаша. – Потому как, раз мистер О’Халлоран остается с нами ужинать – и милости просим, – надо кое-чего подкупить.

Ну старики и ушли, и остался Тим О’Халлоран наедине со своей Китти. Стали они мечтать и строить планы на будущее, и вдруг стук в дверь.

– Кто бы это? – удивилась Китти.

Но Тим-то сразу догадался, и душа у него ушла в пятки. Открывает – так и есть, гном.

– Здравствуйте, – ухмыляется, – дядя Тим. А вот и я.

Тим О’Халлоран смотрит на него, будто в первый раз видит. Одет-то он был во все новенькое, но лицо в саже и на белой рубашке отпечатки грязных пальцев. Однако не в том было дело, что он чумазый. А в том, что, как его ни обряди, все равно без привычки сразу видно, что это нечисть, а не добрый христианин.

– Китти, – проговорил Тим, – Китти, моя ненаглядная. Забыл тебе сказать: это мой малолетний племянник Рори, он у меня живет.

Ну Китти приняла малолетка ласково и радушно, хоть и поглядывала на него искоса, как заметил Тим. Она угостила его куском пирога, а гном искрошил пирог пальцами и прямо пятерней стал набивать рот. А потом, не прожевав, кивнул Китти и спрашивает:

– Ну как, решила выйти за моего дядю Тима? И правильно, выгодного подцепила жениха.

– Попридержи язык, юный Рори, – рассердился Тим О’Халлоран, а Китти зарделась как маков цвет. Но потом заступилась за него и сказала так:

– Не ругай парнишку, Тим О’Халлоран. Пусть говорит, что думает. Да, Рори-малыш, я скоро стану твоей теткой и буду этим гордиться.

– Ну и отлично, – гном набил в рот остатки пирога, – я думаю, ты сумеешь вести наш дом как надо, когда привыкнешь и усвоишь, что мне требуется.

– Значит, так все и будет, Тим? – спросила Китти Мэлоун тихим голосом, но Тим О’Халлоран посмотрел ей в глаза и понял, о чем она думает. Его очень подмывало отречься от гнома и прогнать его на все четыре стороны. Но он прикинул и понял, что не способен на такой поступок, даже ради Китти Мэлоун.

– Да, боюсь, что именно так, Китти, – удрученно сказал он.

– Горжусь тобой за это, – сказала Китти, и глаза ее засияли. Она подошла к гному, взяла его шершавую ладошку. – Живи с нами, юный Рори, – пригласила она его. – Мы будем рады тебе от души.

– Сердечно вам благодарен, Китти Мэлоун, в будущем О’Халлоран, – проговорил гном. – А ты счастливец, Тим О’Халлоран, ты счастлив и сам по себе, и в своей невесте. Если бы ты от меня отрекся, твое счастье от тебя бы отвернулось, а если бы она меня не приняла, было бы вам по полсчастья на двоих. Но теперь счастье пребудет с вами до конца ваших дней. А я хочу еще кусок пирога.

– Чудной ты парень, – сказала Китти Мэлоун и пошла в кладовку за пирогом.

Гном сидел, болтал ногами и поглядывал на Тима О’Халлорана.

– Ох, как мне хочется задать тебе трепку, – простонал тот.

– Фи, – ухмыльнулся гном. – Неужто ты поднимешь руку на родного племянника? Но ответь мне на один вопрос, Тим О’Халлоран: твоя нареченная состояла у кого-нибудь в услужении?

– А если бы и так, – вспыхнул Тим О’Халлоран. – Кто скажет, что она себя этим уронила?

– Только не я, – заверил его гном, – ибо я, приехав в эту страну, узнал, что такое человеческий труд. Это дело достойное. Но ответь мне еще на один вопрос. Ты намерен чтить свою жену и служить ей во все годы вашей супружеской жизни?

– Да, намерен. Хотя какое тебе до этого…

– Неважно, – перебил его гном. – У тебя шнурок на башмаке развязался, храбрый человек. Вели мне завязать.

– А ну, завяжи мне шнурок, зловредное созданье! – рявкнул Тим О’Халлоран. Гном так и сделал. А потом вскочил на ноги и запрыгал по комнате.

– Свободен! Свободен! – верещал он. – Наконец-то свободен! Я услужил слуге слуги, и древнее заклятие больше не имеет надо мной силы. Я свободен, Тим О’Халлоран! Счастье О’Халлоранов теперь на свободе!

Тим О’Халлоран таращился на него, онемев от изумления. Потому что прямо у него на глазах с гномом стали происходить перемены. Он, правда, остался маленьким наподобие мальчонки, но это уже была не прежняя нечисть, видно было по глазам, как в него вселилась христианская душа. Прямо оторопь брала смотреть. Но это было замечательно!

– Ну что ж, – проговорил Тим О’Халлоран, совладав с волнением. – Рад за тебя, Рори. Ведь теперь ты, конечно, вернешься в Клонмелл, ты честно заработал это право.

Гном покачал головой.

– Клонмелл – славное, тихое местечко, – сказал он. – А здесь жизнь поразмашистей. Наверно, что-то такое в воздухе – ты небось не заметил, а ведь я с тех пор, как мы повстречались, вырос на добрых полтора дюйма и чувствую, что расту еще. Нет, я хочу употребить мои природные таланты и отправлюсь на Запад, где роют шахты, там, говорят, есть такие глубокие, весь Дублинский замок с головкой уйдет, и у меня руки чешутся приступить к делу! Но, кстати сказать, Тим О’Халлоран, я тогда немного слукавил насчет горшка с золотом. Ты найдешь свою долю за дверью, когда я уйду. А теперь – всего вам доброго и долгих лет жизни.

– Но ты ведь не навсегда прощаешься с нами, дружище? – воскликнул Тим О’Халлоран. Он только теперь понял, как привязался к этому забавному малышу.

– Нет, не навсегда, – ответил тот. – На крестинах вашего первенца сына я буду стоять у его колыбели, хотя вы меня, возможно, и не увидите, и так будет и с сыновьями ваших сыновей, и с их сыновьями тоже, ибо счастье О’Халлоранов только начинается. А пока расстанемся. Ведь у меня теперь христианская душа, и у меня есть в жизни своя работа.

– Погоди минутку, – говорит ему Тим О’Халлоран. – Ты не во всем разбираешься, ты ведь человек новый. Ты, конечно, имеешь в виду обратиться к священнику, но в экстренных случаях это может проделать и мирянин, а тут, бесспорно, случай экстренный. Не могу же я отпустить тебя вот так, некрещеного.

Он осенил гнома крестным знамением и нарек его Рори Патрик.

– Правда, не все формальности соблюдены, зато побуждения самые добрые, – заключил Тим О’Халлоран.

– Благодарю тебя, – сказал гном. – Если был ты передо мною в долгу, то теперь отплатил с лихвой.

Тут он как-то вдруг взял и пропал, и Тим О’Халлоран остался в комнате один. Стоит и глаза трет. И видит за дверью мешочек, оставленный гномом, – а тут и Китти возвратилась с ломтем пирога на тарелке.

– Тим, а где же твой малолетний племянник? – спрашивает.

Обнял Тим О’Халлоран свою Китти и рассказал ей все как было. Все ли она приняла на веру, это вопрос другой. Но одно надо заметить: с тех пор в их семье непременно есть один Рори О’Халлоран, и он изо всех самый первый счастливчик. А когда Тим О’Халлоран сделался начальником дороги, как он назвал свой личный автомобиль? «Гном», вот как. И во время деловых поездок, рассказывали люди, при нем часто видели небольшого такого человечка, ростом с мальчишку. Вдруг объявится на каком-нибудь полустанке, и его сразу пускают к начальству, а большие тузы железнодорожного мира дожидаются в тамбуре. И вскоре из вагона доносилось пение.

Непокорившийся[23]23
  © Перевод. У. Сапцина, 2023.


[Закрыть]

Был когда-то в Джорджии городок под названием Шейди, были давно минувшие времена и любопытный мальчишка по имени Джимми Уильямс, которому до всего было дело. До начала нового века оставалось всего несколько лет, и теперь кажется, что это происходило давным-давно. Но Джимми Уильямс жил в это время, и ему оно давним не казалось.

Маленький это был городок, Шейди, и сонный, хотя поезд приходил туда дважды в день, да еще тянули новую ветку до железнодорожного узла Виккери.

На площади воздвигли памятник павшим в войне, однако в базарные дни на Мейн-стрит все еще попадались запряженные волами телеги. А однажды, когда Джимми Уильямсу было пять лет, начался легкий снегопад, и все в городе побросали дела и кинулись смотреть на него. Джимми до сих пор помнил ощущение от снега в ладонях, ибо это был единственный снег, какой он когда-либо трогал или видел.

Он был смышленым парнишкой – пожалуй, даже слишком смышленым для своих лет. Задумавшись о чем-нибудь, он думал об этом предмете до тех пор, пока тот не начинал казаться ему настоящим, а это опасный дар. Его отец был городским врачом, и он мог бы попытаться показать ему, в чем разница, но доктор Уильямс был чрезвычайно занятым человеком. А другие дети Уильямсов намного отставали от Джимми по возрасту, и матери хватало хлопот с ними. Так что Джимми оказывался предоставленным себе чаще, чем большинство мальчишек, а юность – время мечтаний.

Полагаю, все началось с того, что он заинтересовался Стариком Каппалоу. В каждом городе есть свои легенды и персонажи, и Старик Каппалоу принадлежал в Шейди к последним. Он жил за городской окраиной, на прежних землях Винси, совсем один, если не считать светлокожего негра Сэма, которого привез с собой из Виргинии, и местные негры старались не ходить той дорогой по ночам. Отчасти причиной тому был Сэм, которого считали колдуном, но главным образом сам Старик Каппалоу. Он явился сюда в неспокойные времена, сразу после окончания войны, и даже тогда уже держался особняком. Только раз в месяц он наведывался в банк и забирал деньги, которые приходили в письме из Виргинии. Но как он их тратил, никто не знал. Разве что о том, что у него есть сокровище – об этом в Шейди знал каждый мальчишка.

Время от времени их стайки, осмелев, грохотали палками по его забору и кричали: «Старик Каппалоу! Где твои деньги?» Но потом светлокожий негр Сэм выходил на веранду, смотрел на них, и они удирали. Им не хотелось, чтобы их заколдовали, а в таких делах заранее не угадаешь. Но по пути домой они строили догадки и задавались вопросами о сокровище, и каждый раз, пока они гадали и дивились, оно разрасталось в их фантазиях.

Одни говорили, что это последнее из сокровищ Конфедерации, которое берегли до самого конца для постройки новой «Алабамы», и что Старик Каппалоу стащил его из Ричмонда после падения города, оставил себе и теперь не решается потратить, ведь на каждой монете каиново клеймо. Другие считали, что сокровище привезли с морских островов, где его прятали пираты под охраной призраков и демонов, и Старику Каппалоу пришлось шесть дней и шесть ночей драться с этими демонами, прежде чем он наконец смог забрать сокровище себе. И, если заглянуть ему под рубашку, увидишь длинные белые отметины от демонских когтей. Ну, знаете ли, кто-то говорил так, кто-то этак. Но все сходились во мнении, что сокровище есть, и с языка городских мальчишек оно не сходило.

Раньше оно страшно беспокоило Джимми Уильямса, потому что он знал, что его отец усердно трудится и все же порой получает всего пятьдесят центов за визит, а зачастую и вообще ничего. Он знал, что усердно трудится и его мать и что большинство жителей Шейди небогаты. А между тем сокровище лежит у Старика Каппалоу просто так, без дела. Не то чтобы он замышлял кражу. Не знаю, что именно он собирался предпринять по этому поводу. Но эти мысли не давали ему покоя, крепко засев у него голове. Так продолжалось до тех пор, пока летом, когда ему минуло тринадцать, он не стал совершать экспедиции к дому Каппалоу.

Он выходил по утреннему или дневному холодку и порой по пути сражался с индейцами или янки, ведь он был еще мальчишкой, а иногда размышлял, кем будет, когда вырастет, ведь он уже начинал мужать. Но сверстникам он никогда не рассказывал о том, чем занимается, и в этом проявил себя и как мальчишка, и как мужчина. Еще задолго до того, как впереди показывался дом, он тихонько сворачивал с дороги и шел вдоль забора. А потом, улегшись в бурьяне и траве, смотрел на дом.

Когда-то этот дом был неплох, но теперь веранда просела, на крыше отчетливо выделялись заплаты, разбитые стекла в окнах заменяла бумага. Но это мало что значило для Джимми Уильямса, он привык видеть похожие дома. Сбоку от дома был разбит огород, аккуратный и ухоженный, и Джимми иногда видел, как негр Сэм работает там. Но смотрел он главным образом на боковую веранду. Потому что там сидел Старик Каппалоу.

Он сидел там, невозмутимый и ледяной с виду, в белом льняном костюме, в камышовом кресле, и, бывало, держал в руке книгу в кожаном переплете, но читал ее нечасто. Почти не двигаясь, он сидел прямо, положив руки на колени, и его черные глаза были живыми. Эти глаза чем-то напоминали Джимми Уильямсу окна дома. Вовсе не подслеповатые, они блестели, и то, что жило за ними, вряд ли было заурядным. При белых волосах старика чернота глаз выглядела неожиданно. Однажды в День поминовения Джимми Уильямс видел губернатора, но тот не казался и вполовину таким же внушительным. Старика словно высекли изо льда – льда на знойном Юге. Ясно было, что он стар, но невозможно определить, насколько стар и умрет ли когда-нибудь.

Изредка он сходил с веранды и стрелял по мишени. Мишень представляла собой нечто вроде металлического щита, прибитого гвоздями к столбу, и когда-то была окрашена, но краска уже облупилась. Пистолет он держал очень твердо, и лязг пуль по металлу – дзинь, дзинь – казался в тишине оглушительным. Джимми Уильямс наблюдал за Стариком, гадал, не так ли он расправился с демонами, и строил всевозможные догадки.

Но все равно Джимми был еще мальчишкой, и хотя оказалось страшновато и увлекательно подобраться так близко к Старику Каппалоу и остаться незамеченным, вдобавок у него появилось что рассказать другим, если он все-таки решит рассказать, никаких демонов или сокровищ он так и не увидел. И, вероятно, как свойственно мальчишкам, забросил бы это занятие, если бы не произошло кое-что.

Однажды теплым днем он лежал в бурьяне у забора и, как свойственно мальчишкам, задремал. И в самый разгар сновидения, в котором Старик Каппалоу сулил ему миллион долларов, если он согласится пойти за ним к демону, его разбудил шорох бурьяна и голос, который произнес:

– Белый мальчик.

Джимми Уильямс перевернулся на спину и застыл. Всего в пяти шагах от него стоял светлокожий негр Сэм в тех же синих парусиновых штанах, в которых работал в огороде, но выглядел при этом как дворецкий из шикарного клуба.

Полагаю, если бы Джимми Уильямс в тот момент стоял, он бы бросился бежать. Но он лежал. Он мысленно напомнил себе, что и не собирался бежать, хотя у него уже судорожно заколотилось сердце.

– Белый мальчик, – повторил светлокожий негр, – Маас Джон видит вас сверху из дома. Он передает вам любезности и спрашивает, не согласитесь ли вы пройти к нему.

Его тон был легким, голос приятным, манеры совершенно безупречными. Но Джимми, пусть и всего на миг, задал себе вопрос: неужели его заколдовали? А потом ему стало все равно. Потому что он собирался сделать то, чего не делал никто из мальчишек Шейди. Он собирался войти в дом Старика Каппалоу и не бояться. Пугаться он и не думал, хотя сердце по-прежнему учащенно билось.

Поднявшись на ноги, он последовал вдоль забора до подъездной дорожки, светлокожий негр шел за ним на некотором расстоянии. У веранды Джимми Уильямс остановился, сорвал лист и обтер свои ботинки, хотя и не смог бы объяснить зачем. А негр преспокойно стоял неподалеку и наблюдал за ним. Джимми Уильямс видел, что мнение негра о нем изменилось к лучшему после того, как он начал обтирать ботинки, пусть и ненамного. А сам Джимми разозлился, ему захотелось выпалить: «Я не какая-нибудь белая рвань. Мой отец врач», – но он знал, что делать этого не следует. Просто вытирал ботинки, а негр стоял и ждал. Потом негр провел его вокруг дома к боковой веранде, где восседал в камышовом кресле Старик Каппалоу.

– Белый мальчик здесь, Маас Джон, – негромким приятным голосом произнес негр.

Старик поднял голову и впился в Джимми Уильямса взглядом черных глаз. Взгляд был долгим, он пронзил Джимми до позвоночника.

– Садись, мальчик, – наконец сказал старик, и хотя его голос прозвучал весьма дружелюбно, Джимми Уильямс подчинился. – Можешь идти, Сэм, – добавил он, а Джимми Уильямс присел на краешек камышового кресла и попытался почувствовать себя удобно. В этом он не преуспел, но попытался. – Как тебя зовут, мальчик? – спросил старик немного погодя.

– Джимми Уильямс, сэр. То есть Джеймс Уильямс-младший, сэр.

– Уильямс, – повторил старик, и его черные глаза вспыхнули. – Был полковник Уильямс в шестьдесят пятом виргинском полку… или в шестьдесят третьем? Он прибыл из округа Фэрфакс и полностью разделял мое мнение о том, что нам следовало сохранить майорат вопреки Томасу Джефферсону. Но сомневаюсь, что вы родственники.

– Нет, сэр, – ответил Джимми Уильямс. – То есть отец служил в девятом джорджийском. И был рядовым. Говорят, его собирались произвести в капралы, да так и не собрались. Он сразил… сражался с толпами янки. Сражил их целую кучу. Я видел его мундир. А теперь он врач.

Лицо старика при этих словах стало немного странным.

– Врач? – повторил он. – Что ж, медицину практикуют некоторые чрезвычайно достойные джентльмены. От этого репутация не страдает.

– Да, сэр, – согласился Джимми Уильямс. А потом не выдержал: – Пожалуйста, скажите, сэр, вас когда-нибудь когтил демон?

– Хм-м! – лицо старика стало озадаченным. – Да ты чудак. А если бы я ответил, что такое бывало?

– Я бы вам поверил, – сказал Джимми Уильямс, и старик рассмеялся. Судя по всему, смеяться ему было непривычно, но он все-таки сумел.

– Когтил демон! – повторил он. – Хм-м! Смелый же ты парнишка. Не знал, что сейчас растят и таких. Ты меня удивил. – Но вопреки ожиданиям Джимми Уильямса злиться он не собирался.

– Ну я подумал, – продолжал Джимми Уильямс, – если это правда, может, вы мне про это расскажете. Было бы очень интересно. Или покажете следы когтей – ну если они есть, конечно.

– Их я показать тебе не могу, – ответил старик, – хотя они глубокие и широкие. – И он вперил в Джимми Уильямса суровый взгляд. – Но ты не побоялся прийти сюда и обтер ботинки, прежде чем войти. Так что я покажу тебе кое-что другое. – Он поднялся и оказался и впрямь рослым. – Идем в дом, – позвал он.

Так что Джимми Уильямс встал и вошел в дом вместе с ним. Комната, куда они вошли, была большой, прохладной и сумрачной, и поначалу Джимми Уильямс мало что разглядел. Но потом глаза начали привыкать к сумраку.

Вообще-то в Шейди было полно домов с прохладными и сумрачными комнатами, висящими над камином саблями и потертой старой мебелью. Значение имело не это. Шагнуть в дом старика было все равно что перенестись в прошлое, хотя Джимми Уильямс выразился бы иначе. Он просто понимал, что перед ним дом, полный красивых и роскошных вещей, которые тут не совсем уместны и тем не менее составляют одно целое. Им было известно, насколько они роскошны и величественны, но в воздухе висела пыль, на стене виднелась тень. Обстановка была довольно умиротворенной и приятной, но Джимми Уильямс чувствовал себя в ней неуютно, хотя и не смог бы объяснить почему.

– Итак, – заговорил старик, вышагивая по комнате среди теней, – вам нравится, мистер Уильямс?

– Это же… никогда такого не видел, – ответил Джимми Уильямс.

Старик, кажется, остался доволен.

– Потрогай вещи, мальчик, – предложил он. – Потрогай. Они не против.

И Джимми Уильямс начал блуждать по комнате, глазеть на миниатюры и картины, брать то один предмет, то другой, потом ставить их на место. Он был очень осторожен и ничего не разбил. А вещи там и вправду были удивительные. Шахматами с резными фигурами слоновой кости, расставленными на столике, кто-то начал играть, но не закончил. Их Джимми не трогал, хоть ему и хотелось, – ему казалось, что игрокам не понравится это, когда они вернутся, чтобы доиграть партию. И в то же время у него возникало ощущение, что если они когда-нибудь и вернутся, то уже мертвыми, и от этого он испытывал еще более странные чувства. На столе рядом с большой серебряной чернильницей он увидел пистолеты с серебряными накладками и длинными стволами, писчее перо – перо цапли, рядом с ним серебряную песочницу – словом, здесь были всевозможные любопытные и вызывающие интерес предметы. Наконец Джимми Уильямс остановился перед высокими напольными часами.

– Извините, сэр, – сказал он, – но что-то мне не кажется, что это правильное время.

– О да, оно и есть, – ответил старик. – Оно всегда правильное.

– Да, сэр, но они не ходят.

– Разумеется, – согласился старик. – Говорят, что часам нельзя дать обратный ход, но на самом деле можно. Я дал и менять его не намерен. А остальные пусть поступают, как им заблагорассудится. Я их предупреждал – предупреждал еще в тысяча восемьсот пятидесятом, когда они согласились на Компромисс. Я предупреждал, что никаких компромиссов быть не может. Ну а они не вняли предупреждению.

– Это было плохо с их стороны, сэр? – спросил Джимми Уильямс.

– С их стороны это было ошибочно, – ответил старик. – Совершенно ошибочно. – Он, казалось, говорил скорее с самим собой, чем с Джимми, но не слушать Джимми Уильямс не мог. – Не может быть компромисса ни с классом, ни с породой, ни с мнением, – продолжал он. – В дальнейшем – ну кое-кто из знакомых мне джентльменов отправился в Гватемалу или еще куда-нибудь. И я их за это не виню. Но мой путь иной. – Он сделал паузу и взглянул на часы. Потом сказал другим тоном: – Прошу прощения, боюсь, я разгорячился. Приношу извинения. Обычно в это время дня я чем-нибудь подкрепляюсь. Может быть, вы составите мне компанию, мистер Уильямс?

Джимми Уильямсу показалось, что серебряный колокольчик в руке старика еще не закончил звонить, а негр Сэм уже вошел с подносом. Теперь на нем был странный старомодный сюртук и странный старомодный галстук, а штаны остались прежними, из синей парусины. Джимми Уильямс это заметил, а Старик Каппалоу, кажется, нет.

– Да, – сказал он, – много есть предателей. Люди, к которым я питал наибольшее уважение, предали себе подобных и свой уклад. Они смирились с разрушением и подчиненностью во имя прогресса. Но сейчас мы не будем говорить о них. – Он взял с подноса запотевшую серебряную чашку и жестом показал Джимми Уильямсу, что небольшой бокал для шампанского предназначен ему. – Прошу вас встать, мистер Уильямс, – сказал он. – Мы провозгласим тост. – Он выдержал паузу, стоя навытяжку. – За Конфедеративные Штаты Америки и вечные муки всех их врагов!

Джимми Уильямс выпил. Раньше он никогда не пил спиртного, если не считать ежевичной наливки, и это вино показалось ему сильно разбавленным и кислым. Но допивая его, он почувствовал себя взрослым, и это было приятно.

– Всю свою жизнь каждый вечер я провозглашаю этот тост, – сказал старик. – И обычно пью один. Но я рад вашему обществу, мистер Уильямс.

– Да, сэр, – откликнулся Джимми Уильямс, но все равно ему было не по себе. Почему-то провозглашение тоста оказалось очень торжественным делом, почти как посещение церкви. Только в церкви обычно не молишься о вечных муках для других людей, хотя пастор иногда прямо-таки распалялся из-за греха.

Ну вот, а потом они оба снова сели, и Старик Каппалоу завел разговор о прекрасных временах плантаций и о том, каким тогда был мир. Само собой, рассказов такого рода Джимми Уильямс уже наслушался вдоволь. Но этот был другим. Потому что старик рассказывал о минувших днях так, словно они все еще продолжались, а не давно прошли. Пока он говорил, вся комната словно вторила ему тысячей сокрушенных тихих голосов, торжественных и чистых, пока Джимми Уильямс не перестал понимать, на голове он стоит или на ногах, и не усматривать ничего странного, глядя на свежую, еще хрустящую ричмондскую газету на письменном столе и видя на ней дату «14 июня 1859 года», а не «14 июня 1897 года». Что ж, может, все дело было в вине, которого он, впрочем, выпил с наперсток. Но когда Джимми Уильямс снова вышел на солнце, он почувствовал, насколько изменился и как он взбудоражен. Ибо теперь он знал о Старике Каппалоу, а тот был, пожалуй, величайшим человеком в мире.

Негр проводил его до ворот мягкой, неслышной поступью, держась на некотором расстоянии. Открывая ворота, негр заговорил.

– Юный маастер, не знаю, зачем Маасу Джону взбрело в голову позвать вас в дом. Но мы ведем замкнутую жизнь, я и Маас Джон. Очень замкнутую. – Как ни странно, его голос звучал умоляюще.

– Я не болтаю зря, – сказал Джимми Уильямс и пнул забор.

– Да, сэр, – отозвался негр с явным облегчением. – Я знал, что вы из порядочных. Так я и знал. Но мы живем очень замкнуто, пока не вернутся важные люди. Мы не хотим, чтобы до того пошли слухи. А потом мы вернемся в Отранто, как и полагается.

– Про Отранто я знаю. Он мне рассказал. – Джимми Уильямс перевел дыхание.

– Отранто – это плантация Мааса Джона в Вирджинни, – пояснил негр, будто не слышал. – Он владеет рекой и долиной, ручьями и холмами. В Отранто у нас четыреста рабов для работы на плантациях и конюшни на шестьдесят лошадей. Но мы не можем туда уехать, пока не вернутся большие люди. Так говорит Маас Джон, а он всегда говорит правду. Но они вернутся, будут постреливать себе и похаживать с пистолетами сбоку. И я каждый день утюжу ему ричмондскую газету, и он читает про прежние времена. У нас куча коробок с газетами в подвале. – Он помолчал. – А если он говорит, что прежние времена вернутся, значит, так тому и быть. – И опять его голос стал странно умоляющим. – Так вы запомните, юный маастер. Запомните, белый мальчик.

– Сказал же, я не болтаю, – ответил Джимми Уильямс. Но с тех пор для него многое изменилось. Потому что есть у мальчишек этого возраста свойство, о котором большинство взрослых забывают. Поразительно, насколько хорошо иной мальчишка умеет хранить тайну. Он способен пройти огонь и воду, и вы об этом ни слова не услышите, даже если поймаете его с поличным или пристанете с расспросами.

Это и произошло с Джимми Уильямсом; возможно, с другим мальчишкой дело обстояло бы иначе. Все началось как игра, а потом перестало быть игрой. Ибо он, разумеется, снова пришел к Старику Каппалоу. И негр Сэм проводил его в дом, и он сидел в сумрачной комнате с ее старым хозяином и пил вино. Его собеседник был уже не Стариком Каппалоу, а полковником Джоном Леонидасом Каппалоу, который собрал и снарядил собственный полк и никогда не сдавался. Дайте только срок, и он вернется в Отранто, чтобы вновь расцвели прежние времена, и Джимми Уильямс будет этому способствовать.

По ночам, закрывая глаза, он видел Отранто с его верандами над катящей волны рекой, величественной и широкой; слышал, как бьют копытами шестьдесят лошадей в своих денниках. Видел, как миловидные девушки в широких юбках спускаются по великолепным блестящим лестницам; видел, как благородным и видным джентльменам не составляет ни малейшего труда распоряжаться землей и ее богатствами. Все это напоминало Джимми Уильямсу книгу сказок – сказок, которые становятся явью. И больше всего в жизни ему хотелось туда попасть.

Вот только среди знакомых ему людей трудно было отыскать подходящих для такой сказки. Время от времени полковник Каппалоу чинно осведомлялся, знает ли Джимми кого-нибудь из жителей Шейди, достойных того, чтобы доверить им тайну. Ну таких мальчишек, как Боб Миллер и Томми Вайн, в городе было множество, но представить их в сумрачной комнате почему-то не удавалось. Да, они сгодятся, когда вернутся великие времена, а как же иначе, но пока… словом, они могли все принять за выдумку. Была еще кухарка Кэрри. Ей, конечно, снова придется стать рабыней, и хотя Джимми Уильямс полагал, что возражать она не станет, время от времени ему в голову закрадывалось подозрение, что она, пожалуй, может и возразить. Спрашивать ее об этом он не стал, но подозрения никуда не делись.

С трудом удавалось вписать в эту картину даже отца Джимми с его маленьким черным саквояжем, мятой одеждой и отрывистым смешком. Джимми не мог представить себе отца поднимающимся на крыльцо Отранто, и не потому что его отец не джентльмен или недостаточно важная особа, просто такие места ему совсем не по душе. И потом, насколько Джимми знал, его отец ни к кому не питал ненависти. А если хочешь следовать за полковником Каппалоу, надо уметь здорово ненавидеть людей. Надо стрелять по мишени и считать, что в самом деле целишься в солдат во вражеской форме. Надо верить, что ошибки совершали даже такие люди, как генерал Ли, потому что не стали изо всех сил держаться в горах, сражаясь, пока не погибли все до единого. Ну, плохо думать о генерале Ли было трудно, Джимми Уильямсу это не совсем удавалось. Он был готов ненавидеть янки и республиканцев, ненавидеть их всей душой, но в Шейди таковых и в помине не было. Вообще-то, если так подумать, был мистер Роузен из галантерейного магазина и мистер Эйли с мельницы. Но ничего ужасного Джимми в них не находил и привык к ним, хотя и пытался ненавидеть их, как только мог. Однажды он сцепился с мальчишкой Роузена и гнал его камнями до дома, пока тот не расплакался, и Джимми стало стыдно. Но увидев настоящего живого республиканца с рогами и хвостом, Джимми нанес бы ему смертельную рану – он был уверен в этом.

Так и прошло лето, и к его завершению Джимми уже не вполне понимал, какие времена реальны – нынешние или те, о которых рассказывал полковник Каппалоу. Ибо Отранто снилось ему ночью и занимало его помыслы днем. Там он скакал верхом на вороном коне по левую руку от полковника Каппалоу, и его сабля была длинной и сверкающей. Но если в Джимми произошла перемена, то и в полковнике Каппалоу тоже. Он стал приходить в волнение намного чаще, чем раньше, и порой, разговаривая с Джимми, называл его другими именами, а когда палил по мишени вражеских цветов, у него вспыхивали глаза. По всем этим признакам, а также по новостям, вычитанным из старых газет, Джимми вдруг понял, что то самое время уже близко. Сокровище у них ждет своего часа, очень скоро они будут готовы восстать. И полковник Каппалоу уже заполнил патент Джимми Уильямса, представляя его к званию капитана армии Новых Конфедеративных Штатов Америки, и вручил ему с речью. Джимми Уильямс страшно гордился своим званием и спрятал патент под расшатавшимся кирпичом в дымоходе камина, где его никто бы не нашел.

Ну а когда дело дошло до планов и Джимми Уильямс впервые услышал о них, он слегка удивился. По всему большому столу в сумрачной комнате теперь были расстелены карты, и полковник Каппалоу переставлял булавки и показывал Джимми стратегию. Это было очень увлекательно и похоже на игру. Но первым делом им предстояло подать сигнал и нанести удар. Обязательно надо сделать это с самого начала, и тогда страна восстанет. Что ж, Джимми Уильямсу это показалось резонным.

Они направятся в Шейди, первой захватят почту, затем железнодорожную станцию, а потом взорвут железнодорожный мост, чтобы остановить поезда, и полковник Каппалоу прочтет воззвание на крыльце здания суда. Единственное, что не понравилось Джимми Уильямсу, – что в случае сопротивления почтмейстера и начальника станции придется убить. Он почти не сомневался, что сопротивляться они будут, особенно начальник станции, известный своей зловредностью в качестве клиента. И оказалось, что почему-то убивать знакомых людей не то же самое, что убивать янки и республиканцев. Эти мысли что-то пошатнули внутри у Джимми и вызвали в нем колебания. Зато потом они пойдут маршем на Вашингтон, и все будет в порядке.