Текст книги "КлаТбище домашних жЫвотных"

– Закройте шторы, – рявкнул он кричащей медсестре.

Та не сдвинулась с места, и Чарлтон шлепнула ее по заду:

– Шевелись, девочка!

Это придало ей ускорение. Не прошло и минуты, как зеленые шторы на окнах были задернуты. Чарлтон и Стив Мастертон бессознательно встали так, чтобы закрыть собой лежавшего на полу парня от зрителей у дверей.

– Носилки, доктор? – спросила Чарлтон.

– Если надо, несите, – ответил Луис, садясь на корточки рядом с Мастертоном. – Я еще даже не видел, что с ним.

– Беги за носилками, – обратилась Чарлтон к девушке, закрывавшей шторы. Та вновь прижала кулаки к губам, растянув их в жуткую ухмылку. Посмотрела на Чарлтон и простонала:

– О-ой…

– Да, именно ой. Шевелись. – Чарлтон резко дернула девушку за руку, заставив сдвинуться с места. Медсестра умчалась прочь, шелестя красно-белой юбкой.

Луис склонился над своим первым пациентом в Мэнском университете в Ороно.

Это был молодой человек лет двадцати, и Луис поставил ему диагноз за три секунды: молодой человек умирал. Полголовы было раздавлено в кашу. Шея была сломана. Правая ключица прорвала кожу и торчала наружу. Из раны на голове текла кровь и желтая, похожая на гной жидкость. Через дыру в черепе проглядывал мозг, беловато-серая пульсирующая масса. Как будто смотришь сквозь разбитое окно. Дыра была около пяти сантиметров в диаметре; будь у парня в голове ребенок, он мог бы родить, словно Зевс. Невероятно, что он до сих пор был жив. Луису вдруг вспомнились слова Джада Крэндалла: Иной раз ты прямо-таки чувствовал, как смерть хватает тебя за яйца. И слова матери: Умерла – значит, умерла. Его охватило безумное желание рассмеяться. Умерла – значит, умерла, все верно. Точно подмечено, приятель.

– Вызывай «скорую», – велел он Мастертону. – Мы…

– Луис, «скорая»…

– О Господи. – Луис хлопнул себя по лбу. Поглядел на Чарлтон. – Джоан, что вы делаете в таких случаях? Звоните в местную службу охраны или в окружную больницу?

Джоан выглядела встревоженной и растерянной – состояние, явно ей не свойственное. Но ее голос звучал спокойно:

– Доктор, я не знаю. Пока я здесь работаю, таких случаев у нас еще не было.

Луис принялся лихорадочно соображать.

– Вызывайте полицию кампуса. У нас нет времени дожидаться «скорой» из больницы. Если что, пусть везут его в Бангор на пожарной машине. По крайней мере на ней есть сирена, мигалки… Займитесь этим, Джоан.

Она быстро вышла, но Луис все же успел заметить ее печальный, сочувствующий взгляд. И он понимал, в чем причина. Этот молодой человек, загорелый и мускулистый – возможно, летом он подрабатывал маляром, или дорожным рабочим, или теннисным тренером, – одетый лишь в красные спортивные трусы с белыми лампасами, умрет в любом случае, что бы они ни предприняли. Даже если бы их «скорая» была на ходу и ждала бы с уже прогретым двигателем, она все равно не довезла бы его до больницы.

Невероятно, но умирающий двигался. Его глаза распахнулись. Голубые глаза, налитые кровью. Невидящий взгляд слепо блуждал вокруг. Молодой человек попытался повернуть голову, но Луис его удержал, памятуя о сломанной шее. Черепно-мозговая травма не исключала возможности болевых ощущений.

Дыра у него в голове, Господи Боже, дыра у него в голове.

– Что с ним случилось? – спросил он у Стива, хорошо понимая, что в сложившихся обстоятельствах это был совершенно бессмысленный, идиотский вопрос. Вопрос стороннего наблюдателя. Но дыра в голове парня не оставляла сомнений: ничего сделать нельзя, можно лишь наблюдать. – Его привезла полиция?

– Какие-то студенты принесли его на одеяле. Я не знаю, что там произошло.

Надо было подумать о том, что делать дальше. Это тоже входило в его обязанности.

– Найдите их, – сказал Луис. – Приведите сюда, но через другую дверь. Мне нужно будет с ними поговорить, но я не хочу, чтобы они это видели, им и так уже хватит.

Мастертон, явно обрадованный возможностью оказаться подальше отсюда, бросился к двери и открыл ее, впустив внутрь гул взволнованных, любопытных, испуганных голосов. Луис услышал вой полицейской сирены. Служба охраны кампуса уже подъезжала. Он испытал несказанное облегчение.

Умирающий парень издал какой-то булькающий звук. Он пытался что-то сказать. Луис различал отдельные звуки, но слов было не разобрать.

Он склонился над парнем:

– Все будет хорошо, дружище.

При этом он почему-то подумал о Рэйчел и Элли, и у него внутри все оборвалось. Он зажал рот рукой, подавляя отрыжку.

– Ка-а-а-а, – сказал молодой человек. – Га-а-а-а-а…

Луис огляделся и увидел, что остался один на один с умирающим. Откуда-то издалека доносился голос Джоан Чарлтон, оравшей медсестрам, что носилки лежат в кладовой у второго процедурного кабинета. Луис очень сомневался, что девочки отличат кладовую у второго процедурного кабинета от жабьих гонад; сегодня они работали первый день. Хорошенькое знакомство с миром медицины! Зеленый ковер в приемной насквозь пропитался кровью в том месте, где лежала разбитая голова парня; хорошо хоть, внутричерепная жидкость больше не вытекала.

– Кладбище домашних животных, – прохрипел молодой человек… и растянул губы в ухмылке, поразительно схожей с истерической, невеселой ухмылкой медсестры, что закрывала шторы.

Луис уставился на него, не поверив своим ушам. Потом решил, что это была слуховая галлюцинация. Он произнес несколько бессвязных звуков, а мое подсознание сложило из них слова, подогнав эти звуки под то, чем в последнее время заняты все мои мысли. Но произошло нечто другое, и уже в следующую секунду Луис был вынужден это признать. Его охватил совершенно безумный страх, по спине побежали мурашки – именно побежали, почти в прямом смысле, – все внутри перевернулось… однако даже тогда он категорически не желал верить своим ушам. Да, окровавленные губы парня вылепили слова, которые услышал Луис, но это значило лишь то, что галлюцинация была не только слуховой, но и зрительной.

– Что ты сказал? – прошептал он.

На этот раз слова прозвучали отчетливо, словно речь говорящего попугая:

– Это ненастоящее кладбище.

Налитые кровью глаза были безжизненными и пустыми; губы застыли в ухмылке, напоминавшей оскал дохлой рыбины.

От ужаса сердце Луиса сжалось, словно его сдавила невидимая ледяная рука. Он вдруг почувствовал себя слабым и маленьким. Ему захотелось бежать отсюда, бежать от этой окровавленной, изуродованной говорящей головы на полу. Луис всегда был далек от религии и не имел склонности к оккультизму и прочим потусторонним вещам. Он был совсем не готов к тому… к тому, что сейчас происходило.

Борясь с желанием пуститься в бегство, он заставил себя наклониться еще ближе к парню.

– Что ты сказал? – повторил он.

Эта ухмылка была скверной.

– Земля в человеческом сердце, она еще тверже, Луис, – прошептал умирающий. – Человек растит что может и заботится о посевах.

Луис, подумал он, уже не слушая, что было дальше. О Боже, он назвал меня по имени.

– Кто ты? – спросил Луис ломким, дрожащим голосом. – Кто ты?

– Индеец приносит мне рыбу.

– Откуда ты знаешь, как меня…

– Держись подальше. Знай…

– Ты…

– Ка-а-а, – сказал молодой человек, и теперь Луису показалось, что в его дыхании чувствуется запах смерти, внутренних повреждений, сбоя сердечных ритмов, обрыва, конца.

– Что? – Его охватило безумное желание хорошенько встряхнуть умирающего.

– Га-а-а-а-а-а-а…

Молодой человек в красных спортивных трусах забился в конвульсиях, а затем вдруг напрягся, словно все мышцы разом свело судорогой. На мгновение его пустые глаза прояснились, и, кажется, он поймал взгляд Луиса. А потом все закончилось. Пахнуло зловонием. Луис подумал, что он снова заговорит, должен заговорить. Но его взгляд опять стал пустым, и глаза начали стекленеть. Парень был мертв.

Луис выпрямился, смутно осознавая, что одежда прилипла к телу; он был весь мокрый от пота. Перед глазами разлилась тьма, расправила мягкие черные крылья, мир закружился и начал заваливаться на сторону. Луис понял, что происходит. Он отвернулся от мертвеца, опустил голову между коленями и надавил двумя пальцами на десны. Надавил сильно, ногтями – до крови.

Через пару секунд все опять пришло в норму.

13

А потом помещение как-то сразу наполнилось людьми, словно все они были актерами, ожидавшими сигнала, чтобы выйти на сцену. Это лишь усугубило ощущение дезориентации и нереальности происходящего – сила этих ощущений, которые Луис изучал на семинарах по психологии, но никогда не испытывал сам, изрядно его напугала. Он подумал, что, наверное, именно так себя чувствует человек, принявший немалую дозу ЛСД.

Словно это спектакль, затеянный ради меня одного. Сначала все очень кстати очистили сцену, чтобы умирающая Сивилла изрекла непонятное пророчество, предназначенное исключительно для моих ушей, и как только она умерла, все вернулись.

Молоденькие медсестры притащили жесткие носилки, которые использовались для транспортировки больных с травмами спины или шеи. За ними вошла Чарлтон и сообщила, что полиция кампуса уже приступила к расследованию. Молодого человека сбила машина, когда он совершал пробежку. Луис вспомнил двух бегунов, которых сам едва не переехал сегодня утром, и ему стало дурно.

Следом за Чарлтон пришел Стив Мастертон с двумя полицейскими из университетской службы охраны.

– Луис, те ребята, которые принесли Паскоу… – Он резко умолк и спросил: – Луис, вам плохо?

– Все нормально, – ответил Луис, поднимаясь на ноги. Его опять охватила слабость, но через пару секунд все прошло. – Его звали Паскоу?

Один из полицейских сказал:

– Виктор Паскоу. По словам девушки, с которой они вместе бегали.

Луис взглянул на часы и отнял две минуты. Из кабинета, куда Мастертон отвел тех ребят, которые принесли Паскоу, доносились пронзительные девичьи рыдания. С возвращением в школу, леди, подумал он. Приятного вам семестра.

– Мистер Паскоу умер в десять ноль девять, – сказал он.

Один из полицейских вытер рот тыльной стороной ладони.

– Луис, вы точно в порядке? – снова спросил Мастертон. – Вид у вас просто ужасный.

Луис открыл рот, чтобы ответить, но тут одна из медсестер бросила носилки и метнулась к выходу. Не добежала. Ее вырвало прямо на бегу. Зазвонил телефон. Девушка, рыдавшая в кабинете, принялась выкрикивать имя покойного: «Вик! Вик! Вик!» Снова и снова. Бедлам. Дурдом. Один из полицейских спросил, можно ли получить одеяло, чтобы прикрыть тело, а Чарлтон ответила, что она не имеет права распоряжаться собственностью поликлиники, и Луису вдруг вспомнилась строчка из Мориса Сендака: «А теперь мы устроим чудовищный тарарам!»

Он все же сумел подавить противный смешок, подступивший к горлу. Этот Паскоу и вправду произнес слова «кладбище домашних животных»? Этот Паскоу и вправду назвал его по имени? Вопросы сводили с ума, выбивали из колеи. Но его разум уже оборачивал воспоминания о тех мгновениях защитной пленкой – вылепливал заново, изменял, разъединял. Разумеется, Паскоу сказал что-то другое (если вообще что-нибудь говорил), а Луис все понял неправильно, потому что был в шоке. Скорее всего Паскоу просто издавал бессвязные звуки, как он и подумал в самом начале.

Луис взял себя в руки, призвав на помощь все качества, из-за которых администрация университета отдала эту работу ему, а не кому-то другому из остальных пятидесяти трех претендентов. Кто-то должен был навести здесь порядок; люди потерянно слонялись туда-сюда, не зная, что делать дальше.

– Стив, дайте девочке успокоительное, – распорядился он и сразу почувствовал себя лучше. Словно был пилотом космического корабля, который на миг потерял управление, но теперь снова выправил курс. Миг, когда корабль вышел из-под контроля, – это, конечно, был тот иррациональный момент, когда Паскоу заговорил. Луиса пригласили сюда для того, чтобы он принял командование на себя, чем он сейчас и собирался заняться.

– Джоан, выдайте им одеяло.

– Доктор, мы еще не проводили инвентаризацию…

– Все равно выдайте им одеяло. И проверьте, что с той медсестрой. – Он взглянул на вторую медсестру, которая все еще держала свой край носилок. Она застыла на месте и смотрела на останки Паскоу как зачарованная. – Сестра! – резко произнес Луис, и ее взгляд оторвался от тела.

– Ч-ч-что…

– Как зовут ту, другую?

– К-кого?

– Ту, которая блеванула, – пояснил он с намеренной грубостью.

– Дж-Дж-Джуди. Джуди Делессьо.

– А вас как зовут?

– Карла. – Теперь ее голос звучал чуть тверже.

– Карла, проверьте, что с Джуди. И принесите одеяло. Они хранятся в подсобке рядом с первым смотровым кабинетом. Так, коллеги, давайте займемся делом. Я ко всем обращаюсь.

Все сдвинулось с мертвой точки. Крики в соседней комнате вскоре затихли. Замолчавший было телефон снова начал трезвонить. Луис нажал кнопку удержания вызова, не снимая трубку.

Старший из полицейских выглядел более собранным, и Луис обратился к нему:

– Кого следует уведомить о случившемся? Можете предоставить мне список?

Полицейский кивнул и сказал:

– Первый случай за последние шесть лет. Не самое лучшее начало семестра.

– Это да. – Луис поднял трубку и отпустил кнопку на телефоне.

– Алло! Кто это… – начал взволнованный голос, но Луис оборвал связь и принялся сам набирать номер.

14

Все более-менее успокоилось лишь к четырем часам дня, после того как Луис и Ричард Ирвин, начальник службы охраны кампуса, сделали заявление для прессы. Молодой человек, Виктор Паскоу, совершал утреннюю пробежку в компании приятеля и невесты. Тремонт Уитерс, двадцатитрехлетний житель Хейвена, штат Мэн, ехал на автомобиле с превышением скорости, направляясь от Ленгильской женской гимназии к центру кампуса. Машина Уитерса сбила Паскоу, и тот ударился головой о дерево. Друзья Паскоу и двое прохожих доставили его в клинику. Через несколько минут он скончался. Уитерс был задержан по обвинению в неосторожном вождении, в управлении автомобилем в состоянии алкогольного опьянения и в непредумышленном убийстве.

Редактор университетской газеты спросил, можно ли написать, что Паскоу умер от черепно-мозговой травмы. Луис, думая о разбитом окне, сквозь которое проглядывал мозг, ответил, что лучше дождаться, когда окружной коронер официально объявит причину смерти. Тогда редактор спросил, могло ли так получиться, что четверо молодых людей, принесших Паскоу на одеяле, непреднамеренно усугубили возможность летального исхода.

– Нет, – ответил Луис. – Ни в коем случае. По моему мнению, мистер Паскоу получил смертельную травму в момент удара.

Были еще и другие вопросы, но именно этот ответ завершил пресс-конференцию. Теперь Луис сидел у себя в кабинете (Стив Мастертон умчался домой час назад, сразу после пресс-конференции, чтобы успеть посмотреть на себя в вечерних новостях, как подозревал Луис) и пытался хоть как-то собраться с мыслями и склеить осколки разбитого дня. Или если не склеить, то хотя бы спрятать случившееся под тонким слоем рутины. Они с Чарлтон просматривали медицинские карты «передового отряда учебного фронта» – студентов, упорно продолжавших учиться, несмотря на тяжелые недуги. Там было двадцать три диабетика, пятнадцать эпилептиков, четырнадцать человек с параличом нижних конечностей, а также несколько с лейкемией, церебральным параличом и мышечной дистрофией; слепые студенты, двое немых и один случай серповидноклеточной анемии, с которой Луис никогда прежде не сталкивался.

Возможно, он справился бы и сам, но его подкосила записка на розовом листочке, которую Чарлтон положила ему на стол сразу после ухода Мастертона: Ковер из Бангора. Привезут завтра в 09:00.

– Ковер? – озадаченно спросил он.

– Его придется заменить, – сказала Чарлтон чуть ли не извиняющимся тоном. – Это пятно уже не отмыть, доктор.

Да, конечно. После этого Луис пошел в пункт выдачи медикаментов и принял туинал – тот самый туинал, который его однокурсник и первый сосед по общежитию при медицинском колледже называл чудесатыми колесами. «А давай-ка прокатимся на чудесатых колесах, Луис, – предлагал он. – Врубим «Creedence», побалдеем». Луис чаще отказывался, чем соглашался, и, наверное, правильно делал; того однокурсника исключили из колледжа в третьем семестре, и он укатил на чудесатых колесах прямиком во Вьетнам в качестве госпитального санитара. Луис иногда представлял его там, на войне, упоротого по самые уши и балдеющего под «Run Through the Jungle» в исполнении «Creedence».

Но сейчас он нуждался в чем-то таком. Если ему предстоит наблюдать эту розовую записку насчет ковра всякий раз, когда он отрывает взгляд от разложенных на столе медицинских карт, требовалось хоть как-то себя поддержать.

Дела шли вполне неплохо, когда миссис Баллингс, ночная сиделка, заглянула к нему в кабинет и сказала:

– Звонит ваша жена, мистер Крид. На первой линии.

Луис посмотрел на часы и увидел, что уже половина шестого; он должен был уйти с работы полтора часа назад.

– Хорошо, Нэнси. Спасибо.

Он пододвинул к себе телефон, поднял трубку и включил первую линию.

– Привет, дорогая. Я уже еду…

– Луис, с тобой все в порядке?

– Да, все хорошо.

– Я все знаю, Лу. Слышала в новостях. Мне так жаль. – Она на мгновение умолкла. – Я по радио слышала. И тебя тоже слышала. Ты отвечал на какой-то вопрос. Хорошо отвечал, твердо.

– Да? Это радует.

– Ты правда в порядке?

– Да, Рэйчел.

– Езжай домой, – сказала она.

– Уже еду, – отозвался Луис.

Домой. Это была хорошая идея.

15

Она встретила его в дверях, и у него отвисла челюсть. Она была в кружевном бюстгальтере, который всегда ему нравился, и в полупрозрачных трусиках. И больше на ней не было ничего.

– Потрясающе выглядишь, – сказал он. – А где дети?

– Их забрала Мисси Дандридж. Мы одни до восьми тридцати… то есть у нас два с половиной часа. Не будем зря тратить время.

Она прижалась к нему. Он почувствовал легкий, приятный аромат – наверное, розовое масло? Сначала он обнял ее за талию, потом его руки легли на ее ягодицы; ее язык игриво скользнул по его губам и проник к нему в рот.

Когда они наконец оторвались друг от друга, он хрипло спросил:

– Ужинать будем?

– Только десерт. – Она принялась тереться низом живота о его пах, медленно и сладострастно вращая бедрами. – Но обещаю, что тебе понравится.

Он потянулся к ней, но она выскользнула из его объятий и взяла его за руку.

– Сначала наверх, – сказала она.

Она приготовила ему горячую ванну, медленно раздела его и заставила забраться в воду. Потом взяла жесткую мочалку-варежку, которая обычно висела без дела на головке душа, бережно намылила его и смыла пену. Он чувствовал, как напряжение этого дня – кошмарного первого рабочего дня – постепенно отпускает. Рэйчел вымокла сама, трусики облегали ее, как вторая кожа.

Луис попытался выбраться из ванны, но Рэйчел мягко толкнула его обратно.

– Что…

Она осторожно сжала его мочалкой – осторожно, но твердо – и принялась медленно двигать рукой вверх-вниз. Это было приятно и в то же время почти невыносимо.

– Рэйчел… – Его бросило в жар, и не только из-за горячей воды.

– Тс-с.

Все это длилось целую вечность: как только Луису начинало казаться, что он дошел до предела, Рейчел замедляла движения рукой почти до полной остановки. Но не останавливалась, а сжимала, потом отпускала и снова сжимала, пока он не кончил с такой силой, что у него зазвенело в ушах.

– Господи, – выдохнул он, когда снова смог говорить. – Где ты этому научилась?

– В герлскаутах, – отозвалась она строгим голосом.

Она приготовила бефстроганов, томившийся на медленном огне, пока они были в ванной, и Луис, который еще пару часов назад был уверен, что в следующий раз ему захочется есть не раньше Хэллоуина, попросил добавку.

Потом она снова увела его наверх.

– Вот теперь, – сказала она, – покажи, что ты можешь сделать для меня.

С учетом всего, что случилось сегодня, Луис справился очень даже неплохо.

Потом Рэйчел надела свою старую голубую пижаму, а Луис натянул фланелевую рубашку и почти бесформенные вельветовые штаны – Рэйчел называла их его рубищем – и поехал за детьми.

Мисси Дандридж принялась расспрашивать его об утреннем происшествии, и он кое-что ей рассказал, не вдаваясь в подробности, – рассказал даже меньше, чем она, вероятно, назавтра прочтет в бангорской «Дейли ньюс». Он чувствовал себя грязным сплетником, но Мисси не брала денег за то, что сидела с детьми, и ему хотелось хоть как-то отблагодарить ее за восхитительный вечер, который они с Рэйчел провели наедине.

Гейдж заснул еще прежде, чем Луис доехал до дома, а ехать было всего одну милю. Даже Элли зевала и сидела с совершенно остекленевшим взглядом. Луис сменил Гейджу подгузник, упаковал малыша в спальный комбинезон и уложил в кроватку. Потом почитал Элли книжку. Как обычно, она потребовала «Там, где живут чудовища», сама будучи опытным чудовищем. Но Луис все-таки уговорил ее на «Кота в шляпе». Она заснула через пять минут после того, как они с Рэйчел уложили ее в постель.

Когда Луис снова спустился вниз, Рэйчел сидела в гостиной со стаканом молока и раскрытым на коленях детективом Дороти Сэйерс.

– Луис, ты правда в порядке?

– Да, дорогая, – ответил он. – И спасибо тебе. За все.

– Все для вас, – проговорила она с озорной улыбкой. – Пойдешь сегодня пить пиво с Джадом?

Он покачал головой:

– Сегодня нет. Я и так еле стою на ногах.

– Надеюсь, я тоже этому поспособствовала.

– Похоже на то.

– Тогда, доктор, выпейте на ночь стакан молока, и пойдем спать.

Луис думал, что долго не сможет заснуть, как это случалось в особо тяжелые дни в его бытность интерном, когда он часами ворочался с боку на бок, вновь и вновь переживая события прошедшего дня. Но соскользнул в сон легко и плавно, словно скатился по гладкой горке. Он где-то читал, что человек засыпает в среднем за семь минут. Всего семь минут нужно на то, чтобы отключиться от всех переживаний. Семь минут – чтобы сознание и подсознание поменялись местами, подобно изображениям на вращающейся стене в комнате ужасов в парке развлечений. Было в этом что-то жутковатое.

Он уже почти заснул, когда услышал голос Рэйчел, доносившийся словно издалека:

– …послезавтра.

– А?

– Джоландер. Ветеринар. Он записал Черча на послезавтра.

– Ага.

Черч. Скоро, старик, ты лишишься самого дорогого. А потом Луис заснул, словно провалился в яму, и спал крепко, без сновидений.

16

Посреди ночи его разбудил какой-то грохот. Луис сел на постели, пытаясь понять, что это было: то ли Элли упала на пол, то ли сломалась кроватка Гейджа. А потом луна вышла из-за облаков, залив комнату холодным белым сиянием, и Луис увидел Виктора Паскоу, стоявшего в дверном проеме. Луиса разбудил грохот распахнувшейся двери.

Череп Паскоу был проломлен. Кровь на лице засохла бордовыми полосами, и он стал похож на индейца в боевой раскраске. Сломанная ключица торчала наружу. Он ухмылялся.

– Вставай, доктор, – сказал Паскоу. – Нам надо кое-куда сходить.

Луис оглянулся. Жена крепко спала, свернувшись калачиком под желтым одеялом. Он повернулся к Паскоу, который умер, но почему-то явился сюда как живой. Однако Луис не испугался. И почти сразу сообразил, в чем причина.

Это сон, подумал он с облегчением – и только по этому облегчению понял, что ему все-таки было страшно. Мертвые не возвращаются; это физиологически невозможно. Этот молодой человек сейчас лежит в выдвижном ящике в бангорском морге, с зашитым Y-образным разрезом на теле. Возможно, патологоанатом, бравший образцы тканей, поместил его мозг в грудную полость, а черепную коробку набил бумагой – это проще, чем запихивать мозг обратно в череп. Дядя Карл, отец злосчастной Рути, рассказывал, что патологоанатомы так делают. Он рассказывал много такого, от чего Рэйчел с ее болезненным страхом смерти точно бросило бы в дрожь. Но Паскоу здесь нет – ни в коем разе, мой зайчик. Паскоу лежит в холодильной камере с биркой на пальце ноги. И вряд ли он там лежит в этих красных спортивных трусах.

И все-таки побуждение встать было сильным. Паскоу смотрел на него в упор.

Он откинул одеяло и спустил ноги на пол. Тряпичный ковер, свадебный подарок от бабушки Рэйчел, вдавился в пятки холодными узелками. Сон был невероятно реальным. Настолько реальным, что Луис пошел за Паскоу, только когда тот повернулся к нему спиной и начал спускаться по лестнице. Да, побуждение идти было сильным, но даже во сне Луис не хотел, чтобы к нему прикасался ходячий мертвец.

Но он пошел. Спортивные трусы Паскоу тускло мерцали впереди.

Они прошли через гостиную, через столовую, через кухню. Луис решил, что сейчас Паскоу откроет дверь между кухней и пристройкой, служившей гаражом для микроавтобуса и «сивика», но Паскоу не стал открывать дверь. Он просто прошел сквозь нее. И Луис, глядя на это, подумал с тихим изумлением: Вот как это делается! Замечательно! Так может каждый!

Он попробовал сам – и слегка удивился, наткнувшись на твердую деревянную преграду. Очевидно, он был непробиваемым реалистом, даже во сне. Луис повернул ручку, поднял засов и прошел в гараж. Паскоу там не было. Возможно, тот просто исчез и уже не появится. Во снах так бывает. Вот ты стоишь у бассейна голышом, с мощной эрекцией, и обсуждаешь возможность группового секса с обменом партнерами, ну, допустим, с Роджером и Мисси Дандридж, а потом раз! – и ты вдруг карабкаешься по склону какого-нибудь гавайского вулкана. Может быть, Паскоу исчез потому, что сейчас начиналось второе действие.

Но когда Луис вышел из гаража, он снова увидел Паскоу, стоявшего в бледном свете луны на краю лужайки – там, где начиналась тропинка.

Вот теперь ему стало по-настоящему страшно. Страх мягко просачивался через кожу и заполнял все пустоты внутри черным дымом. Ему не хотелось туда идти. Он замер на месте.

Паскоу оглянулся через плечо, в лунном свете его глаза отливали серебром. Сердце Луиса сжалось от безысходного ужаса. Эта торчащая наружу кость, эти сгустки запекшейся крови… Но нечего было и думать о том, чтобы сопротивляться этому взгляду. Очевидно, это был сон о бессилии, о подавлении воли… о том, что ты ничего не изменишь и не отменишь, как наяву он не смог отменить смерть Паскоу. Учись хоть двадцать лет – все равно не сумеешь спасти человека с проломленной головой. С тем же успехом можно обратиться за помощью к водопроводчику, шаману с бубном или дяденьке из рекламы мусорных пакетов.

Все эти мысли пронеслись у него в голове, когда он ступил на тропинку и пошел вслед за Паскоу в красных спортивных трусах, которые в бледном свете луны казались темно-бордовыми, как засохшая кровь на его лице.

Ему не нравился этот сон. Очень не нравился. Он был слишком реальным. Холодные узелки ковра, неспособность пройти сквозь дверь, хотя в любом уважающем себя сне человек запросто может (и должен) проходить сквозь стены и закрытые двери… и вот теперь – прохладная роса под босыми ногами, и легкий ночной ветерок, овевающий кожу. Луис вышел из дома практически голым, в одних трусах. Зайдя под деревья, он почувствовал под ногами сухие сосновые иглы… еще одна маленькая деталь, слишком реалистичная для сновидения.

Не бери в голову. Ничего этого нет. Я сейчас дома, в своей постели. Это всего лишь сон, и не важно, насколько он реалистичный; как и все остальные сны, завтра утром он покажется мне смешным. Мой бодрствующий разум сразу выявит все его неувязки.

Тонкая сухая ветка вонзилась в плечо, и Луис поморщился. Шагавший впереди Паскоу казался неясной тенью, и теперь страх Луиса выкристаллизовался в одну очень ясную мысль: Я иду в лес следом за мертвецом, я иду следом за мертвецом на кладбище домашних животных, и это не сон. Господи, миленький, это не сон. Это все происходит на самом деле.

Они прошли первый лесистый холм. Тропинка петляла среди деревьев, а потом нырнула в подлесок. Сейчас резиновые сапоги были бы очень кстати. Земля под ногами расползалась холодным студнем, липла к ступням и отпускала весьма неохотно. Все это сопровождалось противными чавкающими звуками. Луис чувствовал, как грязь просачивалась между пальцами, словно пытаясь их разъединить.

Он отчаянно цеплялся за мысль, что это все-таки сон.

Но у него не особенно получалось.

Они добрались до поляны. Луна снова вышла из-за облаков и теперь омывала кладбище своим призрачным светом. Покосившиеся надгробия – доски, куски шиферных плит, старые жестянки, разрезанные отцовскими ножницами по металлу и кое-как выпрямленные молотком, – вырисовывались особенно четко, отбрасывая безукоризненно черные, резкие тени.

Паскоу остановился возле КОТИКА СМАКИ, ОН БЫЛ ПОСЛУШНЫМ и обернулся к Луису. Страх, ужас… они разрастались внутри, грозя разорвать его тело своим мягким, но неумолимым давлением. Паскоу улыбался. Окровавленные губы растянулись, обнажив зубы. В мертвенно-бедном свете луны его загорелая кожа приобрела белизну трупа, который вот-вот зашьют в саван.

Паскоу поднял руку и указал куда-то в сторону. Луис посмотрел туда и застонал. Его глаза широко распахнулись, и он зажал рукой рот. Щекам вдруг стало холодно, и Луис осознал, что плачет от ужаса.

Куча валежника, насчет которой так сильно встревожился Джад Крэндалл, когда Элли туда полезла, теперь превратилась в груду костей. И они шевелились. Кости стучали, шуршали, терлись друг о друга: челюсти, бедренные и локтевые кости, резцы и коренные зубы; Луис видел оскаленные черепа людей и животных. Фаланги пальцев щелкали. Останки ноги разминали бесцветные суставы.

Да, они шевелились; они подкрадывались…

Паскоу подошел к нему, окровавленное лицо мертвеца, выбеленное лунным светом, было сосредоточенным и суровым. Сознание у Луиса помутилось, в голове, словно заевшая пластинка, вертелась лишь одна мысль: Надо закричать, чтобы проснуться, и не важно, что ты напугаешь Рэйчел, Элли и Гейджа, что ты перебудишь весь дом, всех соседей, надо закричать, чтобы проснуться закричатьчтобыпроснутьсязакричатьчтобыпроснутьсязакричатьчтобы…

Но вместо крика получился лишь тоненький выдох. Как у ребенка, который пытается научиться свистеть.

Паскоу подошел еще ближе и заговорил.

– Нельзя открывать эту дверь, – сказал он, глядя на Луиса сверху вниз, потому что Луис упал на колени. Паскоу смотрел на него с выражением, которое Луис поначалу принял за сочувствие. Но это было отнюдь не сочувствие, а убийственная терпеливость. Паскоу опять указал на груду копошащихся костей. – Не ходи на ту сторону, как бы тебе этого ни хотелось, док. Граница проложена не для того, чтобы ее нарушать. Запомни: там больше силы, чем ты в состоянии себе представить. Эта древняя сила не знает покоя. Запомни.

Луис вновь попытался закричать. И не смог.

– Я пришел как друг, – сказал Паскоу… но действительно ли он произнес слово «друг»? Луису казалось, что нет. Ощущение было такое, что Паскоу говорил на иностранном языке, и Луис понимал его только благодаря волшебству сновидения… а его бедный разум подобрал слово «друг» потому, что оно оказалось наиболее близким незнакомому слову, которое употребил Паскоу. – Твоя погибель и гибель всех, кого ты любишь, уже надвигается, доктор.