Текст книги "Кристина"

Пролог

Вы можете сказать, что это история любовного треугольника – Эрни Каннингейма, Ли Кэйбот и, само собой разумеется, Кристины. Но я хочу, чтобы вы поняли: Кристина была сначала.

Она была первой любовью Эрни, и, хотя я предпочитаю не говорить наверняка (совсем не с высоты житейской мудрости, которой достиг к двадцати двум годам), мне кажется, что она была единственной настоящей любовью Эрни. Поэтому то, что произошло, я называю трагедией.

Мы с Эрни выросли в одном квартале, вместе ходили в подготовительную и среднюю школы Либертивилла. И думаю, я был главной причиной того, что Эрни там не съели с потрохами.

Он был рохлей, если вы знаете таких типов. В каждой школе их бывает по крайней мере двое. Мужского пола и женского. Обоих не считают за людей. У тебя плохой день? Завалил контрольную? Поссорился с предками и весь уик-энд просидел дома?

Нет проблем. Только разыщи одного из этих изгоев, так и норовящих улизнуть из холла сразу после уроков, и подойди к нему. Иногда их на самом деле изводят – уничтожают во всех отношениях, кроме физического; иногда они находят что-нибудь, за что могут удержаться, и выживают. У Эрни был я. Потом у него была Кристина. Ли появилась позже всех.

Я только хотел, чтобы вы это поняли.

Эрни нигде не принимали. Его не принимали в компании и смеялись над ним, потому что он был долговязым – шесть футов при ста сорока фунтах со всем содержимым и парой здоровенных туристских бутсов. Его не принимали школьные интеллектуалы (сами безнадежные чужаки в таком месте, как Либертивилл), потому что он не имел специальности. Эрни был остроумен, но его мозги не были созданы для какой-нибудь одной вещи… если только ею не была автомобильная механика. Когда дело касалось машин, этот парень оказывался просто молодцом. Но его родители, которые оба преподавали в университете, не хотели и слышать о том, что их сын, получавший стипендию за успеваемость, может учиться на автомеханика. Правда, потом они все-таки разрешили ему окончить профессиональные курсы I, II и III класса, но с тех пор его семейные отношения почти разладились. Его не принимали те, кто увлекался наркотиками, потому что он не курил. Его не принимали ни в одну уличную команду, потому что он не умел пить, а если вы его ударяли достаточно сильно, то он плакал.

О да, его не принимали и девчонки. Его железы были одержимы каким-то буйным помешательством. Я хочу сказать, что Эрни буквально цвел прыщами. Он мыл лицо, наверное, пять раз в день, принимал по меньшей мере две дюжины душей в неделю и перепробовал все кремы и патентованные средства, известные современной науке. Ничего не помогало. Лицо Эрни было, как обсыпная пицца, и он уже собирался смириться с тем, что таким оно останется на всю жизнь.

Но мне он все равно нравился. У него было хорошее чувство юмора, и его голова умела придумывать всякие забавные шутки и развлечения. Это Эрни научил меня строить муравьиные лагеря, когда мне было семь лет, и тогда мы целое лето занимались тем, что наблюдали за этими маленькими педиками, зачарованные их усердием и убийственной серьезностью. Это Эрни предложил, когда нам было по десять лет, однажды ночью набрать на конюшне сухих конских яблок и насыпать их под статую каменной лошади, стоявшую на лужайке перед мотелем «Либертивилл», как раз у дороги в Монроэвилл. Эрни первым узнал о шахматах. Он первым узнал о покере. В дождливые дни, до той поры, когда я первый раз влюбился, мои мысли прежде всего обращались к Эрни, потому что он знал, как извлечь толк из дождливых дней. Может быть, это один из способов узнать по-настоящему одиноких людей… они всегда могут придумать, чем заняться в дождливые дни. И вы всегда можете позвать их. Они всегда дома. Всегда.

Со своей стороны, я научил его плавать. За год до окончания школы я устроил его на дорожные работы – из-за них мы здорово поругались с его родителями, которых ужасала мысль, что у их одаренного сына (не забывайте про стипендию) будут перепачканные руки и красная шея.

К концу тех летних каникул Эрни впервые увидел Кристину и влюбился в нее. В этот день я был с ним – мы возвращались вдвоем с работы – и смогу подтвердить свои слова перед престолом всемогущего Бога, если меня попросят об этом. Брат мой, он пал, и пал очень крепко. Это было бы смешно, если бы не было так печально и если бы все не произошло так быстро. Это было бы смешно, если бы не было так плохо.

С чего же было так плохо?

Все было плохо с самого начала. И стремительно становилось все хуже и хуже.

Часть I
Дэннис – песенки тинэйджеров о машинах

1. Первый взгляд

Эй, взгляни-ка вон туда!

Посмотри через дорогу!

Там стоит автомобиль,

сделанный как раз по мне…

Вот бы сесть в него, ребята,

в этот блеск-автомобиль!

Эдди Кохран

– О Боже! – внезапно воскликнул мой друг Эрни Каннингейм.

– Что такое? – спросил я.

Его глаза были готовы вылезти из очков, а шея вывернута так, словно была на шарнирах.

– Дэннис, останови машину! Вернись!

– Да что тебе…

– Вернись, я хочу еще раз взглянуть на нее!

Вдруг меня осенило.

– Ох, Эрни, только не это, – сказал я. – Если ты имеешь в виду ту… вещь, которую мы проехали…

– Вернись! – Он почти стонал.

Я вернулся, думая, что Эрни хочет сыграть со мной какую-то тонкую шутку. Но это было не так. На самом деле свершилось нечто ужасное. Эрни влюбился.

Она была прескверной шуткой, и я никогда не узнаю, что Эрни в ней увидел в тот день. Левую часть ее ветрового стекла опутывала паутина трещин. Задний бампер почти отвалился, а обивка выглядела так, словно над ней поработали с ножом. Хуже всего было то, что под двигателем чернела широкая лужа масла.

Эрни влюбился в «плимут-фурию» 1958 года выпуска – один из тех, с большими длинными плавниками. На правой части ветрового стекла желтел бумажный листок с надписью: «Продается».

– Дэннис, ты взгляни на ее линии! – прошептал Эрни. Он бегал вокруг машины, как одержимый.

– Эрни, ты меня разыгрываешь, да? – произнес я. – Или у тебя солнечный удар? Скажи, что ты перегрелся на солнце. Я отвезу тебя домой, уложу в постель, и мы обо всем забудем, ладно?

Однако я говорил без большой надежды. Он умел шутить, а сейчас был скорее похож на сумасшедшего, чем на шутника.

Ничего не ответив, он уселся на заднее сиденье. Двадцать лет назад оно было красным. Теперь вылиняло до бледно-розового.

Я набрал в легкие побольше воздуха и шумно выдохнул.

– Она выглядит так, словно русская армия прошла по ней на пути в Берлин, – сказал я.

Наконец он заметил, что я все еще был рядом.

– Да… немного побита. Но ее можно поправить… Просто она нуждается в уходе. Это настоящая красавица, Дэннис. Она еще…

– Эй вы, двое! Что вы там делаете?

На нас смотрел какой-то старикашка лет семидесяти. Может быть, меньше. Я сразу узнал в нем тот тип пижонов, который мне особенно отвратителен. Его длинные редкие волосы росли только с одной стороны. Правая часть черепа почти облысела от псориаза.

На нем были зеленые стариковские рейтузы и легкие кеды. Рубашки не было: вместо нее что-то обтягивало пояс наподобие женского корсета. Когда он подошел поближе, я увидел, что это был бандаж для укрепления спины. С первого взгляда можно было сказать, что он не менял его со времени смерти Линдона Джонсона.

– Чего вы тут забыли, ребята? – Голос у него был резкий и скрипучий.

– Сэр, это ваша машина? – спросил Эрни.

Дурацкий вопрос. «Плимут» был припаркован как раз на заросшей лужайке перед домом, из которого вышел старик.

– А если и так? – Старикашка вызывающе повысил тон.

– Я, – проглотил Эрни, – я хочу купить ее.

Глаза старого пижона сверкнули, а злое выражение лица сменилось плотоядной ухмылкой. Внезапно я почувствовал, что меня пробирает холод, – в какое-то мгновение я был готов схватить Эрни и утащить его куда-нибудь. Что-то мелькнуло в глазах старика. Не мысль – что-то за мыслью.

– Ну, я так и подумал, – произнес он и протянул Эрни руку. – Мое имя Лебэй. Ролланд Д. Лебэй. Отставной военный.

– Эрни Каннингейм.

Обменявшись рукопожатием с Эрни, престарелый физкультурник небрежно кивнул в мою сторону. Я был вне игры, он вел мяч к воротам. Эрни мог с таким же успехом протянуть Лебэю свой бумажник.

– Сколько? – спросил Эрни. А затем сделал неожиданный финт. – Сколько бы вы ни запросили, все равно она стоит больше.

Вместо выдоха я испустил протяжный стон. К бумажнику прибавилась его чековая книжка.

Губы Лебэя дрогнули, а глаза подозрительно сузились. Полагаю, он оценивал вероятность того, что над ним хотят подшутить. Он поискал признаки коварства на открытом, выжидающем лице Эрни, а потом задал убийственно проницательный вопрос:

– Сынок, а у тебя когда-нибудь была машина?

– У него – «мустанг-мах», вторая модель, – сказал я быстро. – Ему родители купили. Там коробка передач Херста, нагнетатель, и он может расплавить дорогу даже на первой скорости. Там…

– Нет, – сказал Эрни. – Я весной получил водительские права.

Лебэй бросил на меня сумасшедший взгляд, а потом все внимание сосредоточил на первоначальной мишени. Он засунул обе руки за пояс и расправил его. Я почувствовал запах пота.

– В армии повредил спину, – проговорил он. – Врачи так и не смогли ее вылечить. Если вас, ребята, кто-нибудь спросит, что неладно в этом мире, то смело называйте три вещи: врачи, начальство и черные радикалы. Нет ничего хуже врачей. Если вас спросят, кто вам это сказал, то можете сослаться на Ролланда Д.Лебэя. Да.

Он с любовью прикоснулся к обшарпанному капоту «плимута».

– Лучшая машина из всех, что у меня были. Я купил ее в сентябре пятьдесят седьмого. Лучшая модель того года. Тогда от нее пахло новеньким автомобилем, а это самый лучший аромат в мире. – Он немного подумал. – Не считая запаха гнили.

Я осторожно посмотрел на старика, не зная, смеяться или нет. Он, казалось, ничего не замечал.

– Я носил хаки почти тридцать четыре года, – продолжал он, все еще поглаживая капот машины, – с шестнадцати лет. В двадцать третьем году пошел в армию и с тех пор успел наглотаться всякого дерьма. Во время второй мировой я видел, как у людей кишки вылезали из ушей. Это было во Франции. У них кишки вылезали из ушей. Ты веришь мне, сынок?

– Да, сэр, – нетерпеливо ответил Эрни. Не думаю, что он слышал Лебэя. – Что касается машины…

– Я надорвал спину весной пятьдесят седьмого, – невозмутимо продолжал старик. – В армии тогда было несладко. Комиссия мне дала полную непригодность, и я вернулся в Либертивилл. Через некоторое время я пошел в контору Нормана Кобба, торговавшую «плимутами», и купил эту машину. По моей просьбе ее покрасили в красный и белый цвета, как модель следующего года. Мне нравится красный цвет. Когда я впервые сел за ее руль, на счетчике было всего шесть миль. Вот так.

Он сплюнул.

Я взглянул на счетчик. Стекло было мутным, но я все-таки сумел разобрать цифры: 97,432.

И шесть десятых. Иисус бы заплакал.

– Если вы ее так любите, то зачем продаете? – спросил я.

Он как-то странно посмотрел на меня:

– Ты надо мной смеешься, сынок?

Я не ответил, но выдержал его взгляд.

После недолгого замешательства (которого Эрни не заметил: он любовно поглаживал плавники машины) старик ответил:

– Больше не могу управлять ею. Спина становится все хуже. И глаза тоже.

Внезапно я понял – или подумал, что понял. Если он ничего не напутал с годами, то сейчас ему был семьдесят один год. А после семидесяти в нашем штате не продлевали водительских прав, если вы не проходили тщательной проверки зрения. Лебэй не мог пройти освидетельствования и решил отказаться от «плимута». К тому же на такой развалюхе было опасно ездить с любым зрением.

– Сколько вы хотите за нее? – снова спросил Эрни. Ох, ему не терпелось покинуть этот мир.

Лебэй поднял лицо к небу, словно раздумывал, будет ли сегодня дождь. Затем опустил взгляд на Эрни и расплылся в улыбке, которая мне показалась такой же плотоядной, как и предыдущая ухмылка.

– Я бы попросил три сотни, – произнес он. – Но тебе, парень, я готов уступить за двести пятьдесят.

– О мой Бог, – сказал я.

Однако он знал, как вбить клин между мной и его жертвой. Как говорил мой дедушка, он не вчера вылез из стога сена.

– Ладно, – резко сказал он. – Если она не настолько нужна тебе, то я пошел смотреть «Край ночи». Тридцать четвертая серия. Никогда не пропускаю этого фильма. Приятно было поболтать с вами, ребята. Пока.

Эрни бросил на меня обиженный взгляд и, догнав старика, схватил его за локоть. Я не слышал слов, но видел больше чем достаточно. Эрни приносил извинения. Тот же хотел, чтобы Эрни понял, насколько ему невыносимо слышать, как поносят его машину, за рулем которой он провел лучшие годы. Эрни соглашался. И снова я почувствовал что-то осознанно страшное в нем… Это было как если бы ноябрьский ветер умел думать. Не знаю, как передать это другими словами.

– Если он еще что-нибудь скажет, то я умываю руки, – проговорил Лебэй и показал на меня корявым пальцем.

– Он не скажет, не скажет, – торопливо произнес Эрни. – Три сотни, вы сказали?

– Да, по-моему, как раз…

– Двести пятьдесят, как я слышал, – перебил я.

Эрни побледнел, думая, что старик снова уйдет, однако тот решил больше не рисковать. Рыбка была почти вытащена из воды.

– Хорошо, пусть будет двести пятьдесят, – снизошел Лебэй.

Он взглянул в мою сторону, и мы поняли друг друга: он ненавидел меня, а я – его.

К моему все возраставшему ужасу, Эрни достал бумажник и начал рыться в нем. Мы трое молчали. Лебэй наблюдал. Я отвернулся и стал смотреть на маленького парнишку, который старательно пытался покончить с собой при помощи красно-зеленого скейтборда. Где-то лаяла собака. У меня осталась только одна надежда на то, что Эрни выберется из этого кошмара: был день перед получкой. Через двадцать четыре часа его лихорадка могла пройти.

Когда я снова повернулся к ним, Эрни и Лебэй разглядывали две пятидолларовые и шесть долларовых бумажек – больше у них ничего не было.

– Как насчет чека? – спросил Эрни.

Лебэй одарил его сухой улыбкой и ничего не ответил.

– Это хороший чек, – запротестовал Эрни.

Он был прав. Все лето мы вкалывали у «Хардсон бразерс», нанявших нас на строительство шоссе I-376, – жители окрестностей Питсбурга уже не думали, что это строительство когда-нибудь закончится. Брэд Джефрис, работавший там мастером, согласился взять Эрни на место сигнальщика, но иногда давал ему и более тяжелые работы. За три месяца Эрни получил достаточно денег, а кроме того, частично избавился от своих вулканических наростов. Может быть, в этом ему помог загар.

– Я не сомневаюсь, что это хороший чек, – сказал Лебэй, – но все-таки лучше иметь дело с наличностью. Пойми меня правильно.

Не знаю, как Эрни, но я понял. Оплату чека можно было бы запросто приостановить, если бы по дороге домой у «плимута» отвалилась тяга или взорвался клапан.

– Можете позвонить в банк! – воскликнул Эрни, приходя в отчаяние.

– Нет, уже половина шестого. Банк давно закрыт.

– Пусть это будет задатком, – произнес Эрни, протягивая шестнадцать долларов.

Он выглядел настоящим сумасшедшим. Вряд ли вы поверите незнакомому парню, который обещает вам принести завтра кучу денег. Мне и самому было трудно поверить в это. Однако Ролланд Д.Лебэй ничуть не смутился, и я объяснил это тем, что к своим годам он успел многое повидать. Потом я стал думать, что его излишняя самоуверенность была вызвана совсем другими причинами. Так или иначе, он был склонен проявить себя истинным джентльменом.

– Мне нужно по крайней мере десять процентов, – сказал Лебэй. Рыбка была вытащена из воды, через секунду она оказалась бы в сачке. – Если у меня будет десять процентов, то я подержу ее до завтра.

– Дэннис, – проговорил Эрни, – ты не сможешь одолжить мне девять баксов?

В моем бумажнике было двенадцать, и я не знал, на что их потратить. Тогда у меня еще не было повода тратить все деньги в ресторанах и цветочных магазинах. Я был богат, но одинок.

– Давай отойдем в сторону, – предложил я.

Лебэй нахмурился, но понял, что без моего участия уже не обойдется. Его длинные седые волосы развевались на ветру. Одной рукой он опирался на капот «плимута».

Мы с Эрни вернулись к моему «дастеру» семьдесят пятого года, припаркованному возле обочины. Я положил ладонь на плечо Эрни. Почему-то мне вспомнилось, как мы проводили осенние дождливые дни в его комнате, когда нам было по шесть лет, как смотрели мультики по старому черно-белому телевизору или рисовали карандашами, которые обычно торчали в пустой банке из-под кофе. От этих воспоминаний мне стало грустно и немного страшно. Знаете, иногда мне кажется, что шесть лет – самый оптимальный возраст для человека и поэтому занимает такую небольшую часть жизни.

– Дэннис, у тебя есть хоть сколько-нибудь? Я завтра отдам.

– Да, у меня есть, – сказал я. – Но во имя Бога, что ты делаешь, Эрни? У этого старого прощелыги полная непригодность. Он не нуждается в деньгах, и ты не общество милосердия.

– Не понял, о чем ты?

– Он выжимает тебя. Он выжимает тебя просто для собственного удовольствия. Если бы он отвез машину к Дарнеллу, то не получил бы и пятидесяти долларов, потому что ее можно продать только по частям. Это кусок дерьма.

– Нет, ты не прав.

Если бы не худоба и прыщи, мой друг Эрни выглядел бы вполне обыкновенно. Но Господь каждому дарит по крайней мере одну достойную деталь внешности, и я думаю, что у Эрни это были глаза. Ни у кого, кроме него, я не видел таких умных и красивых глаз цвета облачного осеннего дня. Даже за очками они были выразительны. Но сейчас их затягивала какая-то серая поволока.

– Это совсем не кусок дерьма.

Вот когда я начал по-настоящему понимать, что у Эрни появилось нечто большее, чем просто желание купить машину. Раньше ему хватало того, что он ездил со мной, а изредка и сам мог порулить на третьей скорости. Колесить по дорогам он не собирался; насколько я знал Эрни, он не был сторонником таких развлечений. Нет, это было что-то совсем другое.

Я сказал:

– Хотя бы попроси завести ее. Под ней масляная лужа. Скорее всего цилиндр лопнул. Я думаю, что…

– Ты одолжишь мне девять долларов? – Его глаза смотрели прямо в мои.

Я сдался. Я достал бумажник и вручил ему девять баксов.

– Спасибо, Дэннис, – поблагодарил он.

– Это на твои похороны, парень.

Ничего не ответив, он прибавил мои девять долларов к своим шестнадцати и вернулся к Лебэю, стоявшему около машины. Взяв деньги, тот послюнявил палец и тщательно их пересчитал.

– Запомни, я держу ее только двадцать четыре часа, – произнес Лебэй.

– Да, сэр. Все будет в порядке.

– Сейчас я схожу домой и напишу тебе расписку. Как ты сказал, твое имя?

– Каннингейм. Арнольд Каннингейм.

Лебэй хмыкнул и пошел по заросшей лужайке к задней двери дома. Спереди у этого строения была целая комбинация алюминиевых дверей, над ними располагался замысловатый узор с буквой Л, обрамленной вензелями.

За ним хлопнула дверь.

– Странный он тип, Эрни. Странный сукин сын, этот…

Но Эрни рядом не было. Он сидел за рулем машины. На его лице было все то же блаженное выражение.

Подойдя к капоту, я увидел, что тот был не заперт, и поднял крышку. Раздался скрип, как в фильмах о домах с привидениями. Посыпалась металлическая пыль. Допотопный аккумулятор был весь изъеден коррозией, на клеммах нельзя было отличить плюс от минуса. Я мрачно заглянул в карбюратор: внутри он был чернее, чем угольная шахта.

Я закрыл капот и приблизился к Эрни. Он задумчиво водил рукой по приборной доске. Предельное значение на спидометре было абсолютно абсурдным – сто двадцать миль в час. Когда машины ездили с такой скоростью?

– Эрни, по-моему, двигатель ни к черту не годится. Эта машина – полная рухлядь. Если тебе нужны колеса, то за двести пятьдесят долларов мы сможем найти что-нибудь получше. Гораздо лучше.

– Ей двадцать лет, – проговорил он. – Ты хоть понимаешь, что если машине двадцать лет, то ее уже официально считают антиквариатом.

– Понимаю, – буркнул я. – На заднем дворе у Дарнелла полным-полно такого антиквариата.

– Дэннис…

Дверь снова хлопнула. Лебэй шел обратно. Он мог бы не торопиться: дальнейшая дискуссия все равно была бы бесполезной. Может быть, я не самый чувствительный из людей, но если сигнал достаточно сильный, то он до меня доходит. Эрни испытывал потребность купить вещь, и я не собирался отговаривать его. Думаю, что никто в мире не собирался делать этого.

Лебэй торжественно вручил лист почтовой бумаги. На нем было написано старческим паукообразным почерком: «Получено от Арнольда Каннингейма двадцать пять долларов как 24-часовой залог за «плимут» 1958 года, Кристину». Внизу стояло его имя.

– Что это еще за Кристина? – спросил я, думая, что он допустил какую-то ошибку.

Его губы сжались, а плечи приподнялись, как будто он ждал, что над ним будут смеяться… или как будто призывал меня посмеяться над ним.

– Кристина, – сказал он, – так я ее назвал.

– Кристина… – проговорил Эрни. – Мне нравится. А тебе, Дэннис?

Теперь он толковал о названии.

Он еще думал, как назвать свою чертову штуковину. Это было уже слишком.

– Ну, что же ты молчишь, Дэннис! Тебе нравится это имя?

– Нет, – ответил я. – Если тебе необходимо назвать ее, то почему не назвать ее Беда?

Кажется, он обиделся. Но мне было все равно. Я вернулся к своей машине и стал дожидаться его, жалея о том, что не поехал домой другой дорогой.