Текст книги "Предотвращенный Армагеддон. Распад Советского Союза, 1970–2000"

Ползучая интервенция Запада

За те 23 года (1955–1978), на протяжении которых Горбачев проделывал свой путь наверх и руководил Ставропольским краем, советское общество очень глубоко изменилось. Когда он родился, две трети населения страны жило в деревнях и селах, а в конце 1970-х городское население уже было почти вдвое больше сельского. Если в конце сталинского времени большинство горожан жило в бараках и коммуналках, то при Брежневе больше половины растущего населения городов уже обитало в отдельных квартирах со всеми удобствами. Миллионы семей обзавелись также дачами. За 1970–1978 годы число отдыхавших в санаториях и на курортах СССР подскочило с 16 до 35 миллионов, а еще миллион ежегодно выезжал в восточноевропейские «соцстраны». К этому времени 90 % советских семей имели холодильники, более 60 % – стиральные машины.

Правда, несмотря на растущее количество доступных товаров, большинство жителей страны часами простаивало в очередях за самым необходимым и вынуждено были прибегать к услугам более дорогой «теневой экономики», чтобы приобрести приличную одежду, обувь и другие дефицитные товары. Причины дефицита заключались в том, что производство потребительских товаров сильно отставало от тяжелой промышленности и военно-промышленного комплекса, а плановая система ориентировалась не на потребителей, а на производителей. И как бы ни были счастливы семьи, которые получали (обычно после многолетнего ожидания) типовые квартиры в панельных домах, нельзя не признать, что размер нового жилья был явно недостаточным: одна, две, в лучшем случае – три комнаты на семейную пару, их детей и престарелых родителей. Власти просто не могли строить больше. Однако чем больше люди получали, тем большего они ожидали. Тому же способствовало и расширение их культурного кругозора. В 1950 году, когда Горбачев поступил в МГУ, в вузах насчитывалось 1,25 миллиона студентов (3 % населения), а в 1970-м уже 10 % жителей страны имели высшее образование, а около 70 % – полное среднее (в 1950 году – 40 %).

Новые технологии массмедиа (кино, радио) всегда имели огромное значение для коммунистической диктатуры, стремившейся распространять такую информацию и такое мировосприятие, какие она считала нужными. Эти средства воздействия не утратили своего могущества и в конце 1970-х, однако с годами массовые информационные потоки, несмотря на цензуру, все больше наполнялись иностранным содержимым. В 1950-х «советское радио» означало репродуктор, в который по проводу шла трансляция одной или двух центральных радиостанций. Однако к концу 1960-х эфирное радиовещание вытеснило проводное, а общее количество радиоприемников в стране приблизилось к 90 миллионам (в 1953-м их было около 18 миллионов). Умельцы переделывали советские приемники, чтобы ловить на коротких волнах передачи из-за границы, транслировавшиеся в пропагандистских целях западными противниками СССР. Значительная часть имевшегося в стране радиооборудования была занята «глушением» «Радио “Свобода”», Би-би-си, «Немецкой волны» и «Голоса Америки», известных под общим названием «голосов». Однако желающие приобщиться к запретным подробностям советской политической жизни и мировым новостям легко могли услышать о них за пределами городов («глушилки» работали лишь в крупных центрах).

Еще более важную роль в этом ползучем послевоенном вторжении западной культуры играли создаваемые и тиражируемые западным «обществом потребления» консюмеристские образы, многие из которых были доступны советским людям благодаря квинтэссенции всех СМИ – телевидению. Количество телевизоров в СССР подскочило с 400 в 1940 году до 2,5 миллиона в 1958-м, 30 миллионов 10 лет спустя и 90 миллионов в начале 1980-х (к этому времени они были в 93 % семей). Телевизионные программы постепенно сосредоточивались на повседневной жизни, а начиная с середины 1970-х стали транслироваться семейные сериалы, купленные в Британии («Сага о Форсайтах», «Дэвид Копперфилд»), во Франции («Семья Тибо») и в других капиталистических странах. Зрители смотрели эти сериалы – не говоря уже о демонстрировавшихся во все большем количестве иностранных кинофильмах – не только для развлечения, но и для получения информации о неведомой им капиталистической действительности.

Конечно, на советском телевидении безраздельно господствовал официоз, а общий контроль над системой коммуникаций оставался очень жестким. Количество частных телефонов было сведено к минимуму (25 миллионов, менее одного на десять жителей), пишущие машинки нужно было регистрировать в милиции, а доступ к копировальным аппаратам находился под строжайшим контролем. Однако распространению запрещенных цензурой песен, как и контрабандного рок-н-ролла, помогали рентгеновские снимки (их использовали в качестве «болванок» для кустарного производства виниловых пластинок), а позже – магнитофоны (появившиеся в каждой третьей семье).

В 1969-м якобы для борьбы с тревожными явлениями в молодежной культуре руководители комсомола негласно собрались для просмотра запрещенного фильма «Easy Rider»[30]30
  «Беспечный ездок» – культовый фильм Денниса Хоппера с ним самим, Питером Фондой и Джеком Николсоном в главных ролях. – Прим. перев.


[Закрыть]. А уже вскоре в советских школах, на фабриках и в домах культуры появились созданные по подобию западных рок-групп «вокально-инструментальные ансамбли», которые активно привлекались комсомолом к выступлениям на разного рода официальных мероприятиях. К концу брежневской эпохи общественные места были разукрашены не только официальными лозунгами, но и многочисленными граффити, посвященными футбольным клубам, рок-группам, сексу или, например, достоинствам панк-рока по сравнению с «хэви метал». Школьники определяли, кто из них «круче», по наличию и марке джинсов (предпочтение отдавалось американским брендам).

Эта одержимость западной культурой потребления была очень далека от героических идеалов Октябрьской революции, Гражданской войны, социалистического «штурма» 1930-х и Великой Отечественной, которые вдохновляли предыдущие поколения. Несмотря на крупные послевоенные кампании по «освоению целины» и строительству Байкало-Амурской магистрали, было ясно, что мобилизационный стиль политической активности и социализации в значительной степени утратил свою действенность. Не менее важным было и то, что неосуществленной оказалась прежняя «великая цель» партии. Предсказанная дата наступления коммунизма (1980) миновала, и партийные идеологи вынуждены были заменить утопические посулы Хрущева, обращенные в будущее, формулой «развитой социализм», всего лишь описывавшей настоящее[31]31
  Публично отказ от доктрины «окончательного перехода» к коммунизму произошел в феврале 1981 года, после долгих сетований по поводу «лишения нынешнего поколения советских людей возможности дожить до коммунизма» – Печенев В. А. Горбачев: к вершинам власти. М., 1991. С. 21, 48.


[Закрыть]. Неужели смысл жизни – в приобретении джинсов, стиральных машин, холодильников, телевизоров, автомобилей, квартир и дач? А если так, то при чем здесь борьба социализма с капитализмом?

Неизменная преданность делу социализма

Даже после того, как советские люди начали осознавать огромный разрыв в уровне благосостояния между их страной и США, Западной Европой и Японией, подавляющее их большинство по-прежнему доверяло массированной пропаганде, рассказывавшей о преимуществах социализма: отсутствии безработицы, пропасти между богатыми и бедными, расовых проблем и войн. Масштабное переселение людей в отдельные квартиры дало толчок известному городскому обычаю «кухонных разговоров», во время которых советские семьи собирались с близкими друзьями подальше от чужих ушей и обсуждали бессмысленность окружающей действительности. Сарказм по отношению к советской системе становился нормой для частной, а иногда и для публичной жизни, причем больше всего доставалось аппаратчикам. Правда, помимо некоторой либерализации, большинство граждан ждало от режима всего лишь исполнения его собственных обещаний: доступного жилья, качественного медицинского обслуживания и образования, решения проблемы дефицита потребительских товаров. Устойчивая приверженность социализму (который понимался как ответственность государства за общее благосостояние) оставалась важной частью мировоззрения обычных людей. Их вера в социализм находила подтверждение в таких фактах, как почти полная невозможность быть выселенным из предоставленной государством квартиры[32]32
  Bahry D. Society Transformed? Rethinking the Social Roots of Perestroika // Slavic Review. 1993. Vol. 52. № 3. P. 512–514.


[Закрыть].

Существенную легитимность социализм получал и благодаря памяти о войне 1941–1945 годов, которой посвящались многочисленные фильмы, воспоминания, памятники, встречи с ветеранами, ставшие с 1960-х годов частью механизма военно-патриотического воспитания. Главный революционный праздник, годовщина Октябрьской революции (7 ноября), превратился в масштабный спектакль благодаря военному параду, демонстрировавшему мощь Советской Армии. Однако для многих он был примечателен лишь тем, что в магазинах появлялись разные дефицитные товары. Совсем другое дело – День Победы (9 мая), праздник, ставший мощным коллективным ритуалом, значение которого разделялось практически всей страной. Помимо прочего, он акцентировал достижения СССР как великой державы и усиливал уважение к ее вооруженным силам. Разумеется, важнейшим путем поддержания лояльности оставалось принуждение. «КГБ был репрессивным, а не просветительным органом», – писал Филипп Бобков, сотрудник органов с 45-летним стажем, поднявшийся до поста первого зампреда КГБ. «Тем не менее мы старались, когда могли, использовать профилактические меры», – продолжает он, очевидно, имея в виду вызов людей в местные отделы КГБ и запугивание их с целью вербовки в осведомители[33]33
  Бобков Ф. КГБ и власть. М., 1995. С. 242.


[Закрыть]. Многие соглашались сотрудничать с «органами» и без особого нажима; немало было и тех, кто приходил сам.

КГБ, подобно писавшим об СССР западным СМИ, был настроен на выискивание того, что считалось диссидентским поведением. Однако из нескольких тысяч людей, посаженных или высланных по политическим причинам за время брежневского правления, только незначительное меньшинство состояло из признанных международным сообществом борцов за права человека (таких, как физик А. Д. Сахаров, получивший в 1975 году Нобелевскую премию мира). В другую категорию диссидентов входили убежденные сепаратисты, особенно из западных республик, присоединенных к СССР в 1939–1940 годах. Большинство же пострадавших от политических репрессий составляли приверженцы свободы вероисповедания. Только в 1981 году на Красной площади было совершено 17 попыток самосожжения. Но ни одна из них так и не стала известна ни на Западе, ни в самом СССР[34]34
  Volkogonov D. Autopsy for an Empire: The Seven Leaders Who Built the Soviet Regime. N. Y., 1998. P. 313–315; Докучаев М. Москва. Кремль. Охрана. М., 1995. C. 102. За 10 лет правления Хрущева в стране было 11 случаев массовых беспорядков (с участием более 300 человек в каждом), а за 18 лет брежневского руководства – лишь 9. Большинство их было вызвано повышением цен, тяжелыми условиями жизни людей и национальными проблемами. Власти репрессировали «зачинщиков», блокировали проникновение любой информации о произошедшем в прессу и предупреждали свидетелей событий о «неразглашении». Козлов В. А. Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе (1953 – начало 1980-х гг.). Новосибирск, 1999; О массовых беспорядках с 1957 года // Источник. 1995. № 6. С. 146–153.


[Закрыть]. Лидер подпольной московской правозащитной организации, обобщая в 1984 году сложившееся к тому моменту положение, писала, что «история инакомыслия в СССР трагична», и справедливо добавляла, что «это движение так и не стало массовым и не сумело добиться выполнения ни одного из своих требований»[35]35
  Alexeyeva L. Soviet Dissent: Contemporary Movements for National, Religious, and Human Rights. Middletown, 1985. P. 449.


[Закрыть].

Однако существовала и более серьезная, чем диссиденты, угроза режиму: миллионная армия ученых, в большинстве своем политически индифферентных, но недовольных властью из-за ограничения доступа к информации (внутренней и в еще большей степени – иностранной), контролируемой недалекими политическими «надзирателями». Эта дилемма – развивать или тормозить обмен научной информацией – все более очевидно требовала решения, и в верхах периодически раздавались предложения смягчить цензуру. В ответ на них главный партийный идеолог брежневской поры М. А. Суслов (еще в 1949-м, при Сталине, он вошел в ЦК, а в 1955-м стал членом Политбюро) напоминал, что в Чехословакию всего через несколько месяцев после отмены цензуры пришлось вводить советские танки. А кто, добавлял Суслов, пошлет танки в Советский Союз? В отдельных случаях ограничения удавалось смягчать, но для большинства ученых, как и для многих представителей культурной элиты, условием успешной карьеры оставалось членство в партии. Прием же их в партию позволял еще более укреплять коммунистическую «вертикаль власти».

Партийный аппарат в союзных республиках обычно возглавлялся представителем титульной нации (с русским в качестве его заместителя) и пользовался некоторой автономией в обмен на сохранение лояльности Москве. Национальные проблемы действительно становились в республиках все более заметными (аналогичный процесс в странах Восточной Европы проявился в становлении здесь режимов «национального коммунизма»). Однако власть нигде не позволила национализму вытеснить официальную социалистическую идеологию, и ни в одной республике лояльность режиму не была поколеблена. Только в самой России (где, в отличие от остальных 14 республик, не было отдельной коммунистической партии) русские националисты иногда получали возможность публично критиковать марксизм-ленинизм и атеизм во имя сохранения дореволюционных памятников, русской души и окружающей среды[36]36
  Brudny Y. M. Reinventing Russia: Russian Nationalism and the Soviet State, 1953–1991. Cambridge, MA, 1998.


[Закрыть]. Но и этому культурному национализму не позволяли превратиться в самостоятельную силу. В результате и в России, и за ее пределами сепаратизм был слаб, а межнациональная солидарность – очень прочна. При этом она еще более усиливалась пропагандой, русификацией с ее карьерными возможностями, взаимозависимостью республик в системе планового хозяйства и большим количеством смешанных браков. Советский Союз, в котором доминировали русские и существовала масса национальных напряжений, вызывал возмущение у многих. И все-таки он был не столько паровым котлом, готовым разрываться от кипения национальных страстей, сколько многоязычным и мультикультурным миром.

В общем, можно сказать, что советская система пыталась удовлетворить потребность людей в отдельных квартирах, тем самым создавая им некое личное, приватное пространство; давала им возможность получить образование, что усиливало не только приверженность людей системе, но и критический настрой по отношению к ней; и все шире использовала современные коммуникационные технологии, тем самым открывая дорогу западным ценностям. Власти сталкивались с обостряющимся противоречием между необходимостью развивать науку и желанием сохранить закрытость этой сферы по политическим причинам. Они были уже не в состоянии ни воодушевлять общество, особенно молодежь, с помощью устаревшей модели героической мобилизации, ни смягчать растущие ожидания более благополучной жизни. Однако они могли опираться на чувство гордости за победу во Второй мировой войне и умело смешивать национализм с коммунизмом, сохраняя при этом цензуру. Все эти послевоенные тенденции сами по себе не были чем-то экстраординарным. Однако многие процессы за пределами СССР – экономический бум, потребительская революция, бурный рост массовой культуры и развитие демократии – делали их потенциально очень опасными.

Прямой доступ к западной действительности был открыт только для избранных представителей советской элиты. Не менее ограниченным был и доступ к предоставленным верхушке благам. Закрытые больницы, дома отдыха, магазины и школы были недоступны для обычных людей; даже горничные, обслуживавшие этот слой, как правило, работали на КГБ и давали подписку о неразглашении информации о своей работе. Социалистическая революция в России, начинавшаяся под знаменем радикального эгалитаризма, привела к созданию замкнутого привилегированного класса, озабоченного лишь собственной карьерой и добыванием выгодных должностей для своих отпрысков. Существование огромной и самодостаточной элиты стало самой большой и потенциально опасной проблемой послевоенного СССР.

Инвалиды в погоне за властью

На самом верху, там, где принимались решения, советская элита становилась все более старой и недееспособной. У Брежнева серьезные проблемы со здоровьем впервые появились в 1968 году, во время чехословацкого кризиса, когда он стал принимать слишком много снотворного. Генсек упорно пытался склонить чехословацкое руководство к смене политического курса, но в конце концов прибег к помощи танков[37]37
  Чазов Е. Здоровье и власть: воспоминания «кремлевского врача». М., 1992. С. 80, 115, 127–28; Kramer M. The Czechoslovak Crisis and the Brezhnev Doctrine // Fink C. et al. (еds.). 1968: The World Transformed. Washington; N. Y., 1998. P. 111–171; Пихоя Р. Г. Чехословакия, 1968 год. Взгляд из Москвы по документам ЦК КПСС // Новая и новейшая история. 1994. № 6. С. 8–20; 1995. № 1. С. 34–48.


[Закрыть]. Во время этих событий у Брежнева началась бессонница, хотя в остальном он был достаточно здоров и производил на тех, кто общался с ним в конце 1960-х и в начале 1970-х, большое впечатление как способный политик. Однако в ноябре 1974 года он пережил серьезный инсульт. Второй инсульт, после которого Брежнев некоторое время оставался в состоянии клинической смерти, случился в январе 1976 года. В том же году, накануне празднования его 70-летия, он перенес несколько сердечных приступов. И в 1974-м, и в 1976-м появились намеки на возможную отставку генерального секретаря[38]38
  Крючков В. Личное дело. М., 1996. Т. 1. С. 97–98; Brezhneva L. The World I Left Behind: Pieces of a Past. N. Y., 1995. P. 363. См. также: Чазов Е. Здоровье и власть. С. 139–148.


[Закрыть]. Однако вместо этого сплоченная брежневская клика лишь еще более консолидировалась вокруг него, сохранив в своих руках руководство страной.

В 1977–1980 годах все те, кого Брежнев считал своими противниками, были отстранены от власти. Сам он добавил к должности Генерального секретаря ЦК пост Председателя Верховного Совета СССР. Во главе правительства оказался доверенный аппаратчик, Н. А. Тихонов, а министр обороны Д. Ф. Устинов и брежневский протеже на протяжении десятилетий К. У. Черненко стали членами Политбюро. Группировку в составе Устинова (оборона), Черненко (партаппарат) и Тихонова (экономика) поддерживали Ю. В. Андропов (КГБ), вечный Суслов (идеология) и ветеран А. А. Громыко (МИД). Сохраняя во главе страны немощного Брежнева, они пользовались в пределах своих ведомств безраздельной властью. Решая бесконечное количество возникавших в стране текущих проблем, эти люди не были настроены идти на серьезные преобразования, особенно после болезненного чехословацкого опыта 1968 года. Да и нефтедоллары исправно пополняли кремлевскую казну[39]39
  Шаталин С. 500 дней и другие дни моей жизни // Независимая газета. 1992. 31 марта, 2 апреля; Байбаков Н. К. Сорок лет в правительстве. М., 1993. С. 126–133.


[Закрыть].

Как раз в то время, когда оформлялась брежневская группировка, гораздо более молодой Михаил Горбачев, реализовав свои амбиции, ворвался в святая святых советской системы, но лишь для того, чтобы оказаться свидетелем ее паралича. Брежнев, разваливающийся из-за атеросклероза и огромных доз снотворного, работал не более двух часов в день, а заседания Политбюро зачастую продолжались не более двадцати минут. Даже после того, как генсек начал пускать слюну во время телетрансляций, сплотившаяся вокруг него клика не предпринимала ничего, за исключением награждения больного очередными орденами (у Брежнева было больше наград, чем у всех предшествовавших советских лидеров вместе взятых, а количеством боевых орденов он превзошел маршала Жукова). Между тем средний возраст советских руководителей перевалил за 70. В конце 1979 года крохотная правящая группировка втянула СССР в бесперспективную войну в Афганистане (формально с целью защитить поддерживавшийся Москвой афганский режим), не поставив в известность о происходящем остальную часть руководства страны, не говоря уже о народе. Советская политическая система просто не имела механизмов самокоррекции.

В окружающем мире компьютеры уже начали революционизировать систему коммуникаций; все более стремительно растущую часть экономики составляла сфера услуг; промышленность преображалась с помощью системы гибкого автоматизированного производства; капитал все активнее проникал через государственные границы (в том числе в Восточную Европу). На основе экспорта высокотехнологичных товаров Япония превратилась в экономического гиганта. Юго-Восточная Азия переживала появление «четырех тигров» – Гонконга, Сингапура, Тайваня и Южной Кореи, чей ВВП еще в начале 1960-х был не больше, чем у Ганы. В Китае престарелое руководство, полностью удерживая в руках власть, санкционировало переход к рынку в сельской местности и в некоторых городах. В осудившем же китайцев за «уклон на путь капитализма» Советском Союзе в 1980 году начался экономический спад. За год до его начала было обнародовано постановление об экономической реформе, за которым, однако, не последовало никаких конкретных мер.

В конце концов в январе 1982 года начало борьбе вокруг того, кому быть преемником Брежнева, положила смерть 79-летнего Суслова, который неофициально считался вторым человеком в партии, но на первую роль не претендовал. Брежнев, сам находившийся на смертном одре, перевел 68-летнего Андропова из КГБ на должность секретаря ЦК, однако одновременно доверил своему наперснику, 70-летнему Черненко, выполнение обязанностей Суслова как главы Секретариата. Оба инвалида включились в активную аппаратную борьбу за власть, продолжавшуюся вплоть до смерти Брежнева в ноябре 1982-го. Генеральным секретарем стал Андропов, поддержанный Устиновым. Громыко в частных разговорах говорил о своем возможном назначении заместителем генсека (и предполагаемым преемником), но эта честь выпала на долю едва живого Черненко. Однако все это оказалось не более чем интригой, поскольку новая конфигурация власти просуществовала недолго. Многие в стране возлагали на Андропова большие надежды, видя в нем сильного лидера, но всего через три месяца после избрания болезнь приковала его к постели. К осени 1983 года, помимо почек, у него отказали также легкие и печень.

Несмотря на тяжелую болезнь, Андропов смог сформировать новую правящую команду. Очевидно считая, что именно честному и «близкому к почве» Горбачеву, который оставался секретарем ЦК по сельскому хозяйству, по силам «реализовать наши надежды в будущем», Андропов поручил ему взять на себя руководство всей экономикой[40]40
  Arbatov G. The System: An Insider’s Life in Soviet Politics. N. Y., 1992. P. 259. О высоком мнении Андропова о Горбачеве в 1977–1978 годах как об «убежденном, последовательном и смелом коммунисте» и «партийном организаторе из народа» см. свидетельство тогдашнего высокопоставленного сотрудника КГБ: Кеворков В. Тайный канал. М., 1997. С. 208–209. См. также: Чазов Е. Здоровье и власть. С. 195.


[Закрыть]. В поддержку Горбачеву из Госплана был переведен Н. И. Рыжков, который возглавил восстановленный Экономический отдел ЦК КПСС. Е. К. Лигачев, близкий знакомый Горбачева, был перемещен из Томска, где он возглавлял обком, в ЦК на ключевую кадровую должность заведующего Орготделом. Позже Лигачев, который считался специалистом по «выкручиванию рук», вспоминал, что ему досталась «неприятная миссия» сообщать престарелым руководителям о том, что им пора отправляться на пенсию, пока Горбачев разговаривал с теми счастливчиками, что шли им на смену[41]41
  Лигачев Е. К. Загадка Горбачева. Новосибирск, 1992. С. 21.


[Закрыть]. Поскольку у Андропова постепенно отказывали все внутренние органы за исключением мозга, неудивительно, что слухи о Горбачеве как о его преемнике не удивляли в коридорах власти уже никого. В феврале 1984-го Андропов впал в кому и умер.

Устинов, Тихонов и Громыко сплотились вокруг Черненко, который к тому времени уже сам превратился в смертельно больного эмфиземой человека. Горбачев пал духом, однако Черненко решил выдвинуть его на место своего заместителя и главы Секретариата ЦК. На заседании Политбюро, которое должно было утвердить это предложение, 80-летний Тихонов многозначительно спросил, есть ли другие кандидаты. Кто-то предложил, что замещать генерального секретаря члены Политбюро могут поочередно. 75-летний Громыко выступил с примирительным предложением: раз возникли разногласия, решение вопроса следует отложить. В результате Горбачеву так и не позволили занять бывший кабинет Черненко (а до того – Суслова), и он так и не был утвержден заместителем генсека. Однако это не помешало ему контролировать Секретариат ЦК и вести заседания Политбюро, когда тяжелобольной Черненко не мог этого делать. Таким образом, несмотря на интриги противников, собранная Андроповым команда Горбачев – Рыжков – Лигачев осталась на своих местах. Правда, не сдавалась и старая гвардия, из которой после смерти Устинова в декабре 1984-го в живых оставались Черненко, Тихонов и Громыко (специально для них был сооружен потайной эскалатор, позволявший старцам подниматься на трибуну Мавзолея во время праздничных демонстраций).

«Было стыдно за государство, за его руководителей, за нараставший маразм», – вспоминает Николай Леонов, который в те годы руководил информационно-аналитическим управлением внешней разведки КГБ. С 1970-х годов КГБ составлял для все более безучастного Политбюро тревожные доклады о растущем технологическом отставании СССР от Запада, об опасности авантюристической политики втягивания Советского Союза в новые международные конфликты, о поразившей страну эпидемии алкоголизма и сопутствующих ему явлениях – преступности, низкой производительности труда, большом количестве врожденных пороков у детей. «Не раз мы обсуждали эти навязчивые вопросы в кругу самых близких сослуживцев… – пишет Леонов. – Все мы искренне и бесповоротно верили в социализм как в более высокую и гуманную формацию, чем капитализм. Мы также были убеждены, что все наши беды проистекают из субъективного фактора – человеческих качеств вождей, надеялись и верили, что придет вскоре к власти новое, молодое, просвещенное поколение партийных и государственных деятелей»[42]42
  Леонов Н. Лихолетье. С. 136, 175. См. также: Ахромеев С. Ф., Корниенко Г. М. Глазами маршала и дипломата: критический взгляд на внешнюю политику СССР до и после 1985 года. М., 1992. С. 312.


[Закрыть].