Текст книги "Хит сезона"

Светлана Алешина
Хит сезона

Глава 1

Праздники имеют обыкновение заканчиваться. Причем заканчиваются они, как правило, неприятностями. Хотя бы и мелкими. Если бы у меня была возможность выбирать, я бы предпочла крупные – заставляющие бросать на борьбу с ними все силы полностью, находить в себе такие резервы, о которых ты прежде и не подозревала. А мелкие – нудны и противны. Они как сусличьи норы в степи, по которой я в детстве гоняла на велосипеде, – замечаешь их только тогда, когда переднее колесо уже провалилось, а ты летишь через руль. Шею не сломаешь, но колесо начинает так «восьмерить», что возвращаться приходится пешком.

Если тогда в моем родном степном Карасеве, где центром цивилизации был вокзал, а очагом культуры – ресторан с весьма «оригинальным» названием «Заволжье», неприятности ограничивались сусличьими норами и подзатыльником от матери за перепачканное и разодранное платье, то теперь, в Тарасове, где я живу уже седьмой год, калибр их существенно изменился. Как, впрочем, и я сама.

Из наивной длинноногой студентки филфака я превратилась в «матерую» журналистку, как меня называет Сергей Иванович, один из моих сотрудников, редактора и владелицу частной газеты «Свидетель», самой популярной сегодня – поверьте, в этом нет ни малейшего преувеличения, – газеты в Тарасове. А их у нас около сотни.

Совсем недавно мне удалось расследовать громкое дело об убийстве депутата областной Думы, председателя счетной палаты Ольги Николаевны Дубровиной. Впрочем, я не в одиночку занималась этим, работала вся редакция, иначе у меня вообще ничего не получилось бы, без их помощи. Но я сейчас о другом.

Как-то так вышло, что мы с этим расследованием перешли дорогу официальным правоохранительным органам. А я еще имела неосторожность нахамить по телефону начальнику нашего тарасовского управления Федеральной службы безопасности генералу Синицкому, «наехав» на него за то, чего он и не собирался делать, как я потом уже поняла, – вербовать Сергея Ивановича в секретные сотрудники, или, как их чаще называют, – «сексоты».

Вскоре посыпались на нас одна за другой всевозможные проверки. Не могу, правда, утверждать, что должна благодарить за это генерала Синицкого. И каждая из появлявшихся у нас комиссий опечатывала нашу контору. Мы бросались в бой всей редакцией и устраняли все замечания, служившие основанием для ее закрытия.

Первыми появились пожарники и заявили, что не могут нам позволить работать в помещении, не оборудованном средствами тушения пожара. Когда же я с недоумением показала на имеющийся у нас пожарный щит, усатый пожарник добрых полчаса объяснял мне разницу между пожарным багром, который на пожарном щите совершенно необходим, и обычным ломом, висящим на щите у нас.

Я мысленно прокляла прежних владельцев помещения, от которых нам и достался в наследство этот пожарный щит, и весь следующий день редакция наша простояла опечатанной – оказалось, что найти в Тарасове багор раз в тридцать легче и быстрее, чем снять печать с двери. Усатый заранее предупредил меня, что самой мне лучше их печать не срывать – придется составлять уже милицейский протокол, а это послужит основанием для судебного разбирательства. Пришлось уговаривать на следующий день этого усатого прийти к нам лицезреть приобретенный багор и снять печать с редакции.

Следующими к нам заявились представители санэпидстанции.

«Ну уж эти-то, – подумала я, – к нам придраться не смогут! С продуктами мы дела не имеем, а места общего пользования – в идеальном состоянии».

И, конечно, ошиблась. Смогли!

Они долго что-то подсчитывали, рассматривали электрические лампочки и заявили наконец, что у нас не соответствует санитарным нормам освещенность помещений. Что на каждого из сотрудников приходится гораздо меньше то ли люменов, то ли фотов, чем положено нормами. Не знаю, имели ли они на это право, но редакцию вновь опечатали.

История повторилась с той лишь разницей, что мощные лампы в Тарасове оказалось найти еще проще, чем пожарный багор.

Сергей Иванович, чувствуя себя почему-то во всех наших неприятностях виноватым, ходил грустный, вздыхал и нудел. В общем – путался под ногами, пока я, Маринка, моя секретарша, и фотограф Виктор решали эти проблемы, свалившиеся на наши головы.

Но когда во вновь заработавшую редакцию ворвались люди из налоговой инспекции в черных масках, бронежилетах и с автоматами и держали нас лицом к стене, пока до тошноты вежливые инспектора выгребали всю нашу документацию, я поняла, что работать спокойно мне все же не дадут. В тот же день расчетный счет редакции был арестован, и я порадовалась, что у меня есть несколько тысяч германских марок налички в домашнем сейфе – остатки от выгодной коммерческой сделки – продажи информации о русских публичных домах в Германии одной крупной берлинской газете. Этот заработок был случайным, и повторно рассчитывать на такую удачу я не могла.

Сидя потом в своем перевернутом вверх дном кабинете и глядя на собравшуюся у меня приунывшую команду, я засомневалась, что инициатором всех наших неприятностей последних дней была ФСБ. Уж не настолько мы насолили генералу Синицкому и его «орлам», чтобы он стал сводить с нами счеты.

И тем не менее чья-то сильная, влиятельная, очень хорошо направляющая рука чувствовалась в достижении единственной цели – помешать работать, выпускать дальше «Свидетеля», тираж которого нам удалось за три номера поднять в пять раз. Но это, конечно, были такие номера, которые взбудоражили буквально весь город.

Стоп, подумала я, а может быть, это кто-то из наших конкурентов?

А что? «Свидетель» сделал такой мощный рывок на дистанции, что бывшим лидерам пора ставить нам палки в колеса. Ну хорошо, пусть конкуренты, но кто из них? Это могла сделать любая из пяти газет, которые контролировал губернатор, любая из четырех, контролируемых его политическими противниками, и мне оставалось только гадать на кофейной гуще – кто же из них?

Кстати, о кофе… Маринка готовит его просто отлично.

– Так, ну что? – сказала я, оглядев свое «войско». – Все в сборе? Кого нет? Корреспондентов? Ну так им пока и делать здесь нечего. Выпуск газеты мы с этого дня временно прекращаем.

Сергей Иванович вытаращил на меня глаза.

– Ты с ума сошла, Ольга! – воскликнул он. – Сейчас надо обязательно развивать успех и приучать читателя к тому, что «Свидетель» выходит часто, почти каждый день. Сейчас расширять редакцию нужно, а не сокращать!

– Успокойтесь, Сергей Иванович! – осадила я его. – Без расчетного счета мы не сможем оплатить ни типографию, ни бумагу. Нам даже подписку принимать нельзя.

– Как это нельзя! – возмутился Сергей Иванович. – К нам народ валом валит, чтобы подписаться хотя бы на три месяца, а ты – «нельзя»!

– Я знаю, что делаю! – отрезала я. – Сегодня у нас выгребли всю наличку из сейфа, но ее-то происхождение я доказать сумею. А вот когда мы соберем кругленькую сумму за подписку и они нагрянут второй раз, а после их визита мы не обнаружим ни одной квитанции о подписке, арестуют уже не расчетный счет, а меня саму! И вы будете сидеть здесь и вздыхать. Но сделать вы ничего уже не сможете, поскольку, простите, Сергей Иванович, просто не знаете, что в такой ситуации делать…

– А ты знаешь! – буркнул Кряжимский и надулся. – Пропадем мы без тебя, как малые дети!

– Вы-то, возможно, и не пропадете, а вот дело наверняка будет похоронено, – сказала я спокойно. – Сейчас не время спорить. Я уже знаю, что делать…

Три пары глаз вопросительно уставились на меня.

– Прежде всего Марина всем сейчас сварит кофе, и мы выпьем по чашечке.

Маринка пожала плечами и отправилась в свой предбанник варить кофе. Я достала из стола устав «Свидетеля» и, найдя нужное место, подчеркнула карандашом несколько строчек.

В кабинет заглянула Маринка, и я поразилась скорости, с которой она научилась готовить кофе. Но она принесла не кофе, а известие о том, что в редакцию пришел какой-то мужчина и просит меня его принять.

– Что за мужчина? – спросила я утомленным голосом. – Опять из налоговой? Или на этот раз из какого-нибудь общества защиты животных? Сейчас начнет обвинять нас в том, что сегодня на обед мы ели бифштексы, а это преступление перед лицом…

– Обычный мужчина, – прервала Маринка мою раздраженную болтовню. – Лет пятьдесят. Одет элегантно. На вид – очень приличный. В очках и с бородой.

– Ладно, пригласи его, я поговорю с ним, пока ты варишь кофе.

Я повернулась к нашим мужчинам и развела руками.

– Не пойти ли вам покурить, ребята? – спросила я. – Все равно объявлен перерыв в совещании.

Они вышли, а вместо них в моем кабинете появился мужчина действительно весьма элегантной внешности – светло-серый костюм, бабочка, мягкая шляпа с круглыми полями, идеально подстриженная борода, очки в тонкой металлической оправе, которая стоила, на мой взгляд, долларов пятьсот, тонкая тросточка с вделанным в ее головку крупным изумрудом. Признаюсь, я не видела такого экземпляра не только среди своих посетителей, но и в Тарасове вообще.

И тем не менее его внешность показалась мне чем-то знакомой.

Я вглядывалась в него, наверное, слишком пристально, и он это заметил. Мужчина усмехнулся, достал из внутреннего кармана пиджака фотографию и сказал:

– Не трудитесь понапрасну, пытаясь вспомнить, где мы с вами познакомились. Нигде. Хотя вы, конечно, меня знаете. Правда, запомнился я вам скорее всего совершенно в другом виде. Например, вот в таком…

Он протянул мне фотографию.

– Господи! – воскликнула я. – Ну, конечно. Но я надеюсь, вы меня извините.

– Меня это нисколько не обижает, – усмехнулся он, – а, напротив, очень радует, что меня помнят именно в этой роли. Кстати замечу, что Мефистофель – одна из моих любимых ролей.

– Вам нравится ощущать себя демоном зла? – спросила я невинно: я люблю давать людям возможность блеснуть эрудицией и почувствовать себя чуть-чуть умнее меня – это их, как правило, расслабляет.

– Ну что вы, что вы! – снисходительно улыбнулся он. – С Мефистофелем дело обстоит гораздо сложнее. Это очень неоднозначная… хм… фигура.

Он посмотрел на меня внимательно, даже с каким-то намеком, наверное, порисоваться захотел, и произнес медленно и как-то подчеркнуто многозначительно:

– «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо…» Обожаю эту фразу, хотя, должен признаться, в остальном мне гораздо больше нравится перевод Бориса Пастернака…

Я неопределенно хмыкнула, продолжая изображать полную девственность во всем, что связано с интерпретацией образа Мефистофеля. Совершенно необязательно сообщать ему о том, что я по образованию – филолог.

Маринка внесла две дымящиеся чашки и, по-видимому, слышала его последние слова, потому что завелась с пол-оборота. Она тоже кончила филфак, и ко всему прочему Гете – ее любимый писатель.

– А вы знаете, что три года назад, – сказала она, ставя перед нами чашки с кофе и глядя на него блестящими от возбуждения глазами, – появился новый перевод «Фауста», сделанный одним из сегодняшних авангардистов. И там фраза, которую вы только что произнесли, звучит просто чудовищно! «Я часть того, что женщины хотят, но это несущественно, поскольку оставшаяся часть есть то, чего хотят мужчины»! Какое самомнение и какая ненависть к женщинам! Арнольд Васильевич, а в том, как вы играете Мефистофеля, есть какое-то ваше личное отношение к женщине?

– Марина! – сказала я чуть повышенным тоном. – Спасибо за кофе.

Маринка сверкнула на меня глазами, сказала: «Извините!» – и испарилась.

Арнольд Васильевич – я наконец-то вспомнила его фамилию: Салько – смотрел на дверь, которая закрылась за Маринкой, с некоторым удивлением. Я не стала дожидаться, когда он справится с собой, и спросила:

– А что, собственно, привело сегодня ко мне часть той силы, которая?.. И так далее.

– Ах да! – встрепенулся он. – Просто я, признаться, не ожидал… Конечно-конечно, я пришел не для того, чтобы рассказывать вам о Мефистофеле. Все гораздо проще и банальнее. Я бы даже сказал – постыднее. И даже – унизительнее. Но такова жизнь, таковы, извините, женщины, и не в моей воле изменить сложившуюся ситуацию. «Женщины таковы, каковы они есть, и больше – никаковы!» – как сказал один из тарасовских писателей. Впрочем, он, кажется, говорил не о женщинах, а о жизни…

– Арнольд Васильевич, прошу вас, – сказала я, – выражайтесь яснее. Не могли бы вы просто и ясно, в двух словах изложить дело, которое привело вас ко мне?

– Да-да, конечно, – заторопился он. – Хотя должен признаться, что настоящее мое имя вовсе не Арнольд, а Алексей. Алексей Митрофанов. Арнольд Салько – это мой сценический псевдоним. Как-то лучше звучит, знаете ли, чем Алексей Митрофанов… Да-да, перехожу к делу. Так вот, моя супруга, Евгения Сергеевна Митрофанова мне… хм… изменяет. Поверьте, я много думал перед тем, как прийти к вам. И все же пришел, как видите. У меня есть некоторые сомнения насчет… ее поведения. Я хотел бы, чтобы вы помогли мне их развеять.

– То есть подтвердить? – спросила я, удивляясь тому, как все удачно складывается: заработок, можно сказать, сам идет мне в руки.

– Боюсь, что опровергнуть их вам, при всем моем желании, не удастся, – сказал он, посмотрев на меня так, словно это я ему изменяла.

– То есть вы хотите, чтобы мы добыли свидетельства, подтверждающие факт супружеской измены со стороны вашей супруги? – спросила я, решив помочь ему сформулировать цель его визита.

Он кивнул головой и торопливо заговорил:

– Я все продумал. Сегодня у меня спектакль, кстати – мой любимый «Фауст». Она останется дома одна. Детей у нас, видите ли, нет… хм… Да! И я уверен, что на сегодня у нее запланировано свидание. Прямо в нашем доме. В моем, прошу заметить, доме! Прямо на супружеском, так сказать, ложе! Это уже верх… Верх бесстыдства и предательства! Я еще понимаю, там, гостиница или какая-то квартира для свиданий. Но дома! Это… Это переходит все границы!

– А почему вы обратились именно к нам, Арнольд… Извините, Алексей…

– Васильевич! – подсказал он. – Отчество я не менял. Оно у меня благозвучное… Но в том, что я пришел к вам, а не в частное детективное агентство, виноваты, пожалуй, вы сами. Меня просто поразила оперативность, с которой появляется информация в вашей газете. Это просто удивительно! Я читал в «Свидетеле» о том, что произошло буквально три-четыре часа назад! «Эти люди умеют работать, – сказал я себе. – И работают быстро! Я пойду именно к ним!» И я пришел, как вы можете убедиться… Разумеется, я заплачу. Я не хочу, чтобы результаты этого расследования появились в газете, и понимаю, что в этом случае вы работаете как бы не совсем в своих интересах, ведь вас в первую очередь интересуют, наверное, те материалы, которые вы можете опубликовать. Поэтому я готов оплатить все ваши издержки и компенсировать ваше рабочее время по любым предложенным вами расценкам. Я человек не бедный, да и проблема моя такова, что мне не подобает скупиться.

– Хорошо, – сказала я. – К этому вопросу мы еще вернемся. Прежде всего, скажите мне, какие именно свидетельства измены вы считаете достаточными для установления факта супружеской неверности?

– Ну-у-у… – Он покраснел, собираясь ответить, и я уже поняла, чего он от нас сейчас потребует. – Я бы счел достаточным доказательством фотографии самого факта супружеской неверности.

– То есть фотографии вашей жены в постели с другим мужчиной? – уточнила я, нисколько не собираясь помогать ему преодолевать свое смущение, ведь это он сам ставит такие условия.

– Да! – внезапно воскликнул он с какой-то ненавистью. – И чтобы было видно ее лицо! Чтобы я не думал потом, что вы подсунули мне фотографии другой женщины, чтобы вытянуть из меня гонорар!

«Ах ты, козел! – подумала я. – Это тебе дорого обойдется!»

– Само собой разумеется! – ответила я спокойно. – Вы хотели бы так же видеть и лицо мужчины?

– Да! – сказал он, немного запнувшись. – Непременно – хотел бы!

– Это будет стоить тысячу…

Он снисходительно улыбнулся.

– …долларов, – добавила я, безмятежно на него глядя.

Улыбка застыла на его лице, но я знала, что он не откажется – он слишком много уже рассказал мне о себе и своих проблемах, чтобы уйти просто так и сомневаться потом – не стану ли я разносить эту историю по всему городу или, чего доброго, не напишу ли об этом в своей газете. Он, конечно, может подать на меня потом в суд, но дело-то уже будет сделано…

– Я согласен, – выдавил он из себя, но я решила, что нужно его добить, слишком высокомерно и агрессивно он держался.

– Вынуждена просить у вас предоплату, – сказала я, стараясь выглядеть смущенной.

– Конечно-конечно, – засуетился он, но я видела, что мои слова вызвали у него беспокойство. – Я понимаю… С-сколько?

– А что это вы заикаетесь? – спросила я невинно. – Пятьдесят процентов.

– Да-да, – сказал он рассеянно. – Я готов заплатить сейчас же.

– Как, уже сейчас? – спросила я удивленно. – Вы носите с собой такие суммы? Это, знаете ли, рискованно… Впрочем, это не мое дело. Если мы с вами договорились, то попрошу дать ключи от вашей квартиры, нарисовать ее план и сообщить, в какое время вашей жены не будет дома, чтобы я могла ознакомиться с обстановкой на месте. Вот вам лист бумаги и ручка.

Он выложил из кармана ключи с брелоком, на котором была изображена сцена из Кама-сутры, и немедленно покраснел, заметив мой взгляд на брелок. Затем он вытащил бумажник и отсчитал пятьсот долларов; я выдала ему расписку и заставила подписать расписку и для меня – мол, столько-то выплачено авансом такой-то за такого-то рода услугу. Этим я хотела немного подстраховаться, если у налоговой полиции, на отсутствие внимания которой к «Свидетелю» в ближайшем будущем я не могла надеяться, возникнут вопросы о происхождении этой суммы.

Потом он принялся изображать на листе бумаги свою квартиру, и я поразилась размерам его жилья. Это была пятикомнатная квартира площадью, как он мне не без гордости сообщил, в сто тридцать метров, расположенная в двух уровнях. Если добавить, что дом, в котором находилась квартира, стоял в самом центре городской зоны отдыха, где метр жилья стоил астрономическую сумму, то придется признаться и в том, что меня озадачила и стоимость его жилья.

Откуда у артиста областного театра, пусть у ведущего артиста, такая собственность?

Но это было, в конце концов, не мое дело – устанавливать источник доходов артиста нашего Академического театра драмы Арнольда Салько, «по-уличному», как говорила моя карасевская бабушка, прозывавшегося Алексеем Васильевичем Митрофановым.

Я сунула деньги в сейф вместе с ключами, и мы договорились, что я приду в шесть часов, когда он будет уходить из дома в театр. Его супруга в это время всегда отсутствует – он сам приучил ее уходить из квартиры, когда он готовится к спектаклю. Он делал это в своих творческих интересах, горько добавил он, а она использовала время в своих, предательских по отношению к нему, целях.

Проводив его, я позвала своих приунывших уже опять соратников и заговорщицки на них посмотрела.

– Ну? – спросил меня Виктор, от которого обычно слова не добьешься. – Что?

– Какой ты сегодня у нас разговорчивый! – не преминула я его кольнуть. – А ничего! На ловца и зверь бежит! Сначала я вам прочитаю несколько строк из нашего устава.

Я взяла в руки лист бумаги с подчеркнутыми мной строчками:

– Вот… Виды деятельности… В них среди прочего записано: «…Оказание платных услуг гражданам, организациям и предприятиям в установлении по их просьбе фактов, связанных с их личной жизнью и жизнью членов их семей, направленных против их интересов деятельностью их партнеров, конкурентов и политических противников». Я помню, как я ломала голову, чтобы как-то внести в устав формулировку о журналистских расследованиях. Мне это сделать категорически не разрешили, их, видно, слово «расследование» испугало, а вот против этой казуистической белиберды ни один чиновник не возразил. А в результате мы теперь имеем возможность заниматься – причем без всякой лицензии – тем, что обычно делают частные сыскные конторы. У нас это называется – «журналистское расследование». С сегодняшнего дня это занятие и становится нашим основным видом деятельности. До тех самых пор, пока не заработаем средства на выпуск газеты или не добьемся открытия счета в банке. Или пока не найдем тех, кто вставляет нам палки в колеса. А желающих сделать это – немало, как я понимаю…

Я обвела глазами мою притихшую «команду». Все трое сидели молча и прикидывали, каждый по-своему, чем все это обернется.

– Теперь следующий документ…

Я взяла в руки расписку, которую мне только что оставил артист.

– Читаю: «Я, Митрофанов Алексей Васильевич, подтверждаю факт выдачи мною аванса в пятьсот долларов редактору газеты «Свидетель» Ольге Юрьевне Бойковой в качестве оплаты за организацию и проведение журналистского расследования фактов частной жизни моей семьи, а также за предоставление мне фотографических доказательств факта супружеской неверности моей жены». Число, подпись. Печати, естественно, нет.

Помолчали. К моему удивлению, сообщение мое никакого энтузиазма не вызвало. Кряжимский мрачно смотрел в окно, Маринка хмурилась, а у Виктора губы подрагивали, словно он хотел что-то сказать.

– Что-то вы не рады… – заметила я, поджав губы. – Ну-ка высказывайтесь, у кого какой камень за пазухой припрятан?

– У меня, собственно, не камень, – тут же отозвался Сергей Иванович. – У меня недоумение. Я просто не знаю, чем могу быть полезен в такого рода журналистской, если можно так выразиться, работе? Фотографировать я не умею, да и есть у нас фотограф, а кроме того, вы тоже отлично снимаете, Оля… Нет уж, прошу меня уволить…

– Увольнять я вас не собираюсь, – отозвалась я. – Но и подключать к этому делу не предполагала. Вы, Сергей Иванович, будете разбираться с налоговой инспекцией, арестовавшей наш счет. Это задание очень важное, как вы сами понимаете, и не думаю, что оно окажется приятнее того, чем придется заниматься мне.

– В таком случае, – Сергей Иванович встал и направился к двери, – позвольте мне не отвлекаться от этого поручения.

И ушел!

Я прямо дрожала вся внутри от злости, а вернее сказать – от обиды. Он, видите ли, не желает иметь к этому никакого отношения.

Чистоплюй!

А когда мы сделаем все без него и возобновим выпуск «Свидетеля», он на нас же будет поглядывать свысока, коситься на наши замаранные руки! Ну и пусть идет! Обойдемся! Обходились же раньше.

– Кто следующий? – спросила я. – Марина?

Но Маринка молчала. А вперед неожиданно вылез наш молчун и заявил:

– Не могу.

– Что не можешь? – не поняла я.

– Подставлю. Ребят, – выдавал он по одному слову и вдруг разразился целой фразой: – Если я в чем-нибудь ошибусь, через меня на них выйдут, я себе этого не прощу…

«Да-а! – подумала я. – Это посерьезнее, чем чистоплюйство Кряжимского. Если Виктор на какой-нибудь ерунде загремит в ментовку – ну, например, супруга Салько обнаружит его в своей квартире и вызовет милицию, – вполне может выплыть его связь с друзьями-»афганцами». Это для него они друзья, а для милиции – организованная преступная группировка, и милиции, так же как и генералу Синицкому, наплевать, что это именно Витькины друзья помогли мне разоблачить убийц Дубровиной. Они действовали незаконными способами, и это станет основанием для того, чтобы их осудить…»

Я вспомнила, как командир группы «афганцев» Эдик хладнокровно и методично стрелял одному из бандитов сначала в руки, затем в ноги, пока тот не сказал, кто был заказчиком этого убийства, и у меня мурашки по спине пробежали. За такие методы можно схлопотать немало, и суд вряд ли примет во внимание, что действовал Эдуард во имя справедливости. Это был самосуд, ни больше ни меньше. Пытка…

Да, Витьке лучше всего не проявлять сейчас никакой активности…

Я вздохнула и перевела взгляд с Виктора на Маринку. И… И не стала ее ни о чем спрашивать. Наша «Мисс Справедливость» сейчас начнет читать мне мораль о том, как безнравственно вмешиваться в чужие личные отношения, тем более в отношения мужа и жены. Слушать мне все это не хотелось вовсе.

Она молчала, и я промолчала тоже. Поняли друг друга. Без слов.

«А знаете, ребята, – подумала я. – А ведь вы меня сейчас бросили! Оставили одну. И теперь будете наблюдать со стороны и ждать, чем все это закончится, как я сумею справиться с ситуацией, в которую залезла… А может быть, я напрасно согласилась помогать этому провинциальному Мефистофелю? Дело, и правда, выглядит не особенно привлекательно. Фотографировать женщину, когда она, ничего не подозревая, любит мужчину, искренне ему отдается, ведет себя очень раскованно и свободно, думая, что она в полной безопасности… Ведь можно сделать снимки весьма пикантного свойства… А потом передавать эти снимки ее мужу… Это, знаете ли… Если бы со мной устроили такое, я обязательно нашла бы этого фотографа и задушила своими руками! Мне, правда, нечего опасаться в этом смысле – мужа у меня нет и в ближайшее время не предвидится. Снимки передавать некому».

Но я не могу отступать, тут же решила я. Если я быстро справлюсь с этим делом, у меня будет вполне достаточно средств, чтобы зарегистрировать еще одну газету, назвать ее, скажем, «Свидетель-2» и продолжить нашу так удачно начавшуюся работу. Все они тогда опять будут рядом со мной, но я уже не буду чувствовать к ним того расположения, которое помогало мне самой верить в успех и черпать энергию из их поддержки.

Ладно, хватит ныть и морочить себе голову! Нужно дело делать.

– Ну что ж, – сказала я, не глядя на Виктора с Маринкой. – Вы, пожалуй, меня одну сейчас оставьте, мне надо подумать спокойно. И прошу вас больше не говорить ни слова, я и так поняла достаточно.

Маринка еще раз сверкнула глазами и вышла. Виктор, потоптавшись, поплелся за ней. Он был явно расстроен. Он понимал, что фактически бросал меня в одиночестве, но и ребят своих подставлять не мог. Вот и мялся в полной нерешительности.

Да ну их всех к черту! – решила я. Справлюсь и одна, без их помощи.

Да и что тут сложного! Спряталась заранее в квартире, выбрав удобный ракурс для съемки, и, когда любовное свидание будет в самом разгаре, сделала несколько кадров – и все, свободна, можешь сразу уходить, пока любовники заняты друг другом, можешь подождать, пока они сами уйдут или заснут наконец. Потом берешь с заказчика еще пятьсот, передаешь ему снимки – и дело сделано! Да я сегодня же со всем этим управлюсь!

До шести часов время еще было, но мне не хотелось оставаться в редакции, и я отправилась в кафе, заранее прихватив фотоаппарат и все необходимое для съемки.

Не могу сказать, что я весело провела следующие два часа, но по крайней мере не наталкивалась поминутно на Маринкин укоризненно-осуждающий взгляд и не видела тоскливого выражения на лице Виктора.

Я хорошо пообедала, раз уж мне время девать было некуда, и даже выпила немного хорошего французского вина – терпкого, но легкого.

Мне уже можно было и уходить, чтобы не спеша, спокойным шагом добраться до зеленой парковой зоны, где располагался дом Митрофанова-Салько, когда за мой столик подсели два молодых, да что там, совсем зеленых паренька.

– По-нашему, это шок! – сказал один. – Смотри, Сашка, какая девочка!

Я промолчала. Сашка встал, подошел ко мне сзади и наклонился надо мной.

– Девушка! – обратился он уже непосредственно ко мне. – Если, конечно, вас можно так называть… Вам не нужны спарринг-партнеры?

– Сопливые – нет! – отрезала я, вставая и направляясь к выходу.

«Уроды! – подумала я, выйдя из кафе под взрывы их хохота. – Девочку нашли с панели! Щенки сопливые!»

Но, уже идя по улице, я почувствовала, что раздражение мое не так уж велико, как я сама себе хочу это изобразить. Мальчишки, конечно, сопливые и наглые, но… Если на меня такие сопляки внимание обращают, значит, у меня все в порядке. Не так ли? Сам факт мужского внимания… Господи! Какого еще мужского? Вчера только с горшка слезли и сразу – по бабам!

Ну их к черту, в самом деле! Что мне, думать больше не о чем?

Подумать, наверное, было о чем, поскольку я уже стояла перед четырехэтажным, но в то же время всего четырехквартирным домом Митрофанова-Салько, расположенным в самом тихом уголке нашего городского парка имени Короленко.