Текст книги "Таблетки от жадности (сборник)"

– Во силен жрать мужик! – вполголоса проговорил Костя Шилов.

– И выделываться тоже, – поддакнул Павлик. – Как маленький: «Не хочу, не буду…»

Я двинула Павлика под столом ногой, он умолк. Павлик ошибался, думая, что может здесь болтать, что хочет. Конечно, нам санитарный врач был не указ, но, разозлившись, он мог выместить свою злобу на хозяйке ресторана, а было бы совсем неэтично заставлять расплачиваться за собственный злой язык других людей.

– Еще хотите? – умильно спросила шеф-повар у санитарного врача. – Пожалуйста, вот еще. Кушайте, кушайте. Это десерт специально для вас, – повторила она в который раз.

Пока санитарный врач уничтожал вторую порцию крем-брюле, а мы доедали каждый свой собственный десерт, хозяйка ресторана и шеф-повар смотрели на нас с добрыми, счастливыми улыбками, радуясь, что дело их рук доставляет людям удовольствие. Доев вторую порцию, санитарный врач резким движением отодвинул от себя тарелку и стал подниматься из-за стола.

– Все! – воскликнул он сердито. – Больше не могу! Вы уморите меня вашим обедом!

– Но, Дмитрий Сергеевич…

– Говорю же вам, меня сегодня уже накормили перед самым визитом к вам. Да так накормили, сдохнуть можно! Все жирное, масляное, а мне жирного нельзя!

Мы тоже поднялись, растерянные и разочарованные, что пришлось прервать трапезу. Не глядя на нас, санитарный врач направился было к выходу, навстречу возникшему в дверях официанту с очередным подносом. Но вдруг он охнул, болезненным движением схватился за свой внушительный живот. Официант смотрел на него испуганно и встревоженно. – Ох, черт! – проговорил санитарный врач, морщась. – Опять мутит…

– Стойте-ка! – вдруг воскликнул официант, наскоро пристраивая поднос на столе. – Я сейчас! Мигом! – и он стремительно скрылся за дверью.

Он вернулся меньше чем через полминуты, держа в руках винную бутылку с красочной этикеткой и большой стеклянный бокал.

– Вот! – сказал он, показывая бутылку санитарному врачу. – Когда желудок капризничает, нет ничего лучше, как угостить его старым французским бордо. Урожай 1988 года, между прочим! – заявил он с гордостью.

Санитарный врач ошалело посмотрел на него.

– Да вы что, рехнулись, молодой человек? – растерялся он. – Я же за рулем!

– Ну и что? – пожал плечами официант. – После такого обеда от бокала вина голова не закружится.

И он уже наливал вино в бокал, подавая его санитарному врачу. Вино было благородного красно-коричневого цвета и, налитое в бокал, выглядело так чудесно, что мне самой захотелось непременно его попробовать, несмотря на то, что алкоголь я употребляю крайне редко, по большим праздникам и с превеликим отвращением.

– Выпейте, конечно, – сказала хозяйка ресторана. – Вино способствует пищеварению.

Санитарный врач вздохнул и стал пить. И постепенно унылое выражение на его лице сменилось блаженным. Значит, вино и в самом деле было превосходным. Опорожнив бокал, он с вожделением посмотрел на бутылку. Видя это, официант приготовился было налить еще, но шеф-повар остановила его.

– Второй бокал будет уже лишним для человека за рулем! – сказала она, лукаво улыбаясь.

– Да, пожалуй, вы правы, – сказал санитарный врач, точно опомнившись. – Ну, мне пора. Спасибо за все…

Все вместе мы направились к выходу. На ходу врач, пыхтя и отдуваясь, говорил:

– Так, все у вас нормально, никаких серьезных нарушений нет. Не знаю, что это наше начальство на вас взъелось, сверхплановые проверки вам устраивает…

Хозяйка ресторана и шеф-повар вежливо и внимательно слушали его.

– Отчет я потом составлю, – продолжал санитарный врач. – Я в свою записную книжку кое-какие пометки сделал, но не беспокойтесь, это мелочи. Как раз результаты лабораторного анализа придут… Ах, черт! – он вдруг остановился на полдороге и с размаху хлопнул себя по лбу. – Говорю об анализах в лаборатории, а пробы-то и не взял! Стойте, подождите меня здесь! – И, пыхтя как паровоз, толстый санитарный врач поспешил к выходу из ресторана.

Однако мы не стали ждать его возвращения и тоже последовали к выходу. Нам пора было возвращаться, и то, как санитарный врач берет пробы, снимать на видеокамеру было совершенно ни к чему. Оказавшись на пышущей жаром, ярко освещенной солнцем парковке, мы стали укладывать телеаппаратуру в нашу «Волгу», а врач тем временем полез в свой «Фольксваген», вытащил оттуда довольно обшарпанный на вид чемоданчик и, наскоро заперев машину, поспешил обратно в ресторан. А я за ним, велев ребятам прятать аппаратуру и возвращаться в ресторан: с хозяевами надо было попрощаться по-человечески.

Войдя в узкий коридор – швейцар ресторана опять куда-то исчез, – санитарный врач вдруг снова охнул, покачнулся и прислонился плечом к стене.

– Что, опять плохо? – участливо осведомилась я.

– Да, – проговорил он, морщась с досадой и тяжело дыша. – Это от еды. Как поем жирной пищи, мутит. Я сам врач, знаю, что надо диету соблюдать, да какая тут диета при этакой работе!.. Вы же видели, как они ко мне пристали… Ешь, и все! И так каждый раз.

Он вытащил из кармана пиджака коробочку с лекарством, и я успела разглядеть исключительно латинский шрифт надписи на коробочке – значит, лекарство было импортным. Из коробочки извлек большую красную таблетку в глазированной оболочке, сунул ее в рот и, морщась, проглотил, грустно и устало вздохнув. Вид у него был такой несчастный, что говорить ему, что есть надо просто меньше, и тогда все будет нормально, мне показалось бестактным.

– А они, как нарочно! – продолжал он, кивая в сторону ресторана. – Жиры, сливочное масло. Все, что мне нельзя, они все туда понапихали!.. Одно это крем-брюле чего стоит! Для моего желудка это настоящий стрихнин! А отказаться нельзя, обижаются…

– Но вы могли бы съесть чуть-чуть, – осмелилась-таки вставить я. – И никого бы не обидели, ни хозяев ресторана, ни вашего желудка…

Санитарный врач грустно кивнул.

– Да, вы правы, – согласился он. – Я и сам это понимаю. Только ничего не могу поделать. Видите ли, я патологический обжора. Я не могу съесть чуть-чуть. Или совсем ничего, или – до тошноты…

Я смотрела на него скептически, на языке так и вертелась фраза Павлика: «Да брось выделываться, мужик!» Взглянув на меня, санитарный врач еще более грустно улыбнулся.

– Вы, конечно, мне не верите, – сказал он. – Но ей-богу! Начинаю есть, и будто дьявол во мне просыпается! И ем, пока не съем все. Или пока ложку из рук не вырвут.

Мы вернулись в уютный банкетный зал, где обедали. Хозяйка, шеф-повар и обслуживавший нас официант стояли там, где мы их оставили, и о чем-то беседовали. При нашем появлении они умолкли, Андреева спросила участливо:

– Ну, как ваше самочувствие, Дмитрий Сергеевич?

– Нормально, – ответил врач довольно сухо. Казалось, он не ждал сочувствия от людей, заставивших его столько съесть.

– Так… Позвольте, я возьму пробы блюд на анализ, – сказал он.

Он пристроил принесенный чемоданчик на одном из стульев, открыл его. Внутри оказался ряд странного вида широкогорлых пробирок, укрепленных в деревянном штативе. На каждой из пробирок был изображен черным фломастером какой-то иероглиф, и каждая была заткнута черной резиновой пробкой.

Санитарный врач одну за другой стал доставать из чемоданчика пробирки, специальной стеклянной лопаточкой зачерпывать понемногу из каждого блюда со стола и раскладывать по пробиркам. Таким образом были взяты на пробу и рыбный суп из фарфоровой супницы, и спагетти, и рисовые крокеты, и жаркое с сыром-брынзой, и лечо, и мое яблочное пюре, и взбитые сливки с ананасами. И немного крем-брюле, доставившего столько мучений санитарному врачу, он не забыл упаковать в пробирку. А затем, оглянувшись на стоящего рядом официанта, сказал:

– Вино, которым вы меня угощали, я тоже хотел бы взять на анализ.

– Ах, пожалуйста! – с готовностью отозвался официант. – Вот бутылка.

Санитарный врач натренированным движением перелил немного вина из бутылки прямо в пробирку, не уронив при этом ни капли. И я снова удивилась и восхитилась благородным красно-коричневым цветом напитка, заискрившегося в узкой стеклянной емкости пробирки.

– Ну так, пожалуй, все! – сказал санитарный врач, оглядывая стол. Он уложил пробы обратно в чемоданчик, закрыл его и, ни на кого не глядя, направился к выходу. Ресторанные работники, и я вместе с ними, поспешили следом.

Мы вышли на улицу, и жаркое послеполуденное солнце снова опалило нас своими лучами. Санитарный врач тяжело вздохнул, глядя в небо на дневное светило, – своего бессердечного мучителя. Мы все видели, как у врача на лбу заблестели капельки пота. Он подошел к своему «Фольксвагену», открыв ключом дверь, сунул внутрь салона чемоданчик с пробами, собираясь садиться. Вся наша компания стояла вокруг него, веселая и счастливая оттого, что это испытание закончилось благополучно. Несмотря на жару и палящие солнечные лучи, подошедшая хозяйка заведения продолжала говорить ему что-то радостно-благодарственное, но истекающий потом и изнывающий от жары санитарный врач, казалось, едва слушал ее. Вдруг я заметила, как к ресторану подъезжает еще одна машина и припарковывается у входа.

Это был синий «Рено», я без труда определила марку по ромбу на радиаторе.

Из «Рено» выбрался толстый мужчина. На вид ему было явно за пятьдесят, короткие и жесткие, аккуратно зачесанные волосы на довольно крупной голове были седыми, серого стального цвета, огромный директорский живот колыхался, пока он выбирался из машины. Но в отличие от пухлой, мягкой физиономии санитарного врача у вновь подъехавшего лицо было худощавое, со впалыми щеками и загорелой, точно выдубленной ветром и временем кожей, прорезанными на лбу глубокими бороздами морщин. Он осклабился в улыбке, глядя на нашу компанию, и я увидела, что зубы у него во рту редкие и кривые, а некоторые и вовсе в стальных коронках.

Санитарному врачу он кивнул как давнему знакомому.

– Ну что, все нормально? – спросил вновь подъехавший вполголоса, глядя на санитарного врача участливо и бережно беря его под локоть. Как мне показалось, в ответ тот смотрел со странной смесью начальственного чинопочитания и чисто человеческой неприязни.

– Да-да, Константин Георгиевич, – вежливо, но довольно сухо отозвался санитарный врач. – Осмотр ресторана произвел, никаких серьезных нарушений не обнаружил. Вот, взял пробы блюд на анализ.

Итак, сомнений более не оставалось: вновь прибывший был непосредственным начальником нашего санитарного врача.

– Так, это хорошо… А как твое самочувствие?

Санитарный врач скорчил болезненную гримасу.

– Пришлось опять эти таблетки пить, – сказал он. – Было очень худо…

– А теперь? Помогло?

– Да, спасибо, – санитарный врач снова поморщился. – Теперь вроде больше не мутит.

– Не мутит, да? Ну и хорошо. – Константин Георгиевич довольно засмеялся, даже потер руки от удовольствия. Потом внезапно стал снова серьезным, словно нацепил на себя маску.

– Понимаешь, Дима, тут такое дело… – заговорил он печально, даже как-то скорбно.

– Что случилось? – Лицо врача напряглось, струйка пота потекла по щеке, закапала на рубашку.

– Ты только не пугайся, – сказал вновь приехавший. – И лучше сядь…

– Да куда ж я сяду? – воскликнул Дмитрий Сергеевич раздраженно. – На асфальт, что ли? Ну же! Говорите, не томите!

– Звонили из дома…

– С моей мамой что-нибудь?

– Да… – начальник санитарного врача печально кивнул. – Ты только не нервничай! Соседи «Скорую» ей вызвали, та приехала вовремя, все сделали…

– Что, опять сердечный приступ?

– Да, похоже, что так.

– И где она сейчас? – пухлые щеки врача задрожали. – Ну же, вы только не молчите!

– Ты, Димка, пожалуйста, успокойся! – начальник заметно встревожился. – Все с ней в порядке. Эскулапы говорят, приступ миновал, успели ее откачать. Впрочем, я не знаю точно…

– Она сейчас дома?

– Конечно, дома! В больницу ее не стали брать.

Санитарный врач нервно вздохнул, стал вытирать платком блестевшие от пота лоб и лицо.

– Да что ж они мне сразу не позвонили-то? – воскликнул он нервно, вытащил из кармана мобильный телефон и стал было набирать какой-то номер, но начальник остановил его.

– Эх, вот это ты зря, – сказал он. – Мне сообщили, что твоей маме дали успокоительное и она только что уснула. А ты сейчас своим звонком только ее разбудишь.

– Да что ж они мне не позвонили-то? – с досадой повторил санитарный врач. – Могли бы сообщить сразу!

– Потому и не позвонили, – ответил начальник, – что знали: ты тут же разнервничаешься, все дела бросишь и помчишься домой.

– Да какие тут дела! Одно обжорство…

– Ну, что поделаешь, работа у нас такая! – начальник Дмитрия Сергеевича, однако, ухмыльнулся. – Твои соседи специально мне позвонили для того, чтобы я тебе лично это сказал, чтобы не по телефону, подготовил тебя, как мог… Уж извини, если не получилось!..

Санитарный врач стал нервно шарить по карманам, словно ища что-то. Вид у него был крайне взволнованный.

– Так, Константин Георгиевич! – сказал он решительно. – Мне сейчас нужно срочно домой. Я не могу оставлять маму одну в пустой квартире!

– А, ну ладно, поезжай! – сразу же согласился тот. – Пробы для анализа давай сюда, я их сам в лабораторию доставлю. Не беспокойся, все будет нормально. – И он удовлетворенно кивнул, засовывая чемоданчик с пробирками в салон своей машины. – Осторожнее на дороге, слышь, Димка? – крикнул он садящемуся за руль санитарному врачу. – Ты ведь, знаю, помчишься, как сумасшедший.

Так и оказалось. «Фольксваген» вдруг взревел мотором, сорвался с места и стремительно помчался по узкой ухабистой улочке, в конце которой маячил, мигая тремя своими огнями, светофор, обозначая перекресток. То, что произошло дальше, в тот момент показалось нам совершенно необъяснимым и непостижимым. Глядя вслед машине, мы ожидали, что она притормозит перед светофором, тем более что как раз загорелся красный свет, и справа выворачивал огромный грузовик «КамАЗ». Но красный «Фольксваген» продолжал ехать с прежней скоростью, только протяжно засигналил встречному грузовику.

Мне подумалось, что Дмитрий Сергеевич, спеша к своей больной матери, хочет, чтобы его пропустили, невзирая на то, что для водителя «КамАЗа» это при всем желании невозможно. Видя стремительно приближающийся «Фольксваген», тот в свою очередь яростно засигналил и резко затормозил. Но толку от этого не было никакого: машина санитарного врача на полной скорости врезалась прямо в два огромных колеса «КамАЗа». Оглушительный звук, казалось, потряс небо и землю.

На мгновение мы все точно окаменели. Потом, плохо понимая, что именно происходит, будто наблюдая события со стороны, я чувствовала, как ноги сами несут меня к месту дорожно-транспортного происшествия, видела, как спортивный Костя Шилов уже далеко впереди меня, как ленивый Павлик, пыхтя и отдуваясь, не отстает от него. Видела, как яростно и безуспешно дергает Костя переднюю заклинившую дверь, как Павлик открывает заднюю и они оба лезут внутрь покореженной машины, торопясь извлечь из нее тело водителя. Лицо санитарного врача было залито кровью, от вида ее у меня ноги сделались ватными, и я оперлась на руку подоспевшего Константина Георгиевича.

Однако, к нашему удивлению, лицо Дмитрия Сергеевича было совершенно спокойно, глаза мирно закрыты, будто он не видел и не предполагал приближения страшной опасности. Мне подумалось, что он просто ранен. Но повидавший виды, прошедший Афганистан Костя, склонившись над распростертым телом, покачал головой и, распрямляясь, сказал: – Он мертв, Ирина Анатольевна. Причем у меня такое ощущение, что сознание он потерял еще до самого столкновения…

И я почувствовала, как от ужаса все внутри меня холодеет и подкашиваются ноги.

Кажется, именно Константин Георгиевич по мобильнику вызвал «Скорую» и инспектора ГИБДД. Водитель «КамАЗа», пожилой худощавый мужчина, с сокрушенным видом ходил вокруг и, заглядывая каждому из нас в глаза, говорил, что он же на зеленый ехал и скорость была небольшая, но на него никто не обращал внимания.

Тот же Константин Георгиевич предложил разойтись всем посторонним, которых вдруг оказалось очень много, поскольку все работники ресторана, включая швейцара Николая, побросав свои дела, выбежали на улицу смотреть, что сталось с санитарным врачом, которого они только что кормили обедом. В качестве свидетелей, заявил Константин Георгиевич, достаточно присутствия его и Кости Шилова. Особенно женщинам нечего на всю эту кровищу смотреть. Я подумала, что он, пожалуй, прав, и вместе с Надеждой Андреевой и шеф-поваром мы отправились обратно в ресторан. Павлик следовал за нами. И только по пути к ресторану я поняла, что мое легкое летнее платье насквозь мокро от пота, хоть снимай да вешай сушить.

Оказавшись в здании, мы прошли в рабочий кабинет хозяйки «Олененка». Его окна выходили в небольшой тенистый дворик, там работал кондиционер, так что кабинет предложил нам островок приятной прохлады, что оказалось чрезвычайно кстати. Непонятно, как это до сих пор у меня не случилось теплового удара. Мы все не расселись, а буквально плюхнулись на мягкие диваны, машинально стали пить предложенные нам прохладительные напитки, почти не замечая их вкуса.

– Боже мой, какой кошмар! – проговорила наконец Надежда Алексеевна. – Как это страшно, только что был человек – и его уже нет…

Я рассеянно кивнула. Хотя шок от случившегося по-прежнему был велик, инстинкт разумного эгоизма и самосохранения уже работал, и я всерьез задумалась, как случившееся повлияет на меня. «А вред тут может быть немалый, – вдруг поняла я. – Что, если из-за потрясения вследствие гибели санитарного врача Андреева возьмет да и откажется участвовать вечером в программе? Где я теперь, за несколько часов до эфира, буду искать ей замену?» Поэтому я напряженно стала всматриваться в удрученные лица хозяйки ресторана и сидящей рядом с ней шеф-повара, пытаясь понять, насколько справедливы эти мои опасения.

– Что-то странно как-то все это выглядит, – заговорил вдруг Павлик. – Он же вроде не сильно долбанулся, почему же сразу насмерть?

Обе женщины посмотрели на него с ужасом.

– Павлик! – сказала я с упреком. – Не надо сейчас об этом!

– Нет-нет! – вдруг запротестовала шеф-повар. – Мне кажется, он прав, и произошедшее действительно выглядит очень странным. Я сама вожу машину и разбираюсь немного в этом. Столкновение и правда было слишком слабым, чтобы человек мог так пострадать!

– Полагаю, всем этим займется милиция, – сказала я. – Не наше с вами дело над этим голову ломать. Нам следует подумать о сегодняшнем вечере.

Тут Надежда Андреева недоумевающе посмотрела на меня, потом вдруг всплеснула руками, вспомнив про вечерний эфир.

– О господи, я ж совсем забыла, для чего вы пришли! – воскликнула она.

Я вся напряглась, подумав, что вот сейчас и последуют отговорки. Нет, мол, в таком состоянии я сейчас не могу, давайте перенесем на следующий раз, и все в таком роде. А я должна буду объяснять, что на следующий раз запланирована другая героиня программы.

– Ирина, – спросила Надежда Андреева, – а во сколько я должна появиться в телестудии?

– В пять вечера, – отвечала я.

– Ну вот и отлично, – улыбнулась хозяйка ресторана. – Я вполне успеваю и домой зайти, и переодеться, и даже отдохнуть немного.

– Хочешь, я отвезу тебя? – спросила шеф-повар хозяйку «Олененка».

– Да? А здесь кто останется? – Андреева улыбнулась. – Надеюсь, ты не посоветуешь мне закрыться на сегодня? Что бы вокруг ни происходило, наш ресторан должен работать!

– Надежда Алексеевна! – сказала я как можно настойчивее. – Правильно ли я вас поняла? Можем ли мы рассчитывать на вас в нашей сегодняшней программе? Поверьте, это для меня не пустой вопрос!

– Да-да, конечно! – кивнула хозяйка ресторана. – Тут умирать будешь, а на телевидение пойдешь. Вы не представляете, насколько участие в вашей программе для нас важно.

Я с облегчением вздохнула. При таком твердом обещании за программу можно быть спокойной. Поэтому мы с Павликом не стали терять времени и поспешили к выходу, к нашей машине. Костя Шилов уже ждал нас. Зная, что нам придется ехать, он не стал записываться в свидетели для ГИБДД. Не без внутреннего содрогания смотрела я в сторону двух столкнувшихся на перекрестке машин. Тело санитарного врача лежало на асфальте, чем-то накрытое, машина из морга, которая должна была увезти его, еще не прибыла на место.

Глава 2

Так получилось, что программа «Женское счастье» в тот вечер немного смахивала на курсы для домохозяек в кулинарном техникуме. Наверное, тема приготовления разного рода деликатесов для нас, женщин, чрезвычайно важна и животрепещуща. Наверное, готовить для каждой женщины не только повседневная, в той или иной степени приятная обязанность, но еще и точка приложения своих творческих сил, фантазии и вдохновения. Участниц телепередачи ничуть не интересовали проблемы ресторанного бизнеса, печальные рассказы о необходимости сводить концы с концами, готовить великолепные блюда из продуктов не всегда первоклассных, обороняться от поборов разного рода проверяющих организаций.

Собравшиеся в телестудии дамы вежливо, но равнодушно выслушали довольно робкие и сбивчивые рассказы Надежды Андреевой на эту тему, и первый же вопрос, который прозвучал в тот вечер, начинался словами: «Скажите, а как вы готовите…» Моя программа, таким образом, превратилась в обмен рецептами блюд.

Я думаю, Кошелев, наш шеф, пришел бы в ужас от такой телепередачи, но он, по счастью, ее не видел. В ту пятницу вечером он укатил на все выходные куда-то за город, на берег Волги, потому что, как он выразился, жара его уже достала, и хотелось бы от нее отдохнуть, а заодно и от телевидения, от бесконечных проблем, которые ему как заведенному приходится решать. Итак, Кошелева в студии в тот вечер не было. И как нам с этим повезло, я начала догадываться, когда уже по окончании программы осталась наедине с Надеждой Андреевой в студии, казавшейся полутемной, после того как выключили слепящий телевизионный свет.

Сердце мое противно екнуло, когда в толпе расходившихся после эфира женщин я разглядела синий милицейский мундир, как выяснилось, принадлежащий не кому-нибудь, а нашему старому знакомому майору Белоглазову. Рядом с майором стоял Валерий Гурьев, наш криминальный репортер, и тут у меня еще тоскливее засосало под ложечкой, ибо я знала, что визит этих людей вместе ничего хорошего нам не обещает. Когда студия наконец окончательно опустела, двое мужчин неспешным шагом направились к нам.

– Извини, Ирина, – проговорил Валера, едва приблизившись ко мне. Вид у него был напряженный и очень серьезный, так что у меня не оставалось сомнений: опять что-то случилось в нашей будто притягивающей несчастья программе. – Хотел я тебя предупредить, чтобы ты не пускала Андрееву в эфир, а вместо этого показала бы что-нибудь старое, да не успел. Но я опоздал, и, когда позвонил, мне сказали, что передача уже началась.

Я смотрела на него, приоткрыв от изумления рот. Отменить эфир, показать что-нибудь старое, в то время как восемьдесят пять человек, заплативших хорошие деньги за право попасть на студию, ждут исполнения своей заветной мечты хоть раз оказаться на теле-экране… Или Валера Гурьев перегрелся на солнце?

– Где мы можем побеседовать с гражданкой Андреевой Надеждой Алексеевной? – тон майора Белоглазова был, как всегда, образцово сухим и официальным.

– Да где угодно! – Я пожала плечами, кивнув на студийный столик и стулья.

Недолго думая, майор уселся на один из них, вытащил из кожаной папки лист бумаги, ручку и кивком головы предложил сесть напротив себя ничего не понимающей хозяйке ресторана «Олененок». Та послушно опустилась на жесткий студийный стул. Мы все, включая оставившего камеры Павлика и подошедшего откуда-то Костю Шилова, застыли вокруг в напряженных позах, ожидая, что теперь будет.

– Гражданка Андреева Надежда Алексеевна, так? – начал майор.

Спрошенная подтвердила.

– Проживаете: улица Брянская, дом 65, квартира 24, верно?

Снова едва слышное, но твердое «да».

– Вы являетесь владелицей ресторана «Олененок»?

– Да, конечно.

Майор, удовлетворенно кивнув, стал записывать эти сведения на лист бумаги.

– Знакомы ли вы с Дмитрием Сергеевичем Верейским, санитарным врачом городской санэпидстанции?

При упоминании этого имени я вздрогнула, и Надежда Андреева тоже немного побледнела.

– Разумеется!..

– Когда последний раз вы виделись с ним? – Майор смотрел на Надежду Алексеевну пристально, не отрываясь.

– Сегодня днем он инспектировал мой ресторан.

– В котором часу он от вас уехал?

– Не помню, – Надежда Андреева нервно вздохнула. – Часа в два или три.

Майор сделал небольшую паузу, прежде чем задать следующий вопрос:

– Во время его нахождения в вашем ресторане употреблял ли он какое-нибудь из имеющихся там блюд?

– Разумеется! – Казалось, хозяйка ресторана удивлена тупости вопроса. – Мы его накормили обедом, все, как положено. Надеюсь, вы не собираетесь квалифицировать этот обед как дачу взятки?

Милиционер некоторое время смотрел на Андрееву пристально и серьезно, словно не слыша иронии в ее словах.

– Были ли в числе съеденных Верейским блюд, – тут он вытащил из кожаной папки еще один лист, стал читать по нему, – рыбный суп с овощами, спагетти с рыбой и орехами, рисовые крокеты с ветчиной, жаркое со спаржей и сыром-брынзой, лечо с грибами, крем-брюле с арманьяком, сбитые сливки с ананасами?..

Майор остановился, вопросительно уставившись на хозяйку ресторана.

– Конечно! – невозмутимо отвечала она. – Все это он ел.

Майор Белоглазов снова как-то странно, пристально посмотрел на нее, потом удовлетворенно кивнул и, не говоря ни слова, принялся писать что-то все на том же листе бумаги.

Мы все в это время стояли в напряженных позах вокруг него в нетерпеливом ожидании объяснений, что бы все это значило. Я не раз поднимала вопросительный взор на Валеру Гурьева, который, по-видимому, был в курсе происходящего. Но он только показывал глазами на склонившегося над листом бумаги майора, давая понять, что тот сам все объяснит. Я злилась на Валерину бессердечность, но поделать ничего не могла.

А майор, закончив рисовать буковки в одной бумаге, принялся делать то же самое в другой и третьей, будто издевался над нами. Наконец кончив свою писарскую работу, он протянул одну бумагу Надежде Андреевой, другую – мне, третью – Валере Гурьеву и сказал:

– Вот, ознакомьтесь и подпишите.

В моем протоколе в замысловатых милицейских выражениях было изложено содержание предыдущего диалога, и от моего имени удостоверялось, что я его слышала и подтверждаю изложенные в нем факты. Недоумевая, зачем все это нужно, я подписала протокол. Вместе со мной то же самое сделали Надежда Андреева и Валерий Гурьев. Майор с удовлетворенным видом принял от нас бумаги, аккуратно сложил их в свою кожаную папку и только после этого торжественно объявил:

– Гражданка Андреева Надежда Алексеевна! На основании имеющихся у следствия улик, подтверждаемых и вашими собственными показаниями, вы арестованы по подозрению в преднамеренном убийстве Верейского Дмитрия Сергеевича, санитарного врача городской санэпидстанции.

И пока мы все, ошарашенные словами майора, стояли, точно пригвожденные к месту, Белоглазов взял хозяйку ресторана за локоть и медленно повел ее к выходу из студии. Надежда Андреева молча и безропотно подчинилась. Прошло некоторое время, прежде чем мы, опомнившись, бросились за ней следом. А что, собственно, могли мы теперь сделать?

Майор Белоглазов преспокойно вывел Надежду Андрееву во двор телецентра и усадил в стоявшую там милицейскую «Волгу» – хорошо хоть не в «воронок» с зарешеченными окнами, на котором перевозят матерых преступников. Потом «Волга» преспокойно выехала за ворота телецентра и скрылась за поворотом, а мы так и остались стоять, где стояли, потрясенные, растерянные, расстроенные.

– Пойдем, присядем, Ирина, – услышала я рядом с собой голос Валеры Гурьева. – Что теперь здесь, у ворот, стоять.

Я послушалась, и мы вчетвером уселись на лавочку в нашем крохотном, но очень ухоженном скверике во дворе телецентра.

Жаркий июльский день погас, на улице сгущались сумерки. Ослепительное солнце-мучитель скрылось за горой, небо на этом месте оставалось светло-голубым с редкими золотисто-розовыми облачками; с противоположной же стороны небесная лазурь приобретала поминутно все более густеющий темно-фиолетовый оттенок. Дул ласковый теплый ветерок, сидеть на лавочке в скверике было удивительно хорошо и приятно, несмотря на терзающую душу печаль по поводу происшедшего.

– У меня в голове не укладывается, – сказала я наконец. – Надежда Андреева – убийца! Они это что, серьезно?

– Абсолютно серьезно! – подтвердил Гурьев. – Понимаешь, у милиции настолько серьезные и неопровержимые улики, что майор просто не мог поступить иначе, как сразу же арестовать хозяйку ресторана. Тем более что она, как дура, сразу во всем призналась и рассказала именно то, что следствию было нужно.

Я изумленно смотрела на Гурского. Циничный тон его реплики сильно смутил меня.

– Подожди, Валера, я что-то ничего не пойму, – сказала я. – Почему это Надежда Андреева созналась, как дура? В чем, собственно, она созналась?

– Фактически в убийстве Верейского, – ответил Валерий. – И майор не преувеличивает. На основании улик и ее показаний твоя Надежда Андреева уже, считай, осуждена, так что ни один адвокат ее теперь из тюрьмы не вытащит.

– Да уж, Ирина, – саркастически проговорил Павлик, – везет тебе. Вечно на твоей программе что-нибудь случается!

– Вот я и говорю! – поддержал его Валера Гурьев. – Я совсем немного не успел, опоздал тебе позвонить, предупредить, чтобы ты отказалась от эфира с Андреевой. Тогда бы для тебя все сейчас было просто и понятно. И что хозяйка ресторана в тюрьме, нам никакого дела нет. А теперь получается, что ты, Ирина, матерую преступницу в своей программе показала, да еще как раз в день совершения ею страшного преступления.

Я почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо, и, хотя вечер был приятно теплый, меня всю затрясло, точно в лихорадке. Боже мой, опять влипла! Что за злой рок преследует мою программу? Вечно, чуть ли не каждый раз происходит на ней какое-нибудь криминальное ЧП, и мне приходится отмазываться от обвинений в связях с преступным миром. Господи, да что же это за проклятие на мне такое!

– Ирина, ты только не паникуй и не сходи с ума! – успокаивал Валера Гурьев, внимательно наблюдавший за выражением моего лица. – Сделанного не воротишь, программа уже прошла в эфир, ее не вернешь. Славно, что Кошелева сегодня нет, у нас до понедельника есть целых два дня для восстановления нервного тонуса после происшедшего. А вернется Кошелев, мы найдем, что ему сказать. Отмажемся, Ирина! – обнадеживающе восклицал Валерий. – Не в первый раз!