Текст книги "Из огня да в полымя"

А люди… У многих из них просто нет иного выхода, как возвращаться на пепелище, восстанавливать жилье и наблюдать, как год от года подрастает заново все то, что сгорело за день.

Чем ближе мы подлетали к стене дыма над фронтом пожара, тем сильнее становился в салоне самолета запах гари. Я уже начала различать в дыму стену огня, который стлался извилистой линией по верхней кромке леса, а затем увидела, что фронт представляет собой полосу огня шириной метров в пятьдесят, а за ним отдельными факелами пылают высокие сосны и какие-то лиственные деревья. Сосны можно было отличить от остальных деревьев, поскольку крона у них специфическая, расположена вся вверху, лиственные же породы горят все одинаково, и, сколько ни старайся, не отличишь березу, например, от дуба или осины, дым и огонь скрывают детали. Просто понимаешь по форме факела, что горит высокое лиственное дерево.

Поднявшись повыше, самолет пересек линию пожара, и мы сразу оказались в чистом воздухе. Очевидно, навстречу распространению пожара дул легкий ветерок и сносил весь дым туда, на выгоревшую сторону. Временами направление ветра менялось, и я успела увидеть, как огромный клубок дыма оторвался от дымовой стены, из которой вынырнул наш самолет, и устремился к земле, накрыл копошащиеся в непосредственной близости от фронта пожара фигурки людей среди поваленных деревьев.

Самолет пролетел над ними, и стала ясна цель их усилий. Поперек направления движения пожара пролегла широкая просека, которую вспахивала мощная землеройная техника. Даже с самолета вспаханная полоса казалась широкой, на земле она выглядела, наверное, еще более внушительной. Но с высоты было отлично видно, что усилия лесных пожарных не увенчаются успехом. Они явно не успевали преградить путь огню…

Значительно правее, если смотреть по направлению нашего движения, огонь вырвался далеко вперед и находился фактически уже за спиной пожарных. Через вспаханную полосу ему, конечно, не перебраться, но пламя обойдет просеку с правой стороны и заставит пожарных в очередной раз отступить перед огнем.

Самолет повернул немного левее, и фронт пламени ушел из моего иллюминатора. Я сидела справа по борту, и теперь в поле моей видимости возник слегка задымленный, но все же отчетливо различимый городок на горизонте. Я хорошо разглядела церковь и какую-то высокую кирпичную трубу, из которой шел густой белый дым, постепенно сливающийся с дымом лесного пожара.

– Сухая Елань, – раздался рядом голос Игорька, – я на карте посмотрел.

Игорь кивнул на стол посреди салона, на котором, как и всегда, была разостлана большая карта этой местности.

– Огонь в эту сторону идет, хотя и правее немного заходит…

Игорь любит пояснять то, что и так уже ясно, хотя в целом он отличный аналитик и по способностям, и по личному пристрастию к дедукции. Вот и сейчас он сообщал мне то, что видно было невооруженным глазом. Но я не стала к этому цепляться: зачем создавать ненужную напряженность между нами перед началом работы? Он отличный партнер на любом задании. Так же, впрочем, как дядя Саша Маслюков, наш Кавээн.

– А где же это самое Полоцкое, куда мы летим? – спросила я Игорька, раз уж он успел изучить карту, пусть поработает немного экскурсоводом, тем более что эта роль ему всегда нравится.

– Полоцкое левее, – ответил Игорь и показал жестом на иллюминаторы по левому борту, в которые уже уткнулись Кавээн и Григорий Абрамович.

– Похоже, времени у нас в запасе совсем мало осталось, – добавил он обеспокоенно и тут же погрузился в одному ему понятные вычисления, бормоча при этом: – Если скорость ветра четыре метра в секунду, а в безветренную погоду огонь в смешанном лесу средней густоты распространяется со средней скоростью…

Я взглянула в его иллюминатор и поняла, чем вызвана его обеспокоенность. С борта самолета трудно точно оценить расстояние, но фронт пожара был уже, можно сказать, в непосредственной близи от полусотни деревенских домиков, окруженных какими-то небольшими строениями, садами и линиями дорог. Мне показалось даже, что я вижу движение огня. Я знала, что это только кажется. При встречном ветре огонь распространяется не со шквальной быстротой, как при попутном урагане, а всего на несколько десятков метров в час, но шевельнувшаяся в сердце тревога уже прочно им овладела и не уходила… Полоцкое было обречено, и единственное, что мы могли сделать, – это помочь его жителям выбраться из зоны пожара.

– Лагерь! – объявил Григорий Абрамович во всеуслышание, и мы поняли, что он обращается ко всем нам сразу. – Ох, черти тебя раздери! Он же вот-вот сгорит, что же эти придурки не начинают эвакуацию?!. Погорят же все – и зеки, и вертухаи!

Мы прилипли к иллюминаторам. Лагерь, четко выделяющийся правильным квадратом очищенного от леса пространства, оказался еще чуть левее Полоцкого, но гораздо ближе к полосе огня, чем деревня, рядом с которой мы должны были приземлиться. Как ни странно, мне показалось, что огонь в этой стороне слабее.

Или это было только неизвестно откуда взявшееся впечатление? Но как бы там ни было, от стены огня до ровных, аккуратных прямоугольничков лагерных бараков оставалось не более двух километров… Я видела, как по территории между бараками бегали маленькие людские фигурки, в которых нетрудно было угадать заключенных, и исчезали в лесу. Они пересекали лагерный периметр с той стороны, которая была ближе к огню.

«Что это? – подумала я. – Побег, о котором говорил Григорий Абрамович?»

Но тут же сообразила, что никакой это не побег – мы пролетели над самым лагерем, и я увидела, что люди внизу валят деревья в непосредственной близости от лагерного периметра, отмеченного по углам вышками охраны, а два трактора отволакивают сваленные деревья куда-то в сторону. Могла ли принести какой-нибудь результат эта работа, мне было трудно сказать, слишком быстро все это промелькнуло перед моими глазами и сменилось колышущимися верхушками зеленых, еще не тронутых огнем сосен и густыми дубовыми шевелюрами.

Лес под нами доживал свои последние часы и не в силах был помешать той трагедии, которая должна была произойти здесь через несколько часов. Помешать ей или хотя бы как-то смягчить ее последствия могли только люди. Те, которые собрались сейчас на пути у огня. В их числе и мы, спасатели…

Самолет начал резко снижаться над лесом, кроны деревьев поплыли навстречу, замелькали перед глазами со все увеличивающейся скоростью и слились наконец в одно зеленое полотно.

Мы совершали посадку.

Глава третья

Нет, садились мы, конечно, не в лесу. В самый последний момент внизу замелькал асфальт.

«Шоссе! – сообразила я. – А я-то думала, что придется прыгать с парашютом…»

Никаких парашютов не понадобилось. Для нашего самолета шоссе очистили от машин, и мы благополучно приземлились километрах в пяти от села Полоцкое, куда обязал нас прибыть приказ генерала Чугункова. Эти пять километров мы проделали на обычном разбитом «газике» директора подмосковного совхоза, в состав которого входило и село Полоцкое. Больше ни одной машины в распоряжении диспетчера объединенного штаба пожарно-спасательских работ не нашлось – все были заняты на переднем крае. Да-да, именно так, по-военному, именуется фронт огня на пожарных работах в лесных массивах – передний край… На лесных пожарах, кстати, очень высокая смертность среди спасателей по сравнению с другими видами чрезвычайных происшествий…

– Жителей в селе много осталось? – спросил Игорек рыжего парня лет семнадцати в изодранных джинсах и замасленной фирменной рубашке.

Парень сидел за рулем «газика», как в седле норовистой лошади, и не обращал никакого внимания на выбоины и ямы на разбитой колесами мощных машин лесной дороге. Машина подпрыгивала на ухабах так, что мы врезались головами в брезент, которым был затянут верх машины, и рисковали вообще свернуть себе шеи…

– А че осталось-то? – ответил парень. – Не уезжал никто…

– Почему? – пожал плечами искренне удивленный Григорий Абрамович. – Через несколько часов деревня ваша сгорит…

– Это мы еще посмотрим, как она сгорит, – уверенно возразил парень. – Огонь-то вроде к северу повернул. А здесь погасили, говорят… Так че ехать? Да и куда? В Сухую-то Елань? А хрен ли там делать-то? Здесь – дом, скотина, земля… А там че? У чужого дяди Христа ради? Да на хер оно сдалось!

– Какая ж у тебя-то скотина? – заспорил очень далекий от сельской жизни горожанин до мозга костей Игорек. – Тебе лет-то сколько?..

– Лет-то? – переспросил парень. – Да возраст у меня племенной…

– Это как? – поинтересовался Игорь.

– Да как у стоялого быка! – засмеялся парень, сверкнув белыми зубами на смуглом от природы лице, к тому же испачканном сажей…

– Что в селе делается? – спросил Григорий Абрамович. – Народ что говорит?

– Известно, что делается, – хмыкнул парень. – Бабы орут, барахло собирают, мужики в лес пошли – пожарным пособлять, пацанва шныряет везде, где бы что украсть, девки – тоже в лес, поближе к пожарным, девки у нас счуплые, охочие…

– Какие-какие? – переспросил Игорек, которого, видно, забавлял разговор с парнем, как с какой-то экзотической диковинкой.

– Любят, когда их счупают. Охота им, страсть как! – с уверенностью пояснил парень. – Бабе первое дело, чтоб ее помяли…

Меня раздражал не столько парень, сколько Игорек, который возбудился до неприличия, почувствовав в парне что-то родственное своему юношески неутоленному интересу к женщинам.

«И этот похотливый козел еще смел приставать ко мне когда-то со своим вниманием, – возмущенно подумала я. – Впрочем, что это я так разволновалась сама-то? Игорек у нас ходок известный. Бросается на каждую, вернее под каждую юбку…

– Тебя как зовут? – серьезно спросил парня Григорий Абрамович, которого, как я давно уже знала, тоже всегда раздражал такой вот юношеский сексуальный треп, особенно если в нем участвовал Игорь.

– Петром Михайловичем зовут, – солидно объявил парень.

– Ты, Петр Михалыч, скажи мне, жертв у вас в деревне не было? – спросил его Грэг специально, чтобы сбить на другую тему.

– У нас – не-е… – тут же ответил парень. – Нас Бог миловал. А вот в Красавке больница погорела, а старух вывести оттуда не успели… Там старухи у нас жили, ну, которые одни остались, а делать ничего не могут сами. Так их в больницу свезли… Жили на всем готовом во флигельке больничном. Старух тридцать, однако, там было, надо думать… Со всех же деревень окрестных свозили. Ждали тоже до последнего. Думали, авось пронесет стороной… Да и машин ни одной не было, все в лес услали, на пожар… Уж когда заполыхали деревья в палисаднике больничном, главврач покидал больных в подводы и ну лошадей нахлестывать… Отъехали от Красавки верст пять, он и спохватился. Старух-то во флигельке забыли! А флигелек ветхий был, деревянный… Он, поди, как порох вспыхнет! Погорят старухи-то! Навряд кто из них сообразит, что беречься надо от огня… Они ж там из ума уже повыживали, имена свои позабыли… Схватился главврач, и обратно. А там уже горячо, лошади близко не идут к огню. Так главврач – Василь Семеныч, – он старух друг за дружку позацеплял руками и велел за ним потихоньку идти. Вывел их гуськом на берег Красавы да прямо в воду завел, где им по колено, да сесть заставил. Пока деревья на берегу горели да больница полыхала, он их водой сбрызгивал… В суматохе-то одна старуха и захлебнулась. Когда прогорело, он их на берег вывел, пересчитал – двадцать девять! Батюшки светы! Наверное, решил Василь Семеныч, во флигельке одна старушенция осталась, не уследил. Пошел искать. Ничего, знамо дело, не нашел. А она через час сама всплыла на речке-то…

Мрачная история, рассказанная этим рыжим Петром Михайловичем, подействовала на всех угнетающе, даже на него самого. Все притихли и молча поглядывали по сторонам, рассматривая молодые стройные елочки, которым предстояло через некоторое время превратиться в обгорелые столбики, а то и просто в пепел…

«Газик» лихо выскочил из леса, тряся нас по ухабистой дороге, и мы увидели, что навстречу нам движется стадо коров. Его подгоняли трое пареньков-подростков на лошадях без седел.

– Куда гоните? – высунувшись из окошка, крикнул парень одному из пастухов.

– В Сухую Елань, – крикнул тот в ответ, и наш водитель нажал на газ. «Газик» взревел мотором, коровы шарахнулись в стороны, и мы, вырулив из стада, помчались дальше, навстречу деревне, за которой уже видна была полоса дыма, поднимавшегося над горизонтом…

– Это теперь на мясокомбинат все стадо загонят! – заявил нам парень с досадой. – За гроши сдадут! Такая кругом херня творится!

Видно было, что он расстроен не на шутку. Я взглянула на Игорька. На лице у того я, кажется, уловила недоумение. Если стадо сохранять негде, судя по всему, рассуждал Игорек, значит, самое рациональное решение – сдать его на мясокомбинат. Почему расстроен парень, Игорю было невдомек…

Я этого рыженького паренька очень хорошо понимала. Ему не нравились рациональные решения. Умом он, может быть, и понимал, что другого выхода просто нет, но это его не устраивало. Он жил на этой земле и чувствовал себя ее хозяином, пусть бесправным и беспомощным, но хозяином. А Игорек был гостем на этой земле и ни за что не отвечал… Впрочем, он и в Тарасове, в своей собственной квартире, чувствовал себя гостем, и пока что ни за что и ни за кого не нес ответственности…

А между тем был почти вдвое старше этого самого Петра Михайловича с едва-едва пробившимися усиками над верхней губой.

«Газик» въехал через плотину между двумя водоемами на деревенскую улицу. У каждого из домов суетились люди…

Заняты они были самым обычным делом в сложившейся ситуации. Они пытались спасти свое добро, нажитое долгими годами нелегкого деревенского труда. У одного из домов стояла старенькая полуторка, уже доверху набитая какими-то шкафами, сундуками, стульями. Из кучи домашнего скарба в разные стороны торчали черенки лопат, вил и граблей. А на стуле, установленном поверх этого добра, сидела молодая девка и держала в руках телевизор. Мотор полуторки работал с оглушительным треском, кашляя и чихая, и мне не слышно было, что кричит девке толстая женщина со скатанным в трубку ковром в руках, судя по всему – ее мать.

У следующего дома не было ни машины, ни даже телеги. Две женщины средних лет вытаскивали из дома все, что попадало им под руку, и складывали прямо на земле на улице, у забора… Смысла в их действиях не было никакого, но я понимала, что сидеть без дела и ждать, когда все сгорит у них на глазах, было выше их сил…

– Ты нас в штаб давай вези, Петр Михалыч, – сказал Григорий Абрамович. – Туда, где ваше начальство сейчас заседает…

– Это в клуб, значит, – отозвался парень. – Да мы туда и едем.

Суета с домашними пожитками происходила у всех домов, мимо которых мы проезжали. Вот об этом я и подумала прежде всего, когда Грэг сообщил нам, что заниматься мы будем эвакуацией. Транспортом, чтобы вывезти все имущество, жителей села никто не обеспечит, это ясно как божий день… Тут работы как минимум на неделю… Значит, придется вывозить людей, как и предупреждал Грэг, только с ручной кладью, никаких сундуков или узлов. А попробуйте оторвать деревенскую хозяйку от ее добра, пусть даже и смерть ей грозить будет! Да они сгорят лучше сами, чем имущество свое бросят…

Я вздохнула. Тяжелая предстоит работка!

Около совхозного клуба, превращенного во временный штаб спасательных работ, суета кипела, как вода в чайнике, который забыли снять с огня… Люди вбегали внутрь и выбегали обратно. Кто и чем здесь занят, разобрать было просто невозможно…

В палисаднике около клуба, заросшего пожелтевшей на жаре травой, сидели и лежали человек двадцать перепачканных сажей мужчин, которые могли быть спасателями, пожарными, солдатами из присланного в район армейского полка и подразделений ГО – кем угодно… Они покуривали, молча и хмуро поглядывая на нас, чистых и свеженьких, когда мы протискивались в дверь сквозь толпу валившего из нее на улицу народа.

Внутри стоял гул голосов, перекрываемый время от времени отдельными матерными выкриками. Из обрывков фраз я поняла, что штаб только что объявил сплошную эвакуацию. Вовремя мы подоспели…

Григорий Абрамович приказал нам дожидаться его возвращения и пропал в толкучке возле дверей, где заседало штабное начальство. Ему, как мы поняли, необходимо было узнать конкретное распределение по объектам интересующих нас групп спасателей.

Пока мы ждали, народу в коридоре заметно поубавилось, так что быстро вернувшемуся Грэгу долго искать нас не пришлось.

– Теперь быстро по местам! – скомандовал он. – Сначала ты, Ольга! Диспетчер сообщил мне, что ростовцы должны начать эвакуацию в южной части улицы на правом берегу. К общему сведению: здесь на каждом берегу по одной улице… Приступить немедленно, пока ростовцы еще здесь, я только что их командира видел. Сесть на хвост и не слезать! Выполняй, Оля!

Я не заставила себя ждать. Если командир ростовцев здесь, найти его нужно немедленно. Во время работы, какой бы она ни была, спокойно, нормально поговорить можно лишь с большим трудом. А мне непременно хотелось поговорить с ростовским командиром, чтобы почувствовать – нервничает он или нет…

Его настрой необходимо оценить серьезно. Метод психологического резонанса я изучила давно, и пользоваться им мне приходится практически постоянно. Мгновенных ответов на все вопросы он, конечно, не дает, но во многом ситуация сразу же проясняется. А уж уловить стремление этого человека в сторону спецлагеря, если, конечно, такое стремление есть, – задача для меня не столь уж и трудная. Нужно только быть внимательной.

– Ты, собственно, кто такая? – приветствовал меня ростовский командир, двухметрового роста майор МЧС. – Из группы поддержки, что ли? Тогда вали отсюда, не до тебя сейчас! Подходи часов через пять-шесть: закончим здесь, разрешу своим орлам слегка разговеться… А сейчас некогда!

Я была настолько ошарашена таким приемом, что вспыхнула до корней волос:

– Майор! Вы разговариваете с капитаном МЧС, а не с уличной девкой!

– Ладно! – оборвал меня майор. – Чего разоралась-то? Цирк мне тут давай не устраивай! Ясно сказал же – вали пока! Не до тебя… Хоть генеральские погоны нацепи, не пущу к ребятам!

Я поняла, что стала жертвой какой-то типично ростовской оригинальной традиции, и протянула ему свое служебное удостоверение. Он посмотрел на мои документы, хмыкнул и без всякого смущения пояснил:

– А я тебя за волынку принял… Увязались, представь себе, за нами из Ростова девки, так, чтобы их не гоняли отовсюду, раздобыли себе спецкомбинезоны, дырок в погонах навертели… Я их группой поддержки зову. А ты – по всем параметрам – во! – Он эффектно щелкнул пальцами.

– Сомнительный комплимент, – усмехнулась я. – Как видите, женщины могут не только «поддерживать» мужчин, но и работать вместе с ними.

Мы разговаривали на ходу, направляясь пешком через плотину на другую сторону пруда, где, вероятно, ростовцам и предстояло начинать эвакуацию. Двухметровый командир поглядывал теперь на меня с явным интересом, но, может быть, за интересом скрывалось и сомнение. Кругом, конечно, бардак, но должен же он знать, кто это столь неожиданно свалился ему на голову.

– А почему, собственно, к нам-то? – осторожно спросил он меня наконец. – Ваш тарасовский отряд разве не работает здесь?

– Нас четверо всего, – пояснила я. – Диспетчер распределил нас по крупным группам, чтобы опыта набирались. У нас ни у кого опыта в эвакуации нет, не привелось как-то…

Я часто замечала, что элементарная и очень примитивная лесть действует очень эффективно, располагает человека в твою пользу, даже если он относится к тебе настороженно. Особенно человека самоуверенного, каким мне показался ростовский командир.

Командир почесал затылок:

– Тогда тут какая-то неувязка. Эвакуацию наши «граждане» проводить будут – взвод ГО из Ростова… А у нас совсем другой объект… И категория, с которой работать придется, – посложнее…

Я сразу же насторожилась, но изобразила на лице растерянность.

– Ничего не понимаю… Меня диспетчер направил к вам…

– Ну, раз направил, с нами и будешь работать, – решил вопрос ростовчанин. Идея о передаче опыта ростовцами тарасовскому отряду ему, видно, чрезвычайно импонировала. – Обещаю, что не соскучишься. А то и твоя помощь может понадобиться, ты ж экстремальный психолог по специальности, если я разглядел в удостоверении?

Я кивнула.

– Ты с заключенными работала когда-нибудь? – спросил он.

Не дожидаясь моего ответа, он ответил сам себе так, как ему больше нравилось:

– Впрочем, вряд ли. Сама ж сказала – новичок, первый раз на задании…

«Не припомню, чтобы я такое говорила», – подумала я, но промолчала.

– А мне приходилось, – продолжал майор. – Опыт есть кое-какой…

Роль опытного спасателя-учителя ему явно нравилась. Мне оставалось только слегка подыгрывать, что было очень несложно.

– Еле уломал диспетчера, чтобы он нашу группу на эвакуацию лагеря направил… До смерти не люблю старух уговаривать.

«Так-так, значит, он уговаривал диспетчера, чтобы его группу направили в лагерь, – тут же отметила я про себя. – Значит, в лагерь рвался? Он вполне подходит для роли подозреваемого…»

Ростовский майор досадливо сплюнул:

– Как вцепится такая ведьма в какое-нибудь свое корыто, так у нее его только с руками оторвать можно… А то и вовсе – приворотный столб обхватит и орет: «Сгорю, мол, вместе с домом, а отсюда не уйду!» Не работа, а нервотрепка сплошная…

– И много отрядов на лагерь послали? – поинтересовалась я осторожно.

– Да семь или восемь, я не понял толком. Мне-то какая разница! Главное – от старух избавились. Такой народ вредный…

Мы шли уже по лесной дороге в сторону лагеря, шагая с командиром во главе отряда человек в тридцать. Дорогу постоянно приходилось уступать машинам, которые сновали как в направлении горящего леса, так и обратно. Оттуда везли какие-то ящики, станки, оборудование, мотавшееся по кузовам машин и разбивавшее их борта. В сторону пожара ехали в основном водовозки. Одна машина провезла в кузове мимо нас плуг, прошли три машины с песком. Чем ближе подходили мы к очагу пожара, тем больше вокруг становилось бестолковой суеты, которая в сводках штаба спасательных работ называется оперативными мероприятиями…

Я увидела нескольких рабочих с бензопилами. Они валили деревья, расчищая просеку, идущую несколько наискосок по отношению к дороге, по которой мы шагали… Их работа была откровенно бессмысленна, поскольку пробить просеку насквозь они не успевали и огонь обойдет их справа. Но ребята продолжали упорно работать, выполняя приказ какого-то придурка в погонах, командира, который попросту забыл о том, что послал отделение пожарников пробивать эту просеку. И будут ребята валить и валить деревья и лишь в самый последний момент, рискуя жизнью, побегут назад по своей просеке, чтобы обогнать обошедший их огонь и выбраться на безопасную территорию. Над ними висел приказ командира, не выполнить который они не могли, хотя и выполнить не представлялось возможным, потому что приказ был идиотский.

Мне сразу же вспомнилось еще одно положение неписаного Кодекса первых спасателей: «Умей отдавать честь старшему по званию и приказы самому себе»… Я уверена, что ни один из спасателей не стал бы выполнять бесполезную работу, как сейчас эти пожарники… Спасатель вообще не берется за выполнение приказа, если не понимает его необходимость и целесообразность. МЧС – это не армия. У нас идиоты среди командиров встречаются крайне редко. Хотя и встречаются иногда.

Лесная дорога вывела нас на расчищенное от деревьев пространство и уперлась в забор из колючей проволоки. Ворота, сбитые из бревен и затянутые все той же колючкой, были закрыты. За воротами виднелся еще один ряд колючки, затем – метров десять ровного, утоптанного пространства, по которому были расставлены, словно на парад, охранники с автоматами, а за их спинами – еще один забор из колючки. Перед воротами собралась небольшая кучка людей. По форме я узнала милиционеров, пожарника и спасателей. Еще пятеро были в форме, незнакомой мне – черной, напоминающей спецназовскую, но не в ботинках, а в обычных кирзовых сапогах. Они были с автоматами и явно преграждали остальным путь в лагерь, за колючку.

Издалека слышно было, что разговор шел на повышенных тонах. Майор остановил своих людей метрах в ста пятидесяти от периметра лагеря и приказал ждать, а мы с ним направились к воротам.

– Да идите вы все туда, откуда явились! – орал на остальных толстый подполковник в черной форме. – Я никаким пожарникам и спасателям не подчиняюсь, а ментов у меня у самого в лагере хватает: сидят, голубчики, по разным статьям…

– Здравому смыслу ты хотя бы подчиняешься, Кузин? – орал в ответ майор-милиционер. – Сожжешь лагерь вместе с людьми, расстреляют же, козла!.. Ведь под вышку идешь, подумай, Кузин!

– Это ты их, что ли, людьми называешь? – махнул рукой назад толстый начальник лагеря. – Это висельники! Сгорят, и хрен с ними!

– Сейчас с тобой хрен будет, морда жирная! – ввязался откуда-то сбоку высокий крепкий спасатель, в котором я, к своему удивлению, узнала Кавээна.

Он пошел на толстяка, которого милиционер назвал Кузиным, но тот забежал на спины четверых охранников, а они угрожающе вскинули автоматы и недвусмысленно передернули затворы.

– Еще шаг, стрелять буду! – заорал толстый полковник, хотя в руках у него не было никакого оружия. – Всех положу за нападение на лагерь! Слушай мою команду! – закричал он своим охранникам. – Шаг вперед – нападение!

Кавээн остановился и, сплюнув, вернулся к остальным. Пока он шел, в спину ему смотрели четыре ствола… Потом охранники опустили автоматы и вслед за начальником прошли через ворота на территорию лагеря. Кузин выразительно помахал нам рукой, жестами показывая, что разговор окончен и мы должны немедленно покинуть территорию перед воротами.

Ростовский майор, наблюдавший эту сцену, не вмешиваясь, сказал громко и уверенно:

– Садись, мужики, кури! Думать будем, что делать с этим козлом!

– Что тут думать, у меня приказ полковника, – тут же вскинулся милицейский майор, – очистить территорию перед фронтом огня… Он приказ отдал – пусть он и думает! Мое дело доложить…

– У меня тоже приказ, – возразил еще один мужчина, в форме спасателя. – Только тот, кто его отдал, далеко, а я здесь. Мне и думать… Пока ты докладывать будешь, сгорят мужики…

Он кивнул головой на лагерь.

– Или разбегутся, когда бараки гореть начнут, – сказала я.

– У этого козла не разбежишься, – возразил милиционер. – Кузин их постреляет всех до одного. Я его давно знаю… У него смертность в лагере выше, чем в Чечне… Зверь…

– Сволочь он трусливая, твой Кузин, – проворчал Кавээн. – Я б его придушил!

И он сжал свой огромный кулак. Убедительно у него получилось.

Мы расположились на траве неподалеку от колючей проволоки. Мужчины молча курили, перебрасываясь незначительными фразами, а я перебралась поближе к Кавээну и взглянула на него вопросительно…

– Новосибирцы здесь, – сказал он мне тихо. – Ростовцы тоже?

Я кивнула.

В этот момент из леса показалась еще одна колонна спасателей – человек двадцать… Когда они подошли поближе, лица у нас с Кавээном вытянулись: впереди рядом с командиром мы увидели Григория Абрамовича. Значит, москвичи тоже здесь. Непонятно… Что же – и волгоградцы здесь будут?..

Григорий Абрамович не стал разыгрывать комедию и делать вид, что мы не знаем друг друга. Он подошел к нам с Кавээном и сразу же сказал:

– Знаю, знаю – все четыре группы почему-то собрались здесь…

– Четыре? – переспросил Кавээн.

– За москвичами идет отряд волгоградцев, – хмуро пояснил Григорий Абрамович. – Я еще не разобрался, случайность это или чья-то очень хитрая комбинация, но все отряды, которые были у нас под подозрением, оказались здесь…

Он вытер вспотевшую лысину и тяжело вздохнул, переводя дыхание. Быстрая ходьба по лесным дорогам его заметно утомила.

– За своими объектами продолжайте пока следить, вплоть до моего указания об отмене наблюдения, – сказал он. – Что тут у вас с этим Кузиным?

Не спрашивая, откуда Грэгу известна фамилия начальника лагеря, Кавээн вкратце объяснил ситуацию, которая сводилась к тому, что лагерное начальство отказывалось эвакуировать лагерь.

Григорий Абрамович задумался. Потом приказал нам ждать – точно так же, как ростовский майор своим «гвардейцам», и пошел совещаться о чем-то с командиром московского отряда спасателей, который, как я разглядела, носил звание полковника МЧС.

О чем они говорили, мне слышно не было, мы с Кавээном лежали на траве лицом друг к другу, и вскоре к нам присоединился Игорек. Он был хмур, не сказал нам ни слова, лег рядом на спину и уставился в небо.

Не знаю, о чем думали Кавээн с Игорем, судя по их лицам, мысли их одолевали не особенно веселые. А меня не покидало навязчивое ощущение того, что я занимаюсь не своим делом.

Почему, скажите на милость, мы сидим, вернее, лежим здесь, когда совсем рядом бушует в лесу огонь и каждые лишние руки – на вес золота? А нас тут сидит больше ста человек, и все мы ждем неизвестно чего… Ждем, когда этот мерзавец Кузин надумает выводить людей из лагеря. Не может же он их оставить за колючкой и смотреть, как они будут метаться среди горящих бараков…

Надеяться на то, что огонь не переберется через ряды колючки, глупо. Искры летят на добрую сотню метров, за лето не было почти ни одного дождя, деревянные строения высохли и вспыхивают как порох. Одной искорки хватит, а ветер будет их снопами носить…

А я должна еще какого-то предателя вычислять среди своих, среди спасателей… Люди думают о том, как беде помочь, а я? Хожу и подозреваю всех подряд – не ты ли предатель? Не ты ли агент ФСБ? А может быть, это ты?.. Гадость, а не работа…

Мне стало жалко саму себя, и это меня немножечко отрезвило. Я давно научилась ловить себя на этом чувстве – на жалости к самой себе. Как только оно возникает – значит, что-то не в порядке в твоих делах… Нужно внимательно думать, что и как изменить в своих делах, мыслях или, наконец, представлениях о жизни. Потому что жалость – не причина, а следствие твоих же ошибок, которые ты недавно наделала.

Ну хорошо, а в чем, собственно, я ошиблась… А ты не дергайся, сказала я самой себе, сейчас разберемся. В какой момент мне себя жалко стало? Что я тогда думала, о чем? Да о том, что мне не нравится работа контрразведчика. Я даже аргументы нашла в подтверждение того, что это плохая работа. Ну, аргументы всегда находятся, когда они нужны. Обосновать можно все, что угодно, если есть внутреннее убеждение в своей правоте. Но в данном случае я обманывала себя, это я уже поняла. Не работа плохая, а контрразведчик из меня пока что никудышный. Признаваться в этом человеку всегда трудно. Вот и пыталась себя обмануть, свалить свою вину на кого-то другого, на характер работы.