Текст книги "И в целом мире одиноки мы"

– Ох, уж ты Арсений, Арсений, – вздохнул фермер и потянулся за котёнком. Тот от испуга хотел уж, было, бежать, да только не мог он быстро двигаться. С ночи ничего не ел, не пил, совсем ослаб. Валентин Гаврилович взял в свои большие натруженные руки маленький пушистый комочек.

– Красивый кот выродился. Да больно вялый он какой-то. Не больного ли ты мне подсовываешь?

– Так не кормленый он, Гаврилыч! И жара, вон, какая, пить, наверно, хочет.

– Столько ты мне забот подкинул, Арсений! – воскликнул фермер. – Баба Люба померла, да ещё кот этот, на кой он мне сдался. У меня бахча сохнет, а ты мне тут трупы да котов подсовываешь… Эх, ладно, Арсений. Пойду, позвоню этой Надьке, будь она не ладна.

– Ой, спасибо тебе, Гаврилыч, поди, позвони. Да про бабку не забудь. А то крысы уже по ней, наверно, бегают.

Валентин Гаврилович поморщился от таких слов деда, одной рукой махнул, другой придерживая котёнка, зашёл в калитку. Дед с минуту посидел, потом, опираясь на свою палочку, с трудом встал и побрёл потихоньку к себе домой.

Гаврилыч отнёс котёнка в летнюю кухню, посадил его возле дверей, достал из шкафчика блюдце и налил молока. Потом взял белый хлеб и накрошил его в молоко. Котёнок, ослабший от голода, забыв про страх, подбежал к блюдечку и начал жадно лакать молоко. А Гаврилыч поспешил в дом, чтобы найти в записной книжке номер телефона Нади, который давно дала ему помершая баба Люба. Он несколько раз пытался набрать номер, но в телефоне были слышны лишь длинные гудки. Так и не дозвонившись, Гаврилыч вернулся в летнюю кухню. Котёнок уже выпил всё молоко и доедал размякший хлеб. Гаврилыч наскоро похлебал борща и вернулся на бахчу, чтобы предупредить работников о том, чтобы они продолжили работу сами. И потом сразу же поехал ко двору бабы Любы.

Она всё так же лежала в сарае. Над ней и дохлыми котятами летали мухи. Гаврилыч посмотрел на всё это серьёзным взглядом, вздохнул, развернулся и поехал к своему приятелю Валерке. Валерка, мужичонка лет пятидесяти пяти, проживал со своей женой Варварой. Жили они на кое-какую выручку от домашнего хозяйства.

Вот и в это утро, накормив, напоив с утра скотину, прополов грядки и выполнив другую мелкую домашнюю работу, семейство улеглось на полуденный сон в прохладном предбаннике. Их потревожил стук в дверь.

– Кто там в такую жару? – всполошилась Варвара, услышав стук и привстав с пола.

– Да кто ж его знает, кого принесло, – ответил Валерка и, кряхтя, встал и направился к двери.

– Господь с тобой, Валентин! – воскликнул он недовольно, увидев в дверях Гаврилыча. – Ты чего это не на бахче своей?

– Бабка померла. Опять нужна твоя помощь.

– Какая бабка?

– Люба. Померла ночью. Дед Арсений нашёл её в сарае. Лежит там, уже мухи летают.

– Вот те раз! – удивился Валерка. – А ведь дочка-то у неё есть. Может, дочке сообщить?

– Да звонил я ей, не отвечает, зараза. А бабку одну, гнить там, в сарае – жалко оставлять.

– Слышь, Гаврилыч, как кто помирает, так мы с тобой всех хороним. Може, кроме нас ещё кто позаботиться о померших?

– Кто, Валерка, кто может? Одни старики тут или алкаши проклятые.

– Что случилось, Валентин? – спросила Варвара, выйдя из предбанника и подойдя к мужчинам. – Отдыхаем ведь.

– Бабка Люба померла, – ответил Валерка.

– Да ладно! – удивилась Варвара. – Вот и её черёд пришёл. Одинокая была женщина. И дочка её забыла. Она, наверно, с тоски и от одиночества померла.

– Дед Арсений нашёл её в сарае. Говорит, лежит там с ночи, якобы. И вроде как у неё скотину своровали.

– Опять воровать начали. Да что же это такое! Может, она поэтому и померла, что скотину украли? Заволновалась, и всё тут? Давление, сердце или ещё чего?

– Да кто ж его теперь знает, чего там произошло! – ответил Валерка и вздохнул.

– Ну, давай, Валерка, помогай. Нехорошо так бабку оставлять.

Валерка взглянул на Варвару и начал надевать ботинки.

– Ну что, опять, что ли, за всех будете гробы сколачивать? – недовольно прокомментировала Варвара. – Валера? Ну, сколько можно?

– Хватит уже, не порти настроение своей пилой.

– Порти, не порти, а всех не нахоронишь. Вам двоим, что ль, это нужно?

– Хватит, хватит, – ответил Валерка, занервничав и поспешив выйти из дома.

– Всё тебе хватит да хватит. Ни отдыху, ни продыху в этой деревне, – ворчала вдогонку Варвара, – в гробовщики записались? Всю деревню теперь хоронить будете, если ещё кто помирать будет?

Но Валерка уже не слышал слов своей жены-пенсионерки. На старенькой «Ниве» мужчины ехали к Гаврилычу домой.

Жарко было этим днём, но деваться некуда было этим двум взрослым мужикам. Кому, как не им, надо было выручать из «забытия» очередного пропащего старика, вернее, старушку. Валентин Гаврилович выбрал более менее подходящие по размеру доски, сложенные аккуратно в одном из его сараев, и они с Валеркой принялись эти доски обрабатывать на верстаке, который Гаврилыч сам соорудил около этого сарая.

– Ой, да я же забыл, – вдруг спохватился Валентин. – Пойду ещё раз позвоню, – и он скрылся в доме, бросив доску на землю. Валерка ничего не понял и продолжил свою работу.

Валентин уже в третий раз набирал номер Нади, дочери забытой бабы Любы, но гудки в телефоне всё продолжали и продолжали тянуться. Телефон у него был совсем древний, с крутящимся циферблатом, зато он никогда не ломался, и всегда было хорошо и отчётливо слышно того, кто говорил на другом конце провода. Гаврилыч уж было хотел положить трубку, но там кто-то ответил явно раздражённым тоном:

– Алло?

– Надя? – спросил резко Валентин.

– Да, кто это?

– Это Валентин. Гаврилович. С твоей матерью земляк. Из деревни мы из одной.

– Ну?

– Чего ну? Померла мать твоя! Давай приезжай и хорони её по-человечески.

В трубке наступила тишина.

– Алло? Алло? – громче и громче повторял Валентин. – Надя? Ты слышишь, что я говорю?

– Слышу, – совсем тихо повторила Надя, и в трубке послышались гудки.

Валентин Гаврилович с удивлением посмотрел на трубку телефона, будто хотел в ней увидеть Надю. Он был несколько в недоумении от того, как сейчас она поступила. В его голове это никак не укладывалось.

– Тьфу, ты, зараза, – выругался Гаврилыч, с таким же удивлением положил трубку телефона и вышел из дома.

Валерка на совесть обтесал доски и теперь вымерял их, подгоняя каждую по длине. Длину гроба Валерка уже определил на глаз, не впервой ему было изготавливать такую конструкцию.

– Что за люди? – всё ещё удивлялся Гаврилыч.

– Чего такое? – спросил Валерка, вытирая пот со лба.

– Да дочка-то, бабина. Надька. Говорю ей, что мать померла, а она: «Слышу» и всё тут. Трубку положила.

– Да ну? – удивился Валерка. – Это ж надо такой быть равнодушной к собственной матери. Эх… Жизнь, – вздохнул он и продолжил вымерять доски.

Валентин Гаврилович принялся помогать.

Про котёнка он и вовсе забыл. Маленький комочек, одинокий и напуганный, сидел, съёжившись, в летней кухне под деревянным умывальником. Там ему было прохладно, и это место казалось ему более безопасным. Благо, котёнок теперь уж был сыт, и его не мучила жажда.

До самого вечера возились мужики с досками. По такой жаре всё время хотелось пить, поэтому они постоянно заходили в летнюю кухню, черпали прохладную воду из бидона железной кружкой. Своей тяжёлой поступью они пугали котёнка, который сидел под умывальником. Котёнок от каждого их шага ещё больше съёживался, таращил глаза и недоверчиво следил из-под своего убежища за каждым движением пожилых грузных людей.

Около шести вечера Гаврилыч спохватился:

– Валерка, я на бахчу. Людей отпущу. Совсем сегодня день не задался. Завтра придётся так же людей одних на поле оставлять. И оплачивать больше. Эх…

– Да вот же, придётся. Придётся и мне завтра хозяйство оставить на Варвару с этими похоронами, будь они не ладны. Ох, и скрипеть будет Варвара, – и Валерка тяжело вздохнул, продолжая сбивать доски.

Валентин Гаврилович отложил молоток в сторону и помчался на своей старенькой «Ниве» на бахчу. Там он быстро расплатился за трудовой день с каждым из наёмных работников по очереди, давая каждому в руки по сто рублей. Городским показалась бы эта сумма неимоверно маленькой как плата за тяжёлый труд на земле в течение всего дня. Но здесь, в глухой деревушке каждый работал, как мог и зарабатывал, сколько мог, радуясь любой сумме. Для самого Гаврилыча эти суммы, которые он отдавал каждому своему работнику, ложились на его плечи тяжелым бременем. И не было ни малейшей уверенности в том, что он вернёт потраченные деньги осенью, когда поспеют бахчевые культуры. И причиной тому были жара, сложность в поливе, нехватка людей для прополки бесконечно длинных грядок, насекомые-вредители, птицы, постоянно желающие полакомиться бесплатным кормом, отчего часть арбузов и дынь подгнивали из-за проклёванной кожуры, куда заползали муравьи и слетались осы, высасывая все соки из мякоти. Поэтому для Валентина Гавриловича каждая весна начиналась с думок об осени, урожае, тяжёлом труде и затратах.

Жизнь не баловала его.

Жена Катерина большую часть жизни страдала давлением. От этого не могла родить Валентину детей. Вот и прожили они свою бездетную жизнь вдвоём: он занимался бахчами, а она сидела дома, или выполняла несложную и не тяжёлую работу по дому и во дворе. Каждые два-три часа она ложилась отдыхать, потому что из-за постоянно высокого давления кружилась и болела голова, мучила отдышка, отекали конечности. Валентин находился в постоянном стрессе, с одной стороны – бахча с тяжёлыми трудозатратами сулила сомнительные доходы в будущем, с другой – жена, находящаяся в постоянном болезненном состоянии, которая в любой момент могла умереть. И ещё это чувство – угнетающее чувство того, что он никогда так и не увидит своих детей, не обнимет их, не услышит слово «папа», которое так мечтал услышать все эти одинокие годы.

В один из летних дней Катерине совсем было плохо. Она пролежала весь день. К вечеру решила пройтись по двору и, чтобы уж совсем не быть бесполезной, решила насобирать яблок, порезать их на дольки и после разложить на клеёнке у кухни, тем самым просушить на зиму. Уж очень вкусный компот из сухофруктов Катерина варила мужу холодными зимними днями…

Она умерла неожиданно, от кровоизлияния в мозг. Валентин как раз к вечеру приехал домой с бахчи и увидел Катерину, лежащую под яблоней. Из ушей и носа текла кровь.

Валентин Гаврилович в ту ночь работал не покладая рук. В первый раз сам, за ночь, он сколотил для своей жены гроб.

Уж три года прошло, как её нет…

На нервной почве, от всех произошедших в его жизни неприятных событий, у Валентина развился сахарный диабет. Он давно принимал много всяких таблеток, сам себе делал уколы. Один раз у него даже прихватило сердце. Валентин боялся инсульта или инфаркта, ведь после такого сложно подняться на ноги. А если совсем слечь, то за ним совсем некому будет ухаживать. Когда Гаврилыча посещали такие мысли, он думал лишь о том, как лучше будет избежать этого позорного, как он думал, своего положения. И в голову приходило только – самоубийство облегчит его страдания, муки, позволит избавить от гнусного одиночества. Никто из жителей деревни и не подозревал о том, с какими мучительными мыслями живёт единственный фермер, что творится у него в душе, и как он находит в себе силы продолжать своё одинокое существование.

Валентин вернулся через час и помог Валерке доделать гроб. Мужики возились до девяти вечера. Уж смеркаться стало. Вот и вбит последний гвоздь.

– Пойду я, Гаврилыч, а то меня Варвара совсем заклюёт, – сказал Валерка, стряхивая с себя стружки. – И есть больно хочется. Варвара борща хотела сегодня вечером наварить из щавеля, да со сметаной. Пойду я.

– Ага, иди, иди. Действительно, поесть-то надо. У самого в желудке пусто.

Валерка уж, было, дошёл до калитки, но развернулся и сказал:

– Слышишь, Гаврилыч, а баба-то там так и лежит, поди?

Валентин задумался и ответил:

– Лежит.

– Нехорошо как-то. Может, положим её в гроб? Там уж, наверно, крысы её подъели? – Валерка немного скривился от своих слов.

– Давай через час я к тебе заеду. Гроб на прицеп закину, и повезём во двор к бабе Любе. Там и решим все дела.

Валерка кивнул головой, вышел за калитку и быстро зашагал домой. Как не хотел он этого, но не избежал он недовольства своей жены. Варвара накинулась на него с упрёками. И правда, ведь одни они с Валентином время от времени колотили забытым умершим старикам гробы и хоронили их на местном кладбище. Да и хозяйство во дворе почти на весь день легло на плечи одной Варвары. Сколько бы ни ругала Варвара своего мужа, всё равно налила ему свежего горячего борща со щавелем да со сметаной. Валерка уплетал его за обе щеки и мимо ушей слушал ворчание своей старушки.

Не прошло и часа, как Гаврилыч приехал за Валеркой.

– Ох, и надоели вы мне, – продолжала Варвара, – ни минуты покою сегодня от вас нет, ни грамма помощи.

Валерка Валентину молча подал знак рукой, чтобы тот уходил со двора и садился в машину, и тоже сам сел в «Ниву».

– Давай, поехали, а то нас Варвара живьём съест.

Валентин грустно глянул через открытое окно своей машины на всё ещё что-то говорящую женщину, вздохнул и тронулся с места.

Подъехав к полу заваленному забору бабы Любы, мужики открыли калитку и занесли во двор гроб. Мёртвое тело так и лежало неподвижно в прохладном тёмном сарае. Оно уже начинало источать зловоние, над ним, как и над телами мёртвой кошки с котятами, летали рои мух. Валерка опять поморщился и сплюнул:

– Эх, что за жизнь наша. Был человек, и нет человека. Все мы помираем на земле этой, но чтобы вот так помереть, как-то это не по-человечески.

– Давай, Валерка, поменьше разговоров. Темно уже на улице. Быстрее надо положить бабу и ехать домой. Спать. Больно устал я за сегодня. А ещё завтра весь день: и бахча, и могилу копать.

– Что за жизнь, что за жизнь, – бормотал Валерка, и мужики наклонились к телу старушки и положили его в самодельный гроб.

– Всё, поехали. Оставим так. Забьём гвозди завтра.

– Надо бы пораньше, поутру копать. Иначе днём по жаре такой я долго не смогу. Стар я уже для таких дел.

– В семь утра за тобой заеду. Лопаты свои возьму. Они у меня заточены.

– Лады, Гаврилыч. Лады. В семь так в семь. С животиной-то что делать будем?

– С какой животиной?

– Ну, вот, этой, – и Валерка указал на мёртвых котят.

Гаврилыч оглядел сарай, взял льняной мешок с пыльной полки, надел тканую варежку, побросал котят и кошку в мешок. И мешок этот положил на крышку гроба.

– Завтра по дороге на свалке выбросим.

Валерка молча постоял с минуту, посмотрел на гроб, на мешок, оглядел сарай. Валентин снял варежку, положил её обратно на пыльную полку, тоже оглядел всё вокруг и вышел вон.

Мужики ехали, ничего друг другу не говоря, то ли от противности сложившейся ситуации с бабкой, то ли от усталости, а может, и от всего этого вместе, лишь мотор старенькой «Нивы» тяжело гудел в сумеречной деревенской тиши.

Гаврилыч довёз Валерку к его калитке. Тот, молча, вышел из машины. Во дворе его уже ждала Варвара, сидя на ступеньке крыльца летней кухни. Увидев его, она поднялась с крыльца и направилась к нему навстречу, уже открывая рот и что-то говоря мужу. Валентин не стал дожидаться окончания перебранки и поехал к себе домой.

Какой же он был уставший. Гаврилыч загнал машину во двор, запер ворота. Одежда, казалось, вся слиплась от пота, поэтому он тут же зашёл в летний душ. За весь жаркий день вода в баке, стоящем на самом верху такой самодельной, но прочной и удобной конструкции как летний душ, нагрелась и приятно обмывала пот и пыль с кожи. Обтеревшись полотенцем, Валентин неожиданно почувствовал себя плохо. Немного постояв, он тут же направился в летнюю кухню. Дыхание его участилось, руки затряслись, опять бросило в жар, и тело покрылось множеством мелких капелек пота.

– Да открывайся же ты, – бормотал Валентин, пытаясь открыть трясущимися пальцами крышку баночки с таблетками от диабета. Крышка неожиданно слетела, баночка выпала из рук и упала. Все таблетки раскатились по полу. Валентин сильно разнервничался, но ничего не оставалось делать, как сесть на пол. Гаврилыч взял две таблетки прямо со старенького линолеума и тут же их проглотил. Дышать было всё равно тяжело, и он лёг. После минут пяти Гаврилыч немного пришёл в норму. Он собрал все таблетки обратно в баночку, привстал с пола и хотел, было, сесть за стол ужинать. Но вдруг услышал странный тоненький звук, исходящий из-под умывальника. Валентин подошёл ближе и ещё раз услышал этот звук. Сначала он не понял, что это. Наклоняться ему больше совсем не хотелось, поэтому он взял веник, стоящий у стены, и провёл им под умывальником. Веник на что-то наткнулся.

– Мяу, – ещё громче услышал Валентин.

– Ах, чтоб тебя, – вспомнил он. – Котишка! А я и забыл про тебя. Небось, ты за весь день пить хочешь? Жара, вон, какая! Сейчас я тебе налью, обожди, – и Валентин зачерпнул железной кружкой воду из бака и налил в кошачье блюдце, откуда днём пил молоко котёнок. – Иди, на, вот тебе, пей.

Но котёнок боялся выходить, хотя его очень мучила жажда. Валентин вздохнул, всё же наклонился и достал котёнка рукой.

– Давай, пей. Ещё не хватало, чтобы и ты помер, как всё твоё семейство, – и поставил котёнка рядом с блюдцем. Пушистый комок немного поводил носом около блюдца, понял, что это вода, и быстро залакал её своим крошечным розовым язычком. Валентин достал из шкафчика другое блюдце, поглубже, налил молока, накрошил хлеба и поставил рядом. Котёнок продолжал пить. Он очень хотел пить.

Валентин очистил кожуру с варёной картошки, нарезал огурцов, зелени и принялся ужинать. После ему пришлось поставить себе ещё и укол, так как слабость одолевала всё больше, пот выделялся всё обильнее, стекая крупными каплями по всему телу. Пора было идти отдыхать. Дверь в кухне Гаврилыч закрыл. Блюдца выставил на улицу. На крыльцо кинул старую тряпку и посадил на неё котёнка.

– Сиди здесь. Ночи тёплые, – бросил Валентин и зашёл в дом.

Котёнок на тряпке съёжился в комок, распушил свою белую шёрстку, тем самым став похожим на одуванчик, и принялся глядеть по сторонам своими круглыми большими глазами, следя за летающими в воздухе комарами, мухами и прочими летающими ночными насекомыми.

Валентин Гаврилович встал рано. Котёнок всю ночь так и проспал на тряпке, брошенной на крыльцо. Как только Гаврилыч с утра открыл дверь кухни, он тут же привстал с тряпки и забежал вовнутрь, опять спрятавшись под старый умывальник. Котёнок робко из-под него выглядывал, рассматривая большого мужчину, который сидел за столом и пил чай с сушками.

– О, ты уже здесь, – сказал Валентин, заметив пушистое существо, выглядывающее на него из-под старого умывальника. – Как ночка?

Котёнок тихо мяукнул.

– Ты своё молоко съел? – спросил Гаврилыч, встал со стула и вышел на крыльцо. Блюдце оказалось пустым. – Молодец, за ночь вылакал, – и он достал из холодильника банку молока, налил немного в кружку и накрошил туда мягкой булки. Потом выложил всю смесь в блюдце. – Иди, кыс, кыс, кыс, – позвал Гаврилыч котёнка.

Котёнок выбежал из-под умывальника, спрыгнул с крыльца и принялся лакать молочко и кушать размокшую булку.

– Эх, животное, тебя мне только не хватало, – вздохнул Гаврилыч, запил водой свою утреннюю порцию таблеток и вышел из кухни. К своей «Ниве» он закрепил прицеп, на который поставил пустой бидон. Протянув длинный шланг от расположенного рядом с забором колодца, он наполнил бидон прохладной водой, а к крышке бидона прикрутил на проволоке железную кружку. Так он поступал каждое утро и каждый обед, когда ехал на бахчу. Эта вода была предназначена для питья его наёмных работников. До середины дня утренняя вода почти заканчивалась и от жары нагревалась, поэтому Гаврилыч, таким образом заботясь о работниках, в середине дня ещё раз привозил свежую прохладную воду.

Распорядившись с утра и дав все указания своим работникам, Гаврилычу уже пора было ехать за Валеркой.

Валерка уже ждал его у своей калитки и выкуривал вторую сигарету. Валентин подъехал, и Валерка, держа сигарету, сел в машину.

– Здорово, друг, – сказал он, сделал последнюю затяжку и выбросил бычок в открытое окно.

– Едем, что ль, – ответил Валентин и тронулся с места.

Мужики быстро доехали ко двору бабы Любы. Они одновременно вышли из машины и направились к сараю. Закрытый гроб так и стоял внутри, и на нём неподвижно лежал льняной мешок с кошачьими трупами.

– Нехорошо как-то получается, – заговорил Валерка. – Никого у бабы нет, некому её переодеть, омыть и проводить в последний путь. Да, и надо бы гвозди в крышку забить, кабы баба из гроба не вывалилась по дороге.

– Сейчас принесу молоток и гвозди, возьму в багажнике. Ты смотри, не открывай, крышку-то эту.

– Не, не, что ты, Гаврилыч. Я на это не хочу смотреть. Смерти в глаза, – и Валерка пригорюнился.

Валентин принёс молоток, гвозди, убрал лежащий поверх гроба мешок и принялся забивать гвозди в крышку гроба. Валерка стоял рядом и молчал.

– Всё, – вздохнул Валентин. – Хватай с того краю. А я с этого, – и мужики разом, но прилагая большие усилия, понесли гроб к машине. Не без труда они загрузили его в прицеп. Валентин чувствовал себя не очень хорошо. Диабет с каждым днём всё больше съедал его жизненную энергию, силы и здоровье. Пот скатывался градом крупными каплями, оставляя на рубашке мокрые пятна. Гаврилыч не любил жаловаться на болезнь или кому-то рассказывать о своём недомогании, он всё пытался держать в себе. После смерти жены он просто жил или просто пытался выжить, сам не зная для чего или для кого. Поэтому он не искал ни в ком, ни друга, ни соратника, ни собеседника. И уж тем более плечо или жилетку, в которую можно было поплакаться или пожаловаться на собственную судьбу.

– Надеюсь, не выпадет по дороге? – спросил Валерка, усиленно толкая гроб и проверяя тем самым его устойчивое положение в прицепе.

– Дак не впервой ведь гробы возить, – ответил Гаврилыч. – Прошлые не выпадали, и этому, чего падать?

– Фух, ну и запах идёт-то изнутри, – поморщился Валерка. – Быстрее уж тело надо-то земле предать. Долго лежала баба, и при жаре такой совсем запаху набралась.

– Сейчас вернусь, – сказал Гаврилыч и вернулся во двор. Он подошёл к сараю. Тут взгляд его почему-то пал на курятник, где вышагивали две оставшиеся одинокие курицы, которые что-то клевали с земли. Гаврилычу стало жаль бедных кур. Теперь некому было о них позаботиться, некому насыпать корма и налить воды. И он открыл дверцу курятника. На воле, за стенами тесного и полуразвалившегося курятника у этих одиноких куриц было больше шансов найти корм, питьё, ну, или новую бабку-хозяйку. В крайнем случае, их, бесхозных, кто-то из жителей деревни просто может поймать, отрубить головы и пустить на суп.

Гаврилыч поднял с земли молоток, гвозди, взял мешок с дохлыми, уже испускающими зловоние котами и вернулся к машине.

– Всё, поехали, – заторопился. Гаврилыч, кинул мешок в прицеп, а гвозди и молоток положил обратно в багажник. – Копать ещё надо, и бахча у меня без присмотра. Эх, – вздохнул он, и мужчины поехали на кладбище.

Оно находилось недалеко от деревни, на пустыре, окружённом полусухими, искорёженными от времени деревцами, в десяти минутах езды по пыльной просёлочной дороге. Похоронщиков встретили потемневшие от старости, облезшие кресты, ржавые оградки, выцветшие на солнце и смытые дождями венки. И вокруг тишина. И в тиши этой слышны были лишь гудение утренних летающих и прыгающих насекомых, редкое щебетание полевых мелких птичек и треск сухой травы, по которой шли Валентин и Валерка, держа за плечами лопаты. Выбрав место для могилы, они начали копать.

Было около семи утра. Небо голубое, ни облачка. По всей вероятности день выдастся жарким. Глинистая почва была тверда, поэтому копать было нелегко. Валерка часто останавливался, тяжело дышал, постоянно пил воду. Валентин чувствовал слабость, видимо от болезни, обливался потом, но продолжал копать. Спустя два часа яма была вырыта. Гаврилыч достал длинные крепкие верёвки из багажника, и мужики спустили гроб в выкопанную яму. Немного постояв, отдышавшись и попив ещё немного воды, они начали закапывать могилу.

– А крест-то мы и не сделали, – сказал Валерка, пристукивая лопатой бугорок над могилой.

– Потом, как-нибудь. Сил уже нет, – ответил Валентин. – Надо перекусить.

– Да, поехали по домам. Тоже чувствую, что надо. Уморился совсем я. Стар уж больно для таких нагрузок.

– Ну, Люба, пусть земля тебе будет пухом, – сказал Валентин, перекрестился, взял лопату, верёвки и пошёл к машине.

– Все мы там будем, наверху, у Господа нашего, – прошептал Валерка, глядя на могилу. – Спи спокойно, – и он перекрестился, взял свою лопату и вернулся к машине.

– Мешок ещё выкинуть надо, сейчас через лесок проедем, – сказал Валентин.

Мужчины ехали молча. Они сильно устали, вся одежда слиплась от пота. Пыльная дорога вела обратно в деревню. Чуть не доезжая её, Валентин свернул вправо, немного проехал до серого маленького леска, поросшего сорными деревьями и травой, куда местные жители свозили груды ненужного хлама и мусора, который гнил здесь, из года в год омываемый дождями и обдуваемый степными ветрами. Валентин остановился около этой свалки. Пахнуло вонью от гниющих нечистот. Он взял мешок из прицепа и кинул его поверх одной из гниющих куч, сел обратно в машину и поехал домой.

По пути Гаврилыч забросил уставшего Валерку, где его встречала Варвара с недовольным видом. Она бурчала ему вслед, когда тот заходил в летнюю кухню, чтобы там отдохнуть и что-нибудь поесть.

Валентин и сам устал. Причём очень сильно устал. Чувствовал слабость, голод и опустошение от сегодняшних так называемых похорон. Да и время приёма лекарства прошло, поэтому в глазах темнело, и слегка кружилась голова. Валентин поставил машину в гараж и тут же поспешил зайти в свою удобную просторную летнюю кухню принять лекарства. Вслед за ним забежал и котёнок и впервые, то ли осмелев, то ли от голода, замяукал, глядя при этом своими круглыми большими глазами снизу вверх на этого большого и крупного дядьку.

– А, ты, – тихо произнёс Валентин, бросив взгляд на животное, – я про тебя опять забыл.

Котёнок замяукал сильнее. Он хотел кушать. Мужчина выпил свои лекарства и налил бульона в кошачью миску.

– На, вот тебе, – приговаривал Валентин, – кушай. А то всё молоко да молоко. Может, ты и мясо поешь? – и он выловил из кастрюли кусок куриного мяса и положил его в миску. Котёнок набросился на еду.

Гаврилыч разогрел себе погорячее суп и налил в тарелку остатки из кастрюли. Суп с хлебом, сметаной и свежим зелёным луком с грядки прекрасно утолили голод. После Валентин немного посидел. Сердце часто билось, было тяжело дышать, и слабость не уходила. Поэтому он прилёг на разложенном стареньком кресле, немного полежать и прийти в себя. Валентин уставился в потолок, продолжая тяжело дышать. На потолке ползала муха. То в одну сторону, то в другую. Валентин следил глазами за этой мухой, которая своим жужжанием нарушала окружающую летнюю тишину. Неожиданно в глазах помутнело и Валентин закрыл их. Почти сразу он погрузился в дремоту, в которой, будто издали, слышалось жужжание этой одинокой мухи, которое смешивалось с еле заметными звуками кошачьего лакания супа из миски. Валентин осознавал, что ему нужно набрать в новый бидон прохладной воды и срочно ехать на бахчу, но он сейчас был не в силах очнуться от дремоты, которая окутала его и не хотела отпускать. Ему хотелось вспомнить о Катерине. Ему так нравилось, когда она собирала яблоки, мыла их, потом резала и оставляла сушить на солнце, заботливо раскладывая на плотном картоне. Её компоты из сухофруктов зимой, закрутки и всякие варенья были превосходны. И до сих пор несколько банок сохранились в тёмном холодном погребе, которые Валентин не решался распечатывать, дабы совсем не потерять дух присутствия любимой жены. Но в этой дремоте ему было очень трудно вспоминать о жене. Темнота окутывала его глаза, притупляя воспоминания и уничтожая возникающие образы.

Валентин очнулся от непонятных ощущений. К его телу кто-то дотрагивался, причем эти прикосновения были довольно нежные и мягкие. Открыв глаза, Валентин увидел у себя на груди котёнка, который, наевшись супом и кусочком курицы и почувствовав скуку, запрыгнул на своего нового хозяина и лёг прямо на груди. Котёнок заметил, что мужчина смотрит на него, и в ответ тоже выпучил свои голубые глаза.

– Эх, ты, котейка, – пробормотал Валентин, улыбнулся и провёл несколько раз своей большой рабочей рукой по голове пушистого комочка. Котёнок закрыл от удовольствия глаза и заурчал.

– Ох, ты ж, ёлки, – вдруг вскрикнул Валентин, вспомнив о бидоне с водой, бахче и потерянном времени. Он тут же схватил всей пятернёй кота, аккуратно откинул его с себя на пол и сам вскочил, чтобы одеться и ехать по своим просроченным делам. Странное, неприятное ощущение в ноге заставило его сесть обратно. Валентин наклонился и увидел, что большой палец его правой стопы тёмного цвета.

– Что это ещё такое? – Валентин разглядывал это пятно и трогал его руками. – Вот и пришло моё время, – сказал он и погрузился в мрачное уныние. Он практически застыл на месте и уставился в противоположное кухонное окно. Он даже не представлял, как сложится теперь его судьба и дальнейшее существование. Ведь он был один, и некому за ним было ухаживать. Болезнь дала о себе знать в самый неподходящий период его жизни и нанесла неожиданный, но ожидаемый удар: диабет поедал его тело изнутри, начала развиваться гангрена. Валентин понимал это. Ещё он понимал, что никакие лекарства в этом случае помочь не могут. Единственный вариант – как можно быстрее ехать в город к врачу и ампутировать отмирающую часть тела. Но как после этого жить? Как водить машину, как продолжать заниматься бахчеводством и содержать самого себя, живя в одиночестве? Именно сейчас ответа Валентин не мог найти. А если сказать вернее, он его и не искал. Он просто погрузился в безнадёжное и ни к чему не приводящее раздумье, не имеющее определённого будущего.

Вечером, после звонка Валентина Надежда впала в задумчивую молчаливость. Она в это время как раз пришла с работы, оставила пакеты с продуктовыми покупками на кухне и упала на диван перед телевизором. На плазменном экране диктор что-то говорил о новостях в мире, показывались репортажи о происходящем в разных странах. Но этого Надя не слышала и не видела. Бессвязные звуки проносились мимо её ушей, картинки бестолковым потоком бессмысленно мелькали перед глазами. Единственного родного человека не стало. Как много времени посвятила ей мать, баба Люба. Как она любила её, свою доченьку Наденьку. Но Надя никогда не узнает, как мать пронесла свою любовь к ней в сердце до самой своей смерти. Как собирала каждую копеечку, каждую монетку с продажи почти задаром молочка, чтобы помочь хоть как-то дочке и внучкам.