Текст книги "Изъяснение Божественной Литургии, обрядов и священных одежд"

7
В чем состоит воспоминание Господа

Сперва, взяв просфору, из которой должно изъять священный хлеб, говорит: в воспоминание Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, по Его заповеди, ибо сие творите, говорит Он, в Мое воспоминание (Лк. 22, 19). И это говорит иерей не об этом только хлебе, но обо всей службе, как бы начиная священнодействие с заключения, так как Господь уже по совершении всего таинства присовокупил эти слова: сие творите в Мое воспоминание. Но в чем же состоит это воспоминание? Каким образом мы воспоминаем при священнослужении Господа? Какие Его действия и какое состояние? Я хочу сказать: о чем размышляем, о чем повествуем мы при этом воспоминании? Может быть, о том, что Он воскрешал мертвых, возвращал зрение слепым, останавливал Своим словом ветры, напитал досыта немногими хлебами тысячи, что показывало в нем Бога и Всемогущего? Нет. Напротив, воспоминаем то, что по-видимому служит признаком немощи: крест, страдания, смерть, – вот на чем Он повелел нам останавливаться при воспоминании о Нем. Откуда же это видно? Так думал Павел, который знал это хорошо. Когда он пишет коринфянам о Таинстве [Причащения], то, передав им, что сказал Господь: сие творите в Мое воспоминание, присовокупил: всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете (1 Кор. 11, 26). И Сам Господь выражал эту же самую мысль, когда преподавал таинство, ибо сказал: сие есть Тело Мое (Лк. 22, 19), сие есть Кровь Моя (Мк. 14, 24). Не приложил чудеса, сказав: они воскрешали мертвых, очищали прокаженных. А что? Одно страдание и смерть: которое за вас предается, которая за вас проливается (Лк. 22, 19). Какое же основание того, что Он напоминает не о чудесах, а о страданиях? То, что последние более необходимы, чем первые, судя по тому, что одни составляют причину нашего спасения и без них невозможно было бы для человека и воскресение (я разумею страдания), а те служат только доказательством, ибо чудеса совершались для того, чтобы все веровали в Господа, что Он воистину Спаситель.

8
О том, что совершается над хлебом

Поскольку таким-то образом должно быть совершаемо воспоминание Господа, то для этого священник, говоря: в воспоминание Господа… присовокупляет то, чем выражается мысль о Кресте и смерти. Ибо, изъемля хлеб, он приводит древнее пророчество о спасительной страсти: яко овча на заколение ведеся (Ис. 53, 7), повествуя о сем сколько возможно и словом, и делом. Совершая раздробление хлеба, с одной стороны, по необходимости – чтобы изъять дары, он делает это также и для изображения того, о чем сказано выше, означая этим отшествие Господа из мира и возвращение Его к Отцу путем смерти, как Сам Он сказал: оставляю мир и иду ко Отцу (Ин. 16, 28). Поэтому священник многократно вонзает копье, потом разрезает хлеб и на столько же частей разделяет и пророческое слово, приспособляя каждую часть слова к той или другой части [хлеба], чтобы показать, что дело здесь служит выражением слова, что как этот хлеб, чтобы быть предложенным Богу и освященным, отделен от однородного с ним вещества, так и Господь исшел из среды людей, с которыми по человеколюбию имел одну и ту же природу, и яко овча на заколение ведеся (Ис. 53, 7), и таким образом взятся от земли живот Его. Потом, присовокупив, что следует в пророчестве далее, и положив хлеб на священном [блюде], он делает и говорит то, чем изображается самое жертвоприношение – смерть Господа. Жрется, говорит он, агнец Божий, вземляй грех мира (Ин. 1, 29). Этими словами и действиями он выражает самый вид смерти, так как на хлебе он изображает крест и этим самым высказывает, каким образом совершено жертвоприношение – именно посредством креста. После того он прободает хлеб, и притом с той стороны, которая представляется правою, выражая прободением хлеба прободение ребра; по этой же причине и орудие для прободения называется копием и бывает устроено в виде копья для того, чтобы оно напоминало собой то копье. Изображая таким образом это действиями, он в то же время передает самое событие и словами: и един от воин, говорит он, копием ребра Ему прободе (Ин. 19, 34). Подобным образом и о том, что оттуда излилась кровь и вода, он повествует словами и изображает действиями, вливая в священную чашу вино и воду (и это воспоминание Господа!) и присовокупляя слова: и абие изыде кровь и вода (Ин. 19, 34).

9
Для чего Господь повелел творить это в Его воспоминание

Но зачем Он дал нам такое повеление? Что имел Он в виду, когда потребовал от нас такого воспоминания? То, чтобы мы не оставались неблагодарными. Известно, что для благодетелей служит в некотором роде наградой со стороны облагодетельствованных ими и то, когда последние помнят их: помнят те дела, которыми оказано им благодеяние. Для этого воспоминания люди придумали разные средства: памятники, статуи, столбы, празднества, торжества, состязания. Цель здесь одна: чтобы благодеяния людей не предавались забвению. Та же цель и у Спасителя; но только другие, как бы так говорит Он, изыскивают другие пособия против забвения для того, чтобы помнить тех, кто оказал им благодеяние, а вы в Мое воспоминание сие творите (Лк. 22, 19). И как на столбах [воздвигнутых в память] доблестных мужей города изображают те победы, посредством которых они были спасены, приведены в лучшее положение, так точно и мы на этих дарах изображаем смерть Господа, посредством которой была одержана полная победа над лукавым. Только города при помощи изображений имеют у себя один лишь телесный образ своих благодетелей, а мы при посредстве этого приношения имеем не телесный образ, а Самого Подвигоположника – собственное Его Тело. И еще в Ветхом Завете заповедано было совершать в образах то самое, что теперь Он повелел нам совершать в действительности, самим делом; это самое и значила Пасха – заклание агнца и воспоминание об этом заклании и о крови, которою в Египте были спасены первенцы еврейские. Такой-то смысл имеет это воспоминание!

10
О том, что говорится при приношении Даров после воспоминания [Господа]; также о том, что это приношение есть вместе и благодарственное, и просительное

Между тем священник все еще совершает приношение: отделяя часть от каждого принесенного хлеба, он обращает ее в священный дар. Но говорит [он] и делает уже не то, что сначала, чем знаменовалась смерть Господня, – то, хотя бывает сказано и однажды, относится ко всему священнодействию, ибо все вообще приношение даров совершается в воспоминание Господа и в нем постоянно возвещается смерть Господня. Так что же говорится далее? Во славу Пресвятой Божией Матери, в честь того или другого святого, в оставление грехов душ живых или умерших. Что же это значит? То, что побуждением, по которому приносятся дары, служит благодарность Богу и прошение. Ибо таков уже порядок вещей, что никакой дар не дается без цели: идет ли речь о том, чтобы благоугодить [дарами] Богу или чтобы почтить дарами кого-нибудь из людей, но всегда ради какого-нибудь блага, или полученного, или еще ожидаемого. Мы приносим дары или в благодарность благодетелю за то, что получили, или ищем через них милости у того, кто может для нас что-нибудь сделать, чтобы получить то, чего еще не было. А эти дары приносятся и по той, и по другой причине: и за то, что мы получили, и для того, чтобы получить. Мы благодарим Бога и просим Его: благодарим за то, что для нас сделано, просим, чтобы получить блага, так что одни и те же дары суть и благодарственные, и умилостивительные. Что же это за блага, которые нам уже даны, и каких еще мы ищем? Те и другие совершенно одно и то же – оставление грехов и наследие Царствия. Вот чего мы должны прежде всего просить себе и по Его заповеди, что уже и получила Церковь, о чем она и просит. Как же теперь нужно понимать то, что Церковь получила эти блага, и как понимать то, что она их еще не получила и, чтобы получить, молит об этом Бога? Получила она их, во-первых, в том смысле, что ей дано право на эти блага, ибо она приняла ту власть, чтобы нам быть чадами Божиими (Ин. 1, 12), и это общий для всех христиан дар, преподанный нам через смерть Спасителя; в этом-то и заключается сила божественного Крещения, равно как и прочих Таинств, посредством которых мы становимся присными Богу и делаемся наследниками Царства Небесного. Но затем еще она наследовала и самое это Царство, и наследовала самим делом – в лице бесчисленных своих членов, которых она предпослала на небо, как на новое место жительства, которых блаженный Павел называет Церковью первородных, на небесах написанных (см. Евр. 12, 23). В этом смысле Церковь получила уже великие блага. Но она еще не получила этого Царства в лице тех своих чад, которые еще только стремятся на состязание или, говоря проще, которые находятся еще в этой жизни и конец которых неизвестен, а также тех, которые отошли [от этой жизни] не с совершенно отрадными и несомненными надеждами. По этой причине она воспоминает смерть Господню, вспоминает и святых, отшедших [от этой жизни], но воспоминает также и еще не достигших совершенства: за тех она благодарит, а за этих ходатайствует. Таким образом, первая часть приношения (равно как и вторая) есть благодарственная, а следующая[1]1
  То есть вторая. – Ред.


[Закрыть] за тем – просительная: воспоминание Господа, во славу блаженной Его Матери, в честь святых. Благодарим Тебя, говорит священник, что смертию Своею Ты отверз нам врата жизни, что избрал Себе из среды нас Матерь, что человек получил такую славу, что мы имеем ходатаев за себя одной с нами природы, что единородным с нами Ты даровал такое дерзновение. Ибо слова «во славу», «в честь» значат «ради славы и чести»; точно так же слова во оставление грехов суть то же, что и слова «ради оставления», и имеют двоякое значение – ради оставления грехов, уже полученного или еще ожидаемого. Между тем кто не знает, что слава Блаженной Девы, предстательство и дерзновение святых принадлежат к числу благ, уже полученных? А приносить дары за блага полученные, очевидно, есть не что иное, как благодарность. После того, что сказано, ясны стали и эти слова: в воспоминание Господа; это значит как бы в воздаяние Ему за Его смерть, в благодарность Ему. Эти слова при принесении даров и произносятся прежде всего потому, что смерть Господа была для нас причиной всех благ. Наконец, после всего иерей совершает моление, испрашивая оставления грехов, упокоения душ и тому подобное. И это правило благоразумия, чтобы мы, обращаясь к Богу, не сейчас же высказывали Ему свои нужды и требовали того, в чем терпим недостаток, а лучше сначала приводили бы себе на память то, что уже получили и имеем, и возносили Богу за то благодарение и славословие, поставляя таким образом славу Божию выше, чем свои нужды.

11
Для чего Дары покрываются и что при этом говорится

Но так как то, что было сказано и совершено над хлебом и чем знаменовалась смерть Господня, служило лишь изображением и подобием, а хлеб остается все еще хлебом, сделавшись только даром Богу, и потому изображает собою Тело Господне в первое время Его жизни, потому что оно тоже сначала было даром, как сказано выше, – по этой причине священник прилагает к хлебу и представляет на нем те чудеса, которые совершались над тем [Телом Господа] в то время, когда Он был новорожденным и еще лежал в яслях. Поставив над ним так называемую звездицу, он говорит: и звезда пришла и остановилась [над местом], где был Младенец (Мф. 2, 9); повторяет также слова, задолго до того времени изреченные о Нем пророками и приличные одному Богу, для того, чтобы люди из-за Его плоти и из-за внешности не составили о Нем понятий унизительных, не достойных Его Божества: словом Господним небеса утвердишася (Пс. 32, 6); Господь воцарися, в лепоту облечеся (Пс. 92, 1); покрыла есть небеса добродетель Его и разума Его исполнь земля (Авв. 3, 3). Говоря это, Он покрывает дары, то есть хлеб и чашу, честными покровами и кадит со всех сторон, ибо и сила воплощенного Бога в течение известного времени, до времени чудес и свидетельства с неба, была прикровенна. Но кто был так мудр, что мог говорить о Нем: Господь воцарися, в лепоту облечеся и прилагать к Нему и все прочие изречения, приличные Богу, – те узнавали Его, чтили как Бога и различали тот покров, который на Нем был. Это-то самое и изображая, иерей говорит при покровении даров: покрый нас кровом Крилу Твоею и кадит повсюду. После этих слов и действий священник молит Бога, чтобы в этом священнодействии все достигло Его по назначению; потом идет к престолу и, став пред священною трапезою, начинает самое священнодействие.

12
О начальном славословии

Первое место в ряду священных слов занимает начальное славословие: Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа. Молитва к Богу обыкновенно состоит в благодарении, в славословии, в исповедании, в прошении. Но первое место между ними принадлежит славо словию, в особенности потому, что таково правило людей благоразумных, приступающих к Господу, – прежде всего выставлять на вид не то, что касается их самих, а то, что как будто бы только и относится к Господу. А таково именно и есть славословие, ибо кто просит, тот водится желанием поправить свои обстоятельства; кто приносит исповедание, стараясь освободиться от зла, тот также выставляет себя на вид; и кто благодарит, очевидно, действует под влиянием удовольствия при виде своих благ; а кто приносит славословие, тот оставляет в стороне и себя, и все свое и славословит Господа ради Самого Господа, ради Его силы и славы. Затем и самый порядок вещей, самая сообразность с существом дела требуют, чтобы на первом месте здесь было славословие. Как только мы приступаем к Богу, мы прежде всего познаем Его неприступную славу, силу и величие. Следствием этого бывает удивление, изумление и тому подобное, а это уже и есть славословие. Если мы пойдем далее, узнаем Его благость и человеколюбие, – следствием того бывает благодарение. После того мы начинаем созерцать все величие благости Его, все богатство Его человеколюбия. Первым и вполне достаточным доказательством этого величия, этого богатства для нас служит то, что мы сами так злы и что, несмотря на то, Он не перестает нам благодетельствовать; это доказательство убеждает нас, как человеколюбив Бог, и убеждает лучше других, потому что оно ближе к нам, оно – в нас, оно у нас перед глазами; между тем, если мы будем припоминать свои дурные поступки перед Богом, это и будет то, что называется исповеданием. Прошение же занимает четвертое место; после таких размышлений, посредством которых мы познаем благость и человеколюбие Божие к нам, само собою следует, что мы должны быть смело уверены, что, если будем просить – непременно получим то, в чем нуждаемся. Если уже Он был так благ к людям дурным, то каков будет для тех, кто переменяется [к лучшему], кто уже оправдан за то, что исповедал свои грехи, по слову пророка: глаголи ты прежде беззакония твоя, да оправдишися! (Ис. 43, 26).

Таким образом, славословие занимает первое место в ряду молитвы; по этой причине прежде всякой молитвы, прежде всех священных слов священник славословит Бога. Но зачем он провозглашает троичность в Боге, а не единство Божие? Не говорит: «благословен Бог» или «благословенно Царство» [Божие], но различает Лица: благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа. Через вочеловечение Господа люди в первый раз узнали, что в Боге три Лица; между тем то, что совершается здесь, служит таинственным изображением этого самого вочеловечения Господня, поэтому и нужно, чтобы в самом начале этого священнодействия просияла, была провозглашена Троица.

После славословия он предлагает прошение, говоря: миром Господу помолимся. Ибо мы не знаем, о чем молиться, как должно (Рим. 8, 26). Поэтому, чтобы мы не пустословили, он дает нам касательно молитвы необходимые наставления и прежде всего научает, как нужно молиться, – что нужно молиться миром. Но почему он после славословия непосредственно велит воссылать прошение, между тем как еще не было ни исповедания, ни благодарения Богу? Потому что в этом слове «мир» заключается уже мысль о тех [видах молитвы], если только кто захочет настоящим образом об этом поразмыслить, ибо кто недоволен встречающимися с ним в жизни обстоятельствами, тот не может иметь и мира в самом себе – его имеет только человек благоразумный, который за все благодарит, по правилу блаженного Павла (1 Фес. 5, 18); не может иметь и тот, у кого нечиста совесть, а чистая совесть без исповеди – дело невозможное. Таким образом, кто молится с миром, у того в душе уже было и благодарение, и исповедание. А притом и прошение, которое они приносят Богу, представляет их и благодарящими, и исповедающимися.

О чем они просят? О помиловании. А это просьба осужденных: когда у этих последних нет более никаких средств к защите, когда им нечего уже бывает говорить в свое оправдание, они обращаются к судье с этим последним словом в надежде получить просимое, если уже не по праву, то по его человеколюбию. А кто поступает так, тот этим самым свидетельствует, с одной стороны, об особенном добродушии Судии, с другой – о своих дурных качествах: здесь одно есть свойство исповеди, а другое – свойство благодарения. К молитве же народ побуждает священник, как лицо, на то поставленное. Для этого-то, собственно, он и поставлен во главе народа, как ходатай за него и посредник, чтобы его молитва была действительна и имела больше силы, как сказал и апостол Иаков: много может молитва праведного (Иак. 5, 16), когда и все те, за кого воссылается молитва, прилагают к тому все, что только нужно с их стороны: благие нравы, молитву, покорность и другие добрые качества, о которых знают, что они приятны Богу.

Какое же первое, непосредственно следующее за тем прошение? О свышнем мире и спасении душ наших. Дав наставление сначала о том, какое расположение духа надобно иметь во время молитвы, теперь он научает и тому, чего прежде всего надобно просить, а именно: сперва Царствия Божия и правды его, так как спасение душ означает Царствие, а свышний мир – правду Божию. Об этом мире сказал апостол Павел: мир Божий, превосходящий всякий ум (Флп. 4, 7). Его оставил Господь апостолам, отходя ко Отцу, когда сказал: мир Мой оставляю вам, мир Мой даю вам (Ин. 14, 27). Как там слово «правда» означает не одно только раздаяние всего поровну, а выражает собой добродетель в каком бы то ни было роде, так и здесь слово «мир» означает нечто общее, потому что Он есть плод всех добрых качеств в совокупности, плод всякого вообще любомудрия, ибо невозможно стяжать совершенный мир тому, у кого недостает хотя бы одной какой-нибудь добродетели; напротив, необходимо пройти по всем степеням добродетели тому, кто хочет наслаждаться миром.

Таким образом, нужно сначала приучать себя к тому, чтобы иметь мир с людьми, какой только возможен для нас, а потом просить у Бога Его мира. Такой порядок существует и в отношении всякой добродетели: есть целомудрие, которое достигается посредством подвига, и есть целомудрие, которое дается душе от Бога; и любовь, и молитва, и мудрость, точно так и в отношении ко всему прочему. Потому и священник сначала говорит нам о том мире, который в нашей власти, который достигается нами самими, и с таким миром повелевает нам возносить свои прошения к Богу; а затем – о том мире, который дается от Бога, и о нем он заставляет нас молить Бога, когда говорит: о свышнем мире помолимся.

Он говорит здесь не о мире только в отношении друг к другу, когда мы бываем незлопамятны по отношению друг к другу, но и о мире с самими собою, когда сердце наше не осуждает нас (1 Ин. 3, 20). А от такого мира великая польза; можно сказать даже, он необходим нам на каждом шагу и потому, что для души, волнуемой смятением, совершенно невозможно достигнуть единения с Богом по самому свойству смятения: как мир производит то, что многие представляют собой одно лицо, так смятение одно лицо разделяет на многих. Каким же образом такое лицо может быть в согласии с Богом, Существом единым и простым? Да и потому еще, что тот, кто молится без мира, не может ни хорошо помолиться, ни получить что-нибудь хорошее от своей молитвы. Если волнует человека гнев, злопамятство изгнало мир из его души, он не обретет через свою молитву и прощения грехов, а тем более не получит какой-нибудь другой милости. Или если вследствие каких-нибудь других грехов человек мучится совестью и в сердце своем носит упреки и его волнует такое смущение, то и в таком случае он потерял всякое дерзновение пред Богом, по известному изречению, и, когда молится, молится без дерзновения, то есть без веры; а кто молится без веры, тот молится напрасно, без всякой пользы.

Поэтому-то нам и повелевается, чтобы мы и молились Богу с миром и прежде всего просили себе мира свыше, а после этого воссылали бы с добрым намерением прошения к Богу и о других предметах: не только о Церкви и государстве, о начальствующих в той и другом, о тех, кто находится в опасностях, напастях и несчастиях, но, одним словом, обо всех людях, о целой вселенной, ибо о мире, говорит далее, всего мира. И это в особенности потому, что своего Господа мы почитаем общим Господом всех их и верим, что Он обо всех их заботится, как Творец о Своих творениях, что, кто печется о них, тот угождает Ему даже лучше того, кто приносит Ему жертву; а с другой стороны, по словам блаженного Павла, да и мы в мире тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте; и молимся мы не об одних только благах, относящихся к душе, но и о благах телесных, для нас необходимых, – о благорастворении воздухов и изобилии плодов земных, чтобы виновником и подателем всех этих благ мы почитали Бога и к Нему одному обращали свои взоры, ибо Сам Христос повелел нам просить у Него, между прочим, и насущного хлеба (Мф. 6, 11; Лк. 11, 3).