Текст книги "Японская олигархия в Русско-японской войне"

В постановлениях конституции Мэйдзи о военном командовании (гунрэй) и военном управлении (гунсэй) (статьи 11 и 12[5]5
  Статья 11: «Император имеет высшую власть над армией и военно-морским флотом». Статья 12: «Император определяет организацию и мирное состояние армии и военно-морского флота».


[Закрыть]) было определено, что они являются исключительной прерогативой императора, в исполнение которой парламент вмешиваться не может. Более того, с установлением в 1878 году общей штабной системы доктрина независимости высшего командования (тосуйкэн но докурицу) получила признание и осуществилась на практике. Согласно этой доктрине, и армия, и флот находились под высшим командованием императора как главнокомандующего, высшее военное командование над обоими родами войск осуществлялось императором через военных советников, которые были самостоятельны и независимы от гражданских министров, дававших советы трону по главным государственным делам.

Статья 11 толковалась главным образом как утверждение этой доктрины и, таким образом, составляла важное исключение из упомянутой уже статьи 55. Статья 12, напротив, понималась в том смысле, что императорская власть над военным управлением (гунсэй) должна осуществляться через ответственных государственных министров. Однако грань между высшим командованием (гунрэй) и военным управлением (гунсэй) никогда не была четко определена, и в результате разделение их функций должно было выработаться на практике. Реальные властные взаимоотношения между военной и гражданской администрацией оказались определяющим фактором в пользу первой.

Во время Русско-японской войны императорскими военными советниками были начальники генерального штаба армии и генерального штаба военно-морского флота и военный и военно-морской министры, чья двойная роль давала им право прямого доступа к императору (яку дзе'со). Во время Русско-японской войны принцип объединенного командования под руководством начальника генерального штаба армии был отброшен и было признано равноправие начальников генеральных штабов армии и флота, лично ответственных за деятельность своих соответственных штабов и совместно ответственных за планирование и исполнение скоординированных операций. В число императорских военных советников следует также включить заместителей начальников генеральных штабов обоих родов войск, и, как мы увидим в главе 3, они играли значительную роль в процессе ориентирования политики на войну. Личности военного и военно-морского министров уже обсуждались, но важно отметить, что должность начальника генерального штаба армии последовательно занимали два гэнро: Ояма Ивао и Ямагата Аритомо.

Начальник генерального штаба флота виконт адмирал Ито Сукэюки родился в 1843 году в семье самурая клана Сацума. Побывав под британской бомбардировкой Кагосимы в 1863 году, он пришел к выбору в качестве карьеры службы во флоте. Отслужив в военно-морских силах Сацумы во время кампаний против Токугавы, он поступил на службу во флот при правительстве Мэйдзи. В 1881 году его повысили до звания вице-адмирала. Во время Китайско-японской войны он был командующим объединенным флотом Японии; за достойные награды подвиги во время войны Ито получил титул виконта. Главой генерального штаба флота он был назначен в 1895 году и оставался на этом посту около десяти лет, включая весь период Русско-японской войны. Ито был предводителем морской группировки Сацумы. Казалось, что его авторитет на флоте равен авторитету Ямагаты в армии. Ито, однако, оставался моряком и не выказывал интереса к политике. Несмотря на юридическое равноправие генеральных штабов армии и флота, Ито Сукэюки во время войны против России затмили его армейские соратники. Возможно, такому развитию событий поспособствовал и умный министр флота Ямамото.

Заместитель главы генерального штаба армии виконт генерал Кодама Гэнтаро[6]6
  Кодама Гэнтаро часто считается выходцем из Тесю, но его родной клан Токуяма из Тесю был всего лишь ответвлением клана Ямагути.
  Британский офицер писал о Кодаме: «Его единственный язык – японский (...). Это самый восточный из всех восточных людей».


[Закрыть] родился в 1852 году в самурайской семье клана Токуяма. После участия в кампаниях против Токугавы он пошел во вновь созданную армию Мэйдзи и несколько лет занимался подавлением восстаний, таких, как, например, восстания в Саге и Сацуме. В мае 1885 года был назначен главой первого комитета генерального штаба армии, затем, в октябре 1887 года, стал президентом Военного колледжа армии. В июне 1891 года отправился в Европу с целью ознакомления с системой военного образования. По возвращении домой в августе 1892 года был назначен заместителем министра армии и главой комитета по военным делам. Во время Китайско-японской войны Кодама был офицером штаба армии.

В августе 1895 года ему был присвоен титул барона, и в последующие годы его повысили до ранга генерал-лейтенанта. В феврале 1898 года Кодама стал генерал-губернатором Тайваня и скоро получил в титул виконта. В декабре 1900 года Кодама был назначен военным министром в четвертом кабинете Ито и остался на этом посту, когда формировался первый кабинет Кацуры. Позже он занимал посты министра образования и министра внутренних дел.

В октябре 1903 года, когда тучи войны собирались над Маньчжурией, Кодама, несмотря на очевидное понижение в чине, занял пост заместителя начальника генерального штаба армии, освободившийся по причине внезапной смерти предшественника. В июне 1904 года его повысили до звания генерала армии. Кодама играл важную роль в ориентировании японской политики на войну с Россией. Он оставил пост заместителя начальника штаба в июне 1904-го, чтобы стать начальником штаба маньчжурских войск под командованием Оямы Ивао. Как мы увидим позже, он способствовал координации гражданских и военных политических лидеров в вопросе окончания войны[7]7
  Во время Русско-японской войны в Высший военный совет входило семь человек. Назначенными 14 января 1904 года были: генерал Куроки Тамемото (60 лет, Сацума), генерал Ноцу Мичицура (63 года, Сацума), генерал Оку Ясутака (58 лет, Кокура), адмирал Иноуэ Есика (59 лет, Сацума). Назначенными 17 марта 1904 года: генерал-лейтенант Ямагути Мотооми (58 лет, Тесю; умер 7 августа 1904 года). Назначенными в январе 1905 года: генерал князь Саданару (46 лет, князь империи), адмирал князь Такэхито (42 года, князь империи).
  Совет, очевидно, во время войны не собирался ни разу, поскольку четверо из его членов были в Маньчжурии, один – в Европе, а еще один умер.


[Закрыть].

Заместитель начальника генерального штаба флота вице-адмирал Идзуин Горо родился в 1852 году в семье самурая клана Сацума. После участия в различных битвах кампании против Токугавы он поступил в 1871 году в Военно-морскую академию, а в 1883 году окончил Британскую военно-морскую академию. Во время Китайско-японской войны Идзуин Горо был офицером штаба военно-морского флота, после войны получил звание контр-адмирала и был назначен заместителем главы генерального штаба военно-морского флота. В течение нескольких лет он занимал должность командующего японским постоянным флотом до повторного назначения в 1902 году на пост заместителя главы штаба, который занимал до ноября 1906 года. Как мы увидим позже, во время предвоенных переговоров с Россией он присутствовал на некоторых советах гэнро и императорских советах, на которых было принято решение о войне.

Существовали еще два государственных органа, чьим долгом, по крайней мере теоретически, было давать советы императору по важным военным делам: Гэнсюйфу (Совет фельдмаршалов и адмиралов флота) и Гундзи Сангиин (Высший военный совет). Однако во время Русско-японской войны они практически не имели никакого влияния.

Когда разразилась Русско-японская война, был создан Дайхоней (императорский штаб), как и во время Китайско-японской войны. Однако этот императорский штаб, в отличие от своего предшественника, не служил для принятия серьезных решений. Скорее он стал местом, где штабные офицеры обоих видов войск формально отчитывались перед императором строго по вопросам, касающимся военных операций. Совет гэнро, обычно сопровождаемый императорским советом, собирался в течение всей войны как высший орган по формированию решений по военным вопросам и вопросам внешней политики[8]8
  Император Мэйдзи редко задавал вопросы на собраниях центрального штаба империи, якобы потому, что не хотел беспокоить своих подчиненных вопросами. Ведь ответы на вопросы императора всегда должны быть верными!


[Закрыть].

Конституция Мэйдзи не предусматривала процедуры ратификации договоров. Однако, согласно статье 56 Конституции, которая в общих чертах определяет обязанности Тайного совета, и согласно императорскому указу об организации совета, международные договоры, до подписания их императором, обычно представлялись на рассмотрение Тайного совета[9]9
  Статья 56 гласит: «Члены Тайного совета, в соответствии с обеспечением организации Тайного совета, совещаются по поводу важных государственных дел, когда их консультирует император». Несколько важных договоров было заключено без получения формального совета от Тайного совета, выдающимся примером чего был англо-японский союз 1902 года.


[Закрыть].

Тайные советники назначались императором пожизненно по рекомендации премьер-министра. Они не были ответственны перед парламентом. Министрам государства, по долгу службы, было предписано заседать в Тайном совете, и они имели право голоса на пленарных заседаниях, которые требовали присутствия более чем десяти советников и, как правило, проводились в присутствии императора. Рекомендации Тайного совета принимались большинством голосов[10]10
  Тайный совет должен был состоять из президента, вице-президента и 24 советников. Однако их общее число часто было непостоянным.


[Закрыть].

В случае возникновения серьезных разногласий между Тайным советом и кабинетом министров Тайный совет имел право на вмешательство в дела кабинета по ведению внешней политики. Некоторые наглядные примеры этого происходили в 1920-х и 1930-х годах.

Во время ратификации Портсмутского мирного договора в октябре 1905 года между Тайным советом и кабинетом министров не было серьезных расхождений. Если среди отдельных советников и возникло некоторое недовольство договором, оно, конечно, не могло повлиять на мнение совета в целом. При более пристальном взгляде на состав Тайного совета во время Портсмутского мира ясно, что было бы невероятно, если бы Тайный совет всерьез воспротивился заключению договора, который поддержали гэнро, государственные министры и военные лидеры.

Во время подписания договора присутствовало двадцать семь советников, включая председателя, Ито Хиробуми, и заместителя председателя. Также присутствовали трое гэнро (Ито, Ямагата, Мацуката). Клановое происхождение советников было следующим:

Все они были высокопоставленными чиновниками, и некоторые занимали военные должности. Они были или представителями кланов, или «чиновниками-специалистами»[11]11
  Пост генерального секретаря Тайного совета во время ратификации Портсмутского договора занимал Цузуки Кэйроку, зять гэнро Иноуэ Каору. Генеральный секретарь часто оказывал огромное влияние на действия совета.


[Закрыть].

Мы уже составили представление о тех должностных лицах, чьей обязанностью, согласно конституции Мэйдзи, было принятие решений по вопросам внешней политики. В общей сложности это пятьдесят политических деятелей разной степени влияния. Некоторые играли продолжительную и жизненно важную роль в политическом процессе, другие, как, например, члены Высшего военного совета, находились на периферии или, как члены Тайного совета, не являющиеся гэнро, проявили себя лишь на узком политическом поприще.

В любом правительстве трудно точно определить, кто именно формирует политику. Однако в нашем исследовании мы осмелились бы предположить, что те, кто присутствовал на императорских советах, и были творцами внешней политики в олигархической структуре, основанной на конституции Мэйдзи. Как мы увидели, первый кабинет Кацуры сошелся во мнениях, что важные вопросы внешней политики должны обсуждаться и решаться на совете гэнро и/или на императорском совете – источники показывают, что кабинет твердо придерживался этого соглашения. Действительно, императорские советы во многих случаях проводились просто для того, чтобы получить санкцию императора на решения, уже достигнутые на советах гэнро.

Предположение о том, что присутствовавшие на императорских советах составляли формирующую политику олигархию, не исключает никого из реальных творцов политики, так как на императорских советах присутствовали все те, кто был на соответствующем совете гэнро.

Во время Русско-японской войны проводились четыре главных императорских совета, каждый вслед за советом гэнро, где и принимались реальные политические решения: 23 июня 1903 года, когда Япония решила начать переговоры с Россией; 12 января 1904 года, когда японское правительство постановило послать еще один, последний пакет предложений; 4 февраля 1904 года, когда было принято решение о начале войны; и 28 августа 1905 года, когда олигархи приняли последнее предписание, приказывающее полномочному представителю Комуре принять условия мира без контрибуций.

Вот перечень тех, кто формировал внешнюю политику:

Во время Русско-японской войны эта олигархия, формировавшая внешнюю политику, имела тенденции и к объединению, и к размежеванию. Это была небольшая группа из четырнадцати человек, средний возраст которых в 1904 году составлял 58 лет. Одиннадцать из них, включая пять гэнро, были выходцами из двух западных кланов, доминировавших на политической сцене весь период Мэйдзи. У них был сходный жизненный опыт в ведении внутри– и внешнеполитических дел в те годы молниеносных перемен, и они разделяли сходные устремления построить как можно быстрее богатую страну с сильной армией. Основное единство поддерживалось среди них общим сознанием национального кризиса.

И все же существовали признаки потенциальной разобщенности. Олигархия не была монолитным блоком, она состояла из нескольких частей, объединенных верхушкой гэнро. Сама группа гэнро состояла из пяти волевых людей с собственной сферой интересов и политических предпочтений. Более того, между гэнро и более молодыми лидерами олигархии, несмотря на сходство жизненного опыта и общее происхождение, была заметна пропасть, разделяющая эти поколения.

Лидеры второго поколения являли больше внутренних расхождений, чем гэнро. Положение гэнро во власти находилось в процессе перехода, а точнее говоря – в процессе упадка, и политическое преимущество переходило ко второму поколению. Из-за того что группа гэнро была фактически единственным объединяющим фактором в этой сложной системе императорских советников, все большее ослабевание контроля гэнро означало растущий повод для соперничества среди различных групп, например между гражданскими и военными или армией и флотом.

Также следует отметить особую роль, которую, постепенно претерпевая внутреннюю трансформацию, играли парламент и политические партии в этой олигархической системе. Парламент не мог повлиять на назначение и отставку творцов внешней политики, и ко времени Русско-японской войны ни один член партии как таковой не был включен в число олигархов. Должны ли мы тогда полностью исключить парламент и политические партии из общей картины?

Традиционный взгляд на японский парламент военного времени придерживается мнения, что в восторженной атмосфере патриотизма, сопровождавшей начало войны, парламент сразу же прекращает всякую оппозиционную правительству деятельность и собирается только затем, чтобы утверждать любые предложенные правительством расходные счета. Но это слишком поверхностный взгляд – по крайней мере, в случае с Русско-японской войной. Позднее мы увидим, как политические партии воспользовались отличной возможностью, предоставленной войной, чтобы продвинуть собственные политические интересы. Здесь достаточно сказать, что внутреннее противоборство политических партий и правительства длилось на протяжении всей войны. Эти интриги и постоянное маневрирование имели по крайней мере два следствия. Во-первых, они способствовали дальнейшему ослаблению контроля гэнро над лидерами второго поколения. Во-вторых, политическим партиям совершенно не удалось наладить столь необходимые, особенно на последних этапах войны, политические связи, чтобы предотвратить увеличение пропасти между олигархией и народом. Вместе с олигархами, которые ввиду направления и природы своей политической власти ничуть не заботились о чаяниях народа, политические партии способствовали созданию опасной ситуации, в которой, как мы рассмотрим в следующих главах, у тех, кого мы называем «политическими деятелями», – полностью невежественных шовинистических групп и личностей – оказались развязаны руки для того, чтобы, воспользовавшись ситуацией, провоцировать массы.

Итак, японская олигархическая структура, занимающаяся формированием и проведением внешней политики в период Русско-японской войны, являлась группой из многих составляющих. Она находилась под ослабевающим контролем гэнро и имела противоречивые тенденции к объединению и размежеванию. Эта исключительная группа не была избавлена от постепенного вмешательства политических партий, вмешательства, которое, в свою очередь, ускорило темп внутренней трансформации власти. Пребывая в твердом убеждении, что они обладают монополией на мудрость в деле ведения внешней политики, олигархи действовали как советники трона, от которого получали политическую власть и легитимность.

Глава 2
РАСКОЛ ВО ВЗГЛЯДАХ НА МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

Выдающийся исследователь международных отношений Киесава Киеси писал в 1942 году:

«Что поражает исследователя истории японской дипломатии... так это то, что общественное мнение в Японии всегда требовало жесткой внешней политики, в то время как политика правительства была очень осторожной. За девяносто лет дипломатических отношений между Японией и окружающим миром с конца эпохи Токугавы я не могу назвать ни одного кабинета, который не подвергался бы нападкам общественности за слабость дипломатии; разве что, может быть, за исключением первого и второго кабинета Коноэ. Никто не будет отрицать, что Муцу Мунэмицу и Комура [Ютаро] были самым талантливыми министрами иностранных дел за всю историю японской дипломатии. Однако если посмотреть внимательно, то мы увидим, что никто из министров иностранных дел не подвергался такой жестокой общественной критике, как эти двое. Наградой за дипломатию Муцу в Китайско-японскую войну был вотум недоверия палаты представителей. Дипломатия Комуры в войну против России вызвала самый сильный мятеж в Токио за всю историю. В сфере иностранных дел сотрудничество японского народа с правительством всегда начиналось с развязыванием войны и заканчивалось с ее завершением. Дипломатия считалась синонимом слабости и вызывала гнев общественности. ...Со времен Токугавы в общественном сознании японцев осталось представление, что внешнеполитических целей можно достичь, только если правительство займет жесткую позицию, и что отсутствие дипломатических успехов может быть вызвано только неспособностью правительства такую позицию занять. По каким бы то ни было причинам нельзя отрицать, что приверженность жесткой внешней политике всегда была основной установкой общественного мнения. Общественное мнение по природе своей безответственно и эмоционально. Размышляя о нашей международной политике, нельзя забывать об этой особенности национального менталитета. Примечательной особенностью этого чувства является постоянное желание экспансии... и наш прошлый опыт подсказывает нам, что только сильный кабинет может преуспеть в том, чтобы контролировать это общественное мнение и руководить им и его требованиями к жесткой внешней политике».

Можно поспорить о том, всегда ли политика японского правительства была осторожной. Однако взгляды Киосавы о том, что общественное мнение Японии всегда требовало более жесткой внешней политики, чем та, которую проводило правительство, разделяют многие исследователи современной истории Японии[12]12
  Так, Маруяма Macao утверждает: «Знаменательно, что первый раз с периода Мэйдзи требования жесткой международной политики исходят от простого народа, то есть от тех, кто терпит притеснения дома.


[Закрыть]. Общественное мнение периода Русско-японской войны не было исключением из этого правила. На самом деле, этот период представляет собой типичный пример конфликта между жестким общественным мнением и осторожной государственной политикой.

Целью этой главы является вкратце проследить историю расхождения мнений между властями предержащими и общественностью в отношении внешней политики и изучить типы личностей, которые создавали общественное мнение во время Русско-японской войны.

С самого начала следует пояснить две вещи. Во-первых, разница со взглядах между властителями-олигархами и лидерами общественного мнения в основном определялась тем, что вторые не несли ответственности и не имели опыта в делах государственного управления. В той или иной степени это расхождение наблюдается во всех странах. Однако в эпоху Мэйдзи монополия на принятие государственных решений была рано захвачена олигархами. Как в структуре управления, так и на практике оставалось очень мало каналов, через которые правительство делилось бы ответственностью и опытом в сфере международных сношений с кем-либо еще, и между власть имущими и людьми, не входящими в правительство, почти не происходило конструктивного обмена мнениями по поводу внешней политики[13]13
  Янсен описывает споры по поводу международной политики во время периода Мэйдзи следующим образом: «О международной политике стало принято судить как о системе из противоположных зарядов, с употреблением таких терминов, как «положительная» и «фундаментальная», в противовес «слабой» и «нерешительной».


[Закрыть]. Иными словами, для уменьшения этой разницы во взглядах не было сделано почти ничего с тех пор, как она появилась вместе с режимом Мэйдзи.

Во-вторых, лидеры сторонников жесткой международной политики в эпоху Мэйдзи со временем изменяли свои требования к верховному правительству на менее срочные или радикальные. То ли в рамках политической тактики ослабления правительства и введения его в замешательство, то ли из идеологических убеждений либералы, партийные политики и пылкие националисты в один голос требовали, чтобы правительство заняло жесткую позицию в международных отношениях. Однако политическая история эпохи Мэйдзи, особенно после провозглашения конституции, показывает постепенное смещение в рядах антиолигархических сил. Те, кто оказывался ближе к политической власти (как в масштабе всей страны, так и внутри политических партий), начинали проявлять большую степень понимания олигархии и ее политики. Следовательно, получалось так, что большинство ярых сторонников жесткой международной политики стали составлять журналисты, интеллектуалы (включая некоторых университетских профессоров), не особенно успешные партийные политики и, что важнее всего, члены националистических обществ. В данном исследовании мы будем обобщенно называть этих лиц «политическими деятелями».

В эпоху Мэйдзи требования и намерения тех, кого беспокоила судьба страны, были связаны с борьбой Японии за сохранение национальной независимости в мире, где главенствовали западные державы. Все политические лидеры, как входящие, так и не входящие в правительство, соглашались с тем, что для достижения этой цели и получения равноправных отношений с Западом Япония должна активно проводить политику «фукоку кьехэй» (обогащения страны и укрепления армии). Короче говоря, разница во взглядах различных группировок политических лидеров эпохи Мэйдзи заключалась только в методах и сроках, а не в конечных целях[14]14
  Мы придерживаемся этой позиции, несмотря на то что Конрой усиленно отстаивает ту точку зрения, что у Японии был план аннексии Кореи.


[Закрыть]. И те, кто отвечал за политику страны, и те, кто ее критиковал, выдвигали один и тот же лозунг и одну и ту же цель, «фукоку кьехэй», несмотря на существовавшее между ними расхождение во взглядах. Это относилось как к внутренней, так и к внешней политике. Облеченные властью осознали, что до достижения цели необходимо пройти несколько этапов. Они быстро поняли, как важно дождаться подходящего момента для каждого последующего шага.

Критики правительства не смогли понять этого различия между лозунгом и программой или намеренно отказались сделать это из-за своей политической позиции или просто невежества. В любом случае, их противодействие правительственной политике в области внешних сношений Японии по большей части проистекало из постоянного недостатка непосредственного опыта и чувства ответственности за государственные дела. Следовательно, они не понимали постепенности процесса и вместо этого требовали, чтобы Япония одним махом достигла конечной цели. Их крик о жесткой внешней политике и нападки на «трусость» правительства имели легитимный вид, поскольку безопасное и равноправное среди мировых держав положение было заявленной национальной целью Японии Мэйдзи.

Первым проявлением этого конфликта мнений можно назвать реакцию политически сознательной общественности на императорское воззвание к открытию международных отношений 1 января 1868 года, в котором объявлялись принципы, на которых новый режим будет строить свою внешнюю политику. В воззвании утверждалось:

«Отношения с иностранными государствами чрезвычайно важны, поэтому императора долго беспокоило его [sic] установление. Неверная политика, проводимая правительством сегуна, породила неправильное общественное мнение по этому вопросу, что привело к сегодняшнему замешательству. Теперь же изменившиеся условия в стране требуют от нас отказаться от затворнической политики, поэтому мы заявляем, что отныне открываются международные отношения на основе международного законодательства, и как правительство, так и его подчиненные должны объединить свои усилия для выполнения Нашей Воли».

Это воззвание, очевидно, шокировало многих, кто не думал, что новое правительство настолько резко изменит старые порядки. Они ожидали, что новое правительство, чьи лидеры воевали с режимом Токугавы под лозунгом «Сонно дзеи» («чтить императора и изгнать варваров»), с усиленным жаром будет продолжать ту же политику. Твердые фанатики «Сонно дзеи» чувствовали себя преданными новым режимом. Некоторые из них начали нападать на иностранные представительства в Японии, выражая таким образом свое возмущение той политикой, которой так внезапно решило придерживаться новое правительство.

Воззвав к отказу от изоляции в сфере внешней политики, лидеры нового режима нисколько не намеревались объявлять о рассвете новой эры интернационализма в Японии; скорее, это было тактическое отступление. В то же время путем продуманного искажения исторических фактов лидеры возложили вину за последние трудности Японии в общении с иностранными державами на правительство Токугавы. Опыт последних дней эпохи Токугавы и рост знаний о Западе убедили новых лидеров в невозможности продолжать политику изоляции, в том, что для того, чтобы стать единым сильным государством, их стране необходима срочная вестернизация. Даже во время кампании против режима Токугавы они решили, что политика «дзеи» должна быть сменена и ее проведение следует отложить до тех пор, пока Япония не станет достаточно сильна. Политика «дзеи» стала простым лозунгом, используемым ими, чтобы поднять народ против режима Токугавы, который они же обвиняли в беспрекословном подчинении западным варварам. Декларация нового правительства о новых принципах международных отношений, следовательно, была не чем иным, как провозглашением решения, к которому его лидеры пришли в последние дни эпохи Токугавы. Таким образом, в первые дни эпохи Мэйдзи был установлен прецедент осторожной и реалистической внешней политики, невзирая на требования жесткой, нереальной и зачастую шовинистической политики от той части общественности, которая обладала политическим сознанием, но не имела достаточной информации.

«Сейкан-рон» («спор о победе над Кореей») 1873 года еще больше увеличил это расхождение. Нет смысла сейчас углубляться в подробности этого значительного эпизода[15]15
  Янсен утверждает, что дебаты вокруг Кореи «были первым крупным поворотным пунктом в политике страны после Реставрации, и их решение было достигнуто ценой резкого сокращения основ политического руководства... Стабильности руководства и целей пошло на пользу сужение базы. После того как олигархическое руководство сократилось количественно, оно стало гораздо более единым и эффективным».


[Закрыть], но можно отметить тот факт, что споры в кругах власти Японии шли не вокруг конечной цели. Желание экспансии Японии на Корейский полуостров разделяли и те, кто требовал немедленной экспедиции в Корею, и те, кто возражал против нее. Следовательно, спор шел о том, как и когда воплотить эту политику экспансии в Корею. «Фракция внутренних реформ», которая считала, что внутренняя консолидация и модернизация важнее, чем заморские предприятия, выиграла. Убеждения победителей поддерживали новое знание и впечатления от Запада, откуда только что вернулись главные члены группировки. Как свидетельствует часто цитируемое мнение Окубо Тосимичи, «фракция внутренних реформ» реалистично оценивала международное положение Японии и ожидала, что страны, имеющие в Корее свои глубокие интересы, протестами и собственной интервенцией не дадут Японии вторгнуться в этот регион. В долгосрочной перспективе они просчитывали, какое воздействие окажет на Японию такая реакция мировых держав и сколько будет стоить стране такая экспедиция. Победители взывали к рациональности и реализму, основанным на спокойном рассмотрении ситуации в Японии, как внутренне-, так и внешнеполитической. Проигравшие же в избытке эмоций не смогли посмотреть на дело столь широко. В общем, это «великое разногласие» во властных кругах новой Японии привело к еще более сильной концентрации правящей власти в руках олигархии Сате, которая практически монополизировала ответственные посты в исполнительной власти государства. Таким образом, раскол мнений в области международной политики между реалистичными и осторожными олигархами и их политическими оппонентами полностью оформился.

Восстание Сацумы в 1877 году подтвердило тщетность попыток вооруженного сопротивления новому режиму. Некоторые из тех, кого спор о Корее сделал диссидентами, теперь начали переносить свое противостояние с олигархами на политическую арену. Подробности о «Дзию Минкэн Ундо» («Народном движении за политические права») мы здесь не рассматриваем. Однако следует отметить, что с самого начала Движение за политические права имело сильный националистический характер. Не избавленное еще полностью от веры в политический либерализм, движение все же отдавало предпочтение построению сильного государства на основе обеспечения более широкого участия в политике на принципах индивидуализма и свободы. Сильный национализм был базой идеологии лидеров движения. Они заявляли, что культивация политической сознательности масс и стимуляция их участия в политической деятельности необходимы для построения действительно объединенной и сильной страны. С самого начала движение стремилось уравнять «минкэн» (политические права народа) и «коккэн» (национальная власть)[16]16
  К примеру, Скалапино заявляет: «Раннее партийное движение в Японии Мэйдзи было частью – неотделимой – националистических течений, и его лидеры были пылкими националистами, посвятившими себя делу создания Великой Японии».


[Закрыть].

Янсен подводит итог: «Политические партии были, наверное, странным плодом шовинистической неудовлетворенности самураев... Чтобы получить поддержку народа, любая партия должна была критиковать правительство за его мягкую внешнюю политику. Шовинизм был необходимой предпосылкой политического успеха».

Ока Ёситакэ утверждает, что толкователи идеологии «Дзию Минкэн Ундо» смотрели на международное положение исключительно с позиций политики силы («дзакуники кесоку») – «сильный пожирает слабого», и считали, что Азия может пасть жертвой западного империализма. В этом плане их взгляды не очень расходились с воззрениями правящих олигархов. Ощущение «тайкэцу» (противостояния с Западом) владело мыслями как власть имущих, так и их противников. Но те же самые представления, руководствуясь которыми олигархи шли по пути осторожности и реализма, толкали их противников на путь шовинизма и авантюризма. С ужесточением контроля олигархов над внутренними делами их политические противники перенесли свои нападки в сферу внешних сношений. Ничто так эффективно не воздействовало на националистические чувства народа, как внешнеполитические проблемы. Оппозиция свободно могла критиковать осторожную политику правительства как не соответствующую заявленным целям страны. В 80-х и первую половину 90-х годов XIX века вопрос пересмотра договора постоянно давал оппозиции возможность критиковать олигархическое правительство. В глазах критиков осторожная, реалистичная и мягкая дипломатия правительства была просто трусливой, неуклюжей и унизительной для национальной гордости Японии. В дальнейшем оппозиция, казалось, убедилась в том, что правительство было всегда слишком уступчиво по отношению к иностранным державам и что без их бдительности и предостережений олигархи могут принять политику, которая приведет к окончательному национальному унижению.

Победа в Китайско-японской войне 1894 – 1895 годов имела несколько долгосрочных последствий для Японии. Во-первых, она привела к фундаментальным переменам в отношении Японии к Китаю. Деятели «Дзию Минкэн Ундо», как мы видели, с тревогой смотрели на то, как страны Азиатского континента становятся жертвами западных держав. По мере того как Япония все больше утверждалась в своей независимости, у них появлялись причины считать, что для успешного объединения стран Азии против Запада необходим союз с Китаем. Конечно, это было проявлением угрозы со стороны Запада в представлении японцев, но в то же время идея о союзе с Китаем проистекала из традиционно высокой оценки Китая Японией.