Текст книги "Сожжённая скрипка"

Татьяна 100 Рожева
Сожжённая скрипка

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

«Он пригласил меня в музей, хоть был мне не сестра» – изгалялась я над старым советским стихом, шагая к Пушкинскому музею мимо нового храма Христа спасителя, все равно напоминавшего памятник белотелым посетителям бассейна в золотых резиновых шапочках.

К Пушкинскому музею я шагала на свидание. Мы зацепились друг за друга в сети крючками мнений о живописи, выяснили, что оба любим импрессионистов, и он пригласил меня на выставку в Пушкинский. Кстати, вопрос, почему музей изобразительных искусств носит имя поэта, всегда меня занимал. Вот его и задам ценителю художественного искусства с антихудожественным ником «Нормальный парень». Отличный вопрос для знакомства. Говорит обо мне и дает возможность поговорить ему, – решила я и прибавила шаг.

Крупного брюнета в очках, в лихо закрученном вокруг шеи бордовом шарфе, именно такого, как он себя описал, я увидела издалека. Он прохаживался возле входа, перекатываясь с пятки на носок, словно крупная птица, и поглядывал на часы. Я опаздывала. Высвистывать в голове познания в орнитологии, чтобы вспомнить птицыну фамилию, было некогда.

– Здравствуйте. Вы – нормальный парень?

– А я уже дал повод сомневаться в моей нормальности? – Посмотрел он на меня сквозь стекла очков.

– Это Ваш ник, извините. Я Нанэ.

– Ах, да! Прошу прощения! Здравствуйте! Меня зовут Лев. А вас? Кстати, почему Нанэ?

– На «нэ» моя фамилия. Как в институте выкликали по списку – «кто на «нэ»? – я на «нэ». Все просто. А зовут Татьяна.

– Очень приятно. И в таком случае я «на Е»….

– Вы «нае» или вас «нае»? – Не удержалась я от шутки.

Он склонил голову набок, как делают только умные птицы и старые львы, и произнес:

– Чаще я, надеюсь.… А вы намного симпатичней своей фотографии.

– Спасибо. Вы тоже симпатичней того пеликана, что у вас вместо фото. Кстати, почему? Фото пеликана, зовут Лев, ник «нормальный парень». Зачем нормальному парню Льву скрываться за чуждым ему пернатым?

Он пожал плечами.

– Не задумывался. Поставил первое, что оказалось под рукой. Какая разница, чье фото. Главное при общении…

– Вы правы. Рада, что вам пришла в голову идея пригласить меня в Пушкинский. Честно говоря, сто лет здесь не была.

– А вы москвичка?

– Да. Но импрессионистов видела последний раз в Париже, два года назад.

Он нахмурился:

– На Монмартре одни арабы…

– И наташи…

– Он был монтёром Ваней, но в духе парижан, себе присвоил звание – электротехник Жан… А я не против проституток, особенно если она Эдит Пиаф.

– Вы всех проституток заставляете спеть? А вдруг Пиаф?

– Я толерантен.

– Толерантен, пунктуален, адекватен.… Сегодня смог, сэр.

– Сказал попугай попугаю – попугай, я тебя попугаю. Ну что ж, отвечал попугай. – Попугай, попугай, попугай…

«Мы со старушками – смотрительницами, пожалуй, можем с ним и не справиться», – подумала я и сделала полшага в сторону.

Лев улыбнулся.

– Да, я сумасшедший… Беседер…

– Это диагноз?

– Согласие… Берите меня голыми руками… Я вообще открытый человек. Подходи, бери, уноси…

– Килограмм сто пятьдесят, поди, раз такой смелый?

– Вот тут подкачал. Всего девяносто пять.

– Все равно много. Придётся идти своими ногами.

– Я – за. Пойдемте, нас ждет храм искусства!

В храме искусства он кивнул милиционерам на входе как родственникам, и тут же занял очередь в кассу.

– Вы тут как родной, Лев.

– Да. Я тут часто бываю. Мне после этого хорошо… Меня очищает их искренность и грусть… я так не умею…

– Вы рисуете?

– Нет… Я имел в виду, так жить не умею….

– А я так и живу, мне кажется. То есть, так мир вижу, стоит только прикрыть глаза…

– Внутри – да, а так, вечно кого-то приходится изображать… Не люблю себя за это.

– Смотря как к этому относиться. Можно же это делать внутри. Тогда, даже весело от собственной многослойности…

– Конечно можно, но как научиться не краснеть?

– Решать вопросы в бане.

– Это уже сюрреализм.

– И даже андеграунд.

– Я предпочитаю регги.

– Как насчет джаза?

– Раньше я любил ходить в «Толстый Мо». Давно не был. Я просто раньше рядом жил…

– Сейчас рядом с Пушкинским живете?

– Почему?

– Не знаю… Ходите.

– А мне, честно говоря, не нравится в Пушкинском. Зря они золотые цепи поснимали и красные пиджаки.

– Что поснимали? – Не поняла я.

– Что? – Переспросил он.

– Какие цепи в Пушкинском поснимали?

– Как какие… Ох, я перепутал музей с рестораном, – смутился он. – Только сейчас дошло.

– Вы еще раньше перепутали художественные направления с музыкальными.

– Для меня андеграунд это джаз… Два билета, будьте добры. – Лев сунул большую голову в половинку обруча кассы.

Напротив напудренного лба кассирши сообщалось, что соотечественникам билет в музей обойдется в пять раз дешевле, чем уважаемым гостям Российской Федерации.

– А ведь таки возникает приятное чувство гордости за свое гражданство, правда? – Спросила я.

– Редкий случай, когда гражданином России быть выгодней, чем американцем, – заметил он, ссыпав мелочь в карман брюк.

– Вы американец?

– У меня двойное гражданство.

– А почему я не вижу ни одной вывески по поводу импрессионистов? – Огляделась я.

– Потому что их здесь нет.

– А зачем мы здесь?

– Здесь забавная выставка на втором этаже. Но можно и по классической экспозиции пройтись. Освежить, так сказать. Она, правда, закрыта частично.

Мы отправились освежать классическую экспозицию. Лев целомудренно брал меня под локоть, воспроизводя шепотом мне прямо в ухо и наизусть информацию с табличек возле экспонатов, не хуже электронного гида. Даже лучше, если учесть тактильные ощущения. Большая часть классической экспозиции действительно оказалась закрыта на реконструкцию. На первом этаже действовали лишь Греция, Рим и частично Египет. Из трех источников и трех составных частей мировой культуры осталось два с половиной. Сквозь этот неполноценный базис проросла на второй этаж выставка «Мастера французской афиши», в которую Лев уверенно ввел меня за локоть.

– Сюда бы тем надо, кто не считает рекламу искусством. Потому и имеем то, что имеем – Прошептал он в ухо. – Обратите внимания на качество графики!

Я обратила. Выставка состояла из французских афиш и рекламных плакатов начала прошлого века. На них жили своей рекламной жизнью, завораживающей легкостью бытия, самые различные персонажи. Уснувшая за работой белошвейка на фоне ночной Эйфелевой башни в открытом окне являла собой лекарство от анемии, а забинтованный с головы до ног механик – до сих пор не выздоровевший символ известного производителя шин. Вокруг скакали в канкане зазывные улыбки, затянутые в корсет талии и прочие части женских тел в кружевах, притом, что все это твердо стояло на службе продвижения товаров и услуг. Художественный уровень работ восхищал.

– Современным дебильным авторам «сникерсни» поучиться бы, как не выпасть из времени и говорить на одном языке с потребителем, – плюнул в мое ухо Лев порцию шепота.

– Да, – тронула я ухо, – лучший рекламный шедевр все-таки создала природа – женское тело. Годится для рекламы чего угодно!

– Реклама должна создавать образ, возбуждающий желание иметь. И иметь немедленно. Ничего лучшего, отвечающего этой задаче, чем женское тело, действительно нет, – обстоятельно объяснил Лев, деликатно кашлянув.

– Ну, значит, лекарство от анемии было съедено французскими мужчинами без остатка, – пробурчала я себе под нос, проходя мимо старушек-смотрительниц, неподвижно сидящих на стульях, словно плохая реклама лекарства от анемии для сфинксов из Египетского зала.

– Спасибо! Замечательная выставка! – Раскланялся со старушками Лев, и у левого сфинкса в седых кудельках дернулось веко.

Западное искусство вместе с импрессионистами находилось в соседнем здании, в Галерее искусства стран Европы и Америки X

...

конец ознакомительного фрагмента