Текст книги "Резанов и Кончита. 35 лет ожидания"

Татьяна Алексеева
Резанов и Кончита. 35 лет ожидания

Глава I

Россия, Иркутск, 1771 г.

Непослушное перо то царапало бумагу, то принималось пачкать ее густыми чернилами, а порой и вовсе норовило вырваться из пальцев. Маленький Николка громко сопел, прикусывал от напряжения кончик языка, ерзал на стуле и шмыгал носом, но ни одно из этих средств не могло помочь ему хорошо выполнить возложенную на него работу. Буквы все равно получались кривые и наползали одна на другую, строчки упрямо загибались вверх, а вместо точек в конце некоторых фраз уже расползались уродливые черные кляксы. С трудом осилив четыре строки, мальчик скосил глаза в тетрадь точно так же мучавшегося рядом с ним старшего брата и немного утешился – Саша писал так же коряво, с той лишь разницей, что у него концы строк опускались вниз, а буквы получались прерывистыми, словно бы разорванными на части. Количество же клякс в обеих тетрадках было одинаковым.

Саша, заметив, что брат смотрит на его записи, тоже оторвался от работы и тяжело, по-взрослому вздохнул. С кончика его пера тут же сорвалась небольшая блестящая капля, и на бумаге расплылось еще одно черное пятно. Мальчик протянул было руку к шкатулке с песком, но толку от этого было немного, основная часть чернил уже впиталась в бумагу, почти полностью скрыв под собой последнее из написанных Сашей слов. Николка чуть злорадно хихикнул, но тут и с его пера соскользнула на бумагу капля чернил, и теперь уже ему пришлось поспешно сыпать на страницу мелкий белый песок и тщетно пытаться спасти хотя бы часть написанного текста.

– Оставь, все равно переписывать придется, – голосом обреченного на самые страшные муки человека сказал Саша. Николка молча кивнул, признавая его правоту. И откуда только взялась эта капля, перо ведь уже еле писало, он как раз хотел его снова в чернила обмакнуть! А впрочем, переписывать все равно бы пришлось, и без этой последней кляксы…

Николка отложил перо и посмотрел на громко тикающие на стене часы. Учитель обещал вернуться через десять минут, прошло уже восемь, он вот-вот придет и опять будет ворчать, говорить, что братья никогда ничему не научатся, и требовать, чтобы они переписывали этот десяток коротких фраз снова и снова, пока текст не будет чистым и красивым. Мальчик представил себе, как ему придется в тысячный раз осторожно макать перо в чернильницу и выводить ненавистные буквы, и чуть не расплакался от досады. Ну неужели ему опять, как вчера и в прошлую пятницу, придется переписывать это задание до самого обеда?! Лучше бы его заставили выучить еще что-нибудь по-французски или по-немецки, хоть целую страницу из какой-нибудь книги – вот это было бы интересно, этим он бы занимался с удовольствием хоть весь день! А вот писать…

И учитель, и няня говорили, что писать бывает трудно только поначалу, но после того, как испишешь много-много листов бумаги, рука сама привыкнет держать перо и выводить аккуратные красивые буквы, и никаких сложностей с этим делом больше никогда не будет. Но вот Саша учится писать буквы и слова уже больше года и все равно по-прежнему роняет на бумагу кляксы и делает ошибки. Да что Сашка – даже старшая Настя, которой уже десять лет, терпеть не может писать и часто получает выговоры от учителя! Сколько же еще времени им всем придется учиться, чтобы письмо стало даваться им легко, сколько еще придется ждать?!

Скрипнула дверь, и вошедший в комнату учитель с усталым видом приблизился к столу, за которым сидели братья. Те, предчувствуя очередную нотацию, опустили глаза в тетради и попытались изобразить на своих лицах искренний интерес к учебе. Однако опыта в притворстве у мальчиков было еще меньше, чем в письме, поэтому «ангельские» выражения их лиц не вызвали у их наставника ни капли сочувствия. Правда, отчитывать нерадивых учеников он на этот раз почему-то не стал.

– Перепишите все еще раз и постарайтесь, чтобы хоть клякс поменьше было, – сказал он спокойным и каким-то грустным голосом и тихо, почти шепотом, словно бы обращаясь не к детям, а к самому себе, добавил: – Все равно все это бесполезно…

– Почему бесполезно? – удивленно спросил Николка.

– Да потому что никому ваш красивый почерк все равно никогда не будет нужен! – недовольно проворчал учитель, усаживаясь за стол напротив мальчиков. – Будете какими-нибудь мелкими чиновниками, переписчиками третьих копий, а там каллиграфия ни к чему, и плохонький почерк сойдет. Хотя, если вы будете писать с ошибками, вас и туда не возьмут…

– Почему не возьмут? – не менее изумленно воскликнул Саша. Но учитель уже опомнился, сообразил, что разговаривает с маленькими детьми, и снова вернулся к своему обычному строгому, но при этом спокойному тону:

– Перепишите все еще раз и на сегодня – все.

Он откинулся на спинку стула и стал смотреть в окно, на затянутое тучами зимнее небо и слегка раскачивавшиеся на ветру голые деревья. Братья переглянулись и, не сговариваясь, одновременно потянулись перьями к чернильнице. Николай успел первым – он осторожно обмакнул кончик пера в черное отверстие, дотронулся им до его края, чтобы снять излишки чернил, и начал аккуратно выводить на бумаге первую букву. Саша, поглядывая то на брата, но на учителя, который, казалось, полностью потерял интерес к их уроку, тоже начал писать не менее старательно.

Дело пошло лучше, первая строка у обоих братьев получилась ровной, а следующие, хоть и стали загибаться у одного вверх, а у другого – вниз, все-таки тоже выглядели более аккуратно. И только последние слова мальчики, измученные нетерпеливым ожиданием конца урока, снова написали коряво, завершив страницу очередными кляксами. Однако в целом написанный текст в обеих тетрадях выглядел уже намного лучше, и учитель, заглянув в них, удовлетворенно улыбнулся:

– Вы молодцы, очень хорошо. Завтра продолжим.

– До свидания, месье, – попрощались с ним братья и, едва дождавшись, когда учитель выйдет за дверь, тоже вскочили со своих мест, как всегда, невероятно счастливые, что им больше не надо сидеть неподвижно на жестких и неудобных стульях.

– Почему это он сказал, что из нас только мелкие переписчики получатся?! – выпалил Николка, все еще удивленно хлопая глазами.

– Да, какой-то странный он сегодня… – неопределенно пожал плечами Саша, которому очень не хотелось признаваться младшему брату, что он тоже не понял слов учителя. Николка, догадавшись об этом, разочарованно фыркнул. Однако его любопытство было сильнее гордости, и от попыток выяснить, почему же учитель так плохо о них думает, мальчик не отказался.

– Может, у Насти спросим? – предложил он брату.

– Еще чего! – мгновенно вспыхнул тот. Старшая сестра обычно не упускала случая, чтобы посмеяться над «малышами», как она называла Николку и Сашу, и упрекнуть их в глупости и неспособности понять самые простые вещи. А потому одна мысль о том, чтобы дать ей для этого такой роскошный повод, приводила мальчика в сильнейшее возмущение.

– Ну, ты как знаешь, а я спрошу! – Младший из братьев вприпрыжку побежал к двери. Он уже не мог успокоиться, ему нужно было выяснить все, и ради этого он готов был стерпеть даже насмешки острой на язык и высокомерной сестры.

– Не смей! – Саша погнался за ним, стремясь помешать неразумному брату опозорить их перед девочкой. Догнать шустрого Николку ему удалось только у самой двери. Младший брат уже тянулся к бронзовой дверной ручке, когда старший повис у него на руке и принялся оттаскивать его от двери. Николка сперва попытался вырваться, но хватка у восьмилетнего Саши была крепкой, и отцепить его от себя менее сильному младшему брату не удалось. Тогда Николка, извернувшись, со всей силы лягнул брата ногой. И тут же почувствовал, как его рука выпускает дверную ручку и они с Сашей оба валятся на пол – старший брат, вскрикнув от боли, не удержал равновесия и стал падать, увлекая за собой своего более легкого противника.

– Пусти! – завопил Николка тонким, почти девчоночьим голосом.

– Даже не думай!!! – рявкнул на него в ответ Саша.

– Все равно спрошу!!!

– Только попробуй!..

Драться мальчики умели не слишком хорошо. С самого раннего детства все их попытки выяснить отношения кулаками быстро пресекались сначала няней, а потом – учителями и гувернантками. Даже на прогулках им не разрешалось смотреть, как дерутся уличные мальчишки или дети живших при доме слуг: их сразу же уводили подальше от таких неподобающих сцен, попутно объясняя, что «благовоспитанные мальчики из хороших семей никогда так не делают». Однако Николку с Сашей, да и их сестру Настю тоже, эти воспитательные меры не убеждали, и они всеми силами старались задержаться неподалеку от дерущихся, чтобы посмотреть, как те это делают. А время от времени между ними самими случались яростные и совершенно неподобающие «благовоспитанным детям» стычки.

Так было и сейчас. Братья уже не думали о том, с чего началась их ссора, они почти забыли об уроке письма и неприятно удививших их словах учителя – главным для каждого из них теперь было победить в драке, оказаться сильнее и ловчее. Боролись они упорно, хотя и неумело, смутно помня, как лупили друг друга в прошлые разы и как выглядели драки мальчишек из простых семей на улице. Николка пытался добраться до двери, Саша прилагал все усилия, чтобы не дать ему это сделать. Братья громко сопели и пыхтели, но больше не спорили и не кричали друг на друга, опасаясь, как бы их возмущенные вопли не привлекли внимание кого-нибудь из взрослых.

Увы, все предосторожности мальчиков оказались напрасными. И няни, и воспитатели с учителями, и родители никогда не оставляли их одних дольше, чем на несколько минут, а потому в самый разгар драки дверь, до которой Николка так и не сумел дотянуться, распахнулась, и на пороге показалась их старшая сестра Настя, ее учительница-француженка и – что было особенно некстати – хозяин дома, граф Петр Гаврилович Резанов.

– Так… – сказал он не предвещающим ничего хорошего тоном.

Братья обменялись еще парой тумаков – ни один из них не хотел сдаваться первым, – но затем все-таки успокоились под грозным взглядом отца и, стараясь не смотреть ни на кого из вошедших в комнату, встали с пола. Вид у обоих был не намного лучше, чем у тех уличных детей, с которых им строго-настрого запрещалось брать пример. Костюмчики их были в пыли, чулки порваны, волосы всклокочены… Николка оглядел старшего брата, понял, что сам выглядит так же, и еще ниже опустил голову. Он ужасно не любил быть грязным и неаккуратным, хотя ему нечасто удавалось этого избежать.

– Кто первым начал, вояки? – спокойно поинтересовался отец, оглядев обоих сыновей чуть насмешливым взглядом.

Братья обменялись быстрыми взглядами и снова опустили головы, упрямо засопев. Настя, выглянув из-за спины отца, злорадно хихикнула.

– Понятно, значит, будем молчать, – констатировал отец все тем же строгим тоном, однако в его голосе прозвучала едва заметная нотка удовлетворения. – Из-за чего поссорились, тоже не скажете?

Саша и Николка засопели еще громче. Учительница возмущенно всплеснула руками. На мгновение на лице графа Резанова появилась улыбка, но он тут же снова вернул себе серьезное выражение.

– Ну, раз вы оба молчите, значит, оба и виноваты, – вынес отец семейства свой «приговор». – И наказаны тоже будете оба. Как всегда – лишаетесь сладкого и до вечера стоите в углу. А сейчас – марш переодеваться, а то и обедать вас не пущу!

Мальчики по-взрослому вздохнули, но так и не сказали ни слова. Настя снова негромко фыркнула и показала братьям кончик языка, но, как только отец посмотрел в ее сторону, тут же напустила на свое лицо кроткое и послушное выражение. Петр Резанов укоризненно покачал головой и вышел из детской, даже не оглянувшись, чтобы проверить, собираются ли дети выполнять его требование. Вслед за ним ушла и учительница, поманив за собой Настю. Вместо них в комнату проскользнула сердито поджавшая губы няня, все слышавшая и теперь готовая ворчать на непослушных драчунов все оставшееся до обеда время. Она полезла в шкаф за чистой одеждой, и Саша недовольно наморщил нос – он терпеть не мог одеваться и переодеваться, и если с тем, что это надо делать один раз утром, еще мог примириться, то лишние смены костюма в течение дня переносил с трудом. Зато Николка едва дождался, пока нянька поможет переодеться старшему брату и очередь дойдет до него: если бы отец хотел наказать его сильнее, то ему следовало бы оставить младшего сына в таком виде до вечера. Саша, догадывавшийся об этом, посматривал на довольного брата, насупившись и явно завидуя. Николка, поймав его взгляд, незаметно от няни показал ему язык.

Но когда переодетые и даже заново причесанные братья были отправлены стоять в разные углы, ссора была забыта, и они даже успели обменяться серьезными сочувствующими взглядами. Затем няня достала из комода что-то из детской одежды, порванной во время прошлых ссор или игр, и уселась в одно из кресел зашивать вещи. Несколько минут в комнате стояла тишина, а потом то из одного угла, то из другого начали доноситься тяжелые скорбные вздохи. Были они такими грустными и звучали так естественно, что любой мягкосердечный человек, не выдержав, сразу же смягчил бы детям их наказание, а то и вовсе выпустил их из угла вопреки требованию хозяина дома. Но няня растила всех троих детей Резановых с младенческого возраста и на такие уловки не поддавалась. Поначалу она просто делала вид, что ничего не слышит, а когда вздохи Николки стали особенно артистичными, рассмеялась грубоватым смехом:

– Не вздыхайте, не вздыхайте, нечего было хулиганить! Радуйтесь, что ваши родители добрые, в других семьях вы бы на коленях в углу стояли. На горохе!

Мальчики снова вздохнули, теперь уже почти не притворно. От того, что других детей наказывали гораздо сильнее, им самим стоять в углу было не легче. А судя по тому, как решительно была настроена няня, им вряд ли стоило надеяться хотя бы на смягчение наказания. Теперь они могли рассчитывать только на то, что, занятая шитьем, няня не будет постоянно следить за ними глазами и они смогут хотя бы оглядываться друг на друга и корчить друг другу рожицы. Этим братья и развлекались в течение бесконечно долгого часа, пока у няньки не закончилась требующая починки одежда, и она, подняв глаза на детей и обнаружив, что они заняты вовсе не обдумыванием своего плохого поведения, прикрикнула на них и велела каждому отвернуться к стене. Мальчики повиновались и, зная, что теперь бдительная няня не спустит с них глаз, больше не решались оглядываться.

– Брали бы пример с Настеньки – уж она всегда хорошо себя ведет! Или с Мити и Кати, – продолжала ворчать нянька. – Они, когда подрастут, уж наверное такими не будут…

Чем развлекал себя в углу Саша, Николка не знал. Сам же он от нечего делать стал прислушиваться к изредка раздающимся из-за двери шагам и пытаться угадать, кто именно прошел по коридору мимо детской. Вот кто-то быстро пробежал, шелестя юбками, – наверное, одна из горничных куда-то спешит. Вот кто-то прошаркал, тяжело дыша, остановился неподалеку от двери, немного постоял и двинулся дальше – это, без всякого сомнения, бабушка. Легкие шаги вприпрыжку – это Настя, больше некому, наверное, закончила все свои уроки и бежит играть, счастливая, не наказанная! Неторопливые тяжелые шаги… то ли это отец, то ли дворецкий, так просто не догадаешься…

Мальчик так увлекся этим угадыванием, что, когда тяжелые и тоже слегка шаркающие шаги послышались у него за спиной, в комнате, сначала даже удивился – он совсем забыл, что был не один. Няня подошла к двери, остановилась и внимательно посмотрела на притихших в углах детей.

– Я на пять минут выйду, – сказала она строго. – Когда вернусь – чтоб стояли так же и даже не думали озорничать!

Братья промолчали в знак согласия, и няня вышла из комнаты. Хлопнула дверь. Мальчики оглянулись друг на друга, потом с опаской посмотрели на дверь и на цыпочках зашагали друг другу навстречу.

– Как думаешь, она не к папеньке пошла? – шепотом спросил Саша. – Может, попросит его, чтобы разрешил нас выпустить?

Николка с сомнением пожал плечами: иногда такое в их семье случалось, но сегодня нянька была не в настроении и вряд ли стала бы добиваться у хозяина дома «помилования» для своих провинившихся подопечных.

Дверь вдруг снова скрипнула, и мальчики в панике бросились обратно по углам. Однако вместо возмущенного вопля няни наказанные услышали ехидный детский смешок:

– Чего, испугались? Топаете вы так, что сейчас весь дом услышит и сюда сбежится!

– Тише ты! Они на твой хохот сейчас сбегутся! – зашипели Николка и Саша на сестру. Девочка в ответ лишь снова довольно захихикала.

– Вот, держите! – сказала она, подбегая к Николке и всовывая ему в руку что-то липкое и твердое, а затем так же проворно бросаясь ко второму брату. Николка опустил глаза, проверяя, что подсунула ему сестра, и подпрыгнул от радости – на ладони лежал маленький красный леденец в форме лошадки. Саша в своем углу тихо, но радостно ахнул – судя по всему, он тоже получил нежданное лакомство.

– Только тихо! – шикнула на обоих осчастливленных мальчиков Настя. – Ешьте их тихонько и не чавкайте, а то меня тоже в угол поставят! – И не успели братья ничего ответить и вообще осознать, что страшная кара быть оставленными без сладкого их в этот день миновала, как сестра уже исчезла из комнаты и только за дверью еще некоторое время были слышны ее удаляющиеся шаги. А потом их сменили шаркающие шаги няни, и Николка с Сашей снова затаились в своих углах, спрятав леденцы в кулаках.

Няня вошла в комнату, удивленно крякнула, обнаружив детей, послушно отбывающих наказание на своих местах, уселась обратно в кресло и застучала вязальными спицами. Николка выждал еще немного, чтобы она полностью погрузилась в вязание, и лишь после этого осторожно поднес конфету ко рту. Приторно-сладкое лакомство, да еще и поглощаемое тайком от суровой «надзирательницы», тут же сделало пребывание в углу гораздо более приятным и интересным. Николка стал думать, каким образом сестре удалось раздобыть целых два леденца, да к тому же сделать это до обеда, а не после. Ей для этого пришлось тайком от всех пробраться на кухню, выпросить две конфеты у кухарки – и выпросить так, чтобы та пожалела наказанных и дала! – а потом еще также тайком подкараулить, когда няня выйдет из детской, забежать туда, отдать леденцы и вернуться к взрослым. И ведь если бы ее поймали во время этих маневров, она бы тоже оказалась в углу и без сладкого! «Надо будет тоже что-нибудь хорошее для Насти сделать! – тут же решил мальчик. – Вот только что? Ее ведь почти никогда не наказывают!..»

Через бесконечно долгое время – леденцы как раз были доедены – няня снова завозилась в своем кресле и отложила в стороны корзинку с вязаньем.

– Я смотрю, вы сегодня молодцы, не балуетесь, – сказала она уже совсем не сердитым, а почти ласковым голосом. – Поняли, что драться нельзя? Не будете больше?

– Не будем! – разом ответили братья, незаметно вытирая липкие ладони о штаны.

– Ох, ну ладно, пойду попробую уговорить барина, чтобы разрешил вас выпустить, – вздохнула нянька и, снова повысив голос, поспешно добавила: – Но пока стойте тихо!

Обнадеженные Саша и Николка даже дышать на мгновение перестали. Теперь, когда сладкое кончилось, стоять без дела в углу стало еще невыносимее, чем вначале. Иногда родители действительно соглашались прервать наказание раньше срока, но случалось это, лишь когда они были в очень хорошем настроении. А бывало такое довольно редко…

Прошло еще несколько минут, показавшихся братьям вечностью, и дверь наконец снова скрипнула, пропустив няньку обратно в комнату.

– Выходите, озорники! – воскликнула она громко и радостно. От строгости в ее голосе не осталось и следа, она тоже была довольна, что скучающие в углах дети получили наконец свободу. Ну а мальчики не заставили просить себя дважды и мгновенно выскочили на середину детской, после чего бросились в коридор искать старшую сестру. Найти ее удалось быстро – в те дни, когда братья были наказаны или заняты с учителем, Настя любила прятаться в бабушкиной комнате и копаться в ее шкатулке с принадлежностями для шитья. Так было и в этот раз: робко заглянув в бабушкину комнату, братья обнаружили старшую сестру сидящей за столом с деревянным грибом для штопки чулок в руках.

– Ага, вас выпустили! – улыбнулась она, увидев мальчиков, а потом с сомнением прищурилась. – Или вы сами из углов вышли, тайком?

– А вот и нет, нам папа разрешил выйти! – Саша показал девочке язык, и она разочарованно фыркнула.

– Спасибо за леденцы, где ты их взяла? – поинтересовался Николка. Настя снова хитро сощурила свои большие черные глаза:

– Не скажу. Лучше сами расскажите, из-за чего подрались!

– Ну тогда и мы ничего не скажем! – тут же надулся Саша, успевший за время стояния в углу порядком подзабыть, из-за чего случилась их с Николкой ссора. Младший же брат, который и так догадывался, что Настя просто-напросто разжалобила кухарку, обижаться не стал. К тому же он, в отличие от Саши, хорошо помнил, с чего все началось, и по-прежнему хотел получить ответ на мучавший его вопрос – что же имел в виду расстроенный их слабыми успехами учитель?

– Мы подрались, потому что я хотел у тебя кое-что спросить, а Сашка мне не давал, – объяснил он любопытной сестре.

– Потому что ты все равно ничего не знаешь! – сразу же продолжил настаивать на своем старший из братьев. – И нечего переспрашивать разные глупости!

Настя мгновенно присоединилась к спору, возмущенная пренебрежением Саши и страшно заинтригованная словами Николки.

– Чего это я не знаю?! – набросилась она на мальчиков. – Ну-ка говорите, а то я сейчас скажу, что вы опять деретесь, и вас вернут обратно в углы!

Эта угроза была весьма серьезной – вторую драку за день братьям точно бы не простили, и им пришлось бы скучать в углу до самого вечера. Бросая на сестру злобные взгляды, Саша и Николка притихли, а она, почувствовав себя самой сильной, смерила их снисходительными взглядами:

– Так о чем же вы хотели меня спросить?

– Почему месье сегодня сказал, что мы можем стать только мелкими переписчиками? – выпалил Николка, уже жалея, что начал этот разговор. Он чувствовал, что вопрос его звучит глупо, а сестра вряд ли знает на него ответ.

Однако Настя, услышав эти слова, неожиданно по-взрослому понимающе кивнула:

– Я знаю, почему он так сказал! Он думает, что раз мы такие бедные, что даже переехали из Петербурга сюда, то никого из вас ни за что не возьмут на хорошую должность, а меня никто не возьмет замуж. Только это все неправда! Моя мадемуазель говорит, что на хороших девушках женятся даже вообще без приданого! Ну и хорошие юноши тоже могут сами всего добиться, – тут она посмотрела на братьев с некоторым сомнением, словно не была уверена, относятся ли слова учительницы к ним.

Но Николка и Саша не обратили на этот взгляд никакого внимания – слова сестры задели их гораздо сильнее, и, переглянувшись, братья поняли друг друга без слов. Обоим в тот момент стало ясно, что они, когда вырастут, сделают все, чтобы добиться большего, чем должность простого переписчика. Даже если для этого им придется стараться красиво писать и хорошо учиться другим наукам.

– Настя, а расскажи про Петербург! – решил сменить грустную тему Николка. Девочка довольно приосанилась – она любила, когда младшие братья расспрашивали ее о городе, из которого их увезли, когда все они были совсем маленькими. Почему это случилось, дети не знали: мать, когда ее об этом спрашивали, всегда хмурилась и переводила разговор на их успехи в учебе или еще что-нибудь важное и скучное. И поэтому Николке, который совсем не помнил родного города, оставалось довольствоваться теми отрывочными воспоминаниями о нем, которые сохранились у Насти. Саша, правда, уверял, что тоже помнит столицу, но никогда не рассказывал ничего сам, а только поддакивал сестре. Настя же помнила смутные картины длинных улиц и ярких фонарей, да еще улыбчивых женщин в удивительно красивых платьях, которые приходили к ним в гости и восторженно сюсюкали с девочкой, и частые дожди, из-за которых ее отказывались вести гулять, и низкое серое небо. Но, рассказывая об этих отрывочных воспоминаниях, она добавляла к ним множество собственных фантазий, и, по ее словам, получалось, что семья Резановых когда-то жила в самой настоящей сказочной стране. И эти рассказы Николка с Сашей могли слушать бесконечно.

– В Петербурге все совсем не так, как здесь, в Иркутске… – начала Настя свой рассказ, и братья, удобно устроившись на огромном сундуке и забыв обо всех своих разногласиях, приготовились к очередной красивой истории.